Нормально.
Просто он сначала слег на пару дней с температурой, всего то. Всё могло бы просто так и закончится — поболел и хватит. Он выздоровел и ощущал себя хорошо, пока в какой-то момент мокроты не стало больше, пока она не стала темнее. Гуще. Более липкая и густая, как перемешанный с зеленой или коричневой краской клей пва. Всё нормально. До момента, пока он не стал отхаркивать её чуть ли не каждые двадцать минут своего дня. Днём и ночью. «Этого стоило ожидать», — думает он. Он был настоящим глупцом, раз не понял этого в нужный момент. Очевидно же. Его организм, и без этого подверженный любой атаке инфекций, имеет особенность, как и любой другой организм — после температуры вся его система дает мощнейший сбой. Его иммунитет и без лишней нагрузки на нуле, но, стоит ему заболеть, как появляется невероятный риск ещё большего неминуемого ослабления и, как результат — рост новых бактерий в легких. Их уже н и к а к не вывести. Они становятся частью Питера. Обычно это простые грибки, плесень, Кандиды, которые особо ему не мешали. Не опасные, а, значит, не такие важные. Но что-то было не так в этот раз. Что-то не так. Набор инфекций пришел огромным табором, резко и безостановочно, как нашествие беженцев на его ослабленный организм, заполнив его легкие настолько, что дышать было труднее, чем до этого, а кашель буквально заставлял его задыхаться и падать на пол, пускать слюни на свои дрожащие руки и ждать конца приступа с ужасом и отчаяньем — анализ мокроты показывает, что там и стафилококк, раздирающий трахею, и новый рост грибковых инфекций, и новая бактерия и Питер черт знает, что со всем этим ему делать. Он напуган и встревожен, но старается держать лицо, не выдавать переживания. Люди, окружающие его, должны ощущать, что всё хорошо. Он так сильно подводит их, Питер ощущает это каждой клеточкой своего тела. Он подводит их, никчемный, бесполезный чертов Питер, приносящий одни проблемы. Такой он герой? Таким человеком он хотел быть для близких, ставших для него семьей? Он должен делать процедуры в пятикратном объеме, сражаться, бороться за себя. Он должен стать, прежде всего, героем для самого себя. Но, по правде говоря, Питер просто на всего устал. Кашель становится — хотя он и был — врагом, подстерегающим его в любой удобный и не очень момент, стоит только Питеру расслабиться, показать свою уязвимость хищнику.Кха
Кхха
Кххххха кха почему ему так плохо? Кхха Кха кххха кха кха кха кха кхаа кха кха кха кха Кха кхаКха
когда же
это всё закончится?
Лечение должно помогать, Питеру должно быть лучше, но суровая реальность заключалась в том, что лечение было абсолютно бесполезно, какие бы усилия он не прилагал с Мэй в поиске хоть каких-нибудь улучшений. Питер провел долгий курс, пропил действительно много видов антибиотиков, которые губили его, не затрагивая при этом, почему-то, инфекцию. Дошло до этапа, когда Питер уже ничего не хотел. Ни лечения, ни жизни, просто делал всё по сценарию, будто был персонажем какой-то игры, и уставал. Уставал, уставал, уставал. Лучше не становилось и дошло до пика — его организм, в какой-то момент, не выдержал нагрузки и случилось то, что случилось. Крушение корабля.***
Обмороки всегда сопровождаются повышенной потливостью, подташниванием, головокружением, побледнение кожных покровов, ощущением потемнения в глазах, резкой и сильной слабостью, шумом в ушах, частой зевотой, онемением рук и ног. Питер, среди всех этих чувств, захлестнувших его огромной всеразрушающей волной, будто был в самом центре стихийного бедствия и паучье чутье оглушающе командовало: бежать. Ничего не предвещало. Он находился на кухне, ел свое любимое овсяное печенье с шоколадной крошкой и слушал, как общаются Стив и Тони. Питер всё же уговорил их попробовать вместе приготовить ему черничный пирог. — Боже, парень, спасибо, что ты не любишь финиковые пироги, — протянул Тони, и Питер усмехнулся. В памяти всё ещё ярко и отчётливо играл тот момент, когда Старк выплюнул остатки вышеупомянутого пирога из своего рта прямо в мусорное ведро. «Финики терпеть не могу», — сказал человек, съевший чуть ли не половину пирога в ожидании Питера. Забавно. Он слушал их споры о готовке, ел печенье и всё, вроде бы, было хорошо. Пока не… А что, вообще, произошло? Сначала, у него жутко заболел желудок. Питер подумал, что стоило не пропускать ужин и завтрак и есть нормально, но боль стала расползаться и давить изнутри, сдавливая легкие. Наверное, стоило сразу сказать об этом вслух, попросить помощи, но Питер подумал, что не сильно то и болит, пройдет. А, если нет, потом он поспит и точно всё как рукой снимет. Но после, вкупе к боли в животе, вдруг резко потяжелела голова и всё вокруг стало так темно, будто его бросили в темный и холодный нежилой подвал, но он всё ещё оставался в сознании. Тошнота медленно сдавила горло. Казалось, что его мир теряется. Либо так, либо он сам пропадает. Питер сел на стул, схватившись за голову руками. Тони и Стив, готовившие всем завтрак, были слишком увлечены готовкой и не смотрели на Паркера, а Питер просто не понимал, что делать. Невыносимо хотелось встать и прошептать: «я, кажется, сейчас потеряю сознание, что мне делать?» Но сил не было, неожиданно у Питера не оказалось никакого заряда, чтобы встать и подойти к ним и, уж тем более, чтобы заговорить с героями. Не из-за страха, он просто не мог. Просидев немного в этой позе, которая буквально в каждой детали выражала отчаяние, Питер всё-таки собрал крупицы выдержки, чтобы встать и подойти на пару шагов к ним, чтобы обратить на себя их внимание, ведь сейчас сам он справиться не мог. Сердце заходилось и заглушало собственным биением уши, Питер просто не понимал, что происходит. Тони и Стив рассуждали о чем-то и это было так, чёрт возьми, шумно. Весь мир будто стал шуметь в тысячи раз сильнее, Питер слышал их дыхание, биение их сердца, слышал гул духовки и шум людей с улицы, шум с других этажей, он не слышал лишь собственного дыхания. Оглушительно громко. Питер зажмурился, сглатывая. Челюсти сводило, тошнило неимоверно сильно. Он не хотел говорить им, что может потерять сознание, он просто хотел попросить проводить его до туалета, чтобы там умыться и успокоиться. Это могло бы помочь. Могло бы, если бы у Питера было немного больше времени. Душно… Очень шумно. Пожалуйста, потише… — Т-тони, Стив, можете… Питер замер. Весь мир мгновенно потемнел, он даже не понял, что упал, не понял, что потерял сознание, не успел осознать, что произошло — всё вокруг закружило его в темноте, как в воронку и он отключился, не дыша.***
Он очнулся в палате с Брюсом наедине. Тот выглядел взволнованно и немного испуганно, что довольно непрофессионально для врача, но Питер не хотел заострять на этом внимание. Всё ещё было душно, но уже не так шумно. — Мышцы резко расслаблены, неврологические рефлексы не обнаруживаются резко снижены. Зрачки расширены и наблюдается снижение их реакции на свет, — он слышит громкий голос, но не может шевелиться. Стон мучения вырывается безостановочно из груди. Какой же он, блять, жалкий, блять, как же… Не успев осознать, он снова отключается и его сознание уплывает в долгий, протяжный сон. Он видит космос, ощущает ветер на своём лице, миллиарды звезд и галактик вокруг него безумно движутся и лишь один он — вселенная, настоящий Питер. Мозг вырисовывает потрясающие пейзажи и это вдохновляет и наполняет чем-то… новым, свежим, что-ли. Питер не знает, как мог бы описать это, ведь он буквально в чертовой отключке. Но он не помнит этого. Ведь гораздо важнее всё то, что вокруг него прямо сейчас — всё такое реалистичное, настоящее. Питер в космосе, открытый и целый, Питер вместе с Тони пролетает целые вселенные на космическом блестящем корабле, преодолевая невероятный космический путь сквозь время и пространство, пролетая звезды и галактики, всё вокруг них светится и кружится, краски заходятся в вальсе, танцуя вокруг Питера, вырисовывая свои истории и…***
Питер вздрагивает и морщится, ощущая запах чего-то мерзкого, неприятного, пытаясь открыть слипшиеся глаза. Вокруг стоят какие-то люди, он сидит на… что это, стул? Одежда на нем была потной, липкой, ткань неприятно натирала кожу. Что за… Он же только что спал, что происходит? А потом к нему приходит озарение. Он хотел бы воскликнуть: «О!», Ведь вспоминает, что не было никакого космоса, что он не уснул как обычно за сборкой очередного набора лего в своей кровати, нет — он, чёрт возьми, вырубился. Тело дрожало. — Питер? Питер! — старательно переманивает на себя отстраненное внимание парня Брюс, растирая на лице Питера ваткой неприятный нашатырь. «Так вот, откуда этот запах», — думает Питер и тянет руки к бутылке воды, которую ему протягивают. Никто так и не сказал ему, что произошло, потому что никто и не понимает. Возможно, причина в переутомлении, возможно, в пропущенных приемах пищи, а, возможно, дело было в трех одновременно начатых курсах разных антибиотиков, которые банально могли сдавить Питеру всё внутри. Принимать лекарства Питер перестал, но, даже с легким освобождением от огромной дозировки лекарств, ему было трудно. Это было кошмаром, который на время снял с Питера нагрузку нескончаемых лекарств, однако, дышать было всё ещё трудно. Это было… до тошноты отталкивающе, потому, какого чёрта? Питеру ставили капельницы, делали уколы, проводили курс антибиотиков, смешивали виды лекарств. Давали всё, что могли, но результат оставался одним — улучшения не было. Питер ощущал всем своим нутром, что улучшения и не будет. Он не сможет быть в норме, никогда. Мысль царапала мозг, выжигая в нём дыру кислотой, и Питер не знал, что делать. Люди вокруг него: Мэй, друзья, Мстители. Все они выглядели такими обеспокоенными за него, такими опечаленными его состоянием, что Питер просто не мог не ощущать вины и стыда. Простите меня, — хотел бы прошептать он каждому, но не мог даже этого. Он не может просто сделать свою жизнь легче, просто не может быть в порядке, постоянно заставляя всех людей вокруг себя волноваться. Так он им выражает благодарность за поддержку, крышу над головой и помощь? Он, чёрт возьми, устал и имеет на это право. Он злится. Четыре месяца курса четырьмя разными видами антибиотиков, ингаляции по семь раз в день, от перегрузки даже два раза терял сознание, с капельницей две недели на новых антибиотиках с лошадиной дозой — в пустую. Какого бы итога Питер не ждал — хотя, очевидно, он мечтал об улучшениях — его не было. Ни результата, ни выздоровления, ни какой-либо надежды. Для пациента, болеющего чем угодно, нет и не будет ничего хуже, чем абсолютная бестолковость лечения. Особенно, если оно долгое. Особенно, если люди вокруг так обеспокоены этим. Питер молча наблюдает за всеми вокруг и устает, смертельно устает от самого себя. Разве не имеет он простого человеческого права устать? Ответа Питер даже искать не желает — незачем. Какой бы ни была истина, он просто уже не мог дальше молча наблюдать. Он не мог. Питер просто устал. Устал. И он прекрасно видел, как устают другие вместе с ним. С самого детства Питер не был плохим ребенком. Умный и очаровательно милый мальчик, постоянно тянущийся к знаниям и людям и получающий в ответ ласку искренние похвальные слова от взрослых. Замечательный ребенок — так про него говорили. Он прекрасно мог открываться людям и люди, польщенные детским доверием, всегда открывались ему в ответ тоже, ведь, как можно не быть искренним с ребенком? Хоть Питер уже давно и не мальчишка, но он с тем же рвением готов тянуться к людям и впервые в своей жизни он ощутил, что его открытость и честность доставляет страдания другим людям. Питер, как учили его в детстве, должен быть открытым и честным с людьми, готовыми ему помочь. По сути, с любыми людьми. И он видит результат своей «правды» — видит, как они тревожно, с какой-то опаской осматривают его и слышит сочувствующие, уставшие вздохи и выдохи разочарований от команды. Результата нет. Но… решение подступает Питеру прямо к горлу. «В жизни лечиться больше не буду, » — думает он, твердо сжимая кулаки. У него перебиты все возможные бактерии и истребилось всё, от кожи с пищеварением до зрения и зубов — всё дает сбои. Те же бактерии, ради которых всё это и происходит, из-за которых и идёт вся его «борьба» — целы и невредимы. Это, чёрт возьми, несправедливо. И Питер решает, даже не сожалея, даже не пытаясь пожалеть самого себя. Ведь простая истина, которая кроется прямо внутри него, которая иногда подсасывает у него все жизненные силы и треплет сердце — это то, что что бы ни случилось, другие люди всегда будут ему важнее, чем он сам. «Это правильно», — твердо уверяет он себя, выходя на общую кухню, где как раз удачно для него собрались герои. Снова бросают на него обеспокоенные взгляды и Питер морщится. приближающееся вранье неприятно царапает нёбо. Они спрашивают: — Как ты? Лучше? — как всегда спрашивает Тони, занятый своими делами на кухне, но всё равно мельком оглядев Питера. На этот раз, Питер знает, что ему нужно ответить. Лучше? Питеру, на самом деле, ни черта не лучше, но ему приходится соврать им на этот раз. Враньё неприятно скребёт за лопатками. «Это всё ради их блага, » — думает Питер и говорит: — На самом деле… Мне уже лучше. Врач сказал, что я вышел на поправку, всё получилось, — Питер беззубо улыбается, сжимая кулаки. Это цена их спокойствия, даже если он не любит врать. Он видит, как на их лицах просыпаются улыбки, как глаза наполняются счастливым блеском, а лица краснеют, и Питер чувствует облегчение вместе с ними, будто всё действительно так, словно на самом деле он честен с ними полностью. Они рады, ведь Питер будет в порядке, герои ощущают прилив сил от мысли, что он смог выздороветь. Разве это — не благо? Заставить героев мира ощутить облегчение способен не каждый, но Питер смог. — Ты такой молодец, Питер! — Наконец-то. Я считаю, это нужно отметить. — Согласен. Я сегодня точно напьюсь. — Питер, мы рады за тебя! Они улыбаются, как мог бы улыбаться отец, узнав, что его дочь смогла победить болезнь и Питеру хуже от этих мыслей. Что-то темное внутри напоминает грязным шипением о том, что ему не будет лучше примерно никогда. Питер кивает на их слова и поздравления, и сдержанно улыбается. Больно, но чего не сделаешь ради всех этих улыбок. Их радость притупляет его угрызения совести. Ведь они так рады и Питер просто не может не радоваться вместе с ними — ведь, если врать, то до конца. Не преступление ли — его вранье? Не делает ли он хуже? Питер думает об этом лишь на миг и моментально отгоняет от себя эти бредовые идеи и мысли. Людям было так плохо из-за него. Даже стойкий Тони из-за стресса скинул шесть килограмм — уже показатель, что Питер лишь источник нервотрепки, которой и без парня хватает в их жизнях. «Я приношу одни проблемы», — думает Питер и искренне верит своим тяжёлым мыслям, вслушивается в них, как в мантру, как в что-то неоспоримое и в своём роде даже святое. Так проходят спокойные и чистые дни, перетекающие медленным ручьем в месяца, наполненные чистым спокойствием. Питер возвращается в рамки «нормы». Улыбается и смеется, ест и пьет, смотрит кино вместе с Мстителями — это стало какой-то обыденной традицией и это настолько приятно и весело, что у Питера нет слов, чтобы описать свое умиротворение. Он не делает ингаляции и чаще пропускает таблетки. Даже уколы ушли на второй план. Зачем они? Он устал и не хочет напрягать себя даже мыслями об этом. Забыл, пропустил, не вколол, не выпил — без разницы, его тело чисто. Он чувствует себя хорошо и видит даже какое-то улучшение. Кашля практически нет, дышать легче, мир вокруг приветливо раскрывает ему свои руки. Питер… …счастлив? Возможно. Возможно, всё идет даже слишком хорошо, возможно он слишком легко ко всему относится, но после всех нагрузок он ощущает это истинным раем, даже если достигает всего путем лжи. Мстители всё ещё иногда спрашивают его — как же он себя чувствует, но не так, чтобы с фанатизмом. Они легче ко всему относятся и Питер сам ощущает себя легче, вся его тяжесть будто пропадает, эйфория крутится в груди. Он ощущает себя свободным, даже если его накрывает гипогликемией или другими приступами. Пропускать уколы — себе дороже. Он знает это, но вспоминает о них лишь тогда, когда становится плохо. Он дрожит. Внутри всё трясется. Снаружи всё спокойно, но внутри безумная тряска. Мысли от этого путаются, голова тяжелеет, ноги и лоб ужасно потеют. Собственное тело ужасно чешется. Общая слабость накатывает на него волнами цунами, сбивая с ног, недомогание и слабость и банальная неспособность к концентрации внимания со слабым головокружением и головной болью — его компания, которой он не раз встречал и хотел бы никогда не сталкиваться с этим упадка сахара в крови, но всё это, Питер прекрасно понимает, он заслужил. Это вызывает дрожь, беспокойство, липкость кожи, раздражительность, головную боль, сильное и тяжёлое сердцебиение и голод. Темные пятна мерещатся перед ним и он ложится в свою кровать, даже не снимая уличные штаны. Всё вокруг тяжелеет и липнет к нему, он сам такой — тяжелый, как сотня автомобилей и липкий, как разлитый на ковер мед. Он слабо тянется подрагивающей рукой с мокрыми ладонями к краю кровати. Там лежат батончики, которые он, к своему счастью, ещё не убирал в свой рюкзак. Не так много времени нужно для того, чтобы ему удалось открыть их все и вот Питер уже жадно откусывает каждый кусок, бездумно смешивая вкусы и глотая всё, даже не пережевывая. Он понимает, что его сахар упал — ещё бы, месяц не колоть инсулин, очевидно, ему снова будет хуже. Через время ему становится лучше, всё тело расслабляется, приступ отпускает его. Этот инцидент его ничему не учит. Шприцы остаются нетронутыми. «Подумаешь, сахар упал», — думает он. — «один раз пережить можно». «Один раз» становится закономерностью, за которым, потом, и кашля, липкого и режущего, становится больше. Усталость понемногу, стабильно покрывает его тело изнутри, прикрепляясь к стенкам органов, заменяя прошедшее чувство эйфории от мнимой свободы. Он выгорает. Теряет связь с миром понемногу, неосознанно отчуждает от себя других людей и жизнь в целом. Питер эмоционально и умственно истощается, теряя удовлетворение от своей «аферы». Он продолжает врать, что всё нормально, отлично, смеется и изображает радость, всё в порядке, честное слово. А после — задыхается в ванне, часами откисая под горячей водой и, честно, Питер понятия не имеет, как ему поступить, что сделать. Желания рассказать кому-то о состоянии своего организма нет ни капельки, нет даже просто моральных сил: Мстители только успокоились и снова стали обычными и умиротворенными, Питер не вызывал у них беспокойства. Лечиться? Питер уже просто не хотел. Было ли это депрессией? Но, если так, то возникает очевидный для него вопрос — от чего? Он же в порядке. В порядке же? Как показывает время — определенно нет. Даже если иногда ему становится как-то лучше, как-то тише всё внутри, это состояние покоя и умиротворения не остается с ним надолго, как бы искренне он этого не желал. В легких постоянно першит, они чешутся так, будто что-то скребется изнутри, хочется достать легкое, вывернуть его наизнанку и длинными ногтями расчесать всё до дыр, чтобы разъедающие жгучие ощущения прекратились, чтобы оставили его в покое. Хочется засунуть в горло ёршик для мытья стаканов и со всей мощью провести туда-сюда, вырезая кровавые полоски в горле, чтобы тело стало его слушаться и банально не было плохо. Но, несмотря на ухудшения, которые даже если игнорировать никуда не уйдут — ведь они уже часть самого тела мальчишки — Питер не имеет столько сил для игнорирования своей совести, чтобы как-то жаловаться. Он же сам виноват. Он же знает, что чтобы стало легче — надо что-то делать, но он просто… не хочет? даже не «не может», Питер просто даже не ощущает желания что-либо делать с собой. Даже если ему плохо, ему как-то до пустоты в голове — всё равно. Мокроты становится всё больше, а кашель настолько липкий, мокрый и удушающий, поедающий его заживо, что это уже просто сводило с ума. Питер выходил из своей комнаты всё реже и реже, с каждым днём его всё меньше видели Мстители и это, очевидно, вызывало общую тревогу. Но Питер молчал и не хотел их тревожить и, тем более, не хотел бы, чтобы они узнали о его наглом и бессовестном вранье. Но всему приходит конец.Иногда, конец
— это всего лишь
начало чего-то нового.
***
Возможно, он совсем немного переоценил свои силы, но, даже если так, он мог позволить себе хотя бы надеяться, что всё будет нормально. «Чтобы всё было нормально» — разве, это не всеобщая человеческая мечта? Может, он просто наивно и слепо верил в наличие в его жизни какого-то определенного «чуда», но жизнь точно не собиралась вдохновлять его и потакать каким-то глупым мальчишечьим фантазиям. Хотел он или нет, но вся суть правды была в том, что он просто не мог справиться в последние дни и это было вдвойне забавно для него, ведь это означало, что герой не может самостоятельно справиться с самим собой. Было ли это нормально? Можно ли было назвать всё это — приемлемым? Даже если действительно было плохо, даже если он ощущал каждой клеточкой своего гниющего тела, что всё летит в ад, он больше всего боялся, что другие почувствуют эту гнилую насквозь аферу, раскусят его вранье и самого парня, как маленький орешек. — Всё хорошо, — твердит снова и снова он по кругу, повторяя, как зачарованный, в своём вранье закрывшийся настолько, что даже не понимал и не видел, что не верит ему никто ни черта, ведь он выглядит паршиво в любой мере измерения: растрёпанный, липкий и потный, явно сдерживающий кашель, с покрасневшими по краям глазами, осунувшийся и с новыми, только-только залегшими глубокими синяками под его отчаянными глазами. В какой-то момент легкие подводят его. «Предатели», — скользко думает Питер, закашливаясь на общей кухне и мгновенно ловля на себе удивленный взгляд Стива. — Парень, всё в поряке? Питеру хочется засмеяться в лицо этому мужчине, потому что какого чёрта, Стив? Очевидно, что всё не в порядке. Но, вместо этого, Питер с усилием успокаивает заходящиеся в тряске легкие и сдавленно дышит. Чёрт возьми. Ощущение, что легкое слипается от вязкости мокроты, блядство. Он выпрямляется и скидывает с плеча горячую ладонь Стива Роджерса. — Всё в порядке, Капитан! Питер улыбается и выглядит уверенно, но Стив не дурак. — Ты уверен? Твой кашель, он… — Он всегда такой после ингаляций. Так мокрота выводится, — он пожимает плечами, мол, обычное дело. И Стив понимающе издает «о» и отсупает. — Тогда хорошо. Ты молодец, Питер, — улыбается он, уходя с кухни по своим капитанским делам и Питер хмурится. Чертов лжец, вот, кто он такой, потому что ни о каких ингаляциях не может быть и речи. Он их не делал больше месяца. Мстители, как бы сильно Питер не хотел этого, не были глупцами или ослепленными счастьем людьми. Хватало простого взгляда, брошенного мельком на него, чтобы удалось определить, что паренёк им врет. Он явно не в порядке. И… врет им? — Питер нам врет, — высказывает Наташа, привлекая всеобщее внимание. Герои ничем не занимаются в это спокойное утро, едят свои завтраки, будто ничего не происходит помимо трапезы. Стив и Ванда кивают. Тони задумчиво хмурится, на что Наташа вскидывает брови, мол, ты не в курсе? — Что за вранье у нашего Питти, что это так тебя волнует? — Твой ребенок… — Но-но, он не мой сын, а- — Да-да, мы в курсе, многообещающий стажер Человек-Паук, но суть не в этом, Старк, я серьезно. Питер врёт нам, он не вылечился. — Либо снова заболел, но не сказал об этом, — поддерживает Наташу Ванда и Тони непонимающе переводит взгляд с одной на другую. — Питер… болеет? — Господи, Старк. Ты же гений, в конце концов. — Но он говорит, что всё хорошо. — Об это и речь. Поклясться готова, что он врет нам. — Но… что… зачем? В голове Старка стеклом разбиваются мысли, оглушая звоном. Его ребенок…***
— Питер. Парень обернулся. Он пил горячую воду, надеясь немного облегчить раздражение своего горла, но, обернувшись, забыл о любых своих планах, потому что в дверном проёме стояли Клинт, Стив, Ванда и Тони. Вот они, слева направо… Смнений быть не могло — каждый выглядел по своему рассерженным и обеспокоенным. Они все скрестили руки на груди, каждый был в той или иной степени нахмурен и их взгляд ощущался, как лазерный скан — и был направлен прямо на него, Питера. Парень медленно, не торопясь, допил остатки воды из своего стакана, ощущая, как приятная горячая влага стекает по горлу и снова ощутил першение в трахее. Колючий и напряженный комок нервов готов был задушить его к чертям собачьим. Они выглядят серьезными. Почему они тут? Могла ли быть вообще хоть какая-либо причина, чтобы эти люди, герои, Мстители, которые в теории должны сейчас спать и набираться сил для сражений, стояли сейчас тут, всё своё внимание и концентрацию посвящая парню. Питер нахмурился. Неужели… Это из-за него? — Эм, ребята, — лучшей защитой всегда было нападение, но Питер не мог врать себе сейчас. Он знал, что находится в ловушке, паучье чутье шептало ему призыв к бегству. — почему вы всё тут в такое время? Что-то произошло? О, Питер. Собственные мысли грязным монстром проявили оскал, нашептывая на ухо, вызывая мурашки по коже: Случилось ли что? О, да, Питер. Случился ты сам. Мстители смотрели прямо на него. Так не кстати, он снова ощутил сковывающий горло приступ, колючий шар закрутился в горле. Питер весь сжался, незаметно для них прикусив свою внутреннюю часть щеки, только вот помогало это не особо хорошо, лишь немного отвлекало от основной проблемы. Долго он так не продержится, не раскрыв себя. Даже если он был в ловушке, Питер не собирался сдаваться так легко, но собственное чутье призывало к его разумной мысли, что всё кончено. Они всё поняли. Однако, не пойман — не вор. — Я… — Питер нервно глянул на дверь и идея сама пришла к нему в голову. — пойду спать. Время уже, сами понимаете. — Да уж, время совсем не детское, — протянул Тони, прищуривая глаза, что совсем не нравилось Питеру. Не совсем хороший знак. Он аккуратно обошел их, стараясь никого не задеть и поспешил исчезнуть в своей комнате и, войдя в свое безопасное, как можно было подумать, пространство — он резко ощутил присутствие других людей позади, в дверях. «Как невовремя», — подумал он, сжимаясь. Горло раздирало на ошметки слизистой изнутри. Чёрт. Так его великийПравда была лишь в том, что даже герои могут нуждаться в спасении.
Он набрал воздуха в грудь и сейчас это простое действие напоминало по-настоящему средневековую унизительную пытку. Слабая мысль прокралась ему в сознание, что, после всего своего обмана, он справедливо заслуживал чувствовать это. — Я вас обманул, — слова даются нелегко, Питер действительно прилагает большие усилия, чтобы не отвести взгляд от лиц людей, которым позволил верить, что всё будет хорошо. Сейчас он понимает, что каждое действие имеет последствия, но действительно не жалеет, ведь они были спокойны какое-то время, как и он сам ощущал себя от их спокойствия чуточку лучше. Он не хотел быть проблемой, они должны были знать это и простить его, но ощущение, стойкое и колючее, что они сейчас оттолкнут его, поселилось в его груди ещё задолго до этого разговора. Они смотрят пристально, внимательно, взрывная смесь эмоций терзает их лица и искажает, и Питер физически может ощутить сейчас, как двигаются шестеренки сложного механизма в их головах. Ему кажется, что их лица — холодные и пустые, что сейчас их лица абсолютно ничего не выражают: пустые и отрешенные, обманутые лица. Вот, до чего он их довел, вот, что будет, если считать его родным для себя. Правда была лишь в том, что их эмоции, настоящие и открытые, были красноречиво разукрашены мимикой на их серых лицах, только вот Питер уже не смотрит на них, пристыженно опуская глаза, как бы прячась от позора, преследующего его за этот подлый проступок. Как же всё до этого дошло? Он виноват? Он же просто хотел их защитить… …от себя. Опустив взгляд, Питер со стыдом подмечает, что руки начало трясти от волнения и спешно убирает их за спину. Сейчас он должен быть стойким, нет времени, чтобы показывать слабость. Сейчас, словно перед судом, перед трибуналом, он ждет, что скажут судьи, ожидает приговора и готов принять все их слова, потому что понимает, как херово поступил по отношению к ним. Но, представься ему в этот удачный момент выбор, он ничего бы не изменил. Месяцы спокойствия и улыбок стоили обмана. Первым, ожидаемо, откашливается Старк. Он выглядит ещё более подавленным, чем все они вместе взятые и это неудивительно, ведь Питер ему был практически, как сын. Питер ждет, что он скажет и мысленно кричит, оглушая самого себя. Что но сейчас скажет? Он уйдет? Оттолкнет? Наорет? Скажет, что больше видеть его не хочет? Сомнения сдавливают до маленького атома бедного Питера, готового к любому наказанию и любым, даже если уничтожающим, словам. Питер зажмуривается, подготавливая себя к худшему, ведь, что бы мужчина не сказал — это будет вполне справедливо. Но, неожиданно для всех, в том числе и для Паркера, Тони в два шага преодолевает расстояние между ним и парнишкой и очень крепко, практически до боли и скрипа обнимает парня. Питер шокировано смотрит в потолок, откинув голову назад, ощущая горячее дыхание Старка на своей шее и… влагу? Тони, что, плачет? Сердце сжимается и обливается горячей кровью от одной мысли об этом, но Питер не может сейчас посмотреть на лицо наставника и попытаться разглядеть что-либо, да и не смог бы, наверное, будь у него такая возможность. Невероятно стыдно. Тони обнимает своего протеже и молчит, Питер сохраняет тишину вместе с ним, подрагивая от напряжения. Тишина поедает заживо. Есть хочется, желудок урчит, но от еды на языке тотчас начинает тошнить. Нервы. Питер хмурится, весь сгорбившись теперь, а мысли забивали голову, смешиваюсь в кровавую кашу. Плохо дело. От этих мыслей нехорошо. Питер мечется от одного вывода к другому. Он весь замирает, и мысли мгновенно покидают его, когда он слышит, как напрягаются чужие голосовые связки: — Что бы не случилось, мы будем рядом, — слышит он и закрывает глаза, прикусывая обветренные губы. В груди сворачивается колючий и горький ком и Питер не знает, как сделать так, чтобы ему не заплакать сейчас, потому что создаётся ощущение, что, если он проронит хоть слезинку — придется исчезнуть, провалиться сквозь пол на минус первый этаж и ниже, испариться и разбиться. Он должен быть сильным ради них. Старк сжимает его сильнее, прижимает к себе, как утопающего котенка, а его дыхание неровное и тихое, практически незаметное. Тяжело до скрипа где-то под ребрами, до неприятного зуда за лопатками. Тяжёлые и сильные удары сердца больно отдаются в уши, во рту сухо так, как в пустом поле знойным летом не бывает. Тяжесть в груди придавливала к полу, но Питер старается держаться, крепко стоять на своих ногах (что не так уж и легко, когда так трясет от волнения), покрываясь изнутри мелкой дрожью, ощущая, как собственная тревога липкими слюнями покрывает его органы и обсасывает кости. Питер почти плачет, когда ощущает, что Тони отпускает его и перекладывает тяжелые ладони на плечи Питера, заглядывая подростку прямо в глаза, отчего у парня, робкого и уязвимого сейчас, останавливается дыхание. Сердце безумно заходится, разгоняя кровь по организму быстрее, чем нужно. Питер сглатывает, нервно обводя взглядом помещение. Почему он такой… — Питер… — Тони, рассматривая напуганное выражение лица парня, берет его лицо в свои ладони и смотрят прямо в глаза, открыто и донельзя близко, пытаясь увидеть что-то глубже, чем Питер может показать, заставляя парня покраснеть и отвести взгляд. — смотри на меня, Питер. Питер не может спорить, точно не в этой странной ситуации, не в его невыгодном, с какой стороны не посмотри, положении. Мстители за их спинами хмурятся и поджимают губы, Питер видит слёзы на глазах Ванды. Он повинуется и поднимает свои большие заплаканные глаза на Тони, заставляя его смутиться. Подросток в его ладонях такой маленький и потерянный, что нет никаких подходящих слов в голове для описания этого невероятного маленького человека. Им обоим, им всем, нужно было выговориться прямо сейчас. Этот паршивец просто сводит их с ума. — Питер, — начинает Тони, аккуратно подбирая слова. — я не знаю, как именно тебе доказать, что ты важен и нужен нам, мне, но, поверь, я в жизни не испытывал ни к кому такой сильной привязанности, как к тебе испытываю сейчас. И, поверь, каждый член команды нуждается в тебе, ведь ты — наш Питер. Мы любим тебя и не хотим потерять. Питер чувствует, как слезы вытекают из глаз и стекают к носу и губам прозрачной дорожкой. Эти люди, которым он принес столько волнений… — Я… — Питер переходит на еле различимый шепот: — я приношу вам одни лишь беспокойства и неприятности. Это правда. Питер чувствует, как руки мужчины на его плечах сильнее сжимаются и смотрит на мужчину. Он ожидает увидеть что угодно на его лице, ожидает, как минимум, различить очертания раздражения или злости на его лице, но, к своему удивлению, встречается взглядом лишь с… улыбкой. Мужчина улыбается ему, сдерживая смех и это было даже немного возмутительно. Питер тут, вообще-то, не шутки шутит. — Парень… Тони потянул его на себя и Питер подался вперёд, падая мужчине на грудь. — Беспокоиться за дорогих тебе людей нормально, — выдохнул куда-то в макушку Старк, поглаживая Питера по спине. — это не значит, что ты приносишь неприятности, поверь, это не так. Но, отталкивая нас, ты делаешь нам больно. Питер весь сжался в руках мужчины и он постарался оправдаться: — Не в том смысле, что нам плохо из-за тебя. Нам плохо, потому что мы переживаем за тебя, просто потому что мы по-настоящему любим тебя. Это нормально. Питер бесстыдно плачет. Он знает, знает, что они имеют ввиду. Беспокоиться за родных — нормально. Он, так же как и они, беспокоится, но это не значит, что эти люди для него — источник проблемы. Это лишь показатель того, насколько эти люди дороги. Точно так же дороги и важны ему, как и он — им. Питер вдыхает полной грудью, наполняя легкие воздухом, выдыхая с привычным хрипом. Питер знает. Знает. С ними он будет в порядке. Он устал убегать от самого себя. Парень потягивается, разминает руки, трет глаза, а потом поднимает взгляд на всех этих людей, таких дорогих для его сердца, неприятно пульсирующего в груди от переполняющих его чувств в этот момент. Он не будет больше убегать. Что бы ни было, он готов открыться им. Он хочет принять помощь и поддержку и, даже если не сразу… Он будет в порядке настолько, насколько это возможно.