***
Сычжуй снова отыскал книгу, когда ему было десять и полагалось проследить за наказанием Лань Цзинъи, который говорил за обедом, громко кричал между уроками, а еще бегал во внутреннем дворе. — Нам же надо в библиотеку, — заметил Лань Цзинъи, но всё-таки последовал за Сычжуем в цзинши. — Мне понадобятся кое-какие учебные принадлежности, потому что мы в библиотеке надолго. Двоюродный дед приказал Лань Цзинъи переписать правила ордена Лань (все четыре тысячи) — целиком. — Ну давай. Хотя Лань Цзинъи вел себя не очень по-ланьски, с ним обычно легко было поладить. — Так вот где живет знаменитый Ханьгуан-цзюнь. — Лань Цзинъи нерешительно замер на пороге цзинши. — Можешь входить, — сказал Сычжуй. — Это просто дом, как у всех. Здесь и вправду было ничуть не более величественно, чем у всех остальных, потому что показная роскошь была под запретом в Облачных Глубинах. Лань Цзинъи, всё еще очень осторожно, на цыпочках прошел в цзинши, пока Сычжуй собирал книги, кисти и принадлежности для письма. Его настороженность продлилась недолго, и вскоре он уже копался в лакированной шкатулке. — Эй, а это что такое? — Лань Цзинъи поднял книгу. Сычжуй обернулся. У книги не было названия. — Тут… нарисован Ханьгуан-цзюнь. — Лань Цзинъи листал книгу. — Он выглядит моложе. И… погляди-ка сюда. Он повернул книгу так, чтобы Сычжую было видно. То был портрет отца с одним из его фирменных строгих выражений лица — когда кто-нибудь (в частности, Лань Цзинъи) разговаривал за едой. — Номер семь: никаких разговоров за едой, — прочитал Лань Цзинъи. Его глаза распахнулись. — Он в точности такое лицо и делает! Сычжуй придвинулся ближе и перелистнул страницу. — Номер семь, часть вторая: вы уже знаете, что запрещено разговаривать за едой, но это не стоит повторения. — Ух ты. Всё такое точное, — заметил Лань Цзинъи спустя еще несколько страниц. — Интересно, кто все это рисовал? — Может быть, дядя, — предположил Сычжуй; потому что кто еще настолько хорошо знал отца, но при этом мог составить подобный сборник? Точно не двоюродный дед. — Да, Цзэу-цзюнь это мог бы, — согласился Лань Цзинъи. — Вот только книга не закончена. Всего триста восемьдесят записей. У твоего отца наверняка больше выражений лица. — Как у любого из нас, — кивнул Сычжуй. — Жаль, мы с тобой не так хорошо рисуем, — вздохнул Лань Цзинъи. — А то мы добавили бы еще. — А нам следует добавлять? — На случай, если еще кто-нибудь, кроме тебя, Цзэу-цзюня и Великого учителя захочет с ним пообщаться, — сказал Лань Цзинъи. — В отчаянной ситуации или вроде того. Сычжуй задумался. — Может, позже. Положи ее обратно. Нам уже надо быть в библиотеке. Пусть и с разочарованным видом, но Лань Цзинъи кивнул, положил книгу в шкатулку, закрыл шкатулку, и вместе с Сычжуем они направились в библиотеку.***
В последующие годы Сычжуй часто вспоминал о книге, вынимал ее из шкатулки и осторожно раскрывал, изучая рисунки, впечатленный их точностью и удивляясь подписям к каждому. Тот, кто нарисовал всё это, хорошо знал отца и пристально его изучал, провел рядом с ним много времени и находился так близко, что видел его во множестве настроений и состояний — даже пьяным, если такому вообще стоило верить. Был даже раздел, посвященный изгибам бровей отца и тому, что они означают — одновременно забавно и изумительно точно. Судя по заколке и орнаменту одежд, отец был молод, когда всё это рисовали — всего лишь старший ученик ордена. Однако некоторых выражений в сборнике не было. Целый раздел был посвящен игре отца на гуцине — но не включал, как выглядело его лицо, когда он играл одну-единственную мелодию: ту, названия которой не знали ни дядя, ни двоюродный дед. И в книге не было ни следа глубокой тоски, какая появлялась у отца на лице, стоило ему заметить кого-то с бочонком «Улыбки императора», и — вместо того, чтобы брызгать слюной и злиться, как двоюродный дед, и назначать переписывание, — он просто казался потерянным. На этих старых рисунках отец не носил так много белого и не выглядел так, словно ему не хватает кого-то — кого-то, чье имя никто никогда не произносил; кого-то, чье присутствие проникало в каждый уголок Облачных Глубин, чью память мог вызвать привкус приправ или музыка флейты-дицзы. (Сычжуй подозревал, что это его мать. Он слышал, как другие шептались, что Ханьгуан-цзюнь постоянно в трауре и ничто его не радует, даже на миг, короткий, как жизнь свечи на ветру; слышал, что хорошо бы ему взять жену, которая станет матерью его сыну. Может, это она начала книгу? Это объяснило бы, почему отец на рисунках молод, и почему там нет его глубокой печали — а еще всех тех улыбок, которые предназначались только Сычжую.) Несмотря на то, что он так часто разглядывал книгу, Сычжуй не предпринимал никаких попыток овладеть мастерством художника, чтобы ее обновлять. Он знал — отец дорожит книгой, так что обращался с ней бережно, даже наложил несколько сохраняющих заклинаний — на всякий случай. У Сычжуя стало меньше времени на книгу, когда он, Цзинъи и другие их сверстники готовились к экзаменам и проверкам, чтобы их допустили до ночных охот, и когда наконец пришло время покинуть Облачные Глубины под руководством отца, Сычжуй одновременно испытывал радостное возбуждение и волновался. Ночные охоты — это приключение, но он, к тому же, должен был хорошо справиться и принести почет клану и своей семье. Сычжуй был в цзинши — паковал припасы, пока Цзинъи зачитывал с листа предполагаемый список: сигнальные снаряды, талисманы, запасные струны для гуциня, — когда дядя зашел поговорить с ним. — Сычжуй. Лань Цзинъи. — Дядя. — Сычжуй поклонился. Цзинъи поклонился тоже: — Цзэу-цзюнь. — Во время ночных охот вам встретятся адепты других орденов, так что вы должны с честью представить клан, — сказал дядя; то же самое говорили двоюродный дед и другие учителя, но они все равно почтительно кивнули. — Также вполне возможно, что на учебных охотах будут младшие ученики в сопровождении кого-то вроде главы ордена Цзян, — продолжал дядя. Цзинъи кивнул с распахнутыми глазами. Они все слышали о легендарном Саньду-шэншоу, который убил самого Старейшину Илина. — Ванцзи не станет говорить с Цзян Ваньинем, — обратился дядя к Сычжую. — Совсем. То есть — ни единого слова. И поскольку Цзян Ваньинь — глава ордена Юньмэн Цзян, мне нужно, чтобы ты побыл димпломатом. Ради нашего ордена. Понимаешь? Сычжуй кивнул: — Да, дядя. — Постарайся быть как можно точнее. Сычжуй кивнул снова, но ему не нравилось, как заблестели глаза Цзинъи. Совсем. Дядя улыбнулся. — Спасибо, Сычжуй, Лань Цзинъи. Я знал, что вы поймете. Удачи на первой ночной охоте. Они оба поклонились, и дядя удалился. Как только он оказался вне пределов слышимости, Цзинъи воскликнул: — Книга! Нам нужна книга. Сычжуй кивнул. — Я за ней схожу. Он завернул книгу в промасленную ткань для сохранности и засунул в мешочек цянькунь вместе с гуцинем, а затем присоединился к остальным своим соученикам у главных ворот. Как только отец прибыл, то молча пересчитал их по головам, и они отправились на мечах к месту своей первой ночной охоты.***
По большей части, ночная охота проходила именно так, как и ожидал Сычжуй: они расспросили деревенских о том, где происходило нечто подозрительное, определили, что всё дело в обиженных призраках, а дальше попробовали установить личности умерших и понять: могут ли они мирно отправить духов на назначенный путь, похоронив тела. Как и предвидел дядя, они столкнулись с учениками некоторых других орденов, вышедших на учебную охоту: а именно Балин Оуян и Пинъян Яо. Сычжуй отметил темно-синие цвета ордена Оуян — темнее, чем пурпур Юньмэн Цзян, где также носили и голубое, — и черные одежды ордена Яо. Старший ученик ордена Яо поклонился и произнес: — Какая честь — вновь видеть прославленного Ханьгуан-цзюня на ночной охоте. Или, быть может, он что-то ищет? — Или кого-то? — вмешался старший ученик ордена Оуян, тоже низко кланяясь, но не опуская взгляда. Прочие младшие ученики Яо и Оуян поклонились, но перебрасывались вопросительными взглядами, потому что не упустили нотку ехидства в тоне своих старших. Сычжуй, Цзинъи и их товарищи-ученики также поклонились. Отец выгнул бровь и ничего не сказал. Сычжуй быстро глянул на него, поднял голову и проговорил: — Ханьгуан-цзюнь ведет нас, младших учеников, на первую ночную охоту, как и положено старшему адепту ордена. Он всегда тщательно следил за тем, чтобы обращаться к отцу по титулу, пока они были вне Облачных Глубин, или в присутствии приглашенных учеников, или, на самом деле, в присутствии всякого, кто не относился к близкой родне — то есть, почти всё время. — Тогда Ханьгуан-цзюнь уже обнаружил источник непокоя в деревне и сам разберется с этим, — заметил старший ученик ордена Яо. Отец поднял обе брови, а затем нахмурился. Подключился Цзинъи: — Ханьгуан-цзюнь никогда не переступит границ и не лишит нас, младших учеников, ценного опыта. — Ханьгуан-цзюнь не заговорит с нами сам? — Старший ученик ордена Оуян глянул на отца. Отец намеренно от него отвернулся. Несколько старших учеников ордена Оуян потянулись к мечам. Младшие ученики явно нервничали. Цзинъи вскинул подбородок. — Ханьгуан-цзюнь хотел бы напомнить вам, что вы — двойка, когда он — десятка, и вам не давали позволения с ним разговаривать. — Ты просто приписываешь ему, что попало! — старший ученик ордена Оуян чуть ли не брызгал слюной. — Ничуть, — заявил Цзинъи. — Это всё есть в книге. Старший ученик ордена Яо ткнул пальцем в отца: — Это жалко! Заставлять детей сражаться вместо себя! Отец выгнул бровь и приподнял подбородок. Цзинъи сказал: — Ханьгуан-цзюнь со всем уважением хотел бы заявить, что ты — мелкий засранец. — Лань Цзинъи! — в ужасе зашипел другой ученик. — Он сказал это глазами! — запротестовал Цзинъи. — Это выражение номер триста двадцать один! Сычжуй выудил книгу из мешочка цянькунь и пролистал до нужного места. Один из младших учеников Оуян бочком подошел к нему и заглянул через плечо: — И правда — книга. — Ты кто такой? — требовательно спросил Цзинъи. — Оуян Цзычжэнь, — тот поклонился. — Наследник ордена, — шепнул другой ученик Лань, и Цзинъи поспешно поклонился в ответ. — На самом деле, — сказал Сычжуй, протягивая книгу, чтобы и Цзинъи, и Оуян Цзычжэнь могли ее видеть, — это было больше похоже на выражение номер триста двадцать два, которое следует интерпретировать как «Ты — чахлый засранец». — А, — кивнул Цзинъи. — Перепутал. Сычжуй закрыл книгу и сунул обратно в цянькунь. — Это важное различие. Старшие ученики орденов Оуян и Яо уставились на них, разинув рты. Выражение лица отца оставалось бесстрастным. (Выражение номер двести один: «И что дальше?») Оуян Цзычжэнь прочистил горло: — В этой книге есть все до единого его выражения? — К сожалению, нет — я не художник и не смог дополнять ее там, где перестал первый автор, — тихо ответил Сычжуй. — Я более чем прилично рисую, — сказал Оуян Цзычжэнь. — А это что такое? — Он кивнул на отца. — Выражение номер тридцать три: «Пора поторапливаться». — Сычжуй прокашлялся и поклонился: — Прошу прощения, Ханьгуан-цзюнь. Цзинъи обратился к остальным младшим ученикам Лань: — Давайте сходим на деревенское кладбище и посмотрим, не потревожены ли какие-нибудь могилы или погребальные подношения. К исходу ночи возмущенных духов упокоили, деревня была в безопасности, а Сычжуй, Цзинъи и их одногодки стали чуточку более опытными заклинателями. Они собрались на краю деревни, приготовившись вспрыгнуть на мечи и вернуться в Облачные Глубины. — Для меня было честью охотиться вместе с вами, — с поклоном сказал Оуян Цзычжэнь. Старший ученик Оуян фыркнул, но так ничего и не сказал, потому что Цзычжэнь был наследником ордена. — Как и для нас, — Сычжуй почтительно поклонился в ответ. — Может, еще увидимся, когда ты приедешь в Облачные Глубины на занятия, — добавил Цзинъи. Оуян Цзычжэнь выпрямился. — О, мы очень незначительный орден. Нас никогда не приглашают никуда в таком роде. Сычжуй повернулся к отцу. — Ханьгуан-цзюнь? Отец слегка наклонил голову. Сычжуй сказал: — Наследник ордена Балин Оуян будет желанным гостем на обучении в Облачных Глубинах. Оуян Цзычжэнь улыбнулся. — Я захвачу свои кисти.***
Так он и сделал. Оуян Цзычжэнь оказался одновременно одаренным заклинателем — и выдающимся художником. Кроме Сычжуя и Цзинъи, он был единственным человеком, которому разрешили изучить Книгу, да и то при строгих ограничениях — в жилище Цзинъи, так как Сычжуй не был уверен, как отец отнесется к посторонним в цзинши. Когда они не были на лекциях или на тренировках, то работали над книгой. — Постойте, — сказал как-то Цзычжэнь, когда Сычжуй и Цзинъи дополнительно упражнялись в игре на гуцине. — Что-то не так? — спросил Сычжуй. — Ты испортил книгу? — Цзинъи немедленно подскочил к столу. Цзычжэнь закатил глаза. — Нет. Но взгляните. Выражение номер сто семьдесят три, подписано: «Мне нравится Мянь-Мянь». Сычжуй кивнул. Он всегда задавался вопросом — а вдруг эта «Мянь-Мянь» его мать, но так и не осмелился спросить прямо. Цзычжэнь перелистнул на другую страницу. — Оно такое же, как выражение номер три: «Ты идиот». Цзинъи нахмурился. — Чего? Цзычжэнь листнул взад-вперед, чтобы они могли сравнить сами. — Видите? В точности совпадает. Сычжуй присоединился к ним за столом. — Как это может быть? — Ну, «ты идиот» — определенно правильное, — заметил Цзинъи. Цзычжэнь кивнул в знак согласия. — Очевидно, Ханьгуан-цзюню на самом деле не нравилась эта Мянь-Мянь, кем бы она ни была. Значит, точно не мать Сычжуя. — Все прочие выражения настолько точные. — Сычжуй полистал еще, сравнивая, но эти два определенно совпадали. Цзычжэнь сказал: — Знаешь, некоторые люди иногда просто не догадываются, когда они кому-то нравятся. — Что ты имеешь в виду? — спросил Цзинъи. — Кто бы это ни нарисовал, должно быть, этот «кто-то» нравился Ханьгуан-цзюню, — пояснил Цзычжэнь. — Если посмотреть, как он дорожит этой Книгой. Но она, должно быть, не понимала, что она ему тоже нравится. Цзинъи и Сычжуй обменялись взглядами. Цзычжэнь не знал, что Сычжуй был больше, чем просто самым старшим учеником среди своих одногодков. — Поэтому, когда она спросила его, нравится ли ему эта Мянь-Мянь, он, должно быть, сделал такое лицо, но она, не веря, что он когда-нибудь сможет полюбить ее в ответ, по-видимому, ошиблась в выражении его лица. — Цзычжэнь мечтательно вздохнул. — Возможно, вопреки всей способности читать Ханьгуан-цзюня по лицу, она так и не смогла посмотреть дальше собственной неуверенности, а Ханьгуан-цзюнь так и не смог преодолеть свою сдержанность, и в конце концов она ушла, не в силах вынести тоски, а у него осталась только эта книга и воспоминания. Цзинъи уставился на него: — Ты что тут, любовный роман пишешь? Нам нужно, чтобы ты обновил этот справочный текст, который очень важен для дипломатических отношений ордена Лань. Ты берешься за дело, или как? Цзычжэнь задумался. — А что я получу взамен? Сычжуй ответил: — Доброе расположение нашего ордена, и, конечно же, непосредственный доступ к Ханьгуан-цзюню в любой момент твоего нахождения в Облачных Глубинах. — О? — Цзычжэнь поднял брови. Вдалеке раздался тихий звук гонга. Сычжуй поднялся. — Время семейного ужина, — пояснил он. — Семейного ужина? — переспросил Цзычжэнь. — Да, с отцом, дядей, двоюродным дедом и двоюродным братом Цзинъи, — сказал Сычжуй, направляясь к дверям. Цзычжэнь последовал за Цзинъи и Сычжуем через несколько дворов, сбитый с толку, хотя его глаза округлились, когда Сычжуй повел его к жилищу дяди. — Цзэу-цзюнь, — поклонился Цзычжэнь. Дядя поприветствовал его: — Оуян Цзычжэнь, добро пожаловать. Сычжуй поклонился тоже. — Дядя, я уже говорил вам о том, чтобы кузен Цзинъи и Оуян Цзычжэнь иногда присоединялись ко мне на семейных обедах, пока в Облачных Глубинах занимаются приглашенные ученики. Дядя улыбнулся. — Конечно. Твоим друзьям здесь всегда рады, Сычжуй. Сычжуй сказал: — Оуян Цзычжэнь — талантливый художник и помогает нам в важном деле. — Превосходно. Радостно видеть такое сотрудничество между орденами в столь раннем возрасте. Если бы только ваши старшие научились тому же самому. — Улыбка дяди стала немного грустной, но затем он провел их в свои покои. Следом подошел двоюродный дед, а последним — отец. Глаза Цзычжэня так и оставались как блюдца. — Ханьгуан-цзюнь, — он поклонился опять. Отец учтиво наклонил голову и занял свое место между дядей и Сычжуем. — Сычжуй, — обратился он. — Отец, — откликнулся Сычжуй. «Отец», одними губами повторил Цзычжэнь. Цзинъи пихнул его локтем. В кои-то веки правило клана Лань, запрещающее разговоры во время еды, оказалось благом, так что каждый мог есть, не пытаясь заговорить, а после все разошлись в разные стороны. На обратном пути в дома учеников Цзычжэнь набросился на Сычжуя. — Так Ханьгуан-цзюнь — твой отец? Сычжуй кивнул. — Но он... он никогда не был женат?.. — Я приемный, — сказал Сычжуй. — А твоя мать? Цзинъи зашипел и попытался стукнуть Цзычжэня, который ловко увернулся. Сычжуй сказал: — Я думаю, что это она написала Книгу. Цзычжэнь снова распахнул глаза — О! Что ж... пригласи меня еще на несколько ужинов и семейных сборов, и я посмотрю, что я смогу сделать.***
После этого Цзинъи, Цзычжэнь и Сычжуй были почти неразлучны. Когда Сычжуй сопровождал отца в библиотеку, чтобы помочь в исследованиях, двое других были с ними. Когда Сычжуй учился владеть мечом под присмотром дяди и отца, Цзинъи и Цзычжэнь занимались с ним вместе. Когда Сычжуй помогал отцу ухаживать за кроликами, Цзинъи и Цзычжэнь тоже помогали. — Я думал, тут есть правило насчет домашних животных? — шепотом спросил Цзычжэнь, разбрасывая капустные листья среди полусотни белых пушистых тел. — Они не домашние, — сообщил Цзинъи. — А какие тогда? — снова шепотом осведомился Цзычжэнь. — Они просто… есть, — пожал плечами Цзинъи. — Они — помощники в медитации, — сказал Сычжуй. Цзычжэнь уставился на него с открытым ртом. Сычжуй кивнул туда, где отец сидел на траве с гуцинем, окруженный кроликами, которые падали, пытаясь вскарабкаться на него. — О. — Глаза Цзычжэня заблестели от слез. — Кажется, это самое очаровательное, что я когда-либо видел. Он выронил корзину с капустными листьями — ее тут же взяли в осаду кролики — выхватил Книгу, кисти и чернильницу и принялся за работу. — Это... ох. Ох. Но выражение его лица такое... ох. Отец играл «Расспрос». Сычжуй знал: он ищет духа, чье имя никогда не произносил, и что он не получит ответа. От выражения его лица разбивалось сердце. — Он так здесь и останется, — сказал Цзинъи. — Отец или Цзычжэнь? — Оба. — Цзинъи сел и позволил кролику заползти к себе на колени. Сычжуй поступил точно так же.***
К тому времени, как завершились занятия для приглашенных учеников, Книга была почти готова и содержала без малого семьсот глав, хотя у некоторых выражений были подразделы. Цзычжэнь включил раздел о руках отца: когда тот хватался за рукоять меча, но не вытаскивал его, или почти вытаскивал, или вытащил, или так и оставил в ножнах. Цзинъи был невероятно наблюдателен, а Цзычжэнь невероятно хорошо рисовал. Цзинъи также был невероятно дерзким, и Сычжуй пытался заставить его смягчить подписи к рисункам, но Цзинъи продолжал настаивать. — Ну же, мы должны следовать традиции, заложенной первым автором. К выражению номер шестьсот пятьдесят пять ясно так и просится: «Гори ты в аду с яростью тысячи солнц». — Может, хотя бы сотни? — предположил Сычжуй. Цзычжэнь покачал головой: — Только взгляни на брови Ханьгуан-цзюня. Сычжуй вновь осмотрел портрет. — Убедили. Цзычжэнь рисовал лучше всех, но Сычжуй превосходил остальных в каллиграфии, и потому послушно сделал подпись. — И что вы будете делать без меня? — спросил Цзычжэнь. — Надеяться, что отец не выучит новых выражений, — сказал Сычжуй. Цзычжэнь ошарашенно рассмеялся. — Ты действительно его сын. У тебя такое серьезное лицо, а потом ты говоришь что-то настолько дикое, просто слегка сдвинув брови, и… всё. — Мы будем скучать по тебе. — сказал Цзинъи. Цзычжэнь моргнул, глядя на него. — Правда? Цзинъи кивнул. Цзычжэнь сказал: — Бьюсь об заклад: я выясню, как Ланьлин Цзинь посылают этих своих бумажных бабочек, и тогда мы тоже сможем обмениваться посланиями. Цзинъи загорелся. — Действительно? Цзычжэнь кивнул. Сычжуй тщательно промокнул чернила на подписи, затем протянул книгу для осмотра. — Ну как? — Отлично, — прокомментировал Цзычжэнь. — Идеально, — согласился Цзинъи. Сычжуй закрыл Книгу и бережно наложил на нее охраняющее заклинание. — За будущее между-орденской дипломатии, — сказал он и поднял чашку с чаем. — За дипломатию, — отозвался Цзычжэнь, поднимая свою чашку. Цзинъи тоже взялся за чашку, и они выпили вместе.***
Отправляясь на ночную охоту, Сычжуй всегда убеждался, что книга с ним, в мешочке цянкунь, но в остальное время она оставалась в безопасности в шкатулке в цзинши. Если отец и заметил дополнения внутри, то не сказал, а если и возражал, то тоже не сказал, так что Сычжуй тоже ничего ему не говорил. А потом случилась та самая охота, где он вместе с другими младшими учениками повстречал Мо Сюаньюя, который был слаб и слегка безумен, но не лишен доброты; а потом встретили его снова, и он, как оказалось, на удивление много знал о темном пути, и не такой уж безумец, и он играл странную, изломанную версию той знакомой мелодии, что иногда наигрывал отец, названия которой не знали ни дядя, ни двоюродный дед. После той напряженной встречи с Цзинь Лином (таким раздражающим и невоспитанным) и Саньду-шэншоу (очень злым и нервным) отец удивил всех, когда не только забрал Мо Сюаньюя в Облачные Глубины, но еще и поместил его в цзинши. Учитывая, что Сычжуй давно уже жил в общих комнатах со своими соучениками, ему никоим образом не мешал Мо Сюаньюй, занимающий постель в цзинши; но он был крайне обескуражен тем, что отец привел совершеннейшего незнакомца в место, которое можно было считать их семейным домом. Ходили слухи, что Мо Сюаньюй — один из незаконных сыновей Цзинь Гуаншаня, и его выгнали из ордена Цзинь, и его золотое ядро довольно слабое, так что он не слишком хорош как заклинатель, и еще — что он сумасшедший, и «обрезанный рукав», и разукрашивает лицо (хотя теперь под его маской никакой краски не было). Это заставило Сычжуя задуматься. Что, если отец тоже «обрезанный рукав»? Это могло бы объяснить, почему он так и не женился. Но с другой стороны... а как же тогда мать Сычжуя? Насколько было известно, Мо Сюаньюй никогда прежде не встречал отца, так что вряд ли они были прежде любовниками. Но всё же, когда Мо Сюаньюй проснулся, он называл отца Лань Чжанем, и говорил с ним так легко, будто они давно знакомы. Отец приказал слугам принести ему завтрак, и не смотрел осуждающе, когда Мо Сюаньюй болтал за едой. Более того, он смотрел с явной теплотой. Сычжуй ел молча, предпочитая слушать. — А, Лань Чжань, не думай, будто я забыл. Это выражение номер двести тридцать семь: «Ты ведешь себя глупо, но терпеть можно», — улыбнулся Мо Сюаньюй. Сычжуй поднял взгляд на отца и чуть не выронил палочки. Потому что это была чистая правда. Выражение номер двести тридцать семь. Прямо по Книге. Откуда Мо Сюаньюй мог это знать? Дальше Сычжуй внимательно наблюдал за отцом и Мо Сюаньюем, и Сычжуй видел — новые выражения. Вариации уже знакомых, но с новыми оттенками, которые он не мог полностью расшифровать. Выражение номер сто пятьдесят семь: «я рад, что ты здесь», но с нотками выражения номер двести девять: «я скучал по тебе», и выражения семьдесят шесть: «как много прошло времени», и выражения номер тринадцать: «какое облегчение». Отец очень, очень тепло относился к Мо Сюаньюю — не так, как к дяде, или двоюродному деду, или Сычжую. Но иногда на отцовском лице появлялось другое, странное выражение — словно он боялся, что Мо Сюаньюй исчезнет, стоит выпустить его из вида. Сычжуй почти узнал это выражение. Похожим образом отец — иногда — смотрел на Сычжуя, давно, когда он был очень маленьким и впервые пришел в себя после той ужасной лихорадки; отец словно бы боялся, что Сычжуй пропадет и не вернется. И словно бы Сычжуй напоминал ему о ком-то — и думать об этом человеке было очень грустно. Сычжуй запоминал эти выражения до следующего раза, пока ему не удастся поговорить с Цзинъи, хотя в этом и не было особого смысла, пока не вернется Цзычжэнь со своими кистями. Впрочем, обсудить свои подозрения с Цзинъи он всё равно мог. Сплетни были запрещены в Облачных Глубинах. Но важные исследовательские дискуссии разрешались, а Книга была очень важна для между-орденской дипломатии, так что всё было в порядке. — В общем, я думаю, что это Мо Сюаньюй написал Книгу. — Что? Сычжуй прижал палец к губам Цзинъи. Он утащил Цзинъи — в наивозможно спокойной и полной достоинства ланьской манере — в уединенный уголок между зданиями так скоро, как только сумел: то есть сразу после того, как отец и Мо Сюаньюй отправились по своим делам после всего этого происшествия, когда двоюродный дед пострадал от искажения ци, пытаясь допросить дух меча из усадьбы Мо. — Запрещается кричать в Облачных Глубинах, — привычно сказал Сычжуй, отчего Цзинъи только закатил глаза, и Сычжуй поморщился — он прозвучал слишком уж похоже на двоюродного деда. Цзинъи откашлялся, и Сычжуй отступил назад. — С чего ты вообще решил, — спросил Цзинъи спокойно и негромко, — что Мо Сюаньюй написал Книгу? — Он знает ее содержание, — пояснил Сычжуй. — На память. Номера и подписи. Я никогда не показывал ему Книгу. Она всегда в моем цянькуне. Отец тоже не мог показать ее ему. — Но я думал, это твоя мать написала Книгу. — Я тоже так думал. — Мо Сюаньюй — «обрезанный рукав». — Сплетни запрещены в Облачных Глубинах. Цзинъи вздохнул. — Что-то странное происходит. Я напишу Цзычжэню и выясню, что он знает. Сычжуй кивнул. Он наделся, что, кем бы ни был Мо Сюаньюй, он был хорошим человеком, потому что отец так улыбался — Сычжуй никогда не видел у него подобной улыбки.***
Как выяснилось, Мо Сюаньюй был вовсе никакой не Мо Сюаньюй, а Вэй Усянь, вернувшийся... после смерти? из временного духовного заточения? из комы? Никто не был точно уверен, даже сам Вэй Усянь. Но, очевидно, отец любил Вэй Усяня, самого Старейшину Илина, еще с тех пор, когда они оба были в возрасте Сычжуя, а Сычжуй на самом деле был Вэнь Юань, спасенный от верной смерти сначала Вэй Усянем, а потом отцом, а теперь... Теперь мир перевернулся с ног на голову. Мир узнал, что это Цзинь Гуанъяо на самом деле стоял за смертями Цзинь Цзысюня и Цзинь Цзысюаня, что он использовал Су Шэ и Сюэ Яна, чтобы сделать собственную Тигриную Печать, что он хитрыми планами добивался того, чтобы стать не только главой ордена Цзинь, но и Верховным заклинателем. Теперь Цзинь Лин (который оказался не таким уж раздражающим, как на первый взгляд) был главой ордена Цзинь, а отец стал новым Верховным заклинателем, а Вэй Усянь был его партнером по совершенствованию, а Не Хуайсан тоже оказался умельцем строить хитрые планы — и это он как-то заставил Мо Сюаньюя вернуть Вэй Усяня, чтобы отомстить Цзинь Гуанъяо за убийство Не Минцзюэ, и в результате всего этого Цзинь Гуанъяо был мертв, и еще много людей тоже умерли, а дядя — который всё это время любил Цзинь Гуанъяо — ушел в затвор. Всюду царила неразбериха. Но отец был счастлив и пытался всё исправить; и пока дядя был в затворе, двоюродному деду пришлось взять на себя обязанности главы ордена, а Сычжуй, как самый старший ученик, должен был помогать в орденских делах, а это значило — сопровождать отца на бесчисленных встречах. И оказывать дипломатическое содействие при необходимости. — Ханьгуан-цзюнь, вы выглядите... недовольным, — сказал глава ордена Фу. Сычжуй прочистил горло. — Ханьгуан-цзюнь со всем уважением заверяет вас, что вы можете гореть в аду с яростью сотни солнц. Среди собравшихся глав пробежали недовольные шепотки. Сычжуй наклонил голову. Цзычжэнь откашлялся: — Книгу, если можно, Лань Сычжуй. Сычжуй достал из мешочка-цянькунь Книгу и протянул ее с вежливым поклоном: — Книга, Оуян Цзычжэнь. Цзинъи неодобрительно прищелкнул языком. Цзычжэнь открыл Книгу и демонстративно перелистал страницы. — Выражение номер шестьсот пятьдесят пять следует верно интерпретировать как «вы можете гореть в аду с яростью тысячи солнц». Глава ордена Фу раскрыл рот. — Прошу прощения, Оуян Цзычжэнь, — сказал Сычжуй. — Это важное различие, — сказал Цзычжэнь с видом прилежного ученика. Он закрыл Книгу и протянул ее обратно. Вэй Усянь, сидящий рядом с отцом, хихикнул, прикрывая смешок ладонью. Глава клана Жун ткнул пальцем в Цзычжэня: — Как ты можешь поддерживать эту чушь? — Но ведь я иллюстрировал Книгу, вы же понимаете, — ответил Цзычжэнь. Глава Жун закрыл рот так быстро, что щелкнули зубы. Вэй Усянь приподнял брови: — Можно мне посмотреть на эту вашу книгу? Сычжуй с поклоном протянул ее: — Разумеется, наставник Вэй. Вэй Усянь осторожно взял книгу, но тут же на его лице вспыхнуло узнавание: — Я... я же сам писал ее. Сычжуй поклонился: — Наставник Вэй начал Книгу, но она осталась незавершенной, и в интересах между-орденской дипломатии Лань Цзинъи, Оуян Цзычжэнь и я взяли на себя смелость дополнить ее, согласно предложению Цзэу-цзюня. «Предложение» было некоторым преувеличением, но сейчас они были не в Облачных Глубинах. — У тебя красивый почерк, Сычжуй, — заметил Вэй Усянь. Сычжуй поклонился снова: — Спасибо, наставник Вэй. Глава ордена Цзинь откашлялся: — Так вот, насчет Призрачного Генерала. Вэнь Нин, сидящий позади собрания в ненужных цепях, но с чашкой чая, поднял голову при звуке своего несчастливого титула. Отец вздохнул. Вэй Усянь отдал книгу обратно Сычжую. Сычжуй прочистил горло: — Учитывая, что Вэнь Цюнлинь сумел просидеть всё это длинное и совершенно бессмысленное совещание орденов, никого не убив, заявления о том, что он опасен и неподконтролен, не имеют под собой никаких оснований. Следовательно, всякий, кто предлагает прикончить его, как бешеного пса, может гореть в аду с яростью тысячи солнц. Снова поднялся ропот, теперь громче. Лицо отца закаменело. Лань Цзинъи откашлялся, приподнялся на цыпочки и заорал во всё горло: — Заткнитесь все, чтоб вас! Потрясенное молчание заполнило зал Башни Кои. Сычжуй послушно перелистнул страницы к выражению номер четыреста восемьдесят два и поднял книгу для всеобщего обозрения. Собравшиеся уставились на рисунок, затем на отца. Выражение отцовского лица стало спокойнее. — Давайте продолжать, — сказал Сычжуй. И они продолжили.***
Вернувшись в Облачные Глубины, Сычжуй сидел, наигрывая на гуцине кроликам, а отец с Вэй Усянем тоже сидели там же. Вэй Усянь играл с кроликами, а отец позволял им ползать по нему и смотрел на Вэй Усяня. — Ты нашел эту книгу. — Мгм. — Ты сохранил ее. — Мгм. — Ты позволил А-Юаню и его друзьям писать в ней. — Мгм. — Тебе действительно не нравилась Мянь-Мянь. — Нет. — Ты действительно скучал по мне. — Любил тебя. Всегда. — Ну, теперь я здесь. Навсегда. Сычжуй отвернулся, когда они поцеловались. Но он начал играть мелодию, которую иногда играл отец — ту, у которой не было названия, а когда он наконец решился снова на них взглянуть, они оба улыбались, и оба выглядели счастливыми. Тысячная, подумал Сычжуй. Сколько бы других выражений не было еще, эта улыбка — та, которую они разделяли — всегда будет тысячной.