***
Кадзу мгновенно просыпается, когда ему кажется, что она пошевелилась. Сухими глазами вглядывается в белое лицо: всё по-прежнему. Он корит себя: неосторожный, почему заснул? В женском крыле дворца мужчинам находиться строго запрещено, но шиноби это не могло остановить. Проводил у постели кицунэ почти всё время, только изредка ускользая тенью к себе, чтобы поспать несколько часов, а потом снова спешить в другое крыло, молясь прийти не на последний вдох. Ниндзя в первую же ночь разведал, где в покоях можно спрятаться, и из своего укрытия наблюдал, как к Мэй приходят лекари, как качают головой, осматривая её ногу. Хромать будет всю оставшуюся жизнь. Плевать. Жива осталась — счастье. Расстраиваться будет — да. Первое время даже страдать. Он поможет. Он всё сделает, лишь бы хорошо себя чувствовала. Врачевать научится, если понадобится. Но пока что ей надо просто проснуться. Кадзу говорит с ней каждый день, как будто она ему может ответить. Гладит по голове, охрипшим от нескрываемого волнения голосом просит вернуться. Её как будто что-то или кто-то держит, не пускает, но и он так просто сдаваться не собирается — слишком мало она жила. Слишком рано уходит. Шиноби готов пол своей жизни отдать, лишь бы ещё раз ощутить, как ночью она переворачивается на бок и сквозь сон кладёт ему руку на грудь. — Просыпайся, пушистая, — хриплым шёпотом произносит он. — Я буду ждать, сколько нужно, но ты просыпайся быстрее. Скучаю сильно. Тухло без тебя, болото. Ты справилась, победила, а теперь возвращайся. И совсем шёпотом прибавляет: — Пожалуйста. Империя без тебя, может, и выживет, но не я.***
Дальше только пустая тьма. Должны быть страх и отчаяние, но их почему-то нет. Она перестала лить кровавые слёзы: просто идёт, но с каждым шагом сомневается, надо ли продолжать. Ей хочется только сесть, уткнуться лбом в колени и тихо заскулить от напряжения и усталости, а ещё от осознания, что кого-то сильно не хватает, кого-то родного, как будто из груди выдрали сердце и оставили так умирать с кровоточащей дырой. Противно — ещё недавно — она знает — помнила этого кого-то до боли родного и любимого, но тёмный путь словно вырезал воспоминание своими ножницами. Идти тут больше некуда. Она не видит смысла бездумно бродить в пустой беспроглядной тьме и тихо плакать. Она хочет вспомнить что-то важное, но в голове пробивается глухой голос, так похожий на её собственный, который злится и приказывает идти дальше, забывать, оставить всё. И вообще, тебя нет, не было и не будет, кто ты, ёкай тебя раздери, такая, чтобы противиться смертному пути?! Мэй ясно понимает: она не знает, где находится. Это больше не долина смертной тени, её тут больше нет, оно и не надо, кицунэ снова мёрзнет на берегу осенней реки с бинтами в руках. Она задыхается от такого уютного и знакомого запаха костра, от тихого плеска воды в реке, от шелеста осенних листьев. Мэй понимает, что кого-то здесь сильно не хватает, и с каждым вдохом это понимание растёт и распирает в груди, и через пару мгновений она практически валится на холодный речной песок, потому что воздух в лёгких закончился, а в голове бьёт набатом, не вспомнишь сейчас — умрёшь снова, тебе не привыкать, лисичка. По щеке катится слеза, гейша всхлипывает — совсем недавно она вспоминала кого-то с большой нежностью и любовью, а сейчас кажется, что кусок души вырвали из неё и растоптали.***
Кадзу с тревогой смотрит, как на её бледном лице мелькают тени, как Мэй шевелит сухими потрескавшимися губами, а потом резко успокаивается. Мышцы напрягаются, ниндзя весь подаётся вперёд, подносит руку к её лицу, чтобы пальцами ощутить лёгкое дыхание. Он чувствует, как истерзан, как на обломках рёбер болтаются изорванные лоскуты сердца. Шиноби видел, каким беспокойным взглядом смотрит Такао на его серое от усталости и страха лицо с тёмными синяками под глазами. Время течёт неумолимо долго — мёдом сквозь пальцы, когда каждую минуту ждёшь, что она очнётся. Или нет — но от такой мысли колючая проволока стягивает грудь. Он не знает, о чём с ней говорить — день ото дня ничего не меняется. Молчать тоже нельзя — как отпускать руку висящего на краю пропасти. Кадзу осторожно щупает её лоб, проверяя, нет ли жара. Наклоняется, губами осторожно касается скулы, затем носа, вспоминая, как она хихикала, когда он целовал её в кончик носа. От бессилия хочется повалиться лицом в подушки.***
Кицунэ просыпается. Под головой нет песка — только подушки с наволочками из грубой ткани, но на один удар сердца она счастлива до визга, что окончательно проснулась, и этот липкий кошмар сдался. Потом наваливается ощущение, что здесь кого-то не хватает, и Мэй не выдерживает — от отчаяния сжимает пальцами подушки и кричит до содранной глотки и горячих слез. В комнате уютно и тепло, простыни рядом с ней смяты, как будто кто-то рядом только что встал с кровати. Она отлично знает этот дом, помнит, где стоит посуда и разложены татами, вот только не помнит, чей это дом, и почему она здесь. И что за его пределами — тоже не помнит, один туман, одна неизвестность, только бы не эта смертельная долина, кицунэ не решилась бы сейчас выйти из этого спокойного места. Она прикрывает глаза на секунду — и просыпается снова на стылой земле, дрожа от холода, поднимается на ноги. Земля не слишком отдаляется, когда Мэй встаёт, и тут в глаза бросаются рыжие лапы. Она жалобно скулит от усталости — что происходит, и когда оно кончится? Лисичка плетётся, еле переставляя лапы, попутно оглядывается. Эти места незнакомы — вокруг снег, холмы, серое небо, голые деревья и ветер, танцующий между ними. Кицунэ садится под одним из деревьев, обвивает лапы хвостом, вся сжимается, будто от этого можно согреться. Вокруг слишком холодно и пусто, внутри слишком тоскливо и безнадёжно, и ёкай бы с ним, она так устала, что уже согласна лечь и умереть под этим деревом, замёрзнуть — это же совсем не больно… Хвост еле греет лапы. Мэй думает — повезло, что у неё такая пушистая шёрстка, хоть не так холодно пока что… И тут же подскакивает на месте. «Пушистая»? Это непростое слово, она откуда-то это знает. Лисица начинает беспокойно сновать вокруг дерева, забыв об усталости — вспоминай, вспоминай, вспоминай, ты знаешь, что это не просто так! Пушистая шёрстка, мягкая шёрстка, прекрасная… Прекрасная? Прекрасная! На секунду в голове звучит шелестящий мягкий голос, в груди разливается тепло. Прекрасная, чудесная, родная, близкая! Мэй несётся по замёрзшей тропинке, удивляясь, что точно знает, куда именно надо бежать, не жалеет подушечки лап, пролетает через лес и выбегает на край деревни. Чья деревня? Скрытая от чужих глаз? Отшельники? Ниндзя? Ниндзя… Она почти плачет — и заплакала бы точно, не будь сейчас в теле лисы, — когда перед глазами чётко вырисовывается образ черноволосого шиноби с острыми злыми глазами, и становится резко понятно, благодаря кому Мэй прошла через эту смертельную долину. Она отчётливо понимает, что задержалась там, и пора наконец вернуться…***
Несколько мгновений Кадзу просто не понимает, почему кицунэ открыла глаза и поморщилась, приложив пальцы к вискам. — Мэй?.. — Кадзу, — полушёпотом произносит она и еле улыбается. Ниндзя не выдерживает — утыкается носом в её плечо, трясущейся рукой сжимает её запястье, и свободной рукой гейша гладит его по волосам. Они оба понимают, что смерти нет, да и не будет для них двоих никогда, и никакие долины смертной тени не страшны, когда на задворках подсознания всё ещё звучит родной голос, даже когда кажется, что ничего и никого не помнишь. — Сколько я была без сознания? — Две недели. Мэй отмечает про себя, какой непривычно встревоженный и напуганный у него взгляд, какие темные тени залегают под глазами. В голове всё ещё туман, но она понимает — он не отходил от её кровати, он точно ждал, когда она очнётся. И не просто ждал: кицунэ вспоминает свои странные сны-видения, значит, он звал её. Кадзу был готов биться за неё с кем угодно — хоть с рэйки, хоть с привратницей, хоть с голосом смерти, который тянет в самую бездну. Кицунэ аккуратно высвобождает свою руку из его руки и трясущимися пальцами гладит острые костяшки. Они победили. Вдвоём. Потому что в бой поодиночке не ходят, и над пропастью руку не отпускают. Потому что в этом мире её держат не трон или долг, а любовь к шиноби со злыми глазами. И потому что Мэй поняла: в долине смертной тени не боялась она зла, потому что он был с ней.