Rebirthing

      Хирон слышит шум раньше, чем открывает дверь Большого дома. По ту сторону раздаются встревоженные голоса. Он чувствует легкое раздражение из-за своей сонливости — ему всегда стоит спешить больше остальных в этом месте, если он хочет сохранить своих полукровок. Насколько это вообще возможно.       Это июль, и на улице уже занялось утро, так что небо окрашено темно-серым и розовым, а на полянке перед Большим домом столпились несколько малышей из домика Гермеса и, кажется, староста домика Гекаты. — Люсиль! — она оборачивается, её рот искривлен в гримасе. — В чём дело? — Это не тревога, не тревога! — орёт она в удивительно настырной для своего телосложения манере. Она немногим выше первогодок, хотя не так давно ей исполнилось шестнадцать. Оглянувшись в указанном направлении, она чешет спутанные фиолетовые волосы. — Хотя может и тревога. Хирон, давай сюда и послушай, что он говорит!       Над их головами проносятся гарпии, выкрикивая сирену и выпуская когти, как котята. Несколько полукровок визжат от восторга и тычут в них пальцами. Они пока верят, что гарпии сделают с ними что-нибудь страшное за нарушение комендантского часа. — Хирон! — снова кричит Люси, тыча в сторону своей короткой ладошкой.       Он оглядывается, пытаясь понять, о чем она толкует, и замечает высокого парня в лагерной футболке. Она порвана в нескольких местах и заляпана кровью. Хирон ощупывает мальчика взглядом, ища серьезные повреждения, но его кожа странным образом цела во всех видимых местах. Плечи неестественно ссутулены, как будто он ждёт боли, которая должна сопровождать его потрепанный вид, но затем он поднимает голову, и Хирон чувствует тошноту. — Хирон! — вопит Люсиль.       Он мотает головой и трусцой следует к холму, где его ждут мальчик и разъяренная дочь Гекаты. Приблизившись, он слышит, как Люси бормочет ругательства себе под нос, за которые ей стоит сделать выговор, а затем делает пару шагов в сторону гермесовых детей. — Ты и ты, слушайте сюда: поднимите дежурных в лазарете. Ну, живо! — И кто-нибудь, найдите Мистера Д., — добавляет Хирон, не ощущая слов на языке. Он не может отвести взгляда от синих глаз парня напротив. Тот выглядит потерянным — он вряд ли понимает, что происходит.       Люсиль оборачивается к Хирону с недовольным видом. — Что это значит? Он появляется тут в четыре утра, наводит переполох и... знаешь, что он сказал? — она поворачивается к мальчику лицом. — Что ему нужен Перси Джексон, слышишь, Хирон? Может он и цел, но головой сильно приложился. Сказал, Перси Джексон. Слышишь? А я ему, сладкий, Перси Джексон больше двад... — Люсиль, — обрывает ее Хирон, — Спасибо за твою помощь. Ты хорошо поработала. Пожалуйста, вернись в свой домик и выспись перед тренировками, дорогая.       Она выглядит так, словно перебирает в уме все проклятия, какие только помнит. — Не знаю, что бы я делал без тебя, — добавляет Хирон.       Она щурится, и наконец согласно кивает. Он замечает ее довольную ухмылку, когда она шаркает в сторону своего домика, подтягивая широкие штаны на ходу. — Она довольно... бойкая, — подает голос мальчик. Хирон думает, насколько хорошая идея ущипнуть себя за круп, чтобы проверить, не снится ли ему это. — Она такая, — подтверждает он, переводя взгляд с удаляющейся Люсиль на лицо парня напротив. Хирон не прав, он уже не мальчик. Его можно назвать даже молодым мужчиной, если это не слишком устаревшая формулировка. — Доброе утро, я полагаю. — Доброе, — улыбается парень. Теперь, когда он видит рядом знакомое лицо, он, видимо, чувствует себя в больше безопасности. Он все такой же очаровательный. — Не думал, что когда-нибудь увижу это место снова.       Хирон хочет спросить, почему он думал, что может увидеть вообще что-либо, но молчит. Его сердце разрывается на части, потому что он... он любит каждого своего воспитанника, и он не может закрыть двери, ведущие к ним, даже когда они выбирают неверную дорогу. И одновременно он так рад видеть юношу перед собой, что не верит в происходящее.       Он делает шаг вперед, обхватывает плечи парня руками и осматривает его с ног до головы. Тот наконец приходит в движение, и его улыбка, — залихватская, совсем мальчишеская, в отличие от всего остального, — занимает положенное ей место на красивом лице. Его не портит даже шрам, пересекающий щеку. — Быстро Олимп перестал дуться, а?       Хирон сглатывает, чувствуя нарастающую дрожь в руках. Дионис должен объяснить, с чего бы божественный кружок отправил его сюда. В глазах у него щиплет. — Ты был мертв двадцать шесть лет, Люк.

***

      Он никому не говорит о воскрешении и просит Хирона сохранять это в тайне. Конечно, учитывая программы обмена и энтузиазм полукровок, это продлится недолго, но он, по крайней мере, успеет отыскать их сам.       Если верить Оракулу и рассказам жителей Лагеря (и приезжих ребят из другого Лагеря..?), Перси Джексон обосновался в Новом Риме. Перси Джексон и Аннабет. Джексон тоже, надо полагать. Он ничего не знает о Талии, но эти двое должны, так что это мотивирует его еще больше. Он знает, что у Талии есть племянники... почти его ровесники. Так что, даже если она не связывается с Аннабет и Перси (в чем он сильно сомневается), то общается с братом и его семьей.       Насколько это позволяет охота.       Дорога до Нового Рима занимает у него меньше, чем он ожидал, и все же он наслаждается этим перемещением. Ему очень хочется двигаться все время. Его мозг, или сознание, или сердце, или душа, вероятно, все же устали за четверть века в царстве мертвых (хотя он не чувствует в себе никаких перемен: в одно мгновение он... убил Кроноса, а в другое — открыл глаза в Лагере тем утром и был обруган фиолетовой ведьмой), так что... это просто хорошо — двигаться.       Теперь он хочет увидеть все, о чем слышал. Хочет изведать Новый Рим, который, как говорят, достаточно безопасен, чтобы растить там детей. Хочет навестить могилу Мэй, когда почувствует в себе достаточно принятия риска встречи с монстрами. И достаточно принятия ее смерти. Хочет увидеть, кем стала Аннабет рядом с этим храбрым мальчиком и кем стал этот храбрый мальчик. Хочет увидеть синие глаза Талии. Хочет коснуться их губами.       Единственная перемена, которую он ощущает в себе — отсутствие ненависти к отцу. Теперь он знает, что похож на него.       Его и самого удивило, как легко он принял в своей новой жизни, что тот оставил их с Мэй, что не появился теперь, чтобы объяснить Люку все самостоятельно, или хотя бы сказать, почему он был мертв так долго, или почему они решили его вернуть вообще. Почему позволили вернуть, Люк полагает.       Он чувствует, что ему позволили. Скорее всего, им обоим.       Возможно, это и есть причина изменений в нем.

***

      Он знает адрес, и, проезжая по залитым солнцем улочкам в местном автобусе, он чувствует как дрожит все его тело. На нужной улице его трясет так сильно, что он слышит, как стучат его зубы, поэтому он улыбается так широко, как только может, когда спрашивает дорогу у прохожих девочек старшего школьного возраста.       Насколько он может судить по реакции, он все еще умело пользуется своими талантами.       Уже закат, и солнце опаляет светлые стены миленьких коттеджей оранжевым и отблесками голубого от моря, — это очень красиво. Он понимает, почему они выбрали это место. Домик стоит на побережье, и он слышит запах морской соли в воздухе вперемешку с летними ароматами; люди вокруг, — полубоги, — занимаются всякой обычной ерундой: жарят барбекю, копаются в саду с цветами, развлекают вопящих детей и животных, — это летний вечер. Они могут себе это позволить.       Он чувствует болезненную радость в горле. Ему приходится прокашляться, прежде чем ступить на подъездную дорожку.       Коттедж ничем не отличается внешне от других в этом районе: со светлыми стенами, кривой дорожкой цветов и живой изгородью вдоль забора, разделяющего соседние участки. В нем два этажа, и он слышит, как сверху доносятся звуки американского рэпа.       И хотя он знает, что прошло почти двадцать семь лет, и что все они очень изменились тут без него, он все равно очень удивлен видеть на пороге Персея.       Люк не понимает, почему тот все так же молод.       А потом он видит его глаза. — Привет, — говорит Перси. Люк слышит новые оттенки в его голосе, и, вместе с его серыми глазами, это заставляет его сердце восторженно взорваться.       У них получилось.       Его лицо трещит от улыбки. — Привет, приятель, — он протягивает руку парню, и тот сразу улыбается ему в ответ. Люк так рад, что в жизни этого ребенка не было ничего, что сделало бы его таким же недоверчивым или сломленным, как его родителей или его самого в этом возрасте. — Я Люк, Люк Кастеллан. — Флетчер, — отзывается мальчик и, почти наверняка специально, не называет фамилию. Люк может представить, как много люди связывают с ней. — Могу я чем-то помочь?       Люк хочет ответить сразу же, но тогда этот мальчишка прошмыгнет в дом и исчезнет, а Люк слишком взволнован, чтобы позволить себе упустить из виду малейшие детали в нем. Он использует секундную паузу, чтобы изучить лицо напротив.       На нем серая худи, из-под которой выглядывает белая футболка, и широкие штаны. Он выше Люка на несколько сантиметров и выглядит как Перси, один в один, только глаза от матери, и это заставляет счастье внутри него плескаться волнами. — Вообще-то я искал твоих родителей, — говорит Люк. Он не в силах сдержать ухмылку.       Он приятно удивлен узнать, что Флетчер Джексон хмурится так же, как Аннабет, когда она чем-то огорошена или недовольна. — Не пойми меня неправильно, — торопится объяснить Люк, — Я знаю, что это странно, но мы знали когда-то друг друга.       Флетчер изучает его лицо меньше секунды, как сканер, как ученый, — как его мать, — а затем его серые глаза вдруг мечутся в сторону. Через несколько мгновений Люк понимает, что сын Аннабет знает, кто перед ним, — потому что его взгляд замер на шраме на щеке Люка.       Он говорит вещи, которые ему, почти наверняка, не стоит произносить перед своими родителями.       А затем затаскивает Люка в дом. — Подожди здесь, пожалуйста, чувак, — говорит Флетчер и шмыгает в другую комнату. Люк тихо смеется из-за того, как странно сочетаются вместе «чувак» и «пожалуйста»: это неуклюже и очаровательно одновременно. Он и правда копия Перси.       Полученное время он использует для того, чтобы изучить дом изнутри. Он стоит в узком коротком коридоре, справа от него арка и кусочек гостиной, слева — вероятно, кухня. Прямо, чуть дальше, лестница на второй этаж и сквозной выход на задний двор с потрясающим видом на море. Сквозь стеклянную дверь он изучает каменистый берег, как вдруг через двор бросается косая вспышка светлых волос. И снова. И потом он слышит детский хохот — так смеются только маленькие девочки, так смеялась Аннабет.       Она играет с дочерью, — понимает он с тоской.       Сверху раздается женское пение — слишком звонкое для возраста, в котором сейчас должна быть Аннабет. Он впитывает в себя контраст мягкого голоса и резких слов песни. Это она слушает Эминема, а не Флетчер, как наивно полагал Люк сначала.       Трое детей.       Он не успевает закончить мысль, потому что из-за стены доносятся приглушенные голоса, и в тот момент, когда один из них (Перси, он чувствует это интуитивно) становится ближе, тревога отпускает его. Он видит этот теплый дом, и чувствует, что каждый кирпичик в его стенах пропитан любовью и заботой, и он уже знает, что эти дети — самые любимые и оберегаемые во всем гребаном свете, и он гордится их родителями. Потому что они не повторили ошибок их собственных, — потому что мальчик из домика Посейдона сдержал слово.       Он вспоминает лицо Перси перед своей смертью, а потом видит его в дверном проеме.       Звук, с которым жестяная форма с синими кексами ударяется о пол, когда Перси роняет ее, слегка оглушает Люка. Флетчер благодушно решает собрать рассыпавшиеся бисквиты, но на самом деле он просто прибирает их к рукам. Исподлобья он наблюдает за ними, а затем юркает к задней двери, прижимая добычу к груди. — Пойду скажу маме, а вы тут поболтайте.       На ходу он запихивает в рот несколько синих кусочков. Сын Гермеса думает, что ему нравится этот щегол.       Люк чувствует себя прибитым к месту взглядом зеленых глаз. Они все такие же яркие, какими он их запомнил, но теперь их обрамляют морщины и блики седины. Перси теперь вполне может сойти за его отца, и почему-то Люк чувствует себя от этого очень старым. Они смотрят друг на друга, пока музыка наверху не прекращается — она, наверняка, услышала шум. — Он твоя копия, — говорит Люк, чтобы сказать что-то. Против воли его лицо складывается в привычную ухмылку.       Перси делает шаг вперед и заключает его в объятья. Из Люка будто выбили воздух — настолько оно крепкое. Он дрожит и чувствует, что Перси дрожит тоже, они оба всхлипывают.       Дверь позади Перси хлопает.       Флетчер, хоть и занят поглощением утилизированных кексов, не сводит с Люка глаз, когда входит в комнату снова. За ним появляется девочка лет десяти, а вслед за ней женщина в льняном комбинезоне. У них одинаковые лица и одинаковые волосы. У них все одинаковое, — даже глаза одинаково серые, не как в случае с Флетчером. Люк сталкивается взглядом с Аннабет. С лестницы высовывается растрепанная копна черных волос с рваной стрижкой. Её темные кудри спиральками свисают между перекладинами лестницы. — Пап?       Перси делает шаг назад, оставляя руку лежать на плече Люка. — Все в порядке, Хоуп, не волнуйся. — Здравствуй, — говорит Аннабет позади него. Ее глаза подозрительно блестят, Люк чувствует ком в горле.       Она сжимает плечи своей младшей дочери и кивает Хоуп. — Поздоровайся с нашим другом, дорогая. — Эм... ну и как это вы зависли с малолетками? — Хоуп озадаченно хмурится прежде чем показать ему два пальца в жесте мира.       Аннабет смотрит на него и судорожно вздыхает, в ее глазах не только непролитые слезы, но и вселенская печаль. — Когда-то он спас нас всех.

***

— Разве так бывает? — ворчит Хоуп, ковыряя индейку на своей тарелке. По-детски тощая Джой сидит рядом с ней, корча рожицы старшему брату напротив, и никто не думает их прерывать. Она немного громкая, но все присутствующие явно наслаждаются этим. Не то чтобы Люк мог представить, что кто-то из этих людей станет растить ребенка в подавлении.       Она вылитая Аннабет, и его сердце наполняется болезненной радостью при мысли о том, что эта малышка в те же годы, что и Аннабет, когда они встретились с Люком и Талией, не знает и сотой доли тех проблем, что знала ее мать. — Вряд ли хоть одна область научного знания применима к мифическому обществу, — говорит Флетчер, отвлекшись от развлечения младшей сестры. Он выглядит как директор какой-то компании на совещании. Такой авторитетный.       Люк фыркает себе под нос, и Хоуп тоже.       Она принимается за индейку руками. Ее черные с красным ногти мелькают, как маленькие фурии, когда она пытается отвести волосы от лица. Она выглядит сейчас спокойнее, но продолжает изучать Люка своими густо-подведенными зелеными глазами. На пальцах у нее по несколько колец, когда она отводит волосы от лица, то становятся видны маленькие сережки, — ее мать когда-то носила такие же. Её темная футболка с изображением какого-то мультика висит на ней балахоном, как и светлые джинсы. Люк почти уверен, что всё это — вещи Флетчера.       Эта девочка похожа на Талию. Как только Люк понимает это, его грудная клетка начинает болеть.       Хоуп того же возраста, что и Талия, Флетчер старше на два года, малышке Джой десять. Аннабет сорок пять, и меньше, чем через месяц, Перси будет тоже. — Это олимпийские штучки, сладкая, — примирительно говорит ее отец. Люк улыбается, наблюдая за тем, как Перси взаимодействует с детьми.       Хоуп не выглядит удовлетворенной ответом, но не озвучивает этого. Ее глаза скользят по каждому сидящему за столом, пока она запихивает горсть начос себе в рот — это хорошее качество. Она не скрывает, что оценивает их, и довольно часто такое поведение пугает противника. — Хоуп, — ноет Флетчер, — Господи, ты же девушка! — Мизогиния! — она тычет в брата пальцем, испачканным в томатном соусе.       Флетчер тычет в нее ответ. — Мизогиния — это ненависть по отношению к женщинам как продукт патриархального строя, а я ненавижу тебя потому что ты моя сестра, не потому, что ты женщина.       Аннабет на противоположном от Люка конце стола взрывается хохотом. Джой тут же повторяет за ней — все ее тощие углы излучают жизнь, когда она так хихикает.       Перси смотрит на Флетчера и поджимает губы. — Ты отвратительно умный, сынок.       Флетчер улыбается так широко, будто услышал лучший комплимент в жизни и полностью игнорирует Хоуп, которая бормочет себе под нос «заучка».       Люк наблюдает за этой перепалкой и чувствует себя ужасно счастливым и болезненно одиноким одновременно. Его мать мертва, малышка Аннабет сама стала матерью, а та, с кем он хотел бы разделить жизнь, следует за охотой, отказавшись от мужчин в своей жизни.       Она наверняка и брата навещает нечасто.       Хоуп бормочет ругательство, препираясь с Флетчером. — Еще одно такое слово, и Питу придется ждать тебя здесь до рассвета, — говорит Аннабет.       Глаза Хоуп округляются, и Перси прыскает в свой стакан с водой. Они с Аннабет обмениваются косыми взглядами и одновременно усмехаются.       Люк чувствует, что это интимная вещь. — Кто такой Пит? — спрашивает он.       Джой хихикает, чем выдает свою заинтересованность в этом молодом человеке, кем бы он ни был.       Аннабет смотрит ему в глаза и хитро щурится. — Племянник Талии.

***

      Питер Грейс выше Флетчера Джексона и, разумеется, выше Люка.       Они вдвоем подглядывают через окно в комнате Флетчера на втором этаже, как Грейс встречает Хоуп возле калитки.       Люк ложится грудью на подоконник, чувствуя небывалое любопытство.       Стоит Хоуп выйти за пределы двора, Пит стаскивает с себя толстовку и накидывает ей на плечи. — Это мило, — говорит Люк. Он видит, как Флетчер буквально ощупывает взглядом светловолосого смуглого парня, и не может сдержаться, — Он похож на влюбленного щеночка. — Ему стоит таким быть.       Сын Гермеса фыркает, заметив, как выступили желваки на жесткой челюсти.       Флетчер совсем не такой крепкий, какими обычно бывают полукровки в его возрасте, но все равно в хорошей форме. С его весом преимуществом в бою могла бы стать скорость, а не сила удара. И с его мозгом потомка Афины он обречен на успех. Он имел все шансы протянуть до своего возраста в Лагере. Вот Пит — действительно крепкий, и, хотя Хоуп ниже Флетчера всего на полголовы, Питу она едва достает до подбородка. Его преимущества — вес в ближнем бою, возможно, ему даже не нужно оружие, кроме пары узлов, может быть, для удержания противника в захвате.       Возможно Люку пора перестать оценивать детей с позиции шансов на выживание. — Они еще здесь? — говорит с порога Перси. Люк не успевает обернуться, как он уже оказывается на кровати с ними, втискиваясь посередине, и едва ли не вываливается в окно. — О, он дал ей куртку. Очень мило. Пайпер хорошо его воспитала. — Если бы он этого не сделал, над его головой перевернулось бы ведро соплей гарпий, — сообщает Флетчер.       Перси смотрит на него с ухмылкой, которая нисколько не изменилась за прошедшие годы. На лице Флетчера отражается точно такая же. — Энди? — спрашивает Перси. Флетчер жмет плечами, так что становится очевидно, что этот Энди действительно помог ему. — Кто такой Энди? — спрашивает Люк, чувствуя себя полным придурком. — Я рад, что ваша система так хорошо налажена, но что, Гермеса ради, тут происходит?       Перси посылает ему извиняющуюся улыбку. — Эндрю — брат Пита, — отвечает за отца Флетчер. — Они близнецы. Пит таскается за Хоуп с тех пор, как нам исполнилось двенадцать, а ей десять. — Флетчер, — говорит Перси. Люк чувствует шок, наблюдая, как Флетчер мгновенно сдувается, притом, что Перси даже не повысил голос. — Перестань задевать этих двоих, они очень милые вместе. И Пит настоящий джентельмен. — Сопли гарпий, — бросает Флетчер, слезая с постели. Он водружает на переносицу большие очки в тонкой оправе и открывает ноутбук. Люк видит, с какой скоростью он листает вкладки в отражении. — Тебе бы подошли очки, — говорит Люк Перси.       Тот неловко поджимает губы. — Вообще-то у меня уже есть.

***

      Талия будет здесь на дне рождения Перси. Это меньше, чем через три недели. Люк решает принять приглашение и остаться в доме Энни и Перси до этих пор.       В один вечер они гуляют по пляжу, пока закатное солнце окрашивает морскую воду в кроваво-красный. Но это больше никогда не будет значить для них настоящую кровь. Над их головами кричат чайки, Перси позади развлекает младшую дочь тем, что ловит и подбрасывает ее в воздух после того, как она разбегается и врезается в него.       Люк набирает воздуха в легкие. — Ты хорошо сохранилась, — ох черт.       Он хотел сказать вовсе не это.       Аннабет громко смеется и мимолетно касается его плеча. Странно чувствовать себя с ней ребенком, когда это он опекал ее много лет.       Это неправильно.       Это его вина.       Аннабет кутается в вязанную шаль сиреневого цвета. — Могу сказать, ты тоже. Чем ты пользуешься? Ни один антивозрастной крем так не действует — поверь мне, я уже знаю об этом.       Он затыкается. Аннабет снова смеется, увидев, как он сжимает губы и опускает взгляд. — У меня трое детей, Люк. Старший из них не так давно окончил фазу «я лучший юморист в этом доме», а ты знаешь как шутят мальчики в пятнадцать лет.       Теперь он не может удержаться от смешка.       Они садятся на гальку возле кромки воды. — Как думаешь, она будет со мной говорить? — спрашивает Люк.       Аннабет открывает глаза, прекратив солнечное купание, и переводит на него взгляд. — Она давно тебя простила, Люк.       Он не может смотреть в ее сторону, потому что чувствует слезы в глазах. — В тот день, когда присоединилась к охоте, я думаю, — продолжает Аннабет, словно сама с собой. — Когда она поняла, что потеряла тебя. Как она могла злиться, зная, что все уже потеряно? — Я отравил ее.       Аннабет кивает. — Ты сделал много плохих вещей в то время. Не стоит думать, что мы все забыли это. Но это просто факты теперь.       Он не может сдержать слез.       Аннабет прислоняется к нему и кладет ладонь ему на плечо. — Ты не должен грустить. Твоя жизнь только начинается, — Люк снова чувствует себя маленьким мальчиком, таким беззащитным и хрупким, как много лет назад. Как будто он снова сваливается в это бессилие. Только теперь Аннабет дает ему ощущение материнской заботы.       Он в ужасе от того, что сделал с ними.       Она похоже видит все по его лицу. — Не надо так думать, — говорит она мягко, приглаживая его волосы. — Ты справился в конце концов. Талия знает, что ты поступил правильно, даже если тебе было трудно. И ты знаешь, как она ценит храбрость. И самоотверженность. И знаешь...       Она оглядывается. Перси лежит на пледе, Джой распласталась поверх него, и он читает ей что-то с таким выражением, что она хохочет на весь пляж. Книга, разумеется, на древнегреческом. И, разумеется, и вполовину не так интересна, как рассказывает Перси. Дело только в нем. В его любви к дочери, к его семье. — Если бы все вышло иначе, может быть, я бы никогда не встретила удивительного мужчину, за которого вышла замуж, — заканчивает Аннабет.       Она выглядит такой живой и полной сил, несмотря на то, через что прошла, несмотря на Тартар, несмотря на смерти детей, которые видела, несмотря на то, что ей приходилось убивать, несмотря на то, что теперь она страше его на... почти двадцать два года. — В конце концов у меня появилась семья благодаря тебе, Люк. Ты сдержал свое обещание передо мной. Теперь сдержи свои обещания перед Талией.

***

      В день ее приезда он не хочет выходить из комнаты.       Перси заставляет его сделать это только вечером. Буквально. — Ты убил Кроноса, — кряхтит он, толкая Люка к шкафу своего сына в соседней комнате. — Ты не можешь струсить перед шестнадцатилетней девчонкой. — Она старше тебя, чувак, — говорит Люк. Перси закатывает глаза, распахивая створки шкафа. — Ты знаешь, о чем я, — бросает он и поворачивается ко входу, — ФЛЕТЧЕР ДЖЕКСОН!       Флетчер появляется меньше, чем через минуту. Его рот забит шоколадным бисквитом. — Вообще-то Джексон-Чейз, — бубнит он, тыча пальцем в переносицу, чтобы поправить очки. — Повезло тебе, что мамы нет дома.       Перси замолкает и ухмыляется, решая, что это хороший повод выпытать у сына, куда делась его жена.       Флетчер сглатывает и язвительно улыбается, стоит ему только открыть рот. — Я тебе ничего не скажу, мужик. Я держу свое слово. — Сколько она тебе заплатила? — спрашивает Перси, подбоченившись. — Я не оказываю услуги подобного рода, — Флетчер держит ладони за спиной и перекатывается с пятки на носок. Люк закусывает губу, чтобы не засмеяться, его глаза бегают с Перси на его сына и обратно.       Он обожает этого мальчика. Вообще-то он даже знает, что позаимствует у него после этого знакомства. — Предлагаю двадцать. — Не меньше тридцати пяти, — говорит Флетчер.       Перси охает. — Тридцать пять драхм?! Твоя мать сошла с ума!       Люк взрывается хохотом, вмешавшись в их перепалку со своего места на кровати Флетчера. — Поверь мне, приятель, — говорит он, — Энни поступила очень мудро.       Перси поджимает губы. — Мне не нужны драхмы, чтобы держать язык за зубами, — отнекивается Люк. Перси недоверчиво щурится. Сын Гермеса вздыхает. — Не столько, сколько можешь предложить ты, Перс.       Перси закатывает глаза и поворачивается к сыну. — Раз ты отказываешься помогать своему родному отцу... — ...и предавать договоренность с матерью, — любезно подбрасывает Флетчер. — РАЗ ТАК, — продолжает Перси, — Помоги мне выбрать одежду для свидания.       Флетчер смотрит на него.       Люк тоже.       Затем лицо Флетчера отражает целый спектр эмоций, и Перси вскидывает руку с предупреждением, понимая, что только что произошло. — Даже думать об этом не смей! — он тычет пальцем в сторону Флетчера. — Не смей! Я имел в виду, что тебе нужно найти то, в чем Люк будет выглядеть мило! Мило для свидания! Не для моего свидания!       Флетчер моргает, а затем расплывается в зловещей ухмылке, — Люк уверен, что двадцать пять лет назад Перси выглядел точно так же.       Он не может остановить свой смех. Он так давно не смеялся искренне. — Сорок, — говорит Флетчер.       Перси бледнеет. — Ты не можешь... — Сорок пять, — обрывает его сын. — С каждой фразой ставка растет, отец.       Перси вздыхает и прикрывает глаза. Люк чувствует себя так замечательно, как давно не чувствовал. Как будто он снова в домике Гермеса и малыши Стоуллы затеяли гадости. — Знаешь, когда ты только родился, — говорит Перси очень тихо, — ты был таким крохотным, таким очаровательным.       Люк активно кивает вместе с Флетчером. — Таким очаровательным, что твоя мать сказала, что ты вьешь из меня веревки, — заканчивает Перси. Он открывает глаза и смотрит на Флетчера. — Сколько? — Двадцать за предыдущие два предложения, и еще десять за вопрос, раз уж ты решил произнести его отдельно. Итого семьдесят, — заключает Флетчер, снимая очки и принимаясь натирать их краем своего зеленого свитшота. — Это же целое состояние...— бормочет Перси. — В мой день рождения... — Семьде... — СЕМЬДЕСЯТ И НИ ДРАХМОЙ БОЛЬШЕ! — ревет Перси. Флетчер улыбается и послушно кивает.       Люк вытирает слезы из уголков глаз и смотрит, как Персей падает на постель рядом с ним, а затем тянется за вспечатанной упаковкой мишек Харибо на подоконнике.       Флетчер останавливается возле шкафа. — Чувак, я сделаю из тебя звезду, — хихикает он. Люк салютует ему. — С твоим-то бюджетом, — едва слышно бормочет Перси.

***

      Люк чувствует себя непривычно в широких классических брюках. Он никогда не носил такие вещи. Ни по форме, ни тем более по качеству. Он чувствует себя... удивительно хорошо.       Флетчер напялил на него широкий бежевый свитшот с голубой картинкой и одолжил пару кедов. Накануне вечером Пайпер Грейс постригла его так, что его непослушные прежде светлые кудри покорно улеглись в волнистую челку. — Талия умрет на пороге, — говорит Флетчер, показывая Люку его отражение.       Смерть Талии — это последнее, чего он может желать в этом мире.       Пляжные столбики позади двора коттеджа Джексон-Чейзов увешаны светлыми гирляндами — Аннабет организовала вечеринку-сюрприз за считанные часы под носом у Перси. Разумеется, он ничего не заметил.       Люк петляет между людьми, которых он не знает. Вернее, они косвенно знакомы, но... это друзья Перси и Аннабет. И их дети. И дети их друзей.       Хоуп строит глазки Питеру Грэйсу, и Люку даже жаль его, но они действительно очень милые вместе. Худенькая девушка с угольно-черными волосами и голубыми глазами рассказывает что-то смуглому мальчику с кудряшками. Он знает, что в ней переплетаются жизнь и смерть, а мальчик может собрать из куска дерева готовый генератор. Люк смотрит на них и прячет усмешку, опустив глаза. Она еще понятия не имеет, и вряд ли он ей сказал.       Они выглядят такими молодыми и целыми, что ему хочется плакать. Он помнит себя в этом возрасте. Помнит, как ненавидел всё с каждым днем больше и больше, пока тьма в его груди не обрела форму.       Сейчас он не чувствует в себе сил на такую ненависть.       Он смотрит на всех этих людей с порога заднего двора, а затем прикрывает глаза и не слышит в своей голове ничего. Никакого шепота. Никакого крика. И никто не указывает ему что делать и как себя чувствовать.       Флетчер стягивает со стола шампанское каждый раз, когда родители исчезают из виду. — Ты же знаешь, что они не против? — спрашивает его Люк. Флетчер залпом опрокидывает фужер и ставит его на столик с закусками. Его серые глаза озорно сверкают за стеклами очков.       Он разобьет не одну сотню сердец. — Так веселее, мужик.       Люк смотрит на него и хохочет. В нем настоящий дух братьев Стоулл! Он, черт возьми, любит этого малыша!       Люк видит Салли Джексон, мужчину рядом с ней и высокую девушку с каштановыми волосами. Почему-то сыну Гермеса кажется, что она смутно похожа на Перси.       Спустя несколько минут Персей сам знакомит его с сестрой. Люк избегает продолжительного разговора с Салли, но по ее глазам он видит, что она понимает. Он видит, что она жалеет его.       Его начинает тошнить. Он больше не может ждать Талию, он слишком напряжен. Он хочет сбежать.       Так он и делает.       Люк находит самый отдаленный уголок пляжа и усаживается на валуны рядом с водой: там, где повыше, ему удается найти сухой. Он сидит там до тех пор, пока закат не превращается в сумерки. А затем тьма окутывает его.       Он продолжает смотреть на море и ждать, пока с темнотой вокруг в его голове снова появится голос Кроноса, появится образ сумасшедшей матери и сбежавшего отца, и боль, и ненависть, и злоба, которую он помнит. Которая, он помнит, как ощущается.       Но он не чувствует ее.       Вместо этого вокруг просто темно. Потому что это ночь, а не потому что наступает конец света.       Он все еще слышит музыку в отдалении, и слышит смех подростков, и знает, что там осталась часть его, которая больше никогда не будет его семьей. Он думает, как бы все сложилось, если бы он не был мудаком. Он много об этом думает, на самом деле, — с тех пор, как проснулся.       Он думает, что они с Талией смеялись бы над тем, как нелепо взаимодействуют Перси и Аннабет. Потом, с совершеннолетием, они бы уехали как можно дальше, потому что вряд ли у них бы получилось узнать о Римском Лагере и Новом Риме. Они бы провели всю жизнь в бегах, защищая друг друга, постоянно рядом, пусть и в смертельной опасности.       Или они бы все-таки оказались тут. И тогда смогли бы видеть свадьбу Перси и Аннабет своими глазами, и видеть свадьбу брата Талии, и она бы не пропустила рождение племянников, и сотню других вещей, которые связывали ее с ним. С ними обоими. До охоты.       Люк вздыхает и вытирает слезы со своих щек.       А потом он слышит шаги.       Его рефлексы не в лучшем состоянии после воскрешения, или это просто магия Нового Рима и его безопасности, но Люк даже не подскакивает из-за звука. Может быть ему просто все равно, жив он или мертв. Он был по обе стороны.       Он только оборачивается, и чувствует, что ему даже не хочется защищаться или бороться. Все, чего он хочет, — продолжать сидеть на берегу и смотреть на море. И, может, поговорить с Перси, если это он пришел проверить его. Он все такой же спасатель для всех. Даже если это несправедливо по отношению к нему самому.       Это не Перси.       Это Талия.       Он чувствует это до того, как ее силуэт становится ясен. Когда она останавливается напротив него, на соседнем валуне, он сидит, подтянув колени к груди и сложив на них руки. Его щеки мокрые.       Талия не выглядит удивленной, когда видит его. В темноте он все еще ясно видит огонь ее электрически голубых глаз. — Здравствуй, — говорит она.       У него вырывается всхлип. — Я так скучал по тебе, Талс.

***

— Она сказала мне «Спасибо за службу», — говорит Талия. — Я ничего не знала, она — да.       Ее голые колени находятся перед его лицом. Она сидит, скрестив ноги по-турецки, на постели и рассматривает альбом с фотографиями, а он лежит рядом с ней, положив руку под голову. На первом этаже дети, за которыми они должны были присматривать, спорят со своими детьми за завтраком. — Ей не одна сотня лет, Люк, она совсем не глупа, — заканчивает дочь Зевса.       Она кладет альбом на прикроватную тумбу, он замечает, что она оставляет его открытым на странице, где изображен Джейсон и два светловолосых малыша на его руках.       Может быть когда-то у него тоже будет такая фотография.       Талия смотрит на него. — Я не хочу отсюда уезжать, — признается он, укладывая голову на ее бедре. Она склоняется таким образом, что ее туловище лежит на его плече. Он чувствует ее висок на своем. — Нам совсем не обязательно, — говорит она.       Он закрывает глаза, и единственный голос в его голове, который он слышит, — это ее голос.