Письма, танцы и любовь

Наконец-то тишина, ночь, прячущая под своим покровом любого, – и порядочного человека, и неисправимого грешника. Пётр был готов молиться каждому богу, и православному, и католическому, и протенстансткому, а может быть, даже вспомнить полузабытые имена самых древних и давно забытых русских богов, вера в которых жила до крещения Руси, лишь бы эти мгновения продолжались вечность. Невеста и тётушка спали крепким сном. Ничто ему теперь не помешает. Пётр Фёдорович достал слегка желтоватую бумагу, чернильницу и перо. Чуть облизнув кончик пера, он набрал на него вязкой тёмно-синей жидкости и вывел дату, стараясь писать так красиво, как только способен. «Пятнадцатое февраля тысяча семисот сорок четвертого года». Обычно на письма своего кумира Пётр отвечал практически сразу же, в этот раз, из-за надоедливой тётушки, что каждый раз, видя гончую на печати письма, ворчала про уж слишком крепкую дружбу наследника российского престола с прусским королём. «Ты уже и письму его больше улыбаешься, чем невесте своей!» Но не обращал внимания семнадцатилетний юноша на её слова, и переписка продолжалась. Пётр безмерно уважал Фридриха Второго, будучи воспитанным в Прусском государстве и наблюдая за его военными победами и нарастающей вовсю славой. Наконец, он решился написать что-то помимо даты. Он поднес перо к бумаге и, старательно выводя каждую букву, написал: «Ваше Величество Фридрих II, безмерно рад я прочитать в Вашем письме, что дорога в Берлин выдалась лёгкой для Вашего Величества. Я искренне прошу у Вас прощения за долгий ответ. Прошу, дайте мне знать, что сейчас все в порядке, и Вы не осерчали на Вашего юного друга, да не сердитесь на меня за дерзость назвать Вас другом без Вашего на то позволения. Впредь уж ответ я не задержу ни за что. А так же спешу поздравить с новой победой! Я каждую секунду думал о Вашей военной кампании и верил в победу прусского оружия всею своею душою. Желаю Вам доброго здравия и новых свершений и посылаю Вам наикрепчайшие объятия! Ваш Пётр Фёдорович, наследник российского престола». Юноша снова оглядел своё письмо – а вдруг сделал ошибку, вдруг написал слишком личное, непозволительное письмо? В переписке с самим Фридрихом ошибки непростительны, даже самые маленькие, как неровные точки у умлаута. «Чего это я так распереживался? Немецкий я знаю даже лучше русского, а в самом письме ничего грешного нет...» Пётр на мгновение представил, как Фридрих аккуратно распечатывает конверт с его письмом, улыбается и тут же садится писать письмо в ответ... И образ улыбки этой, возникшей в голове царевича, согревает его душу изнутри с силой тысячи солнц. Еле слышится краткий и тихий стук в дверь. Пётр тут же прячет письмо в голенище сапога, стараясь обернуть его вокруг ноги так, чтобы точно не помять. Он надевает на ночную рубаху камзол, до этого висевший на стуле, еле держась, и выглядевший при слабом свете свечи как жалкая тряпка, чтобы не предстать перед пришедшем в непотребном виде. — Кто посмел прийти посреди ночи к наследнику российского престола?! – повышает голос Пётр и подходит к двери. Секунда тишины, и в комнату, поклонившись, на цыпочках входит Ерошка, посыльный. – Не велите казнить, Пётр Фёдорович! Вы ж сами, чай, просили ночью к вам прийти и доставить... — Ах, это всего лишь ты. Погоди, я письмо не запечатал, – тут же перестаёт злиться он. Пётр вынимает письмо из сапога, чуть разглаживает бумагу и достаёт чуть коричневатый конверт и сургуч темно-красного цвета. Он подносит свечу, и через несколько мгновений сургуч начинает литься на конверт, запечатывая его. Пётр ставит печать русской династии и, наконец, отдает Ерошке вместе с пятью рублями – чтобы быстрее, быстрее, как только можно, доставил. Ерошка тут же убегает, оставляя Петра одного. Он снова снимает кафтан и снова вешает его на стул – на этот раз, более аккуратно – и ложится спать. В мыслях его нет ничего, кроме улыбки Фридриха и его покровительственного, властного, но для него всегда к тому же и тёплого взгляда. «Фридрих II – действительно великий король. Надеюсь, я стану таким же великим однажды. Хотел бы я снова увидеть его вживую, но не здесь, а в его дворце». С этими мыслями наследник русского престола засыпает, надеясь на то, что король пригласит его в Пруссию хотя бы на краткий визит. Утром слуги будят и бережно одевают Петра, и ко всеобщему удивлению, он ни на кого не накричал, никого не велел наказать – слишком уж он был занят мыслями о письме и своём кумире, не обращая внимания на все происходящее вокруг. Но все же одну вещь он помнил – тётушка убедительно просила его прийти на завтрак, и именно поэтому он, скрепя сердце, пошел. «Там ведь будет и эта... София Августа Фредерика Ангальт-Цербсткая, чтоб её...» Девушка была достаточно хорошей, но у самого Петра она вызывала лишь желание уйти и не видеть её вообще никогда и ни за что. Он не мог слышать её голос, видеть её и просто даже знать, что она существует. «Жили бы оба спокойно, зачем же приезжать и выходить замуж именно за меня? Статус, чай, у неё такой, но разве будущий император не вправе отказаться? Принцесс нынче много, нашел бы другую... Да и вообще я жениться не хочу! Мне б в поход военный али на охоту, и то б для государства нашего полезней». Несмотря на все попытки принцессы подружиться с будущим мужем, тот всегда прогонял её или же не обращал на неё никакого внимания. Он злился на неё, сам не понимая толком, почему – причин было слишком много. Пётр вошёл в обеденную залу, уверенно проходясь по ней с высоко поднятой головой, и только перед императрицей, по правилам этикета, её склонил. – Петруша, садись с нами. Как же рада я, что ты пришёл! Тот, конечно, послушался и тут же сел справа от Елизаветы. Императрица Елизавета была в хорошем расположении духа. Рядом с ней сидела София Августа, они разговаривали друг с другом. Девчонка все просила императрицу научить её разговаривать по-русски, при том сама добавила на русском с ужасным акцентом: – А Петр учить меня не хочет. Он думает о войнах и сражениях, – тот, услышав это, закатил глаза и приготовился к новому потоку нравоучений от любимой тётушки. – Петрушка, ну нельзя же так! Она твоя невеста, и хочет учиться. Видишь, как она нашу страну любит? Ты ведь тоже к нам приехал неученый, и все тебе помогали. Так и ты ей помоги! – Елизавета с нежностью посмотрела на Софию Августу и перевела взгляд в центр зала, добавив уже на немецком. – Крестим мы тебя в православие, София. Новое имя у тебя будет, и назову я тебя Екатериной Алексеевной, в честь моей матери. – Но моего отца зовут не Алексей, а Кристиан Август! – возразила принцесса, видимо, уже откуда-то знающая, что такое отчество. – Отец твой – немец, а ты – русская. На этом разговор был окончен. Пётр спокойно выдохнул, понимая, что к нему уже вряд ли кто-то обратится, и налил себе вина. Сделав пару глотков, он посмотрел на бокал и ушёл в свои мысли. «Вино, что подают в Пруссии, совсем другое, но и это пить можно. Дойдет ли моё письмо за несколько дней? Может быть, позже? Ох, как бы мне хотелось, чтобы науке был известен метод общаться друг с другом, не ожидая писем неделями!» – О чем задумался, Петрушка? – наконец обратила внимание на своего племянника Елизавета. – Неужто еда не вкусна? Пётр мысленно выругался про себя, отвлеченный от раздумий, но все же ответил: – Нет, тётушка, все хорошо. Не нужно обо мне беспокоиться. К великому счастью Петра, завтрак достаточно быстро кончился, и его соизволили, наконец, отпустить. Он дежурно, по всем правилам ненавистного ему российского этикета, попрощался со всеми присутствующими и быстрым шагом помчался к себе в покои. С Фридрихом Вторым Пётр виделся лишь раз, во время визита к Кристиану Августу Ангальт-Цербсткому ради руки и сердца его дочери Софии Августы, но уже тогда величие короля, о котором до этого юный наследник узнавал лишь через слуг или же на светских встречах и балах, поразило его до глубины души. Фридриху было уже тридцать три года, но он не выглядел человеком постаревшим и измученным от постоянных сражений; наоборот, он всем своим видом излучал величие и стать. Отец Софии организовал по случаю помолвки пышный бал; после, вечером, Петруша осмелился подойти к своему кумиру – и нашел его в благоухающем карминовыми цветами саду. – Ваше Величество! – юноше пришлось догонять короля, чтобы поговорить с ним – они стояли в разных концах сада, – так что Петруша немного запыхался. Фридрих тут же обернулся, услышав, что к нему обращаются. Он опустил взгляд на Петра и произнес тихим, уверенным, но не заносчивым голосом, тут же подавая руку для приветствия: – Пётр Фёдорович? Я польщен тем, что Вы, наследник русского престола, искали меня. Чем я могу быть обязан? Петруша чуть неуверенно пожал руку короля; от смущения на щеках у него выступил легкий румянец. – Ваше Величество, стократно извиняюсь за мою дерзость побеспокоить Вас! Я... Это честь видеть Вас, Ваше Величество, и... – Не извиняйтесь. Я готов Вас выслушать, Пётр Фёдорович. Продолжайте, пожалуйста. – Я слышал о Вашем плане снова вступить в антиавстрийскую коалицию и захватить Богемию. И я лишь хотел пожелать Вам и Вашему народу удачи. Я верю, австрийцы падут перед прусской армией. Фридрих улыбнулся и чуть теплее, чем положено, посмотрел в глаза Петру. – Неужто в России у меня появился единомышленник в те времена, когда сама императрица даже и слышать обо мне не желает? Я принимаю Ваши пожелания, Пётр Фёдорович. Примите же и вы мою благодарность. Не откажете ли мне в вечерней прогулке? От смущения – а как тут не засмущаться, когда тот, кем ты так восхищаешься, хочет поддержать с тобой разговор? – Пётр чуть замялся, не зная, что ответить; но когда Фридрих на несколько секунд положил свою ладонь ему на плечо и посмотрел ему прямо в глаза, тот без промедления согласился. Этот пронзительный взгляд сразу дал понять, что Фридриху действительно можно доверять – но и без того Петруша сам был готов пойти за ним хоть на край света, лишь бы не мешало смущение. Как только они начали прогуливаться по саду вдвоем, у них завязалась преинтереснейшая дискуссия о политике, истории, охоте и военных стратегиях. – Построение войска клином может как облегчить задачу, так и усложнить её, приведя даже к проигрышу. Для каждого случая, для каждой задачи нужно просчитывать множество, бесчисленное множество аспектов, – рассуждал Пётр, идя чуть сзади Фридриха. – А для какой задачи бы Вы сами выбрали это построение? «Все знают, что клин хорош для быстрой, молниеносной атаки в середину рядов противника, чтобы разбить их надвое и уже потом разрушить. Но что, если ему не понравится мой ответ?» – Что об этом думаете Вы, Ваше Величество? – уклончиво спросил Петруша. – Вы ответили вопросом на вопрос, чтобы я ответил, а Вы смогли со мной согласиться и получить мое расположение? Я все же хотел услышать именно Вашу точку зрения, а не согласие с моей. – Вы тоже сначала ответили вопросом на вопрос, – Петруша засмущался и чуть сжался, боясь обидеть короля своей дерзостью; собравшись с духом, он все же дал ответ на вопрос. Но Фридрих и не думал обижаться – вместо этого он негромко засмеялся и снова на пару секунд задержал свою руку на плече Петра. – Мне нравится Ваша дерзость, Пётр Фёдорович! Вы, как будущий император, должны отстаивать свою точку зрения, по крайней мере, когда это действительно нужно. И ответ Вы дали правильный. Я приятно впечатлён. Под конец прогулки Фридрих спросил: – Не обременит ли Вас одна моя маленькая просьба, Пётр Федорович? Вы – крайне интересный человек, у Вас поистине острый ум. Мне бы хотелось иметь такого друга, как вы, поэтому я прошу Вашего согласия на переписку. Хоть Петруша и старался держать лицо, после слов короля его лицо озарилось широкой, искренней улыбкой. Он ответил: – Это честь для меня, Ваше Величество! Я очень рад стать Вам другом. С тех пор, как Пётр, София Августа и императрица Елизавета вернулись в Россию, переписка не прекращалась ни на неделю; Пётр и Фридрих Второй были весьма довольны друг другом и их общением. Их письма друг к другу нельзя было назвать ни исключительно формальными, ни исключительно дружескими – эта двойственность в их общении в некоторой мере завораживала обоих. Пять дней Пётр ожидал ответа на своё письмо. И вот, когда посыльный наконец отдал ему конверт с печатью гончей, Пётр был готов прыгнуть от радости – но его тётушка тут же, сама о том не ведая, осадила его своим ворчанием о Фридрихе – мол, снова под его крыло стремишься да род Романовых позоришь. За эти пять дней Софию Августу Фредерику успели крестить – и, как обещала Елизавета, назвали принцессу Екатериной Алексеевной. Петру не было до этого никакого дела – разве что теперь точно уж ясно, что девица никуда не уедет и не денется. Но даже это толком не омрачило его хорошего расположения духа. Пётр понимал, что читать письмо при всех не стоит. Он пересилил себя и спокойно сидел всю обедню, не подавая никакого виду, что он просто хочет остаться наедине с драгоценным письмом и прочитать его, записывая каждое слово оттуда у себя на подкорке, запоминая на всю жизнь. Но время на обеде тянулось, словно мед или сладкая патока, одно мгновение казалось наследнику престола часом, а минута – днём. Ещё и Екатерина крутилась под боком, все пыталась поговорить с ним на русском. Но Пётр перетерпел. Он смог беспрепятственно вернуться в свои покои тогда, когда начало постепенно вечереть, хотя было ещё очень светло, и солнце не закатилось за линию горизонта. Пётр сел за стол, сломал печать и, достав само письмо, начал с упоением читать: «Милый друг мой Пётр Федорович! Знать, невнимательно слушали Вы меня при прогулке в саду, раз извиняетесь, что без позволения меня другом назвали. Неужели не помните мою фразу? Тогда я сказал Вам, что хотел бы иметь такого друга, как Вы. Но я и не думаю держать зла – люди на то и люди, что не всегда друг друга могут понять. Подготовка войск антиавстрийской коалиции идет полным ходом. Уверен, что поход пройдет успешно и в нашу пользу, хоть на все и есть воля Божья. Ты молись за нас, Пётр Фёдорович, и в тяжёлые для тебя времена я молиться за тебя буду. Не волнуй сердце моё перед походом, напиши ответ поскорее. С этим я с Вами прощаюсь, друг Ваш верный Фридрих Великий. P. S. На задержку письма ответного я также не серчаю, хоть и взволновали Вы меня, Пётр Федорович». Петя прижал столь долгожданное письмо к своей груди; широкая и глупая улыбка застыла на его лице, а он лишь сидел и тихо посмеивался, пока слова из письма звучали все громче в его голове. Только через десять минут оцепенение спало – и Пётр тут же, положив письмо Фридриха в шкатулку, взял лист бумаги и сел писать ответ: «Ваше Величество!» Но тут же перечеркнул и взял новый лист – Фридрих своим письмом уже достаточно подтвердил, что Пётр – друг ему, а не просто наследник престола другой страны. «Друг мой Фридрих!» Поразмыслив, Пётр все же решился оставить такое обращение, не переписывая ничего. Он продолжил вдумчиво писать: «Вести о Вашей готовности к войне меня невероятно порадовали! Я безмерно счастлив, и каждый день молюсь за победу Прусского королевства и Ваше благополучие. Тоскую я по Прусской земле, надеюсь на скорое туда возвращение. Также надеюсь, что Бог услышит наши молитвы, но и без них я безоговорочно верю в Вашу победу. Я активно читаю книги, особенно Вашего сочинения. Например, критика на «Государя» Макиавелли. Поистине, Вы самый умный человек, с которым я был знаком. Однажды я хотел бы стать похожим на вас. С сим я вынужден проститься с Вами. Ваш верный друг во веки веков Пётр Федорович». «Не слишком ли личное письмо? Не воспримет ли он мои комплименты как пустую лесть?» Ему тут же вспомнилась фраза Фридриха в саду: «Вы ответили вопросом на вопрос, чтобы я ответил, а вы смогли со мной согласиться и получить моё расположение?» Но все же Пётр решил не переписывать письмо – слова, записанные на бумаге, шли от его сердца со всей искренностью. «Надеюсь, он тоже это почувствует». Не желая медлить с отправкой, Пётр Фёдорович вызвал к себе посыльного, заплатил ему и отдал письмо. Тот тут же ушёл без всяких вопросов, но сообщил напоследок: – Я слышал, что Императрица бал через несколько дней устраивает. Не знаю уж, по какому случаю, но что правда, то правда. Несколькими мгновениями позже Пётр остался абсолютно один. В остаток дня, как и на следующие двое суток, не произошло ничего особенного: ни чего-то хорошего, ни чего-то плохого. Дни шли медленно и скучно – Пётр все ждал ответного письма от Фридриха, и только оно его и заботило. Предстоящий бал, конечно, тоже влиял на настроение Петра, причем негативно: там, в окружении знатнейших семей России, не получится избегать ни тётушку, ни нелюбимую невесту. «Одно хорошо – вино будет». Пётр понимал, что с Екатериной Алексеевной наверняка придется танцевать, а возможно, в худшем случае, прозорливая императрица и ещё более прозорливые придворные заставят его ухаживать за невестой. «А ведь если напьюсь сверх меры, то меня сопроводят в покои... Но императрица спуску не даст, если только сама не напьется». Одна мысль о том, что Петру положено касаться Екатерины, танцевать с ней, указывать ей знаки внимания, а в дальнейшем и исполнять с ней супружеский долг, казалась ему ужасной, противной и неправильной. Он чувствовал, будто теряет что-то из-за этого брака, но не понимал, что – то ли все сразу, то ли ничего вообще. «Я – будущий император, и все еще не имею права выбора. Уж лучше бы чем жениться, всю жизнь бы пробыл солдатом. Да хоть самым обыкновенным, лишь бы подле Пруссии. Подле Фридриха Второго». Вечер бала приблизился. Слуги надели на Петра роскошный камзол зеленого цвета, с расшитыми золотом и серебром наплечниками и пуговицами. Когда Пётр Фёдорович выглядел достаточно пристойно, его сопроводили в бальную залу. Он тут же подошел к своей тётушке, склонил голову и сел на соседний стул, подзывая виночерпия. – Петруш, ты бы с невестою потанцевал, а не вином упивался в самом начале. Катя – девушка хорошая, не нужно обижать ее, обделять вниманием. Она – твоя будущая жена, вспоминай об этом почаще. Все же осушив бокал, Пётр встал и подошел к Екатерине. Ему становилось дурно от её присутствия, а сейчас придется находиться с ней так близко... Но за ним внимательно смотрят гости, и, как бы ему ни хотелось закричать и выбежать из дворца, себе такого позволить он не мог. – Екатерина, потанцуйте со мной, – все же заговорил с ней Пётр, как только подошел ближе. Девушка удивленно посмотрела на Петра и подала ему руку, тихо шепнув: – Я танцую с волей императрицы, а не с Вами, ведь так? Наша помолвка никогда и не предполагала любовь. – Вы проницательны, как моя тётушка. Давайте же просто начнем танцевать, пока она чего-нибудь не заподозрила. Внутренне поморщившись, Пётр внешне не подал виду и легко, почти не касаясь, обхватил талию своей невесты, взяв её руку в свою. Они оба легко закружились в танце, избегая смотреть друг другу в глаза. С каждой новой нотой звучавшей на всю залу мазурки и с каждым новым движением, даже самым маленьким, душа Петра кричала и будто билась в агонии. Даже мазурка, исполняемая живо, легко и без единой ошибки, казалась ему неправильной, кривой и удручающей. «Кривая» мазурка плавно утихла и сменилась другой мелодией. Пётр Фёдорович уже не смог сдерживать эмоции, рвущиеся наружу – так что руку Екатерины он поцеловал с таким лицом, будто съел четверть целого лимона. Заметив недовольный взгляд императрицы, он, не произнося на деле ни звука, изобразил такое движение губами, будто говорил: «Извините за мою дерзость, Екатерина Алексеевна». Обман удался на славу – гул залы давал стороннему наблюдателю лишь угадать фразу по губам. За долю секунды он дежурно откланялся, сел на своё место и осушил свой бокал, в который уже, видимо, кто-подлил ещё вина. – Петруш, ну нельзя же с таким лицом невесту целовать! Извинился хоть, и на том спасибо. Но ещё раз увижу, мало не покажется! Пётр закатил глаза и тяжело вздохнул, но все же кивнул и затих, не желая устраивать конфликт. Он все еще помнил последний бал чуть больше недели назад, 10 февраля, когда был его день рождения и чем он закончился. По рассказам слуг, он так много выпил, что на глазах у всех придворных пригласил на танец сразу двух фрейлин, а посередине «танца» упал на пол и, крепко выругавшись, уснул. Императрица на него очень и очень долго ругалась, когда он проснулся на следующее утро со страшным похмельем. После этого Петру уже и не хотелось ссориться с тетушкой. Была уже глубокая ночь, но бал и не думал кончаться, гости уже не прибывали, но и расходиться не спешили. И тут в залу вошёл посыльный – Пётр чуть не вскочил со стула, и лишь тяжелая рука Елизаветы остановила его. – Пётр Фёдорович! Ведите себя достойно! – Ваша любимица Екатерина сама сейчас ведёт себя недостойно, тётушка. Посмотрите вдаль, – Пётр указал в дальний конец зала. – Будучи помолвленной с наследником русского престола, она безбожно заигрывает с графом. И он не соврал – Екатерина действительно стояла рядом со зрелым мужчиной и с упоением слушала все, что он говорил. И пока императрица думала, что делать и как поступить, посыльный подошел к Петру и отдал ему письмо Фридриха, оказавшееся в ту же секунду в голенище его сапога. Только через минуту она заговорила: – С её стороны это очень недостойный поступок. Однако и ты поступаешь не слишком-то достойно, ведь и ты сейчас не подле неё, не вступаешься за её честь, не уделяешь ей должного внимания. – Я уже уделил ей достаточно. На счастье Петра, Елизавета тоже была далеко не трезвой. Они просто прекратили разговор, никуда его не приводя, будто и забыли. Но Пётр все равно хотел уйти. Его больше не занимали ни явства, ни вина, ни развеселившаяся внезапно тётушка, ни даже поступок Екатерины Алексеевны – его интересовало лишь письмо. Он было хотел сымитировать приступ, но вспомнил – лекари тут же осмотрят его и выявят притворство. Ему оставалось лишь одно средство – сымитировать сильное опьянение и попросить кого-нибудь сопроводить его до комнаты. Так он и сделал. Шатаясь, он подошел к какому-то солдату и, изображая пьяный голос – играть почти не приходилось, Пётр и так был пьян, только вот недостаточно сильно, чтобы беспрепятственно уйти, – сказал: – Перебрал я... чуть-чуть. Отведи меня в покои. Это приказ. Солдат удивился – обычно пьяный царевич ни за что не хотел уходить, и его приходилось вести чуть ли не силой – не ему, так сослуживцам. А теперь сам просит. «Видно, сильно ему после того раза досталось от императрицы». Без всяких вопросов рядовой отвёл Петра Федоровича в его покои и ушёл обратно в залу. И тот сразу же перестал разыгрывать пьяного, достал письмо, развернул его и начал радостно, с огромным интересом читать: «Друг мой верный Пётр! Я благодарен Вам за Ваше письмо. Оно вдохнуло в меня уверенность в своих силах и силах моих подданных. Рад я также и тому, что по душе Вам пришлись мои работы – а вот про то, что хотите быть похожим на меня, говорить не нужно. Вы уже похожи на меня, мой друг, умом и образом мыслей. Подготовка наших войск закончится уже к середине года, или чуть позже того. Уверен, что к следующему году Богемия падет под нашим натиском. Тоску Вашу по нашей земле я могу понять, так как и сам тоскую по Вашему обществу. Не будете ли вы, мой друг, против моего приглашения в Берлин?» После этих слов Петру хотелось запрыгать по комнате и на весь Петербург закричать «ура», но он все же сдержал себя – правда, для этого ему пришлось отложить письмо на несколько секунд и зажать себе рот рукой. Когда эйфория потихоньку начала спадать, Пётр продолжил читать дальше: «К великому сожалению, в ближайшее время я не смогу Вас принять, однако через месяц дел поубавится, и я смогу уделять столь дорогому мне гостю столько времени, сколько он заслуживает. Очень прошу Вас отправить мне ответное письмо так скоро, как только сможете. Государственные дела не терпят отлагательств, мой дорогой друг. Вынужден попрощаться с Вами, посему желаю удачи и надеюсь на нашу скорую встречу. Ваш друг до гроба Фридрих». Петруша перечитал письмо ещё несколько раз – ему не верилось, что Фридрих Второй приглашает его в Пруссию в тот самый миг, когда идет подготовка к масштабной военной кампании, разделяет его желание быть рядом друг с другом и помогать друг другу! Особенно сильно в душу запала фраза «и я смогу уделять столь дорогому мне гостю столько времени, сколько он заслуживает». «Я дорог Фридриху Второму... Дорог ему так же сильно, как и он мне». Кровь прилила к щекам Петра – сейчас он был смущен, но счастлив, счастливее всех на этом свете. Он хотел написать ответ тотчас же, но из-за выпитого алкоголя мысли путались, и на бумагу вынести хоть что-то связное не получалось. Пётр лишь смог сообразить, что ему теперь лучше раздеться и потушить свечи – авось и уснет, а завтра, уже со свежей головой, напишет ответ. К тому же, нужно было спросить дозволения императрицы. Десятью минутами позже Пётр лежал на кровати под пуховым одеялом и думал про сегодняшний день. «Больше никогда я не буду танцевать с ней! Она мне ничуть не нравится, и пусть скажет спасибо, что я вообще терплю её рядом с собой! Да даже... Да даже танцевать с мушкетом мне было бы приятнее танцевать, даже с рапирой, даже с... Фридрихом?» Пётр испугался своих собственных мыслей. Он хлопнул себя по лбу, затем по щеке – и закрылся одеялом с головой, пытаясь спрятаться от мерзкого, внезапно возникшего чувства стыда. «Фридрих II – самый лучший человек на свете, но даже это не дает мне права так о нем думать! Я его безмерно уважаю, и голову даю на отсечение, он бы никогда даже не задумался о танце с другим мужчиной!» Петруша был смущен от письма и румян от алкоголя – теперь же, если бы в покоях не было темно, цвет его лица мог бы быть сравним разве что с помидором. Он долго не мог уснуть, борясь с нарастающим стыдом и смущением. Наутро Пётр проснулся с небольшой головной болью: недосып и выпитое вино плохо сказалось на его самочувствии. Однако он все же мог адекватно оценивать реальность, и помнил о том, что хотел ответить на письмо и спросить у Елизаветы позволения поехать в Пруссию через месяц. Найти тетушку не составило труда – она стояла у окна и смотрела куда-то вдаль. – Государыня Елизавета Петровна! – Пётр старался соблюдать все правила этикета, чтобы сыскать расположение. Елизавета обернулась и чуть улыбнулась своему племяннику. – А, Петрушка. Чего хотел? Пётр склонил голову и ответил тихим голосом: – Тётушка, пришел я не просто так, а дозволения у Вас просить на краткий визит к другу моему... Он было хотел закончить предложение, сказав, к кому направляется, но его догадливая тётушка поняла все и так, поэтому перебила его и сказала: – Снова под крыло прусское рвешься, племянничек? Толку-то от этих визитов? Петруша замялся – но через несколько секунд все же сообразил, на что нужно давить, поэтому произнес с почтительной интонацией: – Мой прославленный дедушка, Пётр Великий, почерпнул множество полезных для нашего государства вещей, путешествуя по Европе. Я не ради развлечения прошусь, и не столь ради друга, сколь для науки, – заметив, что Елизавета изменилась в лице, он нанес последний, сокрушительный «удар». – Может быть, и по Екатерине Алексеевне соскучусь, и чувства у меня к ней проснутся. – Чувства, говоришь. И наука. Ну что ж, скажи только, когда едешь. Отпускаю, только обещайся себя с Екатериной лучше по приезду вести да действительно новое что-то узнать. – Обещаю, тётушка! Спасибо Вам огромное! По всем правилам этикета Пётр поклонился и легонько поцеловал руку Елизаветы, после чего выпрямился и пошел в свои покои писать ответное письмо. Уже привычно для себя Петруша достал лист бумаги из верхнего ящика стола, смочил перо чернилами и аккуратным почерком написал: «Фридрих, друг мой! Поистине хорошую весть Вы мне принесли в Вашем письме! Ни разу, ни на секунду не переставал я молиться за Ваше благополучие. Однако, приглашение Ваше, мой друг, меня порадовало во стократ сильнее. Мне удалось убедить императрицу Елизавету отпустить меня к Вам в гости; я с радостью принимаю ваше приглашение и уже считаю дни до конца этого месяца ожидания. Также хочу сказать спасибо за тот любезный комплимент – но не думаю я, что достоин зваться похожим на Вас, мой друг. С сим приходится мне, к несчастью, прощаться с Вами, поэтому желаю Вам крепкого здоровья и дальнейших побед. Ваш верный и неразлучный друг Пётр Фëдорович». За этот месяц Пётр только и думал о Пруссии да о Фридрихе. Письмо было благополучно доставлено, однако переписка их прервалась – видно, Фридрих был слишком занят подготовкой войск и прочими государственными делами. Хоть Пётр и нервничал, боясь, что перестал быть интересен своему кумиру и другу, он все же не писал больше писем, ожидая своего отправления в Берлин. – Ну как, готова ли карета? – в приподнятом настроении, что отчетливо слышалось в том, как он говорил, спросил Пётр. – Готов, Ваше Высочество! И вещи Ваши все уже аккуратно уложены, можем отправляться в любое ближайшее время! Петру очень хотелось, забыв обо всем, отправиться в сию же секунду; однако, по правилам этикета, он обязан был получить благословение императрицы на дорогу и проститься с нею. «Чёрт бы побрал...» – Мне нужно зайти к императрице на некоторое время. Потом и отправимся. Пётр быстро, все же торопясь, пошел ко входу в дворец – и увидел там Елизавету Петровну, шедшую навстречу ему рядом с графом Разумовским. – Государыня? Неужто решили проститься со мной? – Да, Петрушка. Решила. Подойди поближе, благословлю на дорогу дальнюю. «Глупый обычай! Ненавижу, ненавижу!» Но все же, совладав с собой, Пётр подошел к Елизавете так близко, как того требовали традиции. Она покрестила его, и они троекратно поцеловались. Пётр хотел уже быстро уйти, но тут к нему быстро, тяжело дыша, подбежал посыльный. – Ваше Высочество, вам письмо! Пётр тут же развернул его и начал взволнованно, быстро читать. Заметив это, Елизавета съехидничала: – Ну что, отменяется твоя поездочка? – Напротив! – со счастливой улыбкой ответил Пётр. – Мне нужно уже отправляться, чтобы успеть к назначенному дню. До свидания, тётушка! Он быстро поклонился и побежал к карете. И только сев туда, он прочитал уже в нормальном темпе, вчитываясь, как обычно, в каждое слово: «Друг мой Пётр! Прошу я у Вас прощения за столь долгий перерыв в общении. Надеюсь, я не заставил Вас за себя переживать. Как я и обещал ранее, жду Вас в своём замке, в Берлине. Прошу Вас приехать как можно скорее. Вы очень скромны, это очень легко читается между строк в Ваших ко мне письмах. Не нужно больше отказываться от моих комплиментов, прошу – то, что я говорю своим друзьям, всегда идет от чистого сердца. Надеюсь на скорое Ваше прибытие и прощаюсь с Вами до этой поры! Ваш Фридрих». Петруша протер глаза и снова прочитал прощание – и так действительно было написано «Ваш Фридрих», а не что-то иное, более формальное. «Теперь о излишней интимности писем переживать уж точно не придется». Карета тронулась и поехала по вымощенной дороге прочь. Прочь из дворца, Петербурга, России. Две недели карета ехала по российским и прочим европейским землям, не относящимся к Пруссии. В это время Пётр лишь спал и ел, изредка играя сонаты и менуэты на своей излюбленной скрипке. Многие из сонат принадлежали Фридриху – тот играл на флейте, но скрипка ничуть не портила звучание оригинальной мелодии, а лишь придавала ей новую окраску. Когда же экипаж заехал на территорию Пруссии, Пётр тут же бросился к окну и начал рассматривать виды снаружи. Он достал лист бумаги с карандашом и сделал набросок пейзажа из окна. Через несколько часов пейзаж, отпечатавшийся прочно в памяти Петра, был готов. Конечно, в распоряжении у него был только карандаш, но все же, рисунок выглядел красиво и не был блеклым – Пётр увлекался живописью с самого детства. Он снова выглядел в окно и увидел двух прусских солдат на конях. Они, видимо, и должны были сопроводить его к королю – и как же Петру захотелось выйти из кареты, сесть на лошадь и поехать вместе с ними, показать, что он родной здесь, а не гость! Но так делать категорически нельзя – ему не по статусу, а тётушка, если узнает, спустит с него не только шкуру, но и мясо с костей отдерет. Поэтому, поборов своё желание, Пётр снова начал играть на скрипке. Заунывная мелодия лилась из-под смычка, заполоняя собой стены кареты. Только к позднему вечеру Пётр с экипажем благополучно доехал до дворца. «Не спит ли Фридрих в такое время?» Королевские гвардейцы поклонились Петру и повели его по роскошному замку вдаль. Коридоры казались ему бесконечными, и с каждой секундой сердце билось быстрее от предвкушении такой скорой и такой долгожданной встречи, пока сам Фридрих не предстал перед ним в огромном зале. Король сидел на троне и смотрел в одну точку со скучающим выражением лица, но как только один из гвардейцев подал голос, он обернулся и увидел Петра. Фридрих встал с трона, приказал гвардейцам уйти... Петруша остался с ним один на один. – Друг мой, Пётр! Как же я счастлив, что ты приехал так скоро! Я ждал тебя. Оба даже не заметили, как Фридрих перешёл на «ты», но даже если бы это не укрылось от Петра, тот не был бы против. – Ваше Величество, я... – Не нужно формальностей, Пётр Фёдорович! Вы, наверное, устали с дороги. Я распорядился, чтобы Вам приготовили покои ещё сегодня утром. Идите спать, друг мой, вас сопроводят гвардейцы. У нас с Вами будет ещё много времени на общение. Петруша кивнул и, попрощавшись, вышел из тронного зала, смотря на Фридриха боковым зрением. Его сопроводили в просторные, роскошные покои – смотря на них, у Петра в голове было лишь только одно слово, в полной мере подходящее для их описания – «королевские». Как только он вошёл в комнату, оба гвардейца оставили его в полном одиночестве; тогда он лег на мягкие пуховые перины и тут же уснул, даже не накрываясь одеялом. Пётр проснулся и тут же начал приводить себя в порядок, предвкушая встречу с Фридрихом – вчерашнюю ему даже и не хотелось называть встречей. «Жаль, что я приехал поздним вечером, а не днем». Пётр быстро оделся, поправил прическу, с непривычки цепляясь за пряди волос пуговицами на рукавах камзола, и вышел из покоев, чтобы найти Фридриха – или того, кто может к нему провести. Через пять минут поисков он наткнулся на слугу; та подметала пол в коридорах. Заметив на себе пристальный взгляд, девушка встала с пола, поклонилась и вежливо спросила: – Ваше Высочество, чем я могу быть Вам полезна? – Где Его Величество Фридрих Второй? Я ищу его. Девушка улыбнулась, снова поклонилась и ответила тихим голосом: – Его Величество у себя в кабинете. Он ожидает вас. Слуга объяснила Петру, где находится кабинет Фридриха, и снова поклонившись, приступила к своей работе. Чуть кивнув головой в знак благодарности, наследник русского престола пошел к нужной ему двери. Кабинет находился не так далеко, как сначала могло показаться, и как только Петруша дошёл до нужной двери, он остановился. «Надеюсь, я не отвлеку его. Хотя, эта служанка сказала, что меня ожидают. Почему за мной не направили гвардейцев, как вчера?» Но все же, Петруша, постучавшись и услышав «входите», открыл дверь и тихо прошёл внутрь. – Друг мой! Я ожидал Вас, садитесь! Петруша чуть покраснел, понимая, что заставил самого Фридриха ждать его. Он послушно сел на соседний стул и тихо, почти шепотом, произнёс: – Ваше Величество, я заставил Вас ждать. Простите меня за это, пожалуйста. Я не мог найти Вас. Фридрих беззлобно, негромко рассмеялся и положил руку на плечо Петра, однако, тут же убрал её и усмехнулся: – Не нужно извиняться, друг мой! Ты пришёл, и это главное, да и сам я вчера не назначил точное время встречи. Неужели никто из моих слуг не проводил тебя ко мне? – Служанка указала мне путь, но за мной в покои никто лично не приходил, Ваше Величество, – смущаясь, ответил Петруша. – Мне жаль, что так получилось. Примите мои искренние извинения, – посерьëзнел Фридрих. Пётр тут же покачал головой и начал говорить Фридриху, что не держит зла на него, что все хорошо, и он счастлив, как никогда. – Вы – мой гость. Я должен был позаботиться о том, чтобы Вам был оказан достойный приём, но я этого не сделал. За это я и прошу прощения. – Не нужно! – чуть громче произнес Петруша. – Ваше Величество, прием, который Вы мне оказали, был премного более, чем достойным. Оба улыбнулись друг другу, и Фридрих снова усмехнулся. Затем он внезапно добавил: – С момента нашей встречи в Ангальт-Цербсте меня не покидало ощущение, что раньше мы были знакомы, и вот теперь я вспомнил. Я знал, что Вы родом из Голштинии, и что при рождении Вас звали Карл Петер Ульрих, но я вспомнил нечто другое. Когда Вы были совсем ребёнком, мы виделись на балу, это было так давно... «Его лицо тоже казалось мне знакомым, но я не понимал, где я мог его увидеть. Теперь-то все встало на свои места». – Я тоже вспомнил, Ваше Величество, – теперь такое обращение казалось неправильным даже Петру, поэтому он поспешил исправиться. – Друг мой, я удивлен. Каким же тесным бывает этот огромный мир! Фридрих улыбнулся и мягко дотронулся до ладони Петра, и пусть это длилось лишь мгновение, тот немного смутился. Некстати ему вспомнился прошлый бал и мысли после него: «Да даже с Фридрихом было бы приятнее танцевать!» Наконец, Фридрих ответил, разбавляя неловкое молчание, возникшее между ними: – Я тоже удивлен... Peter. В Пруссии Пётр чувствовал себя гораздо лучше и свободнее, чем в России. Все здесь было ему роднее, нежели в ненавистном Петербурге. Он поистине восхищался красотой немецкого языка, местными традициями и порядками. И Фридрихом. И даже такая незначительная деталь, что Фридрих называл его «Peter», не пытаясь произнести чуждое самому наследнику русского престола «Пëтр», хоть и были ситуации, когда этикет требовал особого к нему обращения, и король до боли потешно пытался произнести «Пётр Федорович». Но не злой была внутренняя насмешка Петра над плохим произношением русских имён и отчеств – наоборот, хоть поначалу это и звучало смешно, Петруша уважал Фридриха и лишь считал это очередным плюсом. Это всегда давало понять, что Фридрих – не чуждый русский, а родной прусак. – О чем ты задумался, друг мой? – спросил Фридрих, заметив, что Пётр ушёл куда-то в свои мысли. Петруша тут же посмотрел Фридриху в глаза и начал беспрерывно извиняться: – Простите меня, пожалуйста, я не... Я не хотел Вас оскорбить, простите... Фридрих тяжело выдохнул и, о чем-то подумав, спросил тихим голосом: – Почему ты так сильно нервничаешь? Неужто думаешь, что здесь тебе угрожает опасность? «Нет, нет, нет! О Господи, я же сейчас оскорбил его ещё сильнее, чем до этого!» От стыда Петруше хотелось провалиться под землю – он чувствовал ужасную вину за то, что заставил Фридриха так подумать. Поэтому он, смущаясь, тихо произнес: – Нет, нет, нет... Я не знаю, что со мной происходит. Простите меня за мое недостойное поведение. Фридрих тоже посмотрел Петруше прямо в глаза; тот,несмотря на смущение, взгляда не отводил, – и взял его руку в свою, аккуратно поглаживая костяшки и фаланги пальцев. Петруша засмущался еще сильнее, и тогда Фридрих успокаивающе произнес: – Ты – мой друг, и рядом со мной ты в полной безопасности. Я не осуждаю тебя, тебе не следует извиняться за все подряд. Петруша неосознанно кивнул и прикрыл глаза, все еще смущаясь от прикосновений Фридриха, хоть и не видел в них ничего такого, для него это было лишь дружеским проявлением. Но несмотря на это, все внутри него переворачивалось от этих прикосновений. «Это из-за того, что я восхищаюсь им. Он – поистине потрясающий человек, и не каждому он оказывает такую честь». – Все хорошо? – спросил Фридрих, чтобы ещё раз убедиться в хорошем самочувствии Петра. – Да, да, все хорошо! – закивал Петруша, чтобы не взволновать друга ещё больше. Только после этих слов Фридрих улыбнулся и выпустил ладонь Петра из своей. – Мой друг, не желаете ли позавтракать со мной? Как я понимаю, Вы даже не ели со вчерашнего дня. Петруша смутился и хотел было отказаться – неприлично просить еду у самого короля, тем более, у самого великого во всей Европе, а может быть, и во всем мире, – но живот тихонько заурчал. Пётр был по-настоящему голоден после двухнедельной поездки; карета – не дворец, и привычных роскошных яств там нет. Поэтому, понимая, что нарушает все правила этикета, он все же ответил: – Завтракать с Вами – честь для меня, но неужели Вы сегодня ещё не ели? Фридрих улыбнулся, услышав согласие на своё предложение, и ответил на вопрос, поглаживая плечо Петруши: – Да. Я хотел позавтракать именно с тобой. Я сейчас же распоряжусь, чтобы слуги накрыли нам с тобой стол. «Он уже много раз обратился ко мне на «ты», а теперь хочет, чтобы я ел с ним... Неужели я... Неужели я настолько дорог ему? Он ведь самый великий король на Земле, а я по сравнению с ним – никто!» Через полчаса Петруша уже сидел по правую руку от Фридриха в обеденной зале. Свечи ярко мерцали, создавая на стенах причудливые, двигающиеся тени и отблески, похожие на образы танцующих людей. Стол был огромным, и один его вид давал понять, что он предназначен для публичных приёмов, когда рядом с Фридрихом сидят богатые герры и фрау... Но сейчас в зале не было даже слуг – король распорядился, чтобы их оставили одних. Это создавало очень личную, интимную, но приятную обоим атмосферу, несмотря на смущение Петра. На столе было ровно столько еды, сколько смогут съесть два человека – может быть, чуть больше. – Я надеюсь, что не причинил неудобств моему другу, отпустив всех слуг. Мне хотелось побыть с Вами наедине. – Нет-нет, все хорошо! Вы никогда не причиняете неудобств ни одной живой душе, я уверен! Фридрих в ответ на эту фразу лишь усмехнулся и спросил: – Неужто врагам тоже? – Ваши враги – мои враги, ведь Вы всегда стоите за правое дело и благополучие своей страны, своего народа... Враги – совершенно другое дело. Еда на тарелках обоих постепенно начала заканчиваться, хоть целый час они потратили исключительно на разговоры о политике и планах на будущее. Постепенно будничные темы для разговоров монарших особ начали сменяться на более личные. Фридрих спросил: – Не желаете ли выпить вина, мой дорогой друг? Посол из Франции подарил мне целую бочку, однако я все никак не успеваю даже попробовать. Петруша обладал особым пристрастием к спиртным напиткам, поэтому, хоть в гостях напиваться неприлично, он с радостью согласился. Фридрих распорядился, чтобы бочку вина принесли, и сам, невзирая на присутствие слуги, наполнил оба бокала – свой и Петра. Отозвав слугу обратно, Фридрих отдал бокал Петруше и сам отпил из своего. – Довольно неплохое, а ты что думаешь? – Я... Спасибо, что налили мне вино, я не мог ожидать, что Вы сделаете это самостоятельно... – Петруша уже было хотел ответить, что вино ему понравилось, однако Фридрих его перебил. – Ради тебя, мой друг, я бы сделал все, что угодно. Слово за слово, бокал за бокалом – бочка опустошалась, а языки обоих стали развязнее, они уже не особо заботились о нормах этикета и говорили друг другу все, что думают, при этом не до конца теряя здравость рассудка и координацию движений, – они выглядели не пьяными, а чересчур раскрепощенными и, может быть, даже невоспитанными. – Петер, друг мой, я знаю о твоей недавней помолвке с моей племянницей. Как она тебе? Нравится? Уживаетесь вместе? Щеки Петруши немного порозовели от интимности вопроса, но он все же ответил, причем, не лукавя ни в чем: – Она мне совершенно не нравится, и я даже не могу понять, почему. – Да? А что же ты чувствуешь, когда вы разговариваете или касаетесь друг друга? – Мне это кажется неправильным и противным. На последнем балу, что устроила Елизавета Петровна, мне пришлось с ней танцевать... После бала я понял, что скорее потанцевал бы с рапирой или даже Вами... Только после этой реплики Петруша понял, что только что сказал. Он сжал руками свой камзол и отвернулся от Фридриха, не находя смелости посмотреть ему в глаза. Но Фридрих совершенно не выглядел злым или оскорбленным – напротив, на его лице появилась очень красивая улыбка. – Друг мой, не нужно стесняться, я разделяю эту идею! Мы можем потанцевать сейчас, когда нас не видят слуги! Петруша шокированно посмотрел Фридриху в глаза и тихо, шепотом, спросил: – Но как же мы будем?.. Мы оба мужчины, и тут даже нет музыки! В ответ на это Фридрих, ничего не говоря, подошел к Петру, поднял его за руки со стула и, обняв его одной рукой за талию, другую руку аккуратно взял в свою. – Вспомни мазурку, что играла на балу в Ангальт-Цербсте. Пусть она зазвучит в твоей душе так же ярко, как в тот день. И Петруша вспомнил. Музыка, которую никто, кроме них, не слышал, закружила их в танце, в этом непозволительном и греховном танце. С каждой секундой Фридрих обнимал Петра за талию все сильнее, и тот все ближе прижимался к его сильному телу в ответ. Через три минуты – они оба потеряли счёт времени – «музыка» начала стихать, и хотя обычно в такие моменты танцующие пары начинают друг от друга отдаляться, Пётр все еще прижимался к Фридриху так, что через его мундир чувствовались мышцы. Фридрих не отпустил Петрушу даже тогда, когда «мазурка» стихла совершенно, закончилась. – Я грешен, Ваше Величество. Я грешен потому, что к Вам я испытываю больше чувств, чем к своей невесте. – Тихо. Я тоже грешен, и грех наш поделен на нас двоих. Фридрих чуть отодвинулся от Петра – и тут же приблизился снова, но уже чтобы поцеловать его нежно, почти невесомо. И Петруша, чуть приподнявшись на носки, чуть неумело и небрежно ответил на поцелуй. – Мы не должны этого делать, – отстранившись, прошептал Фридрих. – Да, мы не должны, однако Бог не остановил нас и не наказал... Не значит ли это, что мы свободны в своих чувствах? – Как бы мне хотелось, чтобы это было правдой... Мой друг, это – именно то, о чем никто не должен знать, прошу тебя, другим – ни намека, ни повода подозревать нас обоих. Петруша лишь обнял Фридриха за плечи и улыбнулся, ничего не говоря. Тот принял это за согласие, и, обнявшись, они стояли несколько минут в полном молчании. Ничто не могло заставить их оторваться друг от друга, и теперь, пьяные, стоя в пустой обеденной зале и, как говорят священнослужители, совершая один из страшнейших грехов, они были счастливы.