Он предпочитал не спрашивать

Хосок никогда не считал свою жизнь скучной: младшие курсы давно прошли, вслед за ними – напряжённые часы обучения над книгами, статьями и набросками чего-то смутно похожего на «не читал ничерта, но быстро гуглю»; к ним на смену вернулись спокойные вечера с чаем, альбомы любимых групп, – он был искренне убеждён, что имеет право помещать в один плейлист песни «Tyler, the Creator» и «Aespa», – и танцы. Не считал свою жизнь скучной ровно до того момента, пока в жизнь Чонгука, его младшего брата, вихрем из голубых волос и низкого смеха не ворвался Тэхён. Первое, что он сказал, было: – Плесень между страниц более живая, чем ты, хён, – и спокойно вернулся к губам Чона-младшего, который, в общем-то, был готов согласиться с любой фразой при таких волнительно прекрасных обстоятельствах. И тогда Хосок, сидя посреди лужайки университета, посмотрел на самозабвенно целующихся парней, – серьёзно, Чонгук даже на свидания никогда не ходил, какого чёрта? – на книгу в собственных руках и подумал: «Пиздец». Это стало основной причиной того, что Чон Хосок, практически получившийся свой заслуженный диплом об окончании университета цвета красного с кровью, прекрасный танцор, спокойный и, в целом, уравновешенный парень, прятался в мусорном ведре у чёрного входа какой-то забегаловки. Толстый слой пластика не приглушал слышащиеся снаружи голоса, повторяющие что-то вроде «найду – убью», пока Хосок, словно на митинге, скандировал одно и то же слово: «Пиздец». Митинг в честь его абсолютнейшей капитуляции перед Тэхёном, которому давно стоило заказать экзорциста, а не отвечать на его «правда или действие» второе. Тем самым Тэхёном, что свалился в бассейн их дома, убегая от парочки весьма пугающих на вид парней, и по дороге сломал уличный мангал и гетеросексуальность Чонгука. Тем самым Тэхёном, которого ни один здравый человек на свете слушать бы не стал примерно после третьей секунды его душещипательного диалога о Сартре, бытие в себе и бытие для себя как концепции экзистенциализма в рамках аниме «Атака титанов». Но Хосок выбрал «действие» и потому сидел в мусорном баке. Изначально их игра была даже забавной – позови на свидание того-то, справь нужду посреди улицы, расскажи о первом сексуальном опыте – но затем уровень сложности повышался. Чонгук предостерегающе крутил головой из стороны в сторону, а Тэхён снова обнимал его – очевидно, это работало идеально – пока, наконец, не произнёс: «Поцелуй того парня». Тот парень, кстати, являлся ярым гомофобом, потому скула Хосока оказалась травмирована, чего уж говорить о его шатком душевном равновесии. После часа, проведённого наедине с банановыми кожурками и чьей-то попыткой избежать зачатия ребёнка, Хосок решил для себя: никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах не повторять этого вновь. – Да ладно, хён, было весело, – говорил Тэхён. – Пошёл нахер, – отвечал Хосок. Примерно на том и порешали. Но вот что он понял неделю спустя: ему нравилось веселиться подобным образом. Спустя несколько испорченных рубашек, сломанных заборов в попытке избежать наказания и одного искривлённого носа Хосок понял, что жизнь его была если не скучной, то, как минимум, ужасающе однообразной. Адреналин сродни наркотику, и Хосок считал себя наркоманом. Как известно, даже приём единожды именуется страшным словом «злоупотребление», а наличие абстинентного синдрома (лучшего описания своего состояния Хосок не нашёл: книги не желали держаться в его руках более, а смысл выпадал между первой и второй страницей текста) лишь подтверждало страшный диагноз: «F10.8. Другие психические и поведенческие расстройства вследствие употребления бреда Ким Тэхёна». И в один из обеденных перерывов, сидя напротив брата и его прекрасного недопарня, – по мнению Чонгука, они не встречались; как считал Тэхён, Хосок решил никогда не спрашивать, – он сказал: – Внесём правила. Один день – одно задание каждому по кругу. – По часовой стрелке или против, – не отрываясь от картошки, упакованной в гофрированную красную бумагу, спросил Тэхён. Его голубые волосы разметались на ветру, подобно гнезду, но это его, очевидно, мало волновало. – На полчетверти, – ответил Хосок, попутно закатил глаза и продолжил: – Задание не должно быть уголовно наказуемым и против человека, который может нанести физический вред. – Звучит здраво, – высказался Чонгук, но всё же опасливо посмотрел на парня рядом, – да, Тэ? – Но если на полчетверти, то не выйдет по одному человеку в день, ведь у человек четыре четверти, – задумчиво протянул Ким. – Тэхён, – с тяжёлым вздохом произнёс Хосок, – по часовой. С того момента началось их шоу «действие или действие», как называл его Тэхён. В университете, где они обучались, было множество людей разных направлений: за все четыре года обучения Хосок не знал и половины их них, потому выполнять задания оказалось не так затруднительно; незнакомцы пугали его меньше, чем те, кого он знал. Но что гораздо интереснее: теперь он имел два дня из трёх, в течение которых мог отправить Тэхёна в команду чирлидеров, – Чонгук сидел в первых рядах и проверял, чтобы тот «точно выполнил задание». Подробности Хосок решил, как обычно, не спрашивать, – или напоить сиропом от кашля с кодеином, а Чонгука... С его братом прекрасно справлялся Ким. Какие именно задания задавал ему недопарень, Хосок, конечно же, не уточнял, но по зардевшимся щекам брата прекрасно понимал их вектор. В итоге как-то изначально повелось в их почти-бромансе, что «правда или действие» полноценно перешло в «действие или действие». Возможно, никто не хотел откровенничать. Возможно, правда – страшнее, чем сломанная нога или залёт в обезьянник. Возможно, Хосок не до конца понимал, что ему не убежать от правды. – Видишь вон того парня? – спросил Тэхён, что расположился на полу подле аудитории. Он ожидал начало пары, а Хосок – своего задания. Были издержки этого «один раз в три дня»: временами приходилось таскаться за Кимом, пока тот не выдумает будущее действие. – Бледный, худой и зловещий. У противоположной стены расположился похожий по описанию парень, всё своё внимание обративший на телефон; Чон-старший знал, что его зовут Мин Юнги, он с музыкального отделения и буквально отправил одного парнишку в больницу, когда тот назвал его «педиком» где-то год назад. Знал он это из-за того, что стоял тогда в двух шагах, из-за чего десятью минутами позднее отмывал чужую кровь с рубашки. Хосок сглотнул. – Допустим, – настороженно протянул он. Он был готов к худшему, когда разглядывал парня у противоположной стены: средний рост, мешковатая одежда, брошенный рюкзак у ног. Иным людям не требуется иметь угрожающий вид, чтобы люди обходили их стороной. Хосок знал это не понаслышке. – Возьми его номер, – и Тэхён отвернулся к своему телефону, где был открыт чат с фотографией Чона-младшего и подписью из сотни сердечек. – И всё? – Хосок удивлённо посмотрел на парня, сидящего у его ног. – Просто познакомиться и взять номер телефона? – Если у тебя получится это просто, – зловеще улыбнулся тот, не отрываясь от переписки, – то я возьму назад свои слова про плесень. Хосок фыркнул. После всего, через что он прошёл за последние полгода, подобное будет на уровне «подраться с бездомным». Легче лёгкого. Возможно. Несмотря на нелюдимость Юнги, – у них как-то было общее занятие и они, вроде как, почти знакомы, – синяки под глазами и абсолютно пустое пространство возле него, Хосок вдохнул полной грудью, натянул на лицо улыбку и оттолкнулся от стены. На этом моменте следует отметить, что Хосок был не из пугливых. Если говорить откровенно, то его замашки из разряда «Ким Тэхён номер два» иногда пугали даже обладателя этого имени под цифрой один, – «ничего личного, хён, но ты дикий, как олень в брачный сезон», – хоть и играюче переводя подобное в шутку. Так вот, Чон Хосок был не из пугливых, но определённо точно из тех, кто влюблялся за пару секунд. Поэтому… – Привет! – произнёс он, пытаясь выглядеть настолько милым, насколько умел. – Ты Юнги, да? Свет от экрана телефона мягко ложился на кожу парня, от чего она казалась ещё более бледной; тёмные волосы усиливали этот эффект. Хосок заметил, как порхающие над окошком с клавиатурой пальцы остановились, и та секунда, когда Юнги поднял голову, обратив своё внимание на Чона, пришлась на тот же момент, когда дыхание парня остановилось. – Чего тебе? – низким голосом произнёс Мин. Хосок подумал о том, что он выше парня. И глаза у него интересного разреза: лисьего. И пальцы длинные, тонкие, с выраженными костяшками. И, вообще-то, посреди полупустого коридора в жалкой попытке «просто познакомиться» Чон позорно засмотрелся на того, кто без зазрения совести отправил в больницу за неудачно брошенное слово (окей, возможно, он не собирался называть его пидором, но эта мысль плавала наравне с той, где говорилось, что Юнги чертовски симпатичный). Сбой по матрице, Хосок. – Долго будешь пялиться на меня и молчать? – в той же манере продолжил Юнги, и весь образ его кричал о недовольстве: он чуть сильнее сжал телефон, губы были сжаты в тонкую линию, глаза прищурены. У Чона возникло ощущение, что парень напротив всегда был готов к худшему. – О, прости, – неловко протянул Хосок, совершенно растерявший всю уверенность, накопленную за двадцать с лишним лет: враждебность, недоверие и напряжённость волнами исходили от его собеседника. Он не привык к такому. Очевидно, Тэхён прекрасно знал об этом, – хотел сказать, что у тебя красивая толстовка, вот и всё! Пока! И не менее позорно сбежал. Он был уверен, что слышал смех Тэхёна за своей спиной. Спустя неделю он так и не смог ответить для чего обернул всё это в глупую фразу. Зачем? Возможно, он не хотел знать ответ, потому и перестал задавать себе этот вопрос. С того дня началось приключение длиною в жизнь: Хосок пытался познакомиться (читать как «завести нормальный диалог и взять номер телефона»), Юнги – избегал его, – в буквальном смысле этого слова, ведь стоило ему увидеть на горизонте что-то долговязое в безразмерной одежде, он молча собирал вещи и уходил так быстро, как умел, не посещая занятия физкультурой ни разу за всё обучение в университете, – а Тэхён смеялся так громко, что вороны разлетались с крыш. Вопреки всему перечисленному, двое парней, Хосок и Юнги, испытывали больше смущение, нежели дискомфорт. Вопрос “почему” так и остался неозвученным. А поведение их, как ни глянь, отличалось высшей степенью необычности: они изредка перекидывались фразами о музыке, Чон носил парню кофе – и молча уходил, оставляя Юнги с сотней и одним вопросом – помогал донести бумаги из одной студии в другую, интересовался о том, носит ли он хоть что-то, кроме чёрных вещей и позорно сбегал. Хосок никогда не был неловким, но само присутствие Юнги делало его таковым. Никто не спрашивал, но он знал почему: смущение. От кончиков пальцев до кишок Чон так яро конфузился перед старшим, что терял половину своих достоинств, а о второй половине и вовсе не знал никогда, потому и показывать не умел. Что же касалось Юнги, Хосок не спрашивал, как никогда не задавали вопросы и ему; он не привык говорить напрямую. Потому ответ Мина пылился на полках его воспалённого от неочевидного внимания другого человека мозга, ожидая своего часа уверенно и спокойно, как и любое другое прекрасно искреннее чувство. Ради исключения, Юнги подумал об этом один раз и смирился. Именно поэтому спустя несколько дней «нападок» со стороны Хосока смирился и с этим. По большому счёту, они ему нравились, по меньшему – он к такому не привык; диссонанс создавал щемящее чувство нежности от утреннего кофе и волнения из-за знакомого силуэта на горизонте. Так он перестал сбегать, а начал поднимать уголки губ при виде знакомой широкой улыбки. Хосок всё также не спрашивал причин перемен. Тем временем, прошла ещё одна неделя. – Видимо, ты так и останешься плесенью, – сказал Ким спустя неделю жалких попыток парня, – так ещё и неловкой плесенью. – Думаю, плесень не может быть неловкой, она буквально прорастает всюду, где захочет, – в скорости «нон-стоп» переписывая конспект на пару, что должна была быть через пятнадцать минут, проговорил Чонгук. – Согласен, – с любовью проговорил Тэхён, несколько раз чмокнул парня в лоб и добавил: – Тогда ты ночной флокс. Хосок и Чонгук удивлённо посмотрели на парня. – Это цветок, который открывается ночью и закрывается днём, – закатив глаза, произнёс Ким. – Общеизвестные вещи. В тот день Хосок решил, что нельзя с этим тянуть более: он обязан взять этот чёртов номер телефона. Это дело принципа, считал он. И пусть всякий раз, видя Юнги, он тушуется не менее гриба на сковородке, уменьшаясь в десять раз, пора бы уже идти вперёд. Всего лишь записать несколько цифр! И прочие нормы приличия. О том, что эти «нормы» уже давно перешли границы от «взять номер» до «очень хочу взять номер», он старался не думать. Как и всегда. Так он томился в течение всего дня и до тех пор, пока уверенно направлялся в сторону места, где чаще всего бывал Мин, – нет, он не следил, узнал (почти) случайно – и не раскрыл дверь. Стоило ему увидеть Юнги, что расположился в университетском кафе перед тремя пустыми кружками кофе, в окружении бумаг и апатии, вся его консервированная в течение суток уверенность исчезла. Он не был уверен, что испытывал в тот момент: усталость от долгих попыток, неловкость от внимательного взгляда, – вообще-то, Хосок считал, что с каждым днём ответная реакция старшего становилась более отчётливой, на что получал смешок Тэхёна, – или обеспокоенность из-за квинтэссенции из кофе, работы и вялости, что окружали Мина. Поневоле становишься участливым, видя человека изо дня в день. Поневоле переживаешь, если считаешь этого человека частью своих будней. Поневоле Хосок не тот, кто задаёт лишние вопросы по поводу возникших внутри чувств. Или по воле? – Тебе, кажется, не помешает поспать, – подойдя к столику в дальнем углу, произнёс Хосок. – Выглядишь бледнее обычного. Юнги оторвался от бумаг, посмотрел на Чона и тяжело вздохнул. – Не могу, – тихо ответил он, и это была первая адекватная фраза за всю неделю их общения, не считая «господи блять», «спасибо» и «жёлтые трусы», – надо внести все данные в таблицы, так ещё от руки, наш препод конченный. И количество слов также превышало все лимиты. Хосок удивлённо посмотрел на парня перед собой, что в своей усталости был столь мягок и отчаян одновременно и произнёс: – Окей, покажи, что там нужно, – сел напротив парня, отодвинул кружки в дальний угол стола и добавил: – Вдвоём быстрее. И то удивление, что появилось на лица Юнги, стало самым прекрасным событием за эту эмоционально тяжёлую неделю из жизни Хосока. – Зачем тебе это? – произнёс Мин. – Может, так мы сможем нормально познакомиться, – улыбнулся Хосок в своей типичной манере и притянул к себе листки, – и ты дашь мне свой номер телефона. На несколько секунд между ними растянулась нить молчания. – Ты реально странный, – голос у Юнги был осипший, тихий, – мы знакомы ещё с первого курса, когда у нас были общие пары, а ты носил те стрёмные штаны с рисунками пятиклашки. Почему бы я отказал тебе в просьбе дать номер? В тот момент Хосок готов был удариться лицом о стол, чтобы сбежать от неловкости и глупости всей этой ситуации: он мог в любой момент всего лишь попросить. Использовать слова. Предложения. Речь! Окей, возможно, они и виделись раньше. Пару раз. Пару циклов за четыре года. Возможно, больше, чем он виделся со своим братом после появления вихря из голубых волос и сарказма. И, если задуматься, то он буквально неделю таскается за ним, приносит кофе, перекидывается странными фразочками, и если это не повод взять номер телефона, то что. В какой-то момент задание «познакомиться» перешло в желание «познакомиться». Возможно, из-за отшельничества Юнги. Возможно, из-за его тихого «спасибо» за утренний кофе. Возможно, из-за тянущего чувства в области живота. Возможно, из-за самого Мина. Хосок предпочитал не спрашивать себя почему, но упрямо продолжал носить тому кофе без сахара, улыбаться при встрече и интересоваться написанием новой песни. Чон улыбнулся и неловко отвернулся. И впервые за всё время, что он знал о существовании этого парня, губы Юнги растянулись в широкой улыбке. С того дня в его списке контактов прибавился один. Чон этим достижением решил ни с кем не делиться, несмотря на обязанность выполнить задание. От: «Хосок» сдал свои бумаги?

От: «Юнги-хён» господи я дал тебе свой номер не для того чтобы ты действительно писал мне

От: «Хосок» а для чего

От: «Юнги-хён» сам не знаю чтобы не искал меня по всему университету и не пугал людей бумаги сдал, старый упырь двадцать раз их пересмотрел, прежде чем принять какого хера он докапывается до выпускников мы своё отстрадали

От: «Хосок» в переписке ты более разговорчивый это мило а этот мужик всегда был злым козлом

От: «Юнги-хён» козлы - милые животные а этот уёбок

От: «Хосок» ладно, ты прав он уёбок И Хосок не знал, радоваться этому или нет. В какой-то момент, – он не успел отметить этот день красным в календарике, – вместо одного кофе Чон стал брать два. В какой-то момент их переписки стали ежедневными. В какой-то момент Юнги стал улыбаться, видя его в университетском коридоре между парами. В какой-то момент Хосок перестал быть столь выраженно неловким в присутствии парня. В какой-то момент Мин заметил это и сказал, что так ему идёт больше. «Как?» – спросил младший, на что получил тихое «быть собой» и отведённый в сторону взгляд. В какой-то момент Тэхён задал свой стандартный вопрос, а Хосок не услышал. – Ты оглох? – вдарив по ноге под обеденным столом, спросил Ким. – С кем ты там так активно чатишься? – С Юнги, – стараясь сосредоточиться и отвечать полноценно собеседнику в чате, произнёс Хосок. Их разговор был важен: обсуждение нигилизма в условиях современности, и Чон не мог промолчать на реплики Мина о том, что «эта занудная херня в прошлом». – Пиздец, – тихо проговорил Чонгук, смотря на брата столь поражённо, как не смотрел даже тогда, когда тот облизывал водосточные трубы у злосчастной забегаловки (спасибо, Тэхён). – Пиздец, – подытожил Тэхён. В чём именно заключался пиздец было непонятно, но, вероятно, в том, что Чон-старший выполнил два дополнительных действия как наказание за то, что не справился со взятием номера, но так и не признался в том, что у него всё-таки получилось. Осознанно умолчал, считая это личным. Как раз на этом моменте Хосок посмотрел на время, несколько раз чертыхнулся, и вещи его на высшей скорости полетели в рюкзак. – Посмотри с Юнги фильм, – между книгой о финансировании и той, что о домашнем насилии, проговорил Тэхён, – у себя дома. – Что? – Действие. Твой день. Это был ход конём, считал Чонгук, смотря на удивлённый взгляд брата. Его буквально припёрли к стенке, поставив самое безжалостное действие из тех, что бывали у них до этого. Чон-младший имел удовольствие общения с этим самым Мин Юнги и безмерно гордился тем, что его не повесили через семь минут вынужденного контакта. То, что он был вынужден для самого Юнги, было очевидным исходя из того, что за семь минут уйти он порывался уйти двадцать один раз. Юнги интровертированный. Юнги замкнутый. Юнги недоверчивый. Юнги не любит людей. Юнги... ни за что на свете не согласился бы посмотреть с кем-то фильм на враждебной территории. Так считал Чонгук. – В четверг приду, – ответил Юнги спустя час, принимая кофе из рук Хосока, – скинь адрес. Чон удивлённо смотрел на парня, и глупая улыбка сама по себе появилась на губах. Мин покрутил у виска и ушёл на следующую пару. От: «Хосок» с крабом или луком

От: «Юнги-хён» да ты извращенец сыром

От: «Хосок» и этот человек мне говорит об извращениях ты пьёшь кофе и заедаешь его протеиновым батончиком с манго

От: «Юнги-хён» не люблю есть а это заполняет желудок

От: «Хосок» говорю же извращюга будешь меня домогаться под слезливый фильм, так и скажи

От: «Юнги-хён» ты буквально домогался до моего спокойствия неделю такое можно скорее ожидать от тебя

От: «Хосок» но ты всё равно придёшь

От: «Юнги-хён» да приду

Вопреки ожиданиям Хосока, смотрели они вовсе не сопливую мелодраму. – Это твой любимый фильм? – уточнил Чон, прикрывая глаза на особенно волнительном моменте. Миска с сырными палочками удобно примостилась между двумя телами на диване под аккомпанемент «Войны цветов». – Ага, – и это было третьей фразой за весь вечер, брошенной Юнги. Мин не был разговорчивым человеком. Или, возможно, был, но не позволял себе выглядеть таковым. Это и удивляло, и восхищало: он молча кивал головой на сотни мыслей от Хосока, но себе позволял говорить более двух связанных слов лишь тогда, когда тема действительно увлекала его. Например, так он говорил о музыке. За то время, что они были знакомы, Чон понял, что парень перед ним привык к тому, что никого не интересует: у него практически нет знакомых, по выходным он работает над музыкой (как и по будням, и по праздникам, и по святым дням тоже), не ходит в кофейни для обсуждения волнующих тем и никого не волнует сам. Хосок чертовски хотел быть для Юнги тем человеком, с которым сдерживаться не было бы нужды. С которым бы Мин знал, что нужен. Он повременил с этой мыслью ровно до титров, выпалил как совершенно обыденную вещь, – «о, знаешь, принесу ещё бутылку колы, а ещё я хотел бы быть для тебя комфортным пространством, ну, ты знаешь, типа комфортным», – и продолжал жевать свои сырные палочки с привкусом чего-то между розмарином и тревожностью. Это был первый раз, когда щёки Юнги очевидно покраснели. И первый раз, когда Хосок захотел его поцеловать. Мин на брошенную фразу решил не отвечать. – Твой день «действие или действие», поздравляю, коллега, – гротескно раскланиваясь, произнёс Тэхён днём позднее. Они расположились за привычным обеденным столом: Чонгук держал своего недопарня за руку, пока тот пытался открыть ей обед; Хосок витал где-то в прекрасном и далёком уже примерно восемнадцать часов. И на потерянность Чона-старшего в пространстве никто бы не обратил ни малейшего внимания, если бы не его брошенное невпопад «ага» между репликой о силе Супермена и Бэтмена. Тэхён и Чонгук переглянулись. – Ты в порядке? – немного нагнувшись над столом, спросил Чонгук брата. – Да, я поел. Тэхён издал что-то смутно похожее на смешок. – Понимаю, хён, – после секундного молчания произнёс он, – я тоже улетел в астрал, когда влюбился. Чонгук тихо засмеялся, смотря на парня рядом, а затем сказал: – Ты всегда в астрале, Тэхён. – Иногда немного больше, чем обычно. – Разница неочевидна. – Разве что для обывателя. – К сожалению, я не прошёл курсы дополнительного образования по направлению «Ким Тэхён и его условные рефлексы на внешний раздражитель; в частности, любовь», – и фраза эта смутила и самого Чонгука, что произнёс её, и Тэхёна, что услышал «любовь» и «Ким» в одном контексте. Двое парней в упор смотрели друг на друга, позабыв о тихо сидящем Хосоке, что давным-давно застрял в дебрях собственного сознания. – И в кого это ты влюбился? – спустя непродолжительное молчание спросил Чонгук. – Допустим, – не разрывая зрительного контакта, ответил Ким, – в тебя. Чон-младший несколько раз моргнул, пока организм пытался восстановить работу дыхательного центра где-то в продолговатом мозге. – Допустим, – всё-таки вымолвил он. – Допустим, – поддержал Тэхён, обращая чрезмерное внимание на своё бенто. Обыденным образом он достал палочки и принялся за еду. Обида вперемешку с отчаянием остались на дне желудка Тэхёна, как и обычно, когда заходила речь об их отношениях-дружбе; он решил утрамбовать её обедом. Спустя несколько секунд Тэхён, игнорируя собственные чувства, что обвивали внутренности, добавил: – Так вот, твоё действие, хён: поцелуй Юнги. Неожиданно осознанный взгляд Хосока оказался пугающим. Он посмотрел на друзей напротив, глубоко вздохнул и ответил: – Правда. Ким выронил палочки; одна укатилась под руку покинувшего мир Чонгука, – то ли от признания, то ли отказа от действия – а вторая – под стол. Ни упомянутый выше диалог, ни покупка первой сумки от любимого бренда, ни каминг-аут Хосока не удивили бы Тэхёна больше, чем отказ от действия. – Поверить не могу, Чон Хосок, – театрально понизил голос Ким и приложил руку к области сердца, – ты был готов прятаться в мусорном баке два часа подряд, провести ночлежку с бездомными, пропустить неделю тренировок и даже, – на этом моменте он приложил руку ко лбу, – предложить Намджуну, – Намджуну! – петтинг, но отказываешься поцеловать Юнги? Палочка номер один сломалась надвое в руках травмированного Чонгука. – Да, – и невозмутимость Хосока оказалась столь же непоколебимой, сколь его уверенность в ответе. – Окей, – Тэхён бросил печальный взгляд на Чонгука, что смотрел то на руки, то на палочку, то снова на руки, – он тебе нравится? И та быстрота, с которой Чон-старший ответил, удивила даже его. К этой теме они более не возвращались. Возможно, потому что Чонгук избегал возможности любого обмена слов между собой и допустим-влюблённым-Тэхёном. Возможно, потому что Тэхён ощущал себя брошенным чуть больше, чем когда-либо в жизни. Возможно, потому что Хосок всё своё свободное время проводил рядом с Юнги, который, как оказалось, умеет не только слушать, но и говорить. Чон-старший расценивал его разговорчивость как «да» на предложение о комфортном пространстве и прочем, что успел наговорить в порыве безразмерной любви к новому знакомому. – Думаю, им лучше самим разобраться в своих отношениях, – говорил Юнги, сидя за оборудованием в одной из комнат музыкального факультета, – твоё вмешательство может сделать только хуже. Сидевший на полу Хосок смотрел на брюнета снизу вверх. Они часто проводили время так: старший, что делал «что-то там» с музыкой, оборудованием и сердцем Хосока, и младший, что занимался чтением и изредка – чаще, чем предполагал сам и очевидно гораздо чаще, чем ожидал Юнги – молча смотрел на нового «друга». – А если они всё разрушат и сделают друг другу больно? – задумчиво произнёс Хосок спустя длительное молчание. – Значит, – сняв один наушник и повернувшись в полоборота, ответил Мин, – это их ответственность. Если они хотят быть вместе, то найдут способ разрешить сложившуюся ситуацию, – и вновь отвернулся, покидая мир на долгие два часа. Хосок расценил это как окончание разговора. То, что происходило в его сердце, отражалось в дрожащих пальцах при взгляде на Юнги. Очевидно, он немного перестарался со своим действием «просто познакомиться». Очевидно, это не самый ожидаемый исход подобного задания. Очевидно, он не был против. Что думал на этот счёт Юнги, он не спрашивал. Но впервые за немногим больше двадцать лет захотел спросить. И мысли эти были столь чудными, будто бы тоже умели болеть. Снявший спустя два часа наушники Мин обнаружил, что находился в комнате один. Он проверил входящие на телефоне – Хосок обычно оставлял сообщение, чтобы не беспокоить его – но оповещения оказались пусты. Обычный Юнги никогда бы не обратил на это внимание. Обычный Юнги пожал бы плечами, поблагодарил Господа, что его, наконец, оставили в тишине и покое. Обычный Юнги бы никогда не набирал заученный номер и не ожидал ответа долгие четыре гудка, за которым последовало бы перенаправление на голосовую почту. А затем не смотрел бы растерянно на средство связи в попытке связаться если не по телефону, то хотя бы ментально. – О, прости, ты звонил, – тихо прикрывая за собой дверь, произнёс вошедший Хосок. – С братом говорил. Ты закончил? И улыбнулся, убирая телефон в задний карман. Это был первый раз, когда Юнги почувствовал свою значимость. И первый раз, когда он захотел поцеловать Хосока. С того момента всё стало неловким. Хосок передавал картонный стаканчик с кофе почти каждое утром – Юнги неловко опускал взгляд при контакте их пальцев. Мин отказывался смотреть мелодрамы и много смеялся над комедиями – Чон зависал на чужих губах и улыбке. Старший сидел на диване в комнате звукозаписи, листая ленту в социальных сетях – младший заваливался между постами о гармонии цветов и музыкальных новинках и садился рядом, тыкаясь носом в чужое плечо. У Юнги заканчивался воздух. – Привет, – голос Хосока был приглушённым и тихим, – сбежал от брата и Тэхёна. – Громко разбираются? – прокашлявшись, спросил Мин. – Скорее, разобрались и громко оповещают об этом мир. Хосок издал нервный смешок и носом спрятался глубже в чужую футболку. – Сочувствую, – и Юнги не был уверен: сочувствует он себе, ощущая покалывание в районе плеча, или Хосоку, что так быстро бежал из зоны чрезвычайного происшествия. Вернувшись к просмотру постов, старший старался расслабить руку, чтоб она была больше похожа на подушку, нежели обглоданную собаками кость. – Я туда не вернусь, – и в голосе его было такое отчаяние, что Юнги совершенно никак не мог остановить следующую фразу. – Можешь остаться у меня, – секундная паника, – если хочешь. И это был первый раз, когда смущение отразилось красным на щеках обоих. Дом Юнги был его обителью, защитой и опорой. Находясь дома, он восполнял энергию, потраченную на существование в обществе, даже если оно состояло всего из одного человека. Именно поэтому никогда и никого Мин не впускал к себе (возможно, ещё из-за того, что приглашать было некого). Потому Хосок, переступивший порог чужой обители, должен был казаться хотя бы неуместным. Инородным. Посторонним. Но Чон, что расположился за кухонным столом с кружкой чая, – «откуда у тебя кружка с Эльзой, если ты не смотрел этот мультик?» – казался частью дома. Он был идеально гармонирующей составляющей любой из комнат, как Юнги понял позже, когда смотрел на губы, растянутые в улыбке, когда они расположились посреди гостиной или когда Чон помогал расстелить постель для них двоих, путаясь в том, где пододеяльник, а где простыня. – Ты реально странный, – смеясь, Юнги помогал парню выпутаться из ткани, – пододеяльник и простыня отличаются хотя бы толщиной. Хосок шутил что-то о плохом зрении, кинестезии и шоке от всего дня в целом, когда Мин всё-таки спас его из белой темницы постельного белья. Выглядел Чон, по мнению Юнги, прекрасно: волосы в беспорядке, щёки покраснели, на губах лёгкая улыбка и взгляд, – из-за одного лишь взгляда старший засмотрелся и отключился от реальности на долгие несколько секунд, – счастливый взгляд. С каждым движением мгновения улыбка становилась менее заметной, но очевиднее и очевиднее проступало волнение. Злосчастное постельное бельё всё ещё находилось в руках Юнги, когда младший потянул за него; опора пропала из-под ног, и Мин оказался поваленным на пол самым наглым образом из всех, что можно себе представить. Между смехом Хосока, что упал следом, старший проговорил: – Я тебя спас, а ты решил так мне отплатить? Неблагодарный, – и вопреки сказанному, глупая улыбка появилась на его губах. – Прости, – и продолжал смеяться, пока они лежали рядом, плечо к плечу, – оставишь меня спать на полу? И когда Юнги повернул голову направо, чтобы ответить «разумеется» или «безусловно», то встретился с тем же счастливым взглядом, что пару секунду назад. Вся его уверенность растеклась по помещению, не предупредив и не уведомив заранее; бросив его наедине с Хосоком, что лежал так близко, как никто и никогда не допускался до Мина в сознательном возрасте. – Нет, твоим наказанием будет сон со мной, – усмехнулся Юнги. – Это хуже, чем пол. Хосок неотрывно смотрел на парня, когда произнёс: – Очень в этом сомневаюсь, – и притянул его к себе, обнимая поперёк лопаток. Оба слышали перебои в работе сердца друг друга, сбитое дыхание и шорох постельного белья в ногах. Руки Юнги оказались на рубашке парня, сжимая её в районе талии, когда он вновь обрёл шанс полноценно дышать. Голова его удобно расположилась на чужом плече без возможности изменить что-либо. Между мыслями о том, какой Юнги холодный и тем, что он неожиданно маленький в его, Хосока, руках, Чон промолвил что-то вроде «ты замёрз» и укрыл обоих одеялом. Мин наподобие домашнего кота подлёг ближе и прикрыл глаза. Ещё никогда в жизни Хосок не засыпал таким счастливым. И если прошедшие дни в осознании своей симпатии для каждого из её обладателей были неловкими, то последующие после стали трансцендентно смущающими. Возможно, из-за того, что их симпатия обрела плоть. Возможно, из-за шуток с утра, что они оба слишком устали, раз заснули на полу. Возможно, из-за отсутствия вопросов касательно их отношений. Возможно, летая в одних лишь мечтах, ты обрекаешь себя на одиночество. Потому Хосок решил оформить эти мечты в реальность. Или хотя бы попытаться. – Познакомьтесь, это Юнги, – произнёс Чон, широко улыбаясь. Юнги держал руки в карманах толстовки, зыркал настороженно и опасливо на потерявшего связь с реальностью (снова) Чонгука и лучезарно улыбающегося Тэхёна, пока его представляли. Он не был уверен, что хотел оказаться в такой ситуации, но никак не мог отказать Хосоку, что предложил провести большой перерыв вместе. Потому что это Чон. Он вызывал в нём смесь из нежности, самоотдачи, счастья и одно колоссальное желание уткнуться в шею. – Привет! – распустившиеся бутоны на шее Тэхёна красноречиво говорили о его хорошем настроении, а парные браслеты на руке Чонгука и его лишь подтверждали это для невнимательных. – Хосок много говорил о тебе, хорошо, что теперь познакомились. Определённо точно Чон-старший никогда не говорил об Юнги в присутствии Тэхёна, но был благодарен ему за радушный приём своего друга. – Привет, – с булькающим оттенком произнёс Чонгук, чью ногу, очевидно, сильно ударили под столом. В компании Юнги молчал больше обычного, несмотря на весь оптимистичный настрой окружения – Тэхён без умолку болтал, спрашивал разное-разное и попеременно целовал то нос, то лоб Чонгука – хоть и старался не выпадать из темы. Но что определённо точно понял Хосок, так это то, что чем более некомфортно Мину, тем ближе к нему, Чону, он находился: вопрос о личной жизни – садится рядом, вопрос о любимой книге – неосознанно пододвигается ближе, любой другой странный вопрос Кима - ищет поддержку в глазах Хосока, что заступается за него и извиняется за вихрь из голубых волос: «Он всегда такой, не обращай внимание». И рука Чона-старшего под столом находит руку Юнги, когда тот в очередной раз поджимает губы. Мин уверенно сжимает её в ответ. Хосок попеременно то засматривается на сидящего рядом парня, то осаживает чересчур активного Тэхёна - видимо, безмерно счастлив официальным отношениям – когда Чонгук впервые за полчаса озвучивает витающий в воздухе вопрос: – Вы встречаетесь? – и смотрит пристально-пристально, будто бы строгая мамочка, впервые узнавшая об ориентации своей дочери. Юнги страдальчески стонет, прикрывает лицо рукой и не подаёт более никаких признаков жизни. И Хосок берёт это на себя, буднично говоря: «Пока что нет». Ладонь Юнги в его руке ощутимо сжимается.

От: «Юнги-хён» пока что нет?

От: «Хосок» и тебе доброго вечерочка

От: «Юнги-хён» не уходи от вопроса

От: «Хосок» не видел вопроса

От: «Юнги-хён» >_<

От: «Хосок» ладно, прости тебе это обидело?

От: «Юнги-хён» нет совсем нет

От: «Хосок» тогда?..

От: «Юнги-хён» тебе нравятся парни?

От: «Хосок» мне нравятся люди в том смысле, что для меня не имеет значения какой у этого человека гендер я просто люблю его

От: «Юнги-хён» ты такой романтик

От: «Хосок» :) а ты?

От: «Юнги-хён» я не очень-то социальный, чтобы иметь в этом большой опыт не думаю, что мне вообще кто-то нравился до этого

От: «Хосок» не думаю или не нравился?

От: «Юнги-хён» зануда не нравился

От: «Хосок» сделаю вид, что не заметил фразу «до этого»

От: «Юнги-хён» спасибо

И это маленькое признание стало одержимостью Хосока. Он знал, что Юнги общается всего с пятью людьми: Намджуном и Сокджином; они точно не подходили под описание «нравится» хотя бы из-за того, что их звонки он предпочитал больше сбрасывать, нежели отвечать на них, Тэхён и Чонгук, по понятным причинам, тоже, а вот пятым был сам Чон. Хосок не был высокомерным, но определённо точно знал, что в него можно влюбиться, как и в любого другого человека. А ещё он знал кое-что не менее значительное: Хосок впервые в своей жизни пожелал спросить человека о его чувствах. Ведь теперь он предпочитал не спрашивать во всех случаях, кроме тех, что касаются Мин Юнги. Чон беспробудно и по уши в своей новой зависимости, сменившей шифр с F10.8 на «неклассифицированный случай, Мин Юнги сердечной мышцы». Против он ничего не имел. И поэтому в ответ на следующее сообщение он ответил сиюминутным вызовом такси, не успев подумать о правильности, целомудренности и последствиях. Сообщение выглядело так: «Хочешь переночевать на полу?». Хосок выглядел так: рюкзак за плечом, пакет из круглосуточного магазина и квадратная улыбка на лице. Юнги же... Юнги был счастлив видеть его в дверях собственной квартиры. – И часто ты приглашаешь после полуночи переночевать кого-то на полу? – переступая порог квартиры, отшутился Чон. – Делал бы это чаще, если каждый приносил еду из круглосуточного. – Теперь я знаю как покорить твоё сердце, – и Хосок был уверен, что услышал что-то вроде «ты и так знал». За кружками кофе – «это больше похоже на кастрюлю, чем на кружку, хён» – они провели остаток вечера, ночь и утро. Хосок упустил момент, когда короткая стрелка часов подошла к шести, но совершенно не переживал об этом. Юнги упустил момент, когда его рука оказалась в ладони Чона и был счастлив благодаря этому. И тогда Хосок впервые в своей жизни задал вопрос, который его действительно интересовал. Не ради вежливости, учтивости, правил или красного диплома, но для себя. Он желал услышать ответ, и внимательность во взгляде его поразила Юнги столь же яро, как само появление Хосока в жизни. – Почему ты такой колючий с людьми? – спросил Чон, перебирая холодные пальцы парня в своей руке. Юнги посмотрел на смуглую кожу, нежность в чужих глазах и уверенно произнёс: – Потому что никто не желает тебе счастья. – Я желаю тебе счастья, – и лёгкая улыбка появилась на лице Чона; неглубокие морщинки образовались в уголках его глаз. – Ты не никто, – с той же уверенность ответил Юнги, так и не отвернувшись, не смутившись и не попытавшись спрятать свою честность. И эта искренность уничтожила тот жалкий заборчик из прогнивших палок, оставшийся между ними, что ограничивал их прямолинейность в отношении своих чувств; уничтожил, расщепил и не оставил никакого шанса на существование. – Звучит как признание, – шёпотом проговорил Чон, неотрывно смотря в глаза напротив. – А как звучит моя ладонь в твоей руке? – усмехнувшись, произнёс Юнги; его глаза приобрели ещё большее сходство с лисой. И Чон не знал, как могло звучать такое, но ему определённо точно было известно, что он безумно желал поцеловать Юнги. Возможно, это одно и то же. Хосоку хотелось проверить. Он провёл кончиками пальцев по ладони Мина, по внутренней стороне предплечья – в этот момент мурашки расселились на коже Юнги – и добрался до локтя. Не встретив сопротивления, Хосок осторожно притянул парня к себе: он более не выглядел как кровный брат лисы в своей саркастичной манере, но определённо точно был прекрасен; взгляд его бегал слева направо и обратно, выражая высшую степень волнения, которую только видел Чон на лице парня, а столь непривычно бледная для корейца кожа под утренними лучами выглядела поцелованной солнцем. – Ты безумно красивый, – произнёс Хосок, неотрывно смотря в глаза напротив. Юнги попытался было отвернуться, скрыв собственное смущение, но Чон положил ладони на щёки парня, нежно удерживая. Та открытость, с которой Мин смотрел на парня, была абсолютной; никогда ещё Хосок не был свидетелем столь искренней нежности и доверия. – Ты такой романтик, – совсем тихо проговорил Юнги, пытаясь создать образ недовольства, обособиться, скрыть свою эмоциональную наготу; он был смущён собственными чувствами, ибо никогда ранее не был откровенен. Но мягкий голос Хосока заставил его замереть в этой неумелой попытке: – То, какой ты, когда не прячешься, удивительно прекрасно. И я не только про внешность, – он пальцем провёл по скуле парня, отчего тот прикрыл глаза, утопая в этой безразмерной нежности, – но и про тебя всего. Юнги почувствовал эти слова на собственных губах, когда Чон поцеловал его: лёгкое прикосновение остановило дыхание, сердцебиение и мозговую деятельность; Хосок осторожно притянул парня ближе, ощутив ответное движение. Мягкий утренний свет ложился на их силуэт, обрамляя теплом. Мин тихо выдохнул в чужие губы, признавая свою полнейшую капитуляцию и нежелание бороться ни с собственными чувствами, ни со слабостью, возникшей в чужих руках, что придерживали его за локоть. И поцелуй их был громким признанием, когда Юнги запутался пальцами в волосах партнёра, когда позволил уложить себя на злосчастный пол, когда издал тихий стон и откинул голову назад. Хосок замер, смотря на картину перед собой: беспорядок из волос Юнги, помятой одежды и покрасневших губ заставил его глушить уже свой собственный стон в поцелуе. И короткую вечность спустя Чон оторвался от губ парня, прислонившись лбом ко лбу. Тяжёлое дыхание обоих, задранная чёрная футболка и влажные губы Юнги побуждали его продолжить, но вместо этого он произнёс: – Слишком ценю тебя, чтобы не остановиться сейчас, – и, в последний раз поцеловав в уголок губ, притянул Мина в свои объятья. Из кокона рук он услышал чертыхания и разочарованный вздох. – Ты конченный романтик, Хосок, – и Чон был уверен, что в этот момент смущённая улыбка обрамляла лицо Юнги. Позже, сидя на лужайке перед корпусом университета, Мин всё-таки ответит на вопрос, заданный в тот вечер: «Тебе когда-нибудь приходилось находиться в группе людей и молчать на протяжении всего времени, ведь тебе незачем там находиться; остаётся неловко слушать разговор и поражаться тому, как им удаётся так просто разговаривать, в то время как для тебя тяжело произнести хоть что-то?». Тогда Хосок посмотрит на своего любимого человека, что будет стараться всячески избегать зрительного контакта, словно оголённого провода, лезвия бритвы или скалистых обрывов. Он возьмёт его под руку, произнесёт «расскажи мне об этом» и выслушает так внимательно, как никогда и никого в своей жизни, будто бы слух его – любовь, будто бы слова Юнги – важнейший элемент жизни, будто бы он, наконец, готов услышать себя, потому слышит других. И в конце, когда Мин взглянет в глаза Хосока, ожидая реакции, слов, понимания, он услышит: «Мне жаль, если кто-то заставил думать, будто бы тебя сложно любить». И за словами этими будет скрыто «я готов слушать твоё молчание», «я готов слушать твои слова», «я люблю тебя». И Юнги, наконец, поверит. Юнги, который предпочитал не спрашивать, боясь услышать ответ. Юнги, который избегал людей, страшась вопроса: они говорят со мной или только отвечают? Юнги, который не считал себя достаточно интересным для того, чтоб его любили. Юнги, который отвечает «и я люблю тебя». Они услышат громкий смех Тэхёна, шаги двух пар ног и улыбнутся друг друга. – Мы ещё успеем сбежать, – говорит Хосок, заправляя прядь волос за ухо Юнги. – Можешь переночевать на моём полу, – отвечает Мин, улыбаясь счастливо и широко.