Митя

1911 год, Париж. Большая дверь отворилась с тихим скрипом и впустила в комнату яркий солнечный свет. Штольман прошёл к небольшому диванчику в углу своего кабинета и опустился на него. Помолчал несколько секунд, будто чего-то выжидая. Потом все-таки не выдержал — времени оставалось не так много, Анна и девочки скоро будут готовы к выходу. — Дмитрий, — мягко сказал мужчина, — вылезай, я знаю, что ты здесь. Спустя несколько секунд из-за диванчика послышалось недовольное сопение, и Дмитрий Яковлевич Штольман, шести лет от роду, наконец покинул своё убежище. — Как ты понял, что я здесь? — спросил мальчик, присаживаясь рядом с отцом. В руках у него была очередная книжка Жюля Верна. Штольман усмехнулся и не стал упоминать о торчащих ногах и о темноволосой кудрявой макушке, которую легко можно было заметить с высоты его роста, если стоять рядом с диваном. Вместо этого он сказал: — Я был бы плохим сыщиком, если бы не мог найти сына в собственном доме, как думаешь? — Ммм, да, — немного поразмыслив, ответил Митя, — и к тому же, мы часто здесь с тобой сидим. Да, с тех как они переехали в Париж, это стало их традицией, особое время дня, когда можно побыть вдвоём и обсудить какие-нибудь важные мужские вопросы. Штольман имел обыкновение разбираться с бумагами в послеобеденное время, и тогда Митя тихонько пробирался к нему в кабинет, устраивался на диване с очередной книгой и сначала читал сам, а Штольман, закончив работу или разобравшись с самым главным, а остальное отложив на потом, садился рядом с сыном и интересовался тем, что тот читает. Иногда они просто обсуждали книгу, какие-то интересные или непонятные Мите моменты. Иногда Яков сам читал ему вслух. А в какие-то дни книга оказывалась отложенной в сторону, и они заводили длинные разговоры обо всём на свете, о жизни в целом и в частности. Митя очень любил такие посиделки. С отцом ему всегда было интересно. Яков в свою очередь тоже получал искреннее удовольствие от этих разговоров с сыном. Ему всегда нравилось наблюдать за ходом мысли маленьких детей, когда они только познают мир. Хоть и порой разговорить Митю было довольно сложно — мальчик больше предпочитал слушать и только ряд последовательных вопросов мог заставить его раскрыться полностью и тогда он вовлекался в ход беседы. И сейчас перед Штольманом стояла ещё одна довольно трудная задача — уговорить сына поехать в гости, куда они всей семьёй были приглашены — у одного посольского работника была многодетная семья, где, казалось, присутствовали дети всех возрастов, так что и Софье с Верой было с кем пообщаться, и Мите нашёлся приятель — Гриша, которому тоже было шесть. Но несмотря на то, что с Гришей Дмитрий уже успел познакомиться и, кажется, даже наладить контакт, сегодня мальчик почему-то с самого утра исчез из своей комнаты и залёг в убежище в кабинете отца, хотя знал, что нужно готовиться к выезду. И теперь Штольману предстояло выяснить причины такого поведения. Хотя он, конечно, догадывался. Митя далеко не в первый раз волновался перед поездкой в гости. Никогда Яков не думал, что ему придётся уговаривать своего сына оторваться от книги и поиграть с ровесниками. Да он вообще о многих вещах не задумывался, пока в его жизни не появились дети. Родительство буквально каждый день ставило перед ним всё более и более сложные задачи. И что самое главное, даже с высоты прожитых лет и накопленного опыта, он редко мог предположить, из-за чего именно его дети поставят его в ступор сегодня. Когда Вера только родилась, он думал, что маленькие девочки в большинстве своём интересуются куклами, платьями и чем-то таким очень женственным и возвышенным. И подсознательно ждал, что его дочь будет примерно такой же. Чего он точно никак не ожидал — это вместо принцессы получить ярого борца за собственную независимость и за справедливость в любых делах. Также не мог он предположить, что ему придётся не раз снимать её деревьев, проводить беседы о вреде насилия и разнимать драки с её участием. Потом родилась Сонечка, и он снова обманулся в своих ожиданиях. Уже морально настроившись на вторую Верочку, он с удивлением обнаружил ребёнка с почти полностью противоположным характером. Соня как раз с самого младенчества была воплощением элегантности и женственности. Её, в отличие от сестры, никогда не тянуло пробежаться по улице, забраться на дерево или влезть в драку. Она была очень нежной, мягкой и ранимой. И к ней нужен был совершенно другой подход. Штольману приходилось всегда следить за собой и аккуратно подбирать слова в разговорах с дочкой из-за её манеры принимать всё слишком близко к сердцу — Соня очень легко расстраивалась от печальных историй, всегда чрезвычайно сильно переживала и волновалась за других. С ней нужно было много разговаривать, объяснять, что мир часто бывает полон несправедливости и зла и, к сожалению, иногда это естественный порядок вещей, и часто с этим просто ничего нельзя поделать. Когда родился Митя, Штольман уже и не знал, чего ему ожидать, однако смутно припоминая своё детство и глядя на старшую дочь, он ожидал появления ещё одного маленького ураганчика в семье. Однако и тут он не угадал. Митя, казалось, был самым тихим, спокойным ребёнком в истории человечества. Серьёзный, большую часть времени задумчивый, он предпочитал чтение книг любому другому виду деятельности, что не совсем свойственно обычным шестилетним мальчикам. Поэтому мальчик немного терялся, когда приходилось сталкиваться с ровесниками, у которых в большинстве своём энергия лилась через край. Также не любил он быть в центре внимания малознакомых взрослых, всегда очень сильно смущался, чуть ли не до слез, бледнел и прятался или за маму, или за отца, ища спасения. А малознакомые взрослые, как на зло, всегда так и наровили его зацеловать, заобнимать, сделать так, чтоб он их позабавил — стихотворение какое рассказал или ещё что-нибудь. Штольман с Анной старались пресекать такое поведение со стороны взрослых. Анна — вежливо, Штольман — чуть менее вежливо. Потому что обоим было невмоготу наблюдать за страданиями сына. Яков видел, что Мите тяжело даётся общение с внешним миром, и очень хотел ему помочь с этим справиться, но не знал как. Единственное, что он точно мог сделать, и интуитивно чувствовал, что это правильное решение — вести долгие переговоры, пытаясь разобраться, что же творится внутри этого маленького человечка. — Ты совсем не хочешь ехать? — спросил Штольман. Митя замялся. — Тебе же нравилось играть с Гришей, разве нет? Митя замялся ещё сильнее, но потом всё же совладал с собой и, недовольно скорчившись, сказал: — Он всё время ковыряется в носу, когда взрослые не видят. Штольман усмехнулся. — Да, понимаю тебя, не самое приятное зрелище. А Ваня? Ваня был пятью годами старше Гриши и характером немного спокойнее. — Ваня — хороший. Он мне в тот раз про корабли много рассказывал, а ещё он тоже Жюля Верна любит! — Ну вот, видишь, не отказывай себе в удовольствии пообщаться с умным молодым человеком, — видя, что сын всё ещё колеблется, Штольман попытался подобрать правильные слова: — Помнишь, мы с тобой недавно говорили о том, что иногда не нужно от чего-то отказываться, пока не попробуешь? Нужно сначала попытаться, попробовать что-то сделать, а потом уже решать, нравится тебе или нет. Мальчик кивнул. — Помню, пап. Иначе можно упустить что-то интересное. — Да, малыш, поэтому я предлагаю тебе поехать с нами и дать Грише второй шанс. Если хочешь, поиграешь с Гришей. Если захочешь, поговоришь с Ваней. А если совсем станет невмоготу, то подойдешь ко мне, и мы что-нибудь придумаем вместе. Договорились? — мужчина протянул руку для закрепления договора. — Хорошо, — чуть подумав, согласился Митя, и в широкую ладонь Штольмана легла маленькая ручка, — а книжку можно будет с собой взять? Я в дороге почитаю. — Можно, — усмехнулся Штольман, — но только в гостях её придётся отложить, а то не совсем вежливо получается. Митя опять кивнул, соглашаясь с условиями, а потом застыл на месте, словно о чём-то задумавшись. Яков решил его не торопить. — Пап, а можно вопрос? — Конечно. — Мы никогда больше не вернёмся в Петербург? Ох. Это была больная и тяжёлая для всех тема. Обстановка в России с каждым днём становилась всё более напряжённой, и неизвестно, к чему это всё могло привести, но жизненный опыт и чутье подсказывали Штольману, что дело не ограничится годом или двумя. И неизвестно, сколько времени пройдёт, прежде чем им можно будет вернуться в Петербург, в Россию и чувствовать там себя в полной безопасности. — Не хочу загадывать и говорить «никогда», но в ближайшие несколько лет, точно нет, — Яков старался никогда не врать своим детям, поэтому и сейчас сказал абсолютную правду. — Может, когда ты вырастешь, у тебя появится шанс посетить родину, но точно не сейчас. — Просто я скучаю по Коле, с которым я дружил, помнишь? И по дому скучаю. Очень сильно. Конечно Штольман помнил Колю — единственного друга своего сына, одного из немногих людей, к которому Митя настолько привык, что не боялся быть самим собой. Мужчина посмотрел на Митю — в ответ на него глядели большие, но опечаленные глаза. Несмотря на то, что внешне сын был его маленькой копией, глаза у него были такими же пронзительно голубыми, как и у матери, и у старших сестёр. Да, теперь, после рождения детей, целых четыре человека в этом мире могли заставить Штольмана сделать всё, что угодно, одним мановением ресниц. Стоило Анне, Вере, Софье или даже маленькому Дмитрию только посмотреть на него своими большущими голубыми глазами вот так, в голове тут же возникал туман, и он соглашался практически на всё, главное, чтобы в этой синеве больше не осталось и намёка на печаль. Но сейчас, к сожалению, Штольман был бессилен. — Понимаю, сынок. Я тоже очень скучаю по дому, но там сейчас слишком небезопасно для нас. Митя лишь вздохнул в ответ, и Штольман, не выдержав, крепко прижал к себе сына и погладил по спине. — Ничего, малыш, всё образуется. Мы привыкнем, и ты обязательно найдешь себе хорошего друга. — Правда? Думаешь, у меня получится? — спросил Дмитрий, отрываясь от отца. — Конечно. У тебя всё получится. Я в этом уверен, — спокойно ответил Штольман, и потом, чуть помолчав, добавил: — Ну что, пойдём одеваться? От этих слов и от поддержки отца Мите стало спокойнее, и он немного расслабился, и даже слез с дивана и направился к выходу, но вдруг его озарила внезапная пугающая мысль, да так, что он замер прямо посреди кабинета. — Папа-а, — испуганно протянул мальчик, — а что если ковыряние в носу заразно?..