all or none

      — Апокалипсис?.. — Эйден на секунду растерялся, а потом хмыкнул. — Не хочется тебя расстраивать, но он уже был.       — Второй апокалипсис? — предположение заглушила подушка, в которую Хакон уткнулся лицом.       Парень улыбнулся.       — Не угадал.       — Тогда я не понимаю, почему ты так орешь, — мужчина все-таки приподнял голову с подушки, и его вид вызвал у Эйдена смешок. — Обычно громкие звуки возвещают о начале конца…       — Солнце скоро сядет. И я кое-что нашел.       Карие глаза блеснули темным золотом. Эйден знал, за какие ниточки дернуть, чтобы заинтересовать.       — «Кое-что»?        — Угу, — Эйден закусил губу, чтобы не расплыться в улыбке. Это сделал за него Хакон, отправив свой фирменный взгляд «что ж, удиви меня». Парень все-таки улыбнулся, видя этот взгляд и взлохмаченную черную челку, норовящую залезть в глаза.       Эйден вышел, оставив Хакона собираться в одиночестве. Мужчина был не против того, что парень подождет его внутри, но Эйден сам вывалился на улицу, прикрыв дверь очередного убежища Хакона.       Старый Вилледор дышал теплым вечером. Солнце, клонившееся к горизонту, стучало своими рыжими ладонями в уцелевшие окна домов, подкручивало лампочки в фонарях, будто они смогут зажечься вечером. Но безмолвные фонари давно заменились на фиолетовые пятна безопасных зон.       Быстро собравшийся Хакон тоже вышел на улицу. Ветер приветственно потрепал его темную макушку. Мужчина прикрыл глаза и сделал глубокий вдох, задрав голову. Закрытые веки одели мир в красное.       Хакон открыл глаза, когда уже шел за Эйденом. Подгоняемый потоками слабого ветра он мягко улыбался и следовал куда-то за парнем, тянущим за собой. В голове ужом завертелось навязчивое желание отдернуть рукав, чтобы Эйден непонимающе обернулся, и взять его за руку. Как бы на это отреагировал парень? Хакон проверять не стал. Тем более Эйден уже отпустил его и стал перемахивать с крыши на крышу ловкими прыжками.       Мужчина каждый раз удивлялся, как Эйдену удается выискивать эти неприметные уголки, давно поросшие травой. До знакомства с этим неутомимым, вечно куда-то вляпывающимся парнем Хакон был уверен, что ему знаком каждый закуток Вилледора, но голубые глаза, искрящиеся радостью, когда их обладатель приходил сообщить об очередной находке, доказывали ему обратное.       За плотным сплетением плюща прятался светлый чердак с витражным окном под низким потолком. Цветные стеклышки повыпадали, но те, что остались, красили пол в разные цвета. То тут заиграет желтый, будто упавшая лимонная долька, то здесь ляжет зеленое пятнышко, точно в комнату залетел темный листок, оторвавшийся от ветки дерева, что притаилось за окном. С потолка свисали самодельные гирлянды из флажков. Бумага выцвела и наполовину стала желтовато-белой. Книжные полки с вкраплениями тоже выцветших и посеревших от пыли фигурок персонажей старых фильмов манили подойти и рассмотреть каждую их составляющую. Карие глаза медленно изучали комнату и неверяще расширялись. Все это так непривычно. Хакону казалось, что они нарушили чьи-то давно стершиеся в условиях их реальности границы, даже не спросив, можно ли войти.       Мужчина понимал, что не осталось ничего своего, все давным-давно стало общим. Но в таких местах Хакон чувствовал себя неловко. Внутри что-то неприятно скреблось. Такие места не теряли своей принадлежности. Этот чердак кто-то обустроил, навел уют, сделал все под себя, а потом пропал. Что случилось с этим человеком? Ноющая тоска перемешивалась с пылью в воздухе. Эта комната — собака, которая никогда не дождется своего хозяина.       Хакон перевел взгляд на Эйдена, протянувшего ему гитару. Мужчина не смог сдержать улыбку. Пару дней назад они обследовали один дом неподалеку на наличие ящика с ингибиторами и наткнулись на сломанную гитару. Хакон с сожалением, но больше в шутку, чем серьезно, сказал, что обязательно сыграл бы Эйдену, будь она целой.       — Вот. Я забыл, как эта штука называется, — парень смущенно улыбнулся.       У Хакона защемило в сердце. Эйден казался чересчур невинным, ничего не зная об этом мире. Точнее, об этом мире он знал практически все, постоянно обжигаясь, но все равно протягивая вперед свои руки. Эйден не знал ничего о его предшественнике, который все еще таился смутными образами в подобных этой гитаре находках. Чудом оставшийся целым инструмент собрал на себе толстый слой пыли, где в каждой частичке, как на посмертной фотографии, можно было разглядеть покойное мировое лицо.       — Это гитара, малыш.       Парень закивал и снова смущенно улыбнулся. Теперь он точно запомнит название. Хакон тоже улыбнулся, но как-то печально. Эта невинность тяжело оседала на душе, покрывая сердце серой золой. Хакон понимал, что у Эйдена просто вырвали из рук возможность хотя бы увидеть нормальный мир, где целая гитара не редкость, где он мог бы даже ходить на концерты, а может — давать их сам. И много чего другого. Но этого не будет никогда.       Никогда — страшное слово, которым не разбрасываются. Оно горечью ложится на язык, и перед глазами встает картина: время, истлевшее до скелета, покачивает колыбель с призраком прошлого мира, вместо тихой материнской песни шепча это самое «никогда». Скелет этого времени рассыпется, не оставив после себя даже призрака. И тогда смолкнет шепот. Но никто не знает, случится это через сто лет или же вообще завтра…        — Если бы сегодня случился апокалипсис… — начал Эйден.        — Он уже случился, — не дал договорить Хакон и усмехнулся.       — Ладно, — парень тоже усмехнулся, но вмиг посерьезнел. — Если бы сегодня был самый последний день, ты бы провел его со мной?       — Малыш, у нас каждый день — как последний.       Эйден тихо засмеялся этой очередной шутке, в которой больше правды, чем юмора. На самом деле Хакону пришлось постараться, чтобы выдать этот ответ. Когда он услышал вопрос парня, то чуть не поперхнулся воздухом. Это практически то, о чем он думал сегодня ночью. Мужчина отвел эту ночь на всякие размышления, из-за чего Эйдену, не сумевшему дозваться Хакона по рации, пришлось одарить его личным визитом.       Удивление от случающихся совпадений и какая-то ребяческая пристыженность закипели внутри. Хакон мог бы сказать Эйдену, что как раз думал об этом, но тогда пришлось бы объяснять природу подобных мыслей, не дающих уснуть. А этого ему не хотелось. Он пока не готов. Пока он сам не нашел ответ на этот вопрос. Или же не нашел в себе силы принять его. Хакон взял инструмент из рук Эйдена и присел на край скрипнувшей кровати. Может, он сможет рассказать то, что внутри, как-то по-другому?       — Да, но я имел в виду не это, — голубые глаза выжидающе смотрели несколько секунд, а потом опустились. Хакон заметил это краем глаза, намеренно ускользнув от этого взгляда, сделав вид, что очень занят настройкой гитары. Он едва заметно кивнул, мол, я понял тебя, но сделал это скорее для себя, чем для Эйдена.       Хакон подкручивал колки и дергал то одну струну, то другую, сравнивая звучание. Эйден не понимал в этом ничего. Ну, звучит. Ну, если покрутить эту штучку, звук становится выше. Хакон провел большим пальцем по всем струнам и удовлетворенно хмыкнул. Для Эйдена этот чистый звук показался каким-то волшебством.       Пальцы Хакона скользили по ладам, пытаясь вспомнить, каково это. В голову настойчиво лезли воспоминания. Сейчас все его руки покрыты шрамами, кожа на подушечках задеревенела от бешеного ритма выживания, а раньше она была огрубевшей от металлических струн под ними.       Хакон и припомнить не мог, когда в последний раз играл на гитаре. Явно до всего этого сумасшествия. Возможно, даже играл что-то одной из своих жен. Все-таки гитара — хороший способ обольщения вкупе с харизмой. Мужчина улыбнулся и посмотрел на Эйдена, который притих в старом кресле, неотрывно следя за движениями Хакона. Интересно, сработает ли это сейчас? Жалобно звякнувшая струна выдала неутешительный ответ.       Постепенно руки стали слушаться. Закончив вспоминать аккорды, Хакон выудил из нагрудного кармана одноцентовую монетку. Он всегда ее носил с собой, сам, если честно, не зная, зачем. Как будто бы на удачу. Или же на память.       Эйден смотрел, как правая рука мужчины скользила то вниз, то вверх, как он ловко задевал монеткой струны в определенном порядке. Тихая мелодия удивительно вписалась в атмосферу этого чердака и этого момента в целом. Солнце, опустившееся еще ниже, косыми лучами гладило спину Хакона, его волосы, и садилось рядом с ним на кровать, чтобы послушать. Эйден готов был поклясться, что видел, как прогнулся матрас.

It's a hopeless situation это безнадежная ситуация And I'm starting to believe и я начинаю верить That this hopeless situation что эта безнадежная ситуация Is what I'm trying to achieve это то, чего я и добиваюсь

      Хакону сначала было неловко, он не мог петь серьезно. Его голос звучал хрипло и грубо, не вытягивая ноты, но голубые глаза, которые глядели чуть ли не с благоговением, заставили забыть о всякой неловкости.

But I try to run on но я пытаюсь бежать дальше Is all or none это все или ничего

      Эйден слышал мало песен до этого. И никто никогда не пел для него. Глядя, как Хакон прикрывает глаза, любовно выпевая слова, парень чувствовал, что его сердце стучало в области горла, будто он пробежал марафон.

All or none

В этих словах Эйден слышал что-то большее, как будто бы сердце Хакона рассказывало ему что-то. Свою историю. Это настоящее отношение Хакона к жизни. За их недолгое знакомство парень успел понять, что мужчина расценивает все, как игру. Местами увлекательную, местами затянувшуюся, скучную, а местами крайне опасную, где ставка — все или ничего.

Here's the selfless confession это самоотверженное признание Leading me back to war ведет меня обратно на войну Can we help that, our destinations можем ли мы как-то исправить то, что наши конечные пункты Are the ones we've been before? это места, где мы уже побывали?

      Карие глаза ловили последние закатные краски. Голубые глаза превратились в зеркала, и Хакон мог в них посмотреться. Солнце почти совсем склонило свою голову на подушку горизонта. В комнате плясали тени.

To myself I surrender, я сдаюсь самому себе To that one I'll never please тому, кому я никогда не смогу угодить

      Эйден ловил каждое слово и заботливо оглаживал пальцами их острые края. Неприятные, даже страшные, но честные. И парень был за это благодарен.

But I still try to run on но я все еще пытаюсь бежать Oh, I still try to run on я продолжаю свой бег But it's all or none, all or none но меня ждет все или ничего, все или ничего

      Что-то совсем личное читалось в карих глазах, которые были прикованы к медленно краснеющему лицу Эйдена. Парень понял то, что заставляло его забывать, как делать вдохи и выдохи. Что-то совсем личное, но касающееся Эйдена. Все или ничего.