33 (не)счастья

      Шома поднимает тяжёлые из-за недосыпа веки – в них будто сто килограмм динамита кто подложил. Смотреть больно и думать тоже (будто бы Шома этим когда занимался), но несмотря на это, парень пытается сфокусировать взгляд на доске, но буквы сливаются в одно большое нелепое пятно и Шома плюхается обратно на парту. Слушать монотонную речь преподавателя, противное жужжание его старого ноутбука и сопение одногруппника возле себя не так приятно. Ещё и после того, как пил пиво с этим самым одногруппником и ещё парочкой друзей, который сейчас наверное ещё в кровати.       На Рони смотреть приятно: он имеет правильные черты лица – так считает Шома и правильными они представляются только для него. У него золотистые, немного отросшие волосы, которые так и хочется мимолётно заправить за ухо, но Рони вряд-ли оценит подобный жест. Шома нравится разглядывать Рони, такого задумчивого и серьезного – даже на мгновение кажется, что он сейчас повернет голову в его сторону и приветливо улбынется или подмигнет. Все-таки они были друзьями до 8 лет – играли в песочнице, прятались в высоких кустарниках, лазали по орехам, сбивали коленки. А потом Рони переехал на другую улицу. Шома в тот день, если честно, плакал, но в этом никому не признался. Их дружба умерла тогда, так считает Шислер. Но сейчас, безо всяких причин переросла в нечто большее – в то, что Шома не способен объяснить.       На перемене, после того, как все незамедлительно вылетают из аудитории (последняя пара всё-таки) Шома подходит к преподавателю и мямлит что-то про сдачу долгов. Чувствует себя очень нелепо – Рони не успел уйти из класса и одна мысль о том, что тот ещё больше разочаруется в нем, услышав данный разговор, заставляет Шома по-детски краснеть.       Шома кидает мимолётный взгляд на ноутбук – там висят несколько открытых вкладок с учебниками –монотонно и скучно, но на последней вкладке Шома запинается. Анонимный чат – да наш историк ещё тот извращуга! Шома хочется прыснуть со смеха, но он понимает что после этого преподаватель его сам за шкирку выгонит, так что он прячет улыбку в рукав и переводит взгляд на мужчину.       — Что же мы будем с вами делать? – тянет слова историк, листая бумажный журнал. В нем вырисованы каракули, смутно напоминающие темы занятий и балы, и мужчина опускает очки пониже, морща нос. Историк буквально воплощение старости, настенных ковров, бабушкиных сервизов и помятых рубах.       Шома красноречиво молчит, но сам думает, что готов на многое, хотя от него преподаватели многого никогда не просили – сразу увидели в нем непутевого ученика. Шома в принципе не обижается, он всегда в жизни соглашался на меньшее. Так в принципе живётся легче – ты никогда не ожидаешь, что жизнь тебе поднесет что-то клёвое. Так само он не надеется, что когда-то сможет заговорить с Рони – это слишком было бы хорошо, чтобы быть правдой.       Преподаватель поднимает взгляд, оглядывая полупустую аудиторию и задерживается на Рони.       — Вереш. Не хочешь помочь своему приятелю? — Рони поднимает непонятливый взгляд и Шома готов умереть насколько у него противно всё жжет изнутри и как хочется убежать с этого места, зарывшись руками в волосы.       — У него вон сколько долгов насобиралось и он вряд-ли успеет это всё сам досдать, — историк цокает, шурша листочками журнала. — Знаешь же этих разгельдяев, им бы только гулять, да по подъездам шастать, а так будет под вашим четким руководством.       Шома кажется не живой – по крайней мере не верит в то что происходит сейчас не его глупый сон или иллюзия.       — Хорошо, — только и кидает Рони, хватая рюкзак, ретируется с аудитории.       Шома находит того у крыльца университета, застав его за разговором с белокурым молодым парнем. Суть разговора он не слышит – слишком великое расстояние. Но то, как Рони лучезарно улыбается, он прекрасно уловил. Это заставляет сердце забиться чаще: уже не от восхищения, а от ревности. Где она только берется в этом молодом теле?       Но обкашлять вопросик, как говорится, надо. Поэтому Шома покорно ждёт, пока Рони пощебечет с парнем и вылавливает того у скверика нахмурив брови, чтобы придать серьёзности разговору.       — Привет, — кидает Рони, заметив одногруппника за своей спиной. Он как-то даже тускнеет, и Шома из-за этого хочет ещё больше убежать с этого места или вобще улететь на Марс и не иметь разговор с крашем.       — На счёт того, что сказал...       — Да-да-да, — перебивает Рони, поглядывая на наручные часы, — у меня нет времени с этим возиться и мы это оба понимаем.       — Всмысле? — Шома сводит брови.       — Молоко прокисло, — Рони кривится, растегивая одну пуговицу на рубашке и уж от этого Шома готов стать на колени и биться головой об мрамор, поклоняясь самой утонченной иконе.       — Давай я буду тебе кидать конспекты, а ты сам будешь тихо учить и сдавать, — Рони делает глубокий вдох. — Если что не понятно – пиши мне, но не факт, что я буду не занят, так что извиняй.       — Ладно, — только и говорит Шома, не в состоянии сказать что-то больше. Кажется, на сегодня его лимит слов исчерпан.       Они идут ещё пару минут в тишине, и в ней по-своему уютно, но в то же время эта тишина бьёт по ушам громче любой музыки. Шома сворачивает направо, якобы в ларек, а потом по дороге домой прокручивает их разговор и сгорает со стыда. А ещё понимает, что влип и очень сильно.       Дома первым делом Шома принимает душ и заваливается на кровать. Он тянется за ноутом и заходит на страничку Рони в ВК. Он соврет, если скажет, что заходит впервые. Даже больше – он его страницу вдоль и поперек изучил, как самый драгоценный объект – разве с Рони может быть иначе? Он всегда с предыханием ждёт новых фоток, а потом просто смотрит сто часов – на пшеничные волосы, солнечную улыбку и зелёные глаза омуты, которые даже сквозь экран, манящие и очаровательные до мурашек.       Рони онлайн – лучшего момента и не придумаешь. Он подает заявку в друзья и скрещивает пальцы. Проходит минута-две и Рони выходит с онлайна. Шома разочарованно выдыхает и опять заваливается на кровать.       Он запоздало хватается за учебник истории, но в нем столько непонятных слов ,что кажется прочтении одной страницы займет час. Никогда не поздно учится – в его случае поздно.       Вечером Шома все таки проверяет ВК, нехотя конечно, но там он обнаруживает не только принятую заявку ( в Шома верещит внутренний ребенок), а также кипа конспектов – этому парень не сильно то и рад, но тот факт, что они написаны рукой Рони немного меняет ситуацию. Вот тут вот и возникает вопрос жизни и смерти – что ответить Рони?       «Привет» – да вроде ж здоровались. «Спасибо» – звучит как-то неблагодарно. Может добавить смайлик? Да ну, выглядит по-дурацки. Шома тапает по стикерам с сердечками, но это уже чересчур и Рони вряд-ли оценит это жест. Поэтому Шома ограничивается простым «Спасибо)» и выходит из сети. Впереди целая ночь и Шома пытается, правда пытается учить аккуратно выведенные конспекты Рони, но это как запихивать новое белье в корзину с грязной одеждой. Шома конечно бы не назвал свой мозг корзиной с грязной одеждой, но там явно не то, что должно быть в отличника. Глаза нещадно слипаются и Шома так и засыпает с конспектом в обнимку.

***

      Дождь мелко моросит, капли обжигают кожу шеи, собираются возле воротника, затекая под тонкую кофту и Шома ёжится. Он опять опаздывает и опять себя за это винит. Кровать слишком теплая, чай слишком вторнично тягучий не отпускал парня на протяжении 15 минут, кот ворчливый и эгоистичный – залез на колени и не хотел слезать. Он знает, это не отговорки, которые следует говорить, смотря в глаза преподавателю, но у голове Шома они выглядят очень даже аргументальными.       Начинается ливень. Облака будто сговорились «делать погоду» Шома и как в том злом мультике, где над домом Скруджа Макдака нависла туча и перемещалась за ним. Так и в жизни Шома. Ему кажется, что несчастья всегда ходили за ним по пятам, и где бы он не оказывался, везде приходила беда. Он конечно не утка, но кажется и ему скоро крякнется.       Он не комфортный. Рони из-за него теперь нужно париться за свою шкуру, да и вообще за место в университете. Он как в той книге про 33 несчастья, в которой все 33 – его, а счастье – Рони, но к сожалению не 34. А первое.       Шома растерянно забегает в помощение, салютуя охраннику, но тот слишком занят просмотром турецкого сериала, у которого рейтинг на КиноПоиске, готов поспорить, 2 звезды. Поэтому Шома молча семенит в раздевалку, а потом на одном дыхании на четвертый этаж, где у него бесспорно уже идёт история. Он конечно мог воспользоваться лифтом, но Шома спортсмен, у него накаченные руки и видны кубики пресса, ну или же кубики куринные галина бланка одна штука – это как посмотреть. Да и вообще, лифты для слабаков.       Шома, перед как ступить за порог аудитории, уже представляет как на это будет реагировать препод и особенно – Рони. Во втором случае Шома будет действительно стыдно, искренне, а не как в первом случае – для проформы. У них вроде 108-ая группа, а не группа – мы-все-хотим-обосрать-Шома. Шома стучит в дверь, а потом сердечно (нет) извинившись, ищет взглядом ту самую заднюю пару возле окна, уже в красках представив как он может незаметно поспать, но его на пол пути обрывает надменный голос преподавателя.       — Шислер! — Шома на это резко оборачивается, втупив взгляд в учителя, чувствуя на себе взгляды своих одногруппников, среди которых его предмет воздыхания одногруппник Рони. Шома уверен, что он смотрит и вовсе не с глупым интересом, а с осуждением.       — Что же вы садитесь так далеко? — преподаватель сдвигает очки на переносицу. — Вон место возле вашего приятеля свободно, садитесь.       «Приятель» неприятно скрежет по зубам и Шома хочет скривится, но не может, в силу того, что находится в центре внимания и неохотно плетется на вторую Верешевскую парту. Он садится настолько осторожно, будто стул сделан, как минимум, с фарфора и если он немного резче поставит ногу под парту, то вылетит к чертям с этого класса.       В садике в его группе был черный стульчик — место для плохих и непослушных детей, и как не странно, Шома частенько нагревал на нем место. Только удивлялся почему нет белого стульчика – для послушных. Разве хорошее поведение не поощряется? Нина была умной, послушной, доброй девочкой, на её русых длинных косичках всегда красовались разноцветные бантики, у неё был мягкий и сладкий, как мед, голос, она умела считать до 10 и приносила в садик только самых красивых кукол. Его частенько садили к ней, когда в группе делали аппликации и он тогда смущённо отводил взгляд и пытался просто повторять за её точными и умелыми действиями. Он всегда думал, что должен заслужить сидеть с ней. Так же само с Рони, вот только он не Нина, он – намного лучше, но Шома всё так же считает что должен был заслужить место возле Рони.        Но вот он здесь. Ему не пришлось танцевать с бубном или кушать листья папоротника. Вобще никакой ведьмовской хрени, они же всё-таки не в мультике живут. Если бы жили, то Шома неприменно бы выбрал или какие нибудь «Тачки» – ему нравится быть в центре внимания в таком смысле, или «Каролину в стране кошмаров». В его жизни и так сплошные несчастья, а там хотя бы кот нормальный и дверь в комнате в паралельный мир.       Шома аккуратно выкладывает вещи на пыльную поверхность парты и невзначай оборачивается к Рони на что тот куксится, немного отодвигаясь.       — Ты же меня всего забрызгаешь, — объясняет он и Шома запоздало вспоминает, что он вобще-то после ливня весь до нитки – Шома бы даже сказал до последнего волоска – мокрый.       — Прости, — шепчет виновато тот, пытаясь отлепить мокрую ткань толстовки от тела.       Другой рукой он причесывает набок челку, от чего на Рони летит новая порция капель. Вереш на этот раз не отодвигается, а просто смотрит в упор, с выражением: «Ты дебил или да?». По крайней мере, так думает Шома.       Парень ещё раз виновато извиняется. И на этот раз пытается совсем не шевелится, чтобы не обляпать «приятеля». И на самом деле, со стороны это смешно выглядит: он похож на куклу, которая стоит на прилавке, моргает стеклянными глазами и говорит «мама». Шома не говорит «мама». Шома в принципе не говорит на парах. Сложно это.       — Шислер! — Шома чуть ли не подскакивает от испуга и от понимания, что препод о нем вспомнил, совсем забывая о своей миссии – я боюсь обля(а)пать Рони .       — Тема прошлого семенара была Османо-венгерская война и вы наверное хотите нам любезно напомнить когда она произошла и где, — тянет преподаватель, откладывая в сторону ручку.       Шома виновато встаёт с места. Кажется настал час икс. В его случае Шома бы дорисовал -уйня и с позором покинул аудиторию, но к сожалению такой функции не имеется. Сложно, когда пока всем раздавали, а может и двадавали память, Шома в это время сладко спал и вероятно всё прос(р)пал.       — В 1565 году? — жалко предполагает тот, даже не пытаясь поднять взгляд на историка.       — Нет, — отрезает тот и Шома, кажется, сейчас заплачет. Не то, чтобы Шома быстро сдается, но в подобной игре это как стрельба вслепую.       — Но столетие хоть то, — добавляет историк но Шома это никак не радует.       — 1526?       — Да, правильно, — говорит препод с видимым удивлением и внутри Шома радуется один человечек – тот который отвечает за маленькие успехи видимо.       — Давайте теперь все-таки узнаем где, — тянет свою планку преподаватель, не давая Шома даже очнутся от его маленькой победы.       Шислер напрягает все живые извилины в его мозгу, пытаясь вспомнить хоть что-то с красивого конспекта Рони, но буквы расплываются, как в море корабли или снег в луже – танут бесследно и безвозвратно.       — На махаче, — уверенно заявляет Шома, поднимая взгляд и стыкаясь с холодным историка.       — Что, так и написано? — отрезает тот, поднимая брови.       — Да, — уже не так уверенно отвечает Шома.       Наступает тишина. В нее часто в комедиях вставляют смех, но жизнь Шислера и так кино, и он хотел бы узнать что такого курили сценаристы, перед тем как написать такую чушь.       Шома кидает мимолётный взгляд на Рони, ожидая напороться на уже привычное осуждение, но встречается с ...улыбкой? Она – как пряный май посреди мерзлого января. По-другому её описать нельзя. Теплая, комфортная и такая домашняя. Внутри Шома заливается невиданное тепло, латая дыры в его бедной душе. Он не думал, что один только человек может убивать и в то же время делать себя смыслом его жизни.       — На Мохаче, — с нажимом исправляет преподаватель. — Садитесь Шислер. Запомните история это вам не угадайка. Тут нужно учить даты и не придумывать новые названия, — Шома опять переходит в режим «я чмо я чмо я чмо». Что поделать, жизнь такая.       После пары Шома шуркает в курилку, встречая лучшего друга Бенце. Да и курилкой это не назовёшь. Это здание раньше было аптекой, затем магазином игрушек, затем канцелярным. В итоге последний переехал в другое здание, а за аренду этого почему-то никто не захотел платить. Обои познимали, плитку разобрали, а стены поросли плесенью из-за повышенной влажности и конечно же паутиной. Теперь это пыльное прокуренное место служит курилкой, про которую знают преподаватели, но услужливо молчат.       — И давно ты тут? — Бенце выуживает с кармана пачку сигарет, на удивление полную, и протягивает Шома одну.       — С 8 утра как, — Шома прикуривает, печально втупившись на прогнившую оконную раму.       Бенце выпускает вверх дым, а затем сводит брови.       — Пиздец, чувак. И давно ты ходишь на первые пары?       — С тех самых пор как историк заставил Арона мне помогать с долгами, а ещё начал спрашивать на семинарах, — Шома это говорит с такой интонацией, будто пересчитывает количество убийств, которые он должен совершить, чтобы историк посвятил его в рыцари.       — Бля сочувствую. Надеюсь, ты не умрешь от душноты Вереша. Он же ещё тот ботан.       «Скорее от красоты», — думает Шома, но это вслух не произносит. Вряд-ли бенце оценит эти совсем не «пацанские» херни.       — Да как-то терплю. Вчера учил конспект пол ночи, так и уснул с ним. Ещё чуть чуть и зырь отличником стану.       Бенце смеряет его неверящим взглядом и прыскает от смеха. Оба знают, что это произойдет только тогда, когда солнце погаснет или замёрзнет ад. То бишь никогда.       Последней парой стояла история. Благо лекция, а не семинар, и на ней можно законно поебланить. Шома вообще думает не прогулять ли ему эту пытку. Но все-таки лишний раз увидеть Рони хочется.       Он ныряет в заполненную и шумную аудиторию, где соберётся явно не одна группа и уже глазами ищет дальнее место где бы пристроить свою тощую жопу, как кто-то нагло хватает за локоть.       — Садись сразу со мной, — почти касаясь губами уха говорит Рони, толкая того к четвертому ряду, — не люблю когда он прерывает лекции.       Шома не видит его лица, но знает по интонации, что тот морщит свой нос. Шома почему-то вспоминает, что Нина никогда не просила его сидеть с ней. Он так же себе напоминает, что Нина не Рони, но в груди теплеет, и Шома точно не жалеет, что пришел на лекцию по истории.       — Слушай, ну з датами хорошо, — из-за шума Рони приходится почти что прислониться у чужому уху, — но с буквами херовенько, — Шома тает под медовым потоком слов одногруппника, скачиваясь постепенно в яму.       — Хорошо, больше никаких махачей, — сияет Шома, зачесывая челку.       — В внеуниверситетское время – пожалуйста, — ухмыляется тот, — но на парах по истории избавься от этого.       — Не, ну с этим будет тяжело расстаться, — почти присвистывает Шома, — я на махачи за любого готов.       — За кого это? — Рони смеряет недоброжелательно холодным взглядом.       — За тебя, — Шома бросает легкомысленно и не подумав и сразу прикусывает язык.       Рони смотрит на него непонимающе и осторожно, он немного сводит брови. Это незаметный жест для другого человека, но Шома замечает такие мелочи. Особенно у Рони.       К счастью, звучит звонок и муравейник людей быстро расползается за парты. Пара проходит в обычном темпе. Шома сперва пытается даже не смотреть в сторону Рони, но взгляд, как примагниченный тянется к его рукам, задертому рукаву, ровно исписанным листам тетради, потом к острому немного розоватому ушку, белесым кудрям, подрагивающим ресницас из-за немного разгулявшивося сквозняка. Посреди пары Шома замечает как парень выводит что-то на полях немного прикусив язык. Шома так делал в младшей школе, когда на уроке рисования выводил грибочки на утренней поляне. Шислер кидает взгляд на конспект и уголки губ неизбежно тянутся вверх. На полях красуются разного размера цветочки. Шома хочется пищать от того насколько ОН. Ну он. Понимаете.       После пары историк подзывает к себе и Шома чуть ли не стонет по-старчески. Кажется, он и является его личным адом. Кто-то что-то говорил про 33 несчастья? Вот они все заключены в этом дяденьке.       — Шислер, я вижу вы тянетесь к знаниям, — Шома кривится от того, как историк каждый раз игнорирует его имя, — поэтому предоставьте на следующий семинар реферат по пройденной нам теме, — Шома бросает кричащий взгляд на Рони, но тот только пожимает плечами, мол «я тут уже бессилен».       — И пожалуйста, не скачивайте с интернета, — ведёт препод и Шома опять обращает внимание к нему, — буду проверять на антиплагиат.       Рони покинул аудиторию и Шома тоже хочется быстрее слинять, чтобы застать того хотя бы у раздевалки. Но преподаватель решает дать свои напутствия (которые Шома забудет как только переступит порог аудитории). Он просто воплощение того самого звука, где «малыш, я ни слова не понимаю, нихуя. У меня IQ 0,5 с половиной. Что ты мне втираешь я в душе не ебу».       Поэтому выждав эту пытку, Шома чуть ли не выбегает с класса, сразу замечая с окна белую макушку. А затем подъезжающую машину, парня с зонтом, который любезно встречает Рони и заводит в машину. Он не похож на добренького дядю таксиста. Слишком уж хорош сервис – пять звёзд ёпта. У Шома сердце скукоживается и сейчас оно похоже на сушенный инжир.       Когда шома выходит на крыльцо оно почти пусто. Только снующие первоклассники с синими и розовыми зонтиками, ждущие родителей когда же их заберут. Шома никого не ждёт. Он прикуривает сигарету и выпускает дым в облачное мутное небо.       «Серые вороны влюбляются раз и на всю жизнь», — вспоминает он, и чувствует как мелкие капли залезают под тонкий воротник.       «Я серый ворон», — думает Шома.