Носок ботинка ковыряет влажную после дождя землю, обнажая сухой слой и возмущённого таким обращением муравья, в панике убегающего прочь.
Джон провожает его взглядом, желая быть как этот муравей — убежать куда-нибудь, быстро и без оглядки.
Но он сидит на качелях, мерно покачиваясь, а тошнота расползается в животе так, словно он выполняет пируэты в космосе, противная, тупая и неотступная, абсурдно соседствующая с голодом. Он ведь так и не доел свой завтрак, и тосты уже наверняка превратились в сухари, арахисовое масло липкой массой заветрилось, растеряв весь вкус, а чай остыл, покрывшись переливающейся плёнкой и впитавшись в белые стенки кружки.
Отмывать потом будет муторно и долго.
Неважно.
Кучка детей восторженно пищит и кидает в пруд комочки хлеба, подзывая плавающих уток совершенно нелепыми способами, игнорируя табличку с жирным «не кормить хлебом и булочками», обведённым в красный круг — им всё равно, хотя читать они явно уже умеют, как и родителям, болтающим о своём на лавочке неподалёку. А работникам парка потом убирать это безобразие и лечить уток от ожирения и болячек. И почему люди не могут просто делать то, что им сказано — неужели думают, что это предупреждение поставили просто так, веселья ради?
Впрочем, не ему говорить об игнорировании предупреждений — его предупреждали все, и всех он проигнорировал, почему-то решив, что умнее.
Какая глупость.
Смешок тонет в гуле множества детей разных возрастов, лаяния мелких собак и разговоров взрослых, и Джон прикрывает сухие глаза, сожалея, что не может просто позорно разрыдаться, выпуская всё, что кипит внутри. Но Джон к такому не привык, Джон привык держать эмоции под жёстким контролем, не показывая слабости, не давая волю эмоциям в критический момент — а это катастрофа — и теперь, когда хочется и требуется отпустить себя, плача и освобождаясь, как делают все, он сидит в одиночестве в парке, в окружении зелёной травы, развлекающихся людей и уток, и пытается унять бушующую бурю под рёбрами.
Мысль о пистолете, лежащем в ящике у кровати, насыщенно-красная и зудящая, дразнящая шелестом перьев со стальными наконечниками и запахом прибитой пылью крови.
Нет ничего проще, чем вернуться, достать пистолет, снять с предохранителя и прострелить гениальную голову, выпустив исключительные мозги из черепа — и никакая дедукция не поможет.
Шерлок умрёт, даже не поняв, что случилось, слишком увлечённый очередным экспериментом и не увлечённый Джоном.
я разлюбил тебя.
Забавно.
Следовало послушать Донован при первой встрече и не подпускать Шерлока так близко, всегда держать дистанцию, всегда помнить, что перед ним не обычный человек, жаждущий отношений и любви, мечтающий найти вторую половинку и завести семью — Шерлоку нужны только дела, только работа ума и помощник, слушатель и фанат, и Джон превосходно справился со всеми ролями, даже больше, но это «больше» не нужно никому, кроме него самого. И теперь его отбросили назад взрывом, и теперь его контузило и оглушило, и он сидит, растерянный, потерянный, опустевший, и вместе с кровью из него утекает на горячий песок что-то ещё, что-то очень важное, что он сумел удержать в Афганистане, но не может удержать сейчас.
я перенесу твои вещи, пока ты будешь на работе.
У него сегодня выходной — он специально взял один за свой счёт, чтобы наладить отношения, провести время вместе, поговорить и заняться сексом, но теперь всё это неважно.
Джон вышел из дома так, словно в клинике его действительно ждут пациенты, записанные единой вереницей на весь день, Сара, таскающая его на ланч в кафе напротив, где подают восхитительные салаты и воздушные булочки, и ворох бумаг вперемешку с электронными таблицами.
На самом деле его не ждёт ничего — он понятия не имеет, что делать и куда идти. Впервые за очень долгое время он не просто влюбился, но полюбил, и теперь человек, подаривший смысл его жизни, придавший почве под ногами твёрдости, помогший сгладить углы неуютной гражданки — бросил его, как бросают в горячую точку с простой разведки, и Джон не знает, как справиться с этим снова.
Его огрели железной трубой по затылку, он смотрит на часы на запястье, показывающие поразительные двадцать две минуты двенадцатого — Шерлок наверняка уже перетащил все его вещи в спальню наверху.
Вещей ведь совсем немного, походный минимализм не исчез даже после стольких лет.
Наверное, это хорошо — переезжать в новую квартиру будет легче. Оставаться на Бейкер-стрит, как бы ни хотелось, нельзя, это затея мучительная и откровенно опасная, потому что в один далёкий от прекрасного момент Джон может обнаружить себя над остывающим трупом Шерлока, с дымящимся пистолетом, запачканным ножом или горячими от напряжения руками.
И миссис Хадсон, заглянувшая проведать их, нашла бы два застывших тела, драматично лежащих рядом.
Джон прячет лицо в ладонях, давя истеричный смех, и сутулит плечи, желая сжаться до размера теннисного мячика и спрятаться на дне пруда, куда его по неосторожности и незнанию физики закинет какой-нибудь мальчишка с содранными коленями или девчонка с косичками.
Но он остаётся на качелях, чересчур маленький для собственных чувств и чересчур большой для себя самого.
Он мог бы скинуться с крыши Бартса, красиво и символично, по-настоящему, и Шерлоку пришлось бы ехать в морг на опознание и стоять над его изломанным телом, гадая о причинах, самоубийство или убийство, и, возможно, вина бы подкралась змеёй и сомкнула костедробящие кольца, не давая дышать, и Шерлок бы бился в холодных объятиях, сохранив его отпечаток в своих Чертогах до смерти. Может, он бы являлся ему во снах и уголке глаза, может, шептал на ухо обвинения в дуновении ветра, может, мелькал бы в толпе, может, стоял бы неотвратимой тенью в дверном проёме ночью.
Желание умереть жжётся застрявшей в плоти шрапнелью.
— Полагаю, мне стоит выразить свои соболезнования и предупредить, что в доме установлены камеры.
Знакомый голос звучит командой к действию, и Джон вскидывается, машинально опуская руку туда, где должен быть армейский нож — но там только ремень из кожзама, и Майкрофт, сидящий рядом на качели, вопросительно вскидывает бровь.
— Собираетесь убить меня на детской площадке?
Мимо проносится стайка детей, кричащих что-то неразборчиво из-за отсутствия половины молочных зубов и не прорезавшихся коренных, и Джон устало прислоняется виском к цепи, фокусируя взгляд на Майкрофте, кажущемся безмятежным и собранным, как обычно — неизменный костюм, чистый и отглаженный, пальто, начищенные туфли, кожаные перчатки и длинный зонт то ли тёмно-синего, то ли тёмно-зелёного цвета.
Джон теряет контроль, возвращаясь к инстинктам, вбитым войной — пожалуй, сеансы с психотерапевтом стоит возобновить, как и купить крепкую трость.
Старую Шерлок безжалостно выкинул на следующий же день после разборок с таксистом.
— Мне правда жаль, Джон, я не…
— Мне не нужны твои сожаления.
Настроения на формальности нет, Джону плевать, будь перед ним сама Королева.
Хотя, в каком-то смысле, перед ним и есть Королева — идеальный мистер Британское Правительство по количеству сосредоточенной в руках власти точно даст фору любому человеку и органу во всей Великобритании.
Интересно, сколько его враги готовы заплатить за его голову?
Наверняка Джону такая сумма даже и не снилась.
Майкрофт поджимает губы, будто бы раздосадованный, и укладывает подбородок на скрещенные на ручке зонта кисти, пялясь на веселящихся в песочнице детей. Навряд ли мечтает о собственном чаде или вспоминает детство, Джону отчего-то кажется, что мыслями Майкрофт очень и очень далеко отсюда, и от этого парка, и от этого города — может, на модели очередного сверхважного и сверхсекретного совещания, может, на чаепитии с Королевой где-нибудь за Лондоном, может, на деловом ужине в другой стране, а может просто дома, в горячей ванне с пеной с запахом кокоса.
Точно где-то, где нет ни шумящих людей, ни Джона.
— Мой брат поступил отвратительно, Джон, и мне действительно жаль — что бы ты ни думал обо мне и наличии у меня способности сочувствовать.
Джон думает, что никогда вообще особо не задумывался над тем, насколько Майкрофт отличается от Шерлока — скорее, он просто заочно считал, что Майкрофт с понятием человечности знаком исключительно со страниц книг и из рассказов родителей, ведь Майкрофт умнее Шерлока и занимается политикой на высшем из возможных уровне, значит, от обычных людей и эмпатии вовсе далёк как Солнце от конца Млечного Пути.
Но Майкрофт сидит здесь и говорит, что ему жаль, хотя Джон не может придумать ни одной причины для этого — не ради Шерлока же, Шерлоку и так хорошо, за ним всегда есть кому приглядеть, миссис Хадсон, Молли, Лестрейд, безымянное множество агентов и камер.
И всё же Майкрофт здесь.
А Шерлок неизвестно где, довольный собой и своим одиночеством.
А Джон пытается понять, где должен быть, и не находит места — словно внезапно он очнулся в чужой шкуре, в костюме на пару размеров меньше, в постели из металлической стружки и хвойных опилок. Он лишний везде, Бейкер-стрит больше не получается назвать домом даже в мыслях, Скотланд-Ярд закрыт для него без Шерлока, а рядом с Шерлоком он не выдержит и минуты — под рёбрами взорвётся С4, разнеся его по всей округе, и кусочки Джона Ватсона будет всюду, но сам Джон Ватсон не будет нигде.
Кажется, излишняя драматичность передаётся половым путём.
— В таком состоянии люди часто совершают глупости, о которых сожалеют.
Очевидное и явное предупреждение, брызги ледяной воды в лицо, и Джон заинтересованно выпрямляется, задаваясь вопросом, с чего Майкрофт так неожиданно и неоправданно любезен и мил.
И игнорирует его непонимание, хотя наверняка отлично считывает его — даже обычный человек увидел бы его озадаченность, а гениальный Майкрофт Холмс тем более, но Майкрофт предпочитает делать вид, будто происходящее нормально и обыденно, будто объяснять тут вовсе нечего, и Джон чувствует себя тупицей.
Ничего нового, в общем-то.
— Мне бы не хотелось, чтобы ты натворил что-нибудь под влиянием боли, причинённой Шерлоком.
Майкрофт терпеливо молчит, просто смотрит, отслеживая его состояние, и в его взгляде проклёвывается искреннее беспокойство — во всяком случае, так кажется Джону, или он хочет, чтобы оно там было, чтобы кому-то было дело до него, до его самочувствия, а не Шерлока. Только вот с чего бы гиперопекающему брату Шерлока беспокоиться о ком-то кроме Шерлока?
Не с чего.
Странно.
— Ты нестабилен и расстроен, тебе не стоит оставаться одному.
Голос Майкрофта мягкий, интонации успокаивающие, слушать его приятно, и Джон согласен — ему нужен кто-то, кому можно высказаться и с кем можно напиться, но вот беда, на ум приходит только Гарри, которая вряд ли будет рада его видеть и выслушивать его проблемы с бывшим парнем. А если всё же в ней и заиграют сестринские чувства, то оторваться от бутылки не выйдет и через несколько дней, а там недалеко превратиться в алкоголика, подобного ей, топящего всё в дешёвом крашенном спирте.
Столь отвратительная и жалкая участь вселяет в него ужас.
— Можешь не волноваться, Шерлоку я ничего не сделаю и съеду в ближайшее время.
— Я беспокоюсь не о Шерлоке.
Пауза.
Девочка с ядрено-жёлтым воздушным змеем задорно хохочет и бежит мимо — на ней джинсовый сарафан и нежно-розовые носочки.
Её чёрные кудряшки забавно подпрыгивают.
Где-то справа надрывается криком маленький ребёнок.
Джон не знает, что сказать.
— Майкрофт…
— Джон. Ты хороший человек, и я не хочу, чтобы глупость моего брата разбила тебе сердце и заставила уверовать в собственную несчастливую судьбу. Ты заслуживаешь счастья — просто Шерлок не тот, кто может тебе его дать.
Это звучит слишком лично, слишком участливо и интимно, чересчур слишком, и Джон неловко потирает шею, отводя глаза. Что можно ответить на такую короткую, но трогательную речь — словно пара предложений сжала Вселенную, схлопнула, чтобы две галактики на разных концах встретились. Джон никогда не был близок с Майкрофтом, никогда и не стремился, его устраивало их поверхностное знакомство, но похоже, такое положение устраивало его одного — в конце концов, Майкрофт тоже всего лишь человек.
Очень одинокий человек, держащий на своих плечах очень многое.
Джону жаль.
Наверное, когда-то давно кто-то должен был сказать нечто подобное самому Майкрофту — но не сказал.
— Мне надо выпить.
— Я знаю одно приличное заведение с качественным алкоголем, тактичным персоналом и не очень шумными посетителями.
— Звучит отлично.
Майкрофт улыбается уголками губ и встаёт, галантно указывая рукой в сторону парковки, где стоит явно дорогущая машина с блестящими боками и опирающейся на капот незнакомой девушкой, активно печатающей что-то в телефоне.
Новая Антея, видимо.
Чужая ладонь, даже сквозь одежду и перчатку, обжигает спину — ровно на линии, разделяющей установленное обществом допустимое прикосновение и прикосновение, позволенное только любовникам.
Намёк понятен, и Джон не уверен, должен ли он отстраниться и передумать, или же плюнуть на всё и сесть в машину, начиная день, который имеет все шансы перетечь в совместную ночь.
Незнакомка кивает Майкрофту и открывает дверцу, застывая в ожидании, как и Майкрофт, с непроницаемым лицом глядящий ему в глаза, готовый принять его отказ или согласие.
Но почему Джон должен отказывать — он теперь свободный человек, а Майкрофт рядом.
В конце концов, люди после расставания часто делают глупости, так почему бы ему не совершить одну?
Джон уверено забирается в салон.
Майкрофт удовлетворённо щурится на ясное небо, хмыкая, и достаёт пиликнувший телефон.
как всё прошло? шх.
сомневаешься в собственном плане, братец? мх.
сомневаюсь в твоей способности ему следовать. шх.
Майкрофт фыркает, ничего не отвечая, и садится в машину, мягко улыбаясь Джону.
Новая Антея устраивается за рулём и молча заводит мотор, не спрашивая адрес — в навигаторе уже забито место назначения, а все сегодняшние встречи распределены на следующую неделю.
Они уезжают из шумного оживлённого парка, и Джон отчего-то уверен, что нескоро сюда вернётся.
