Маквелл
1 мая 2022 г. в 19:42
Зеркала для него больше никогда не станут прежними. Всякий раз, стоит только взглянуть на свое отражение, посеребренное стекло превращается в тягучую субстанцию и норовит утянуть в себя, а в стали собственных глаз вспыхивает огонь. Боль, разрывающая левую ладонь, должна пронестись по всему телу, заставляя колени подкоситься и неуклюже упасть на холодный каменный пол покоев. Боль, которой давно нет, как и левой ладони, фантомом существует только в угасающей памяти, как теперь уже единственный якорь из прошлой жизни. Вместо воспоминаний – отрывистые видения, большую часть которых человеческое сознание не в состоянии осознать. Вместо снов – размытые силуэты древнего мира, все в котором напоминает, что здесь он чужак.
Исцарапанные страницы дневника напоминали его учебную тетрадку времен обучения в Круге – скачущий, едва разборчивый почерк, помятые уголки, неопрятные пятна и разводы от чернил, только теперь без замысловатых завитушек и петель, на которые не хватает ни умения, ни нервов. Банальные украшательства теперь роскошь, не стоящая стольких усилий, а его время истекает. Когда-нибудь дневник станет единственным пристанищем его души. Так, наверное, ощущается Усмирение, только вместе с эмоциями уходит и память о них.
— Кадан, – кто-то осторожно опускает широкие руки на его плечи; теплое дыхание легко касается затылка, пробираясь вниз по шее и спине.
Кто-то – это Железный Бык. Хвала Создателю, имя своего возлюбленного, в отличие от собственного, он не забыл.
Бык принимается разминать ему плечи, позволяя тишине заполнить потревоженное им пространство. Мысли, оформившиеся в связное предложение, начинают растворяться, грозясь превратиться в хаос. Подступы сна обволакивают сознание шерстяным одеялом.
— Какие новости? – собственный голос разрезает тишину точно подтаявшее масло, позволяя немного прийти в себя.
Бык делает вид, что ничего не замечает, но время, проведенное рядом, научило отличать расслабленность от развивающегося слабоумия.
— Никаких, босс. Но в этом есть и преимущество – значит, ничего плохого пока не случилось.
Руки соскальзывают по плечам, осторожно останавливаясь у локтей. Они оба перестали бояться культи, пройдя стадию отрицания, гнева и торга, но Бык по-прежнему опасается напомнить о том, чего пришлось лишиться. Точно так же, как когда-то опасался Крэм, делая вид, будто у него, Быка, оба глаза на месте, и получал в ответ самокритичные шутки на грани с самобичеванием.
— Может, стоит попросить Варрика написать про тебя книгу? Ты, конечно, тоже популярный, но у него слог приятнее.
— И много вымысла. Нет уж, даже своим куриным почерком, но я хотя бы напишу так, как было.
— Как знаешь, – в его низком голосе слышна улыбка, за которой скрыто то ли беспокойство, то ли злость.
Хочется думать, что Бык не заглядывает в дневник специально, чтобы не дискредитировать себя как отошедшего от дел Бен-Хазрат, не в силах разобрать написанное собственным любовником. Или не хочет себе портить впечатление раньше времени, рассчитывая дождаться финала. Или, может, ему просто неинтересно, что тоже не такой уж и плохой вариант, ведь многое они прошли вместе. Любая из причин лучше, чем осознание, что все-таки читает, пропуская через себя тягучее между строк отчаяние.
Когда-нибудь Быку придется проснуться в этой постели одному. Вместо возлюбленного обнаружить лишь сосуд для частички существа незнакомой ему природы. Отпустить от себя оболочку человека, так похожего на того, кто просыпался с ним раньше, и поглощенного древним эльфийским богом. Уйти в молчании и попросить Крэма во дворе отлупить палкой как никогда сильно, чтобы не утонуть в жалости к самому себе, потому что Железный Бык не такой.
“Когда-нибудь” наступит скорее, чем оба думают.
Полторы страницы забирают у него больше сил и выдержки, чем разрыв в Храме Священного Праха. Чем схватка с Кошмаром в Адаманте. Чем убийство Гаморданского Бурегона. Чем что-либо, требующее многочасового непрерывного усилия, но знакомое, почти вошедшее в привычку. Он думал, что противостояние с Соласом станет его гибелью, но сейчас с трудом представляет, что закончит записывать свою жизнь не ведущей рукой раньше. И дело вовсе не в механических действиях, которые, тем не менее, едва ему даются, но в упрямом гневе от того, что сквозь пальцы единственной ладони утекает весь его мир.
— Ты помнишь, кто я? – он поджимает губы, боясь дышать и осуждая себя за то, что даже вспомнить собственное имя стоит ему всех оставшихся сил.
— Вестник Андрасте. Инквизитор. Кадан.
Разве кто-то когда-либо называл его за все время существования нынешней Инквизиции иначе?
Может, и не было никакой вины Соласа в том, что его имя, – личное имя, – не может вспомнить даже он сам. Приведя его в Скайхолд и тем самым заставив поверить весь Южный Тедас в чудо, Солас не давал ему прозвищ и титулов. В отголосках старого мира, у самого большого элувиана, дорога к которому теперь украшена окаменелыми кунари, именно Солас признал, что его собственное прозвище, искаженное по смыслу и форме, лежало тяжким бременем на плечах до сих пор. Тысячи лет Ужасный Волк жил в преданиях эльфийских хагренов и на фресках полуразрушенных храмов. Сколько иронии в том, что нужно было погрузиться на все это время в долгий сон, чтобы вернуть настоящее имя?
Он сжимает губы сильнее и закрывает глаза, чтобы не швырнуть со стола блокнот с каракулями куда-нибудь в окно. История Инквизитора будет столько раз спета и перепета такими как Мариден, рассказана и пересказана такими как Варрик, нарисована на картинах в усадьбах и выложена мозаиками на стенах замков. Кому нужна его настоящая жизнь?
— Максвелл, – Бык прерывает его мысль, как будто читает ее, мягко, но утвердительно себя исправляя.
Хорошо, что его жизнь больше не подчинялась философии Кун. Там, где именем была должность, а личностью – деталь целостного государственного механизма, нет места подобным размышлениям. Железный Бык еще в тот далекий день их знакомства на Штормовом берегу не казался подходящим для подобной системы. Возможно, жизнь вне кунарийской общности сделала его таким, а, может, он просто слишком хорошо притворялся. Будь Максвелл Тревельян безымянным саирабазом, мучились бы оба подобными вопросами?
Он откладывает дневник, даже не перечитывая того, что написал. Сжимает и разжимает пальцы правой руки, которой теперь делает все то, что раньше не умел. В очередной раз утешает себя, что не пользовался в бою ни щитом, ни мечом, ни луком. И наконец поворачивается.
Бык безмолвно ждет его у балкона, и это кажется таким красивым зрелищем, что хочется остановить время и любоваться вечно. С потерей воспоминаний, с попытками сохранить от себя хотя бы что-то, со всеми инквизиторскими хлопотами, которые выпали после того, как они вернулись в Скайхолд, взгляд цепляется за самые простые вещи. Хорошо, что хотя бы это никто у него пока не отбирает.