Talking body

По комнате гулял едва уловимый, но настойчивый аромат ванили и экзотических специй, что так соблазнительно манил и расслаблял. Мягкий свет настенных светильников в сочетании с пламенем зажженных свечей, по фитилям которых уже начинал капать воск, едва освещал пространство — совсем не ярко, приглушенно, ровно так, как нужно. Джакузи, расположенное возле панорамного окна во всю стену, выходящего в густые лесные заросли — не самая практичная, но чертовски захватывающая дух и романтичная задумка дизайнеров, — практически до краев наполнено теплой водой с примесью масел и белоснежной пеной, а на мелькающей меж пышных мыльных облаков водной глади виднелись алые лепестки розы, невесть откуда появившейся в гостиничном номере. Атмосферу, царившую в ванной комнате, что суждено было стать обителью двух влюбленных этим вечером, дополнял плейлист, специально подобранный для такого случая и теперь доносившийся из расположенной на керамической тумбе колонки — негромко, чтобы лишь поддержать настрой. Каунисвеси, облаченный в молочного цвета махровый халат, взъерошил чуть взмокшие пряди волос, облокотившись на дверной косяк комнаты и оглядывая свое творение. Картинка, столько недель не покидавшая разум и просившаяся наружу, претворилась в жизнь. Парень старался не меньше пары часов, создавая ту самую атмосферу для своего возлюбленного, что с минуты на минуту должен был вернуться.  Романтический осенний уикенд в пригороде Хельсинки только для них двоих — то, что так было необходимо парням, совсем потерявшим время друг на друга в плотном гастрольном графике. Редкие ночи вместе, утренние поцелуи, пока никто не видит, и взгляды на сцене — совсем не то, совсем мало. Полноценные выходные в гостиничном комплексе в лесной глуши, наедине с природой и друг другом — лучшее, что придумал перкуссионист, чтобы спасти ситуацию и вдохнуть наконец полной грудью. Улыбаясь своему творению и предвкушая сладость грядущего вечера, а может, и ночи, Алекси бросил взгляд на закатное солнце, вид на которое открывался из окна. Небо, местами затянутое полупрозрачными облаками, стало нежно-персиковым с плавными переходами не то в малиновый, не то в багряный, а последние солнечные лучи бросали желтоватые блики на насыщенную лесную зелень, что покачивала ветками на ветру. Вокруг — ни души, лишь редкие птицы пролетают мимо, не обращая никакого внимания на происходящее в номере, словно храня тайны приезжих гостей. Слишком красиво. Слишком тихо. Слишком идеально. Все было готово к скорому возвращению Йоэля, который вот-вот ворвется в номер, смешно потряхивая головой и улыбаясь, так, что ямочки на румяных с улицы щеках вновь проступят, заставляя брюнета умиленно смеяться в ответ. Таким он был лишь с перкуссионистом: домашним и чувствительным, с душой нараспашку и огромным, больше всей Вселенной, сердцем, готовым любить. Алекси стал единственным, кто осторожно коснулся каменных стен, что ограждали израненную душу блондина от посторонних, и избавил солиста от них, показывая, каково это — вновь доверять и не бояться, что тебе сделают больно, любить без страха, что тебя отвергнут. Перкуссионист стал его последней попыткой на личное счастье, и теперь ждал его, расставляя вокруг кромки воды бокалы с шампанским и клубнику — приторно, что аж сводит скулы, но горечи в их жизнях уже хватило.  Прикрыв дверь, парень прошел вглубь комнаты, к просторной кровати с древесным изголовьем, с которой открывался вид все на те же хвойные заросли. К концу второго дня здесь Алекси начал и впрямь задумываться о собственном жилье с панорамными окнами, выходящими на природу. Однажды, когда группа завоюет весь мир, а средств станет хватать на нечто большее, чем съемная квартира в центре.  — Say it louder, say it louder…  Строчки песни, перепетой по молодости блондином, сами пришли на ум. Сладковатый голос, берущий ноту за нотой, пел о чем-то столь интимном, сокровенном — ему вторил чуть грубый, на контрасте с миловидным лицом, тембр самого перкуссиониста. Сочетание, от которого по телу замершего на пороге солиста пробежали мурашки. Или все дело в оголенных полами халата бедрах брюнета, расположившегося на простынях? — Алекси…  Размеренно и неспеша, словно бы у них в запасе оставалось все время, что отведено грешному человечеству, тот обернулся, игриво поглядывая на чуть запыхавшегося и уже снимающего куртку блондина. С грацией, подобной кошачьей, он преодолел разделявшие парней метры и напористо коснулся губ Хокка своими, ловкими пальцами притягивая к себе за воротник футболки.  — У меня для тебя сюрприз. Прошептал на выдохе чертенок, обдавая шею приятно ошеломленного солиста горячим дыханием и вдыхая его неподвластный описаниям аромат. Было в нем нечто такое, что кружило голову, заставляя колени подкашиваться: парфюм ли то или собственный запах бледной кожи. Тяжело сглотнув, Йоэль не смог отказать себе в удовольствии пройтись ледяной ладонью по оголенному бедру мальчишки, вверх и вверх, заставляя того дрожать от этих пронзающих током прикосновений и забираясь под полы махровой ткани. Едва музыкальные, чуть грубоватые пальцы коснулись внутренней стороны бедра брюнета, как тот едва слышно застонал, не выдерживая, и потянул солиста к приоткрытой двери ванной комнаты.  Вечер, обещавший быть наполненным жадными прикосновениями, протяжными стонами и ароматом ванили, только начинался. — Дьяволенок. Принимающий правила игры, заданные брюнетом, Йоэль послушно увязался за ним. Картина, развернувшаяся за неплотно закрытыми дверьми, поражала — перкуссионист постарался на славу. Впрочем, вот такие романтические сюрпризы — очередной скрытый талант Каунисвеси, стоящий в списке сразу после горлового минета. Мальчишка умел создать расслабляющую атмосферу даже там, где она в принципе не была возможной. Точно так же, как умел завести солиста парой прикосновений.  Легко сбросив с себя халат, обнаруживая полностью нагое тело, брюнет опустился в теплую воду, взглядом приглашая блондина присоединиться и медленно посасывая во рту клубнику. И, черт возьми, сколько же в них было желания — в этих синих, бликующих светом свечей, глазах. Осторожно стянув с себя одежду и не отрывая взгляда от продолжавшего пошлые движения губами перкуссиониста, Йоэль послушно опустился в джакузи. Вплотную к чертенку, так, что их голые тела соприкасались, повышая градус возбуждения в крови.  Если бы секс был человеком, то здесь и сейчас он — чертов Алекси Каунисвеси, без всякого стеснения заигрывающий с собственным парнем. Пахло ванилью и сексом. Думать не хотелось, говорить — тоже. Целоваться до боли в припухших губах — пожалуй, вот оно.  Шампанское, заботливо разлитое мальчишкой по бокалам, давало в голову, но отнюдь не так, как он сам, облизывающий теперь уже тонкие, покрытые бальзамом губы. Черт. Резко притянув мальчишку к себе за шею, блондин впился в его губы поцелуем. Нежным, но настойчивым, будто на пробу. И Каунисвеси, явно ожидавший этого, с желанием отвечал, вкладывая, кажется, всего себя в эти чертовы поцелуи.  — Целовать тебя — все равно что звёзд касаться. Манит. Обжигает. Смерти подобно. Но разве способен кто из ныне живущих отказаться? Вспышка, и вся Вселенная замерла в момент, когда, лишь ненадолго отрываясь и легко проходясь кончиками пальцев по щеке блондина, Алекси произнес слова, от которых кровь застывала в жилах. — Ты — оружие массового поражения, Йоэль. Меня поразил, давно и прямо в сердце. Что говорить, когда самая яркая звезда Галактики не просто светит, но взрывается ради тебя?  Слова были излишни, да он бы и не нашел сейчас нужных. Нежность, подаренная мальчишкой, его любовь — все смешивалось в груди и отдавало жаром где-то в паху, который совсем не хотелось более игнорировать. Сегодня эта звезда взорвется для него еще не раз. Жадно впиваясь — нет, не губами, — дрожащими мокрыми ладонями в бархатистую кожу на талии перкуссиониста, блондин усадил его на себя, чуть приподнимая. Ладони гуляли по всему его телу, пока язык орудовал во рту.  — Ты не представляешь, каково это — хотеть тебя.  Бледноватые округлые ягодицы перкуссиониста блестели в свете свечей, омытые мыльной водой, точно маслом. Клубы воздушной пены, уже начавшей таять, местами покрывали кожу, доводя до дрожи — Алекси хотелось касаться. Касаться там, где никому более позволено не было. Отказывать себе в этом не оставалось смысла. Накрывая податливые, с привкусом ванили и шоколада, губы брюнета, Йоэль чуть сжал горячей мокрой ладонью бедра мальчишки, скользя пальцами вдоль чувствительного колечка мышц.  Каунивсвеси прогнулся в спине, кусая нижнюю губу солиста и мгновенно запрокидывая голову назад. Едва слышную мелодию, разносящуюся по ванной, прервал его протяжный, музыкальный стон.  Сдерживаться в такой обстановке становилось невыносимым. Особенно, когда перед тобой — нагое произведение искусства, что плавится в умелых руках, словно воск. Особенно, когда там, под слоем пены и толщей пузырящейся воды, два возбужденных до предела члена неловко коснулись друг друга, выбивая из их обладателей новую порцию сладких возгласов, что звонко отражались от кафельной плитки стен. — Мой мальчик. Сил говорить более не оставалось. Есть лишь они двое, разомленные горячей водой, алкоголем и друг другом, да громкость стонов, нарастающая с каждой минутой. Мягко оглаживая одну из ягодиц парня, блондин, второй рукой скользя по его груди и сжимая один из сосков, чуть отвел ее в сторону, настойчивее касаясь пальцами входа. Приятное удивление, смешанное с довольной улыбкой — не в первый раз за вечер, — отразилось на лице солиста: мальчишка оказался растянут и во всеоружии. — Я подготовился. — Чертенок.  Сразу три пальца в одно касание вошли в податливое тело Алекси, заставляя того жмуриться и кусать губы в попытке сдержать крик от наслаждения. Хокка знал, какой угол доставит его мальчику удовольствие. Знал, как заставить того ерзать еще сильнее — и потому начал покрывать бледную шею перкуссиониста поцелуями, едва лаская головку его напряженного члена.  Да, у Алекси был большой — и этот контраст с его ангельски-кукольным лицом отчего-то отзывался жаром в паху солиста.  — Еще… Разве можно отказать этому несдержанному, срывающемуся, низкому голосу?  Задевая самое чувствительное место кончиками пальцев, Хокка оставлял влажные дорожки поцелуев по всему мыльному и мерцающему телу перкуссиониста.  — Какой же ты нереальный. — Йоэль… Каунисвеси ерзал верхом на Хокка, одними интонациями моля его перейти от прелюдий к действиям. Казалось, еще одно движение солиста — и мальчишка кончит. Дважды блондина просить не приходилось. Теплые волны вместе с воздушной, почти молочной пеной лихо плескались через края, каплями долетая вплоть до стекла, что отделяло любовников от хвои, бесстыдно глядящей в упор. Крепче стискивая талию перкуссиониста обеими руками, Йоэль помог ему занять наиболее удобную позицию, насколько это вообще было реально сделать в скользком джакузи, полном воды. Хватаясь за мокрые бортики, Алекси резче, чем солист ожидал, опустился на его член — из глаз посыпались искры, как на пол полились мыльные волны.  Брюнет всегда любил глубже, насаживался до самого основания, выбивая из них обоих рваные стоны, что смешивались с пошлыми шлепками — впрочем, теперь вместо них были звуки воды, бьющей по стеклу, кафелю, бушующей, будто девятый вал. Меж тем влажность усиливалась и по ту сторону: помутневшее панорамное окно, теперь словно скрывающее парней от непрошеных хвойных зрителей, омывалось крупными каплями дождя, а затянувшее вмиг тучами небо начинали рассекать молнии.  Алекси наращивал темп. Скользя вверх-вниз под идеальным для себя углом, он судорожно хватался за скользкие бортики, впечатывался в Йоэля жаркими поцелуями, приближая скорую развязку. Слишком горячо. Слишком мокро. Слишком ванильно. Так, как нужно. Солист, пронзавший воздух новыми стонами на, казалось, запредельно высоких нотах, опустил руку на внушительный член перкуссиониста, массируя его так, как нравилось чертенку. Вторая рука ласкала нагое, мыльное от пены и такое любимое тело мальчишки.  Оно было идеальным. До каждого сантиметра. До каждой клеточки. Его хотелось изучать вновь и вновь, точно произведения древнегреческих скульпторов. Запоминать. Доставлять удовольствие. Чувствуя скорое наслаждение, парни замедлили темп, двигаясь нарочито медленно. Пульс обоих разогнался, точно гоночный болид, и было слышно тяжелое рваное дыхание, смешанное со сладкими стонами.  В последний раз поднимаясь и резко опускаясь вновь, до самого основания, Алекси впился в шею солиста, издавая почти утробный рык и запуская новую волну, расплескавшуюся на кафельном полу. Вслед за ней возлюбленных настигла новая, гораздо более приятная волна — оргазма, парализующего обоих. В унисон последним вскрикам прогремел раскат грома, за которым последовали яркие вспышки, разрезающие небосвод — впрочем, искры, сыпавшиеся из затуманенных возбуждением глаз музыкантов, оказывались ярче. Кажется, где-то в параллельной Вселенной в это мгновение свершился Большой взрыв. Кажется, парни его ощутили. Шевелиться не хотелось. Конечности, точно налитые свинцом, отказывались двигаться, а последние силы покинули мгновение назад. Ухмыляясь, Алекси, в льдинках которого по-прежнему плясали черти, смотрел на солиста.  Если любовь существует, то вот она — здесь и сейчас.  Вторя улыбке мальчишки, солист едва коснулся губами его влажного лба, убирая пару спавших прядок.  — Предлагаю продолжить на кровати. — Только теперь ты снизу.