Такаши
— Маэ-тян, представляешь, всё было, как по учебнику, — улыбаясь своему отражению в тёмном мониторе безжалостно пикающего аппарата, я говорил в слух, знал, что она меня слышит. Она должна меня слышать. — Когда ворчун-Маруде позвонил мне, я всё отрицал...* * *
Телефонный звонок разбудил его в пять шестнадцать. Это время он запомнит навсегда. Пытаясь одной рукой найти вибрирующий где-то под подушкой мобильник, Такаши в какой-то момент смерился тем, что ему всё-таки нужно подняться и ответить на этот неожиданный вызов. Горящий экран смартфона слепил полуоткрытые сонные глаза. От его яркого света его глаза заслезились, потирая их тыльной стороной ладошки, Такаши пытался разобрать номер абонента. «Дядюшка «ворчун» Маруде» — Такаши замер прочитывая последний кандзи. Десятки вопросов, беспорядочно цепляясь друг за дружку, проносились в онемевшем разуме, пока палец медленно тянулся к зелёной кнопке. — Такаши? — глухой, совсем слабый голос мужчины раздавался с другого конца трубки. Ему пришлось прочистить горло, чтобы обрести возможность выдавить из себя хотя бы звук: — Да, дя... Обращение самое потухло в его связках, его заблокировала одна резкая, врезавшаяся, словно острый клинок кинжала, в его мозг мысль: «Зачем он звонит?». Он передавал своё новогоднее поздравление через мать, так зачем же он звонит ему в такой ранний час? «Тамаэ...» — ответ может быть только один. Самый больной, самый страшный ответ. — Городская больница... Слова директора звучали где-то далеко, в какой-то непонятной мутной тишине, что поглощала их, и как бы Такаши не старался прислушиваться, он не мог ничего разобрать. А телефон продолжал вибрировать и звонить в его руках, хоть и на звонок он давно ответил. Он звонил так громко, так неприятно, старой стационарной трелью, также, как звонил в тот день их старый телефон, стоящий в гостиной. «Нет, это не правда!» — но он тут же старался гнать прочь этот звон своим немым криком. — Я пришлю тебе адрес в сообщении. «Я в это не верю!» — отвечал он в мыслях, сбрасывая звонок, но всё же поднялся с кровати. Натянув дрожащей рукой первое, что попалось ему на глаза, второй он вызывал такси. «Этого не может быть!» — повторял он снова и снова, пока автомобиль нёсся по пустым улочкам спящего города.* * *
— Увидев твою кровь на его рубашке, я злился. Маэ, я так сильно злился, что чуть не ударил Сузуя-сенсея, представляешь? Я?!* * *
Он был готов выпрыгнуть из такси ещё на парковке, когда всю дорогу дремлющий на светофорах водитель плутал в поисках свободного места, но заблокированная с начала поездки дверь останавливала его глупый порыв. Сминая в руках бумажные купюры, но не от злости или желания выказать своё пренебрежение незнакомцу, а просто потому, что выпусти он их из рук, то дрожь будет столь сильной, что он не справится с ней, Такаши аккуратно положил их на соседнее свободное сиденье. Таксист что-то кричал ему вслед про сдачу, но парень уже не слышал его. В его покрасневших от давления ушах стоял только свист воздуха. Перепрыгивая через ограждение, он чуть было не упал и не потерял кроссовок, но это не остановило его. Бронированный автомобиль со знакомыми опознавательными знаками Комитета был припаркован у самого входа. «Всё хорошо — он слышал только её голос вместо удивлённых криков персонала, — Разве я не могу обнять того, кого люблю больше всего в этой жизни?» Он знал, он сказал, что знает о её лжи, но почему же? Почему не стал спрашивать больше? Почему в душу не полез? Уж лучше бы она оттолкнула, лучше бы наругалась, чем вот так теперь бежать, сломя голову, непонятно куда. Куда он бежит? Такаши даже не знает, куда ему бежать! Хватая за руку идущую ему на встречу молодую девушку в стандартной белой униформе, что никак не отреагировала на его неподобающее поведение — видимо привыкла — он сбивчиво говорил: — Машина из Комитета... — воздуха не хватало. — Где? — в груди всё горело. Медсестра уже приоткрыла свои сжатые в полоску губы, чтобы ответить стандартное: «Уточните на стойке администрации», — но его окликнул знакомый мужской голос. — Ши-кун! Увидев дядюшку, стоящего в противоположном крыле больничного коридора, в привычном чёрном костюме, без единого намёка на наличие каких-либо травм — целого и невредимого, Такаши уже хотел выдохнуть: он так надеялся, что это всего лишь какая-то глупая шутка, и Маэ всего лишь неудачно подвернула ногу, напялив в очередной раз свои неудобные каблуки. Но сделав шаг навстречу Маруде, он поднял свои глаза выше, где над головой мужчины красными лампочками горело всего одно слово «Операционная». Такаши старался уговорить сам себя, представляя стандартные ситуации, которые могли произойти с ней. «Опять наелась на ночь острого и разболелся живот, — вспоминая её последние жалобы, ругался парень. — Дура, говорил же, что ей аппендицит ещё не вырезали...» Так было проще преодолеть эти триста метров, разделяющих его с дядюшкой. Так возможно было дышать и думать. Так он мог оставаться в трезвом сознании. — Где Маэ? — вместо приветствия и прочих уважений, прямо спросил Такаши. Он позволил это себе, думая о том, что потом обязательно извинится, будет сожалеть о своём поведении, выслушает тысячу наставлений от неё, но потом, а пока ему нужно только одно — услышать ответ на этот вопрос. — Маэ-тян... Такаши успел только услышать, как дядюшка произносит её имя своим непривычно тихим и слабым голос, потом наступила тишина. Он увидел невысокую тень, выходящую из-за спины директора. Плотную, держащую спину и голову прямо, смотрящую только на него тень. И тень эта была необычной, в своём мраке она светилась огромными пятнами крови. Кровь, что поблёскивала в холодном больничном освещении, была везде: на одежде тени, на её лице. — Где Тамаэ? — приближаясь к тени, Такаши шёпотом, чтобы не спугнуть её, повторил свой вопрос. Возвышаясь над тенью, Такаши смотрел ей прямо в алые глаза, что обычно пугали его, но теперь в нём не было ни капли страха. — Где Маэ?! — он сам вздрогнул от своего крика, он получился таким резким и надломленным. — Такаши! — тяжёлая рука дядюшки легла на его плечо откуда-то справа. Она неожиданно подкралась к нему и цепко впилась в его плечо, вкрадчиво потянув за собой, назад. В попытке избавиться от этой руки, Такаши встряхнул плечом, но ничего не вышло, и ему пришлось обернуться. — Я спрашиваю, — сжимая плотно зубы, чтобы больше не кричать, не повышать голоса, проговорил парень. — Где моя сестра? И почему Сузуя-сенсей весь в крови? — Ваша сестра, Огава-сан, — его спокойный голос, его связная речь выбивались из этой звуковой какофонии, которой они с директором обменивались звуками, — сейчас находится в операционной. Она была ранена. Боже, как же сильно Такаши злил этот голос. Он был слишком холодным, слишком бесчувственным, слишком правдивым, и ему так хотелось, чтобы голос замолчал. — Я весь в крови потому, что Тамаэ была ранена из-за меня, Огава-сан, — но он продолжал говорить, не видел, что Такаши был на пределе, или видел, но не хотел с тем ничего делать. — Она... Не важно, если он сам не хочет замолчать, Такаши заставит его. Он заставит его замолчать. Резко вырывая плечо из хватки дядюшки, парень завёл руку, чтобы ударить туда, где у тени было лицо. Ударить так сильно в челюсть, чтобы тень не смогла двигать ей, произнести и звука. Такаши удивился, если бы у него это получилось, если бы он смог ударить Сузуя-сенсея. Но тот ожидаемо перехватил его кулак своей ладонью у самого лица. Ши-кун пытался вырвать свой кулак, что был в разы больше ледяной бледной ладони тени, но у него ничего не получалось. Тонкие пальцы впивались в его покрасневшие от напряжения костяшки, надавливали с невозможной силой в каждой точке соприкосновенья их кожи. — Тамаэ потеряла слишком много крови, — выбрасывая его руку, Сузуя сделал осмотрительный шаг назад. — И ты здесь нужен для того, чтобы помочь ей. Так, что успокойся и иди за доктором, Такаши...* * *
— Через три дня, после того, как тебя прооперировали, сестрица, начались торги.* * *
— Тебе бы немного отдохнуть, Ши-кун... — перед самым уходом, уже в дверях тихо проговорил дядюшка. Ответ был так очевиден: — Я не оставлю её. Маруде лишь покачал головой, одними губами проговаривая беззлобное: — Паршивец. Заканчивалась первая неделя с того момента, как он поселился в этой просторной, дорогой палате. Мать звонила всё чаще. Наверное, что-то чувствовала, подозревала, но Такаши отказывался ей отвечать: врал, что она уехала с Маруте-сан в заграничную командировку, что у них всё хорошо, и как только переговоры закончатся, она вернётся и перезвонит. Он знал, что это не правильно, что в случае самого печального исхода, мать его никогда не простит, но... Такаши был готов. Он возьмёт на себя эту ответственность. Он будет мучаться один, будет врать и скрывать, но не позволит матери сгорать в этом беспомощном ожидании вместе с ним. Перед самым утром, когда глаза уже слипались, ему пришлось сдаться, всего на секунду прикрыть глаза. Свинцовая голова опустилась на белоснежную простынь, рядом с неподвижно лежащей рукой, на бледной коже которой вздутыми ранками горели следы от игл. «Ши-тян...» — ласковый тонкий голос позвал его по имени. Голос, такой нежный и лёгкий. Он обожал этот голос за его звонкие переливы, за то, каким радостным и чистым он был, но в тот день, когда всё дома сотрясалось от её крика и рыданий матери, он изменился навсегда. Нет, он привык к этой промозглой хрипоте в её тоне, к её тяжелому смеху, любил их не меньше, но всё же скучал. «Просыпайся, соня...» — Такаши чувствовал невесомое прикосновение тёплой руки к своим волосам, и, кажется, даже видел эту полную грусти и бессилия улыбку, с которой она смотрела на него в тот вечер, после похорон отца. Он очнулся из-за собственных слёз, что во сне бесконтрольно бежали из прикрытых глаз. В другой раз, Такаши бы быстро смахнул их, делая вид, что и не плакал вовсе, но сейчас, когда в палате их было только двое, а за окном уже начал брезжить рассвет, ему не было стыдно за свою слабость. — Огава-сан, — шёпотом начал он, — просыпайся! Слышишь меня? Просыпайся! Посмотри, какой красивый рассвет, прямо, как тот день, когда ты, чудная, хотела ночью убежать из дома одна. Это было безумством: весь город был окутан отростками Дракона, — но ты всё равно хотела «подышать воздухом» одна. Почему? Почему, ты всегда всё хочешь переживать одна?! Почему всё взваливаешь только на свои плечи, я же... — осторожно он потянулся к её руке, кончиками пальцев сжимая её. — Как и в ту ночь, я с тобой, слышишь? Да, первые дни я был безумно зол на тебя, видеть тебя не хотел: ты обманула меня! Ты же могла рассказать мне. Мы смогли бы, мы бы справились с этим вместе. Вспоминая свои первые мысли, после того, как дядюшка Маруде рассказал ему всё: о Тамаэ, об этом ублюдке, — Такаши не стыдился признаться в своих чувствах. — Дурак, я думал, что это всё из-за того, что ты не доверяешь мне, что я просто был недостаточно близок к тебе, чтобы ты решила поделиться со мной, — кривая усмешка исказила его губы: он насмехался над самим собой. — Но сейчас я понимаю, я правда всё понимаю, Маэ-тян. Я такой же. Наверное, это наше семейное проклятье: всеми силами стремиться не причинить боль любимым, утопая в собственной лжи и задыхаясь от невыносимости одиночества этой ноши, — он не врал, действительно понимал: он так и не сказал матери правды. — Поэтому, я прощаю тебя, сестрёнка, так, что можешь больше не притворяться... Просыпайся, Маэ-тян! Но в ответ была лишь тишина и пиканье аппаратов, которое уже давно слилось для него с этой тишиной, перестав существовать. — Пожалуйста, Тамаэ, — дрожащим голосом просил он. — Хочешь, я пообещаю тебе, что больше никогда не буду на тебя ворчать? — слёзы начали бежать всё быстрее. — Буду всегда сам делать для тебя этот чёртов джин с тоником, хочешь? — улыбка тронула губы. — Даже подкалывать над тем, что Сузуя-сенсей твоя Судьба не будут, хочешь? Лицо Такаши потухло от горечи: — Только ты проснись, пожалуйста...* * *
— Вот насчёт четвёртой стадии, я конечно не уверен, не думаю, что это была депрессия. Просто мне не особо хотелось есть, двигаться, говорить с кем-то, жить...* * *
— Ты должен пойти домой, Такаши! — сидя с другой стороны кровати, напротив него, твёрдо заявил Маруде. Ему не особо хотелось разговаривать, что-либо отвечать на слова дядюшки, но тот всё смотрел и смотрел на него этими глазами-щёлочками, поэтому Такаши пришлось открыть рот и вяло проговорить: — Я не оставлю, Маэ, дядя... Мужчина неожиданно резко подскочил со стула. Его широкие плечи подёргивались от непонятного возмущения и злости, а тонкие ноздри вздымались всё чаще и чаще. Он из-за всех сил пытался контролировать себя, но получалось это скверно. — Огава Такаши! — впервые за долгое время он обратился к нему так официально, угрожающе подаваясь вперёд. — Ты сейчас же поедешь домой, ляжешь спать и проспишь так долго, как сможешь, а потом ты поешь! Слышишь меня, паршивец?! — его длинный указательный палец был направлен прямо Такаши в лицо. — Я уже не могу! Почему, вы оба всегда отказываетесь меня слушать?! Тамаэ в коме, ты буквально поселился здесь, изводишь себя до обморочного состояния... Я не могу! У Такаши не было сил, чтобы спорить, поэтому он лишь прикрыл глаза, в попытках избавиться от слишком громкого голоса мужчины в своей голове. — Дя... — Нет! — воскликнул Маруде. — Ты едешь домой. Это приказ!* * *
— Вечер следующего дня, когда дядюшке всё же удалось отправить меня домой, возвращаясь к тебе, я отчего-то зашёл в круглосуточный магазинчик и купил пачку сигарет. Знаешь, курить оказывается не так противно, как себе это представлял. Это успокаивает. Так, что вот, пока ты изображаешь спящую красавицу, я закурил. Поэтому, даже не думай потом говорить, что это моя вина. Но это не самое главное: в тот вечер я понял, что значит пятая стадия — принятие.* * *
Пришлось сделать лишний круг вокруг больницы, чтобы запах дыма выветрился из его волос и одежды — это единственный минус никотина. В остальном: горловой удар, лёгкая волна тумана и чуть ощутимое головокружение от первой же затяжки, — его всё устраивало. Дежурная медсестра уже приветливее, как-то по-дружески улыбнулась ему, не отсылала на стойку администрации, как в первый день, но через пару секунд нахмурилась и спросила: — Вы только пришли? Я думала, что это вы сидите в палате... Он не дослушал её размышлений, сорвался тут же на бег. Скорее всего, это был дядюшка, но память ещё была свежа и страх силён, поэтому он бежал, перепрыгивая через ступеньки, расталкивая всех на своём пути. За эту минуту он успел проклясть себя сотни раз, пообещать, что больше не поддастся ни на чьи уговоры, как бы плохо ему не было, не оставит её одну. Ему не следовало останавливаться, влететь в палату, открывая дверь с ноги, но он отчего-то остановился у двери с протянутой к ручке рукой. Всматриваясь в небольшое стеклянное окошко-иллюминатор, покрытое клетчатой плёнкой, он долго не решался войти внутрь, но стоять так тоже не мог. Аккуратно отворяя дверь, Такаши прошёл внутрь палаты. Он вступал медленно, тихо, пытаясь не выдать своего присутствия. Не зная, как правильнее ему следует реагировать на происходящее, он выбрал единственный вариант, который пришёл в его голову. Такаши молчал и смотрел. Ему было удивительно видеть, как тень, что всё ещё отпугивала его своей холодностью, осторожно и нерешительно касается руки его сестры. Такаши с облегчением выдохнул, когда увидел, что пиджак его больше не был запачкан кровью, и на лице была лишь привычная бледность: вспоминать ту безумную ночь совершенно не хотелось. — Директор сказал, что ты поехал домой, — тихо проговорила тень. Её голос был совсем другим. Спокойным и немного расстроенным? Да, скорее всего, он звучал расстроенно, или же это просто чудилось сбитому с толку Такаши. Осмелившись, парень прошёл в перёд, к сестре. Встав напротив, он наконец-то смог получше рассмотреть тень, что теперь всё больше походила на знакомого ему Сузуя-сенсея. Казалось, они не виделись столько времени, что в больнице в ту ночь был вовсе не он, а кто-то совершенно незнакомый и страшный. Возвышаться теперь уже над сенсеем ему было совсем неловко, и он также присел на стул, стоящий рядом с койкой. Но даже присев, он всё ещё смотрел на него свысока: разница в росте была велика. Такаши старался рассмотреть лицо мужчины, но тёмные волосы скрывали его. Поэтому пришлось искать что-то другое, за что можно было зацепить свой взгляд. Невольно, это снова оказались руки. Их сцепленные друг с другом руки. Красные нити, вшитые в кожу мужчины, так причудливо сочетались с красными проколами от катетера. Он был не против, просто немного странно себя ощущал, видя, как кто-то другой, не он, может с нежностью и заботой сжимать руку Тамаэ, поглаживая большим пальцем по тонкой бледной коже. — Значит, это вы... — Такаши не знал, следовало ли им говорить об этом сейчас, но и других слов у него на уме не было. — Судьба Маэ. Сузуя нисколько не смутился его словам, продолжал сидеть сгорбившись, наклонившись вперёд к койке. — Да, — Джузо пришлось озвучить и так очевидный ответ. — Получается, что так. Неожиданный, лёгкий смешок сорвался с губ парня, и он сказал: — Почему я не удивлён... Джузо наконец-то перевёл свой взгляд на молодого человека, что уже не смотрел на него. Взгляд Такаши был прикован к бледному лицу сестры. Он внимательно наблюдал за тем, как на лице Такаши появляется лёгкая улыбка, как на пару секунд оживают его впалые тёмные глаза, того же цвета, что её, как они сияют в своём трепетании. — Почему? — повторил за ним Джузо, завороженно наблюдая, как любовно искрится тёмная радужка. Такаши перевёл на него свой взгляд, и на миг Джузо показалось, что это она, что это её глаза смотрят в его. — Потому, что это Тамаэ... — сначала коротко ответил Такаши, но потом продолжил. — Потому, что это моя сестра, а моя сестра, Сузуя-сенсей, странная. Знаете, всем кажется, что она нормальная, что она самая обычная: Огава-сан улыбается, когда следует улыбаться, никогда злости своей не показывает, вежлива с теми, с кем следует, и грубит тому, кто отвечает ей грубостью. Мне всегда, говорили: «Огава-сан такая хорошая». Да, Огава-сан хорошая, добрая, воспитанная, прилежная, в общем обычная, такая, каких сотни. Но вот Тамаэ... Тамаэ странная. Тамаэ закрытая и редко улыбается. Чаще всего она хандрит и пребывает в себе: ей кажется, что никто, кроме неё самой, не способен понять её мыслей. Нет, Тамаэ не плохая, просто она странная. Разве это не странно: соглашаться на страдания, на одиночество, вместо того, чтобы просто попросить о помощи у тех, кто тебя любит, кто всегда готов эту помощь оказать? Он ждал согласия, поддержки, но вместо этого услышал короткое: — Нет.* * *
— И тогда я понял, Маэ, что он действительно твоя Судьба. Тогда я принял. Я понял, что это всё это было неизбежно, что всё это должно было произойти, чтобы твоё сердце, сестрёнка, наконец-то перестало болеть от тоски...Тамаэ
Когда врач закончил свой первичный осмотр, когда мне наконец-то дали немного воды, и я смогла окончательно разлепить глаза, понять, что нахожусь в больничной палате, какая-то молоденькая медсестра, что первой прибежала на сигнал аппарата, любезно сообщила мне, что я нахожусь в Городской больнице, предписанной в Комитету, и что я только, что очнулась после месячной комы. Забавно. Мне казалось, что это был всего лишь сон, что я только закрыла глаза, услышав, как Существо испускает последний вздох и падает на землю, но, оказалось, что целый месяц я пребывала в необъяснимой пустоте. Для себя я могла это объяснить только тем, что кто-то наверху всё-таки сжалился надо мной, и позволил моему телу самому возвращаться в нормальное состояние, избавив меня от послеоперационных болей. — Она правда неплохо справляется... — дядюшка Маруде вот уже полчаса рассказывал мне о всякой ерунде, в попытках меня хоть немного развеселить, но я не могла спокойно реагировать на них: мне было жутко стыдно перед ним. — Она даже всего лишь с третьего раза сдала квартальный отчёт, представляешь? — в его голосе я слышала искреннее удивление, но мысли всё равно были где-то далеко. За весь разговор мы так и не пересеклись взглядом, избегали друг друга. — Директор, — я не нашла в себе смелости обратиться к нему привычным «дядюшка». Его тело содрогнулось от моего обращения. — Я, — слова давались с трудом, но я должна была это сделать, иначе говорить с ним вовсе не смогу. — Простите меня, — медленно, чётко, чтобы он точно расслышал мои слова, проговорила я. Дышать стало немного проще, кажется, сам воздух стал менее плотным. Я наконец-то обрела прежнюю смелость в общении с ним и посмотрела на опущенную голову мужчины. Мне хотелось расплакаться, потому что первая мысль, что пришла мне в голову была о том, что директор ещё сильнее посидел. В его густых коротких волосах, что вечно были аккуратно уложены появилось ещё больше серебристых волосков, выбивавшихся на фоне черноты его волос. — Огава-сан... — не поднимая своей головы, тихо отозвался он и намеревался сказать что-то ещё. Но я перебила его: — Нет, послушайте сначала меня, директор! — хватая мужчину за одну из рук, чтобы были сложены на коленях, я почувствовала, как натянулся неприятно катетер в сгибе локтя, но проигнорировала его. — Я прошу у вас прощения не как ваш помощник Огава-сан, не за то, что скрыла от вас ход расследования. Нет, в этом я тоже виновата, но прощения я прошу у вас за другое. Я прошу его, как Маэ-тян, как человек, которого вы считали близким себе, о котором всегда заботились и пеклись. Я прошу его за то, что подвела ваша доверие, что позволила вам думать, что вы в моей жизни не важны, что вы чужой. Снова ощущать, как его сухая ладонь сжимает мою было приятно. — Я не хочу, чтобы вы так думали, потому, что это не правда, — улыбкой ответила я на его растерянное лицо. — Сначала вы были для меня просто дядюшкой Маруде, далёким знакомым из моего прошлого. Я цеплялась за вас только потому, что видела вас черты отца, память о нём, но с каждым годом мои чувства к вам менялись. Я не заметила, как вы вошли в мою жизнь и стали её частью. Вы всегда были рядом, всегда поддерживали и защищали меня, как мой отец... Вглядываясь в его прикрытые глаза, я пыталась увидеть их цвет, всегда выдававший настроение мужчины, но он отказывался их открывать. Кажется, зажмуривал веки всё плотнее, пока я не увидела маленькие, поблёскивающие капельки слёз, что собрались в уголках его глаз. — Вот заноза же! — выругался он, отворачиваясь от меня. Я не удержалась и тихо засмеялась от его слов и того, как он сильнее сжал мою руку. — Паршивец и заноза, — сквозь смех выговорила я. — Думаю, что в ваших контактах мы именно так и записаны. Мужчина тут же пришёл в себя. Смахнув тыльной стороной руки слезу, дядюшка повернулся обратно с уже привычным хмурым лицом. — Огава-сан, ты невозможная заноза! Так играть с чувствами пожилого человека... Мне хотелось поскорее закрыть тему чувств, что всегда была неудобна для Маруде-сан. — Я невозможная? — тыча себе пальцам в грудь, театрально воскликнула я. — А сами-то, директор? Вот уже полчаса сидите и во всех красках описываете мне то, как какая-то практикантка отлично справляется с моей работой. Знаете, как сильно я ревную?! — Ты вернёшься? — пропуская мимо ушей мою комедию, спросил Маруде-сан. Я знаю, почему он спрашивал это, почему столько удивления было в его голосе. Это было бы логично, если бы я уволилась. Случись всё это пару лет назад, я бы так и сделала, но теперь... — Конечно, я вернусь! — тут же ответила я. — А, что? Вы уже присмотрели себе нового помощника, директор? Нет, это понятно, я уже не на настолько робкая, могу себе позволить лишнего, да и бегать на каблуках уже никогда не смогу также быстро, как раньше... В общем, старею! — Прекрати, Маэ-тян... — Но вы не думайте, я никуда не уйду, пока вы меня не выгоните! — довольно жмурясь от собственной наглости, я добавила: — А вы меня не выгоните, директор: всё-таки я ваш любимый помощник.* * *
Я знала, что он не придёт, что смелости ему не хватит этого сделать: посмотреть мне в глаза, по крайней мере сейчас. Я знала, но всё же ждала. Каждый день в течение месяца, когда меня отказывались выписывать из больницы, несмотря на все упрямые заявления, что я уже давно выздоровела, что раны затянулись и со мной всё в порядке, когда после занятий Такаши врывался в мою палату с драгоценной «запрещёнкой» в виде кофе, спрятанного в маленьком термосе, в глубине душе надеялась, что это будет он. Первый час после беседы с врачом, когда наконец-то удалось согласовать дату моей выписки, был наполнен бесполезным спор с собой. Маленькая, капризная и плаксивая принцесса отказывалась возвращаться в свой осквернённый замок, а взрослая скряга, что провалялась больше двух месяцев на больничном, без какого-либо дохода, кроме положенных страховой компанией выплат, отказывалась искать новую квартиру. Мне пришлось ввязаться в их спор, став независимым арбитром. Всё разрешилось быстро и просто, стоило только открыть первый попавшийся сайт в Интернете, пробежаться по десяти-двадцати соответствующим запросу предложения, увидеть стоимость аренды, и мысль о переезде отпала тут же. Думаю, что крылось за этим что-то более серьёзное: ведь могла одолжить денег у матери, та бы никогда не отказала, — я отказываюсь признавать саму мысль о том, что всё произошедшее могло повлиять на меня, изменить меня. Решительное «Да!» — отвечала я каждому, кто осмеливался задать мне такой неудобный вопрос: «Всё в порядке?». И я не обманывала: я действительно была в порядке. Сон мой был спокойным, мне не чудились в сумраке палаты чудовищные тени мучителя, не слышался его мерзкий шёпот. Я отпустила его в ту ночь, по крайней мере, я была уверенна в этом. Поэтому, когда Такаши открыл дверь и, придерживая под руку, проводил внутрь, я с радостной улыбкой вдохнула немного пыли и опустения моей одинокой квартирки. Усаживаясь в прихожей на мягкую поверхность тумбы, я медленно согнулась, чтобы развязать шнурки кроссовок, но меня нагло опередили. — Я сам, — быстро проговорил братец и начал стягивать с меня обувь. — Сиди. Я уже не удивлялась его заботе, просто с улыбкой наблюдала за тем, как он недовольно шевелит губами, проговаривая известные только ему мысли. Первые дни было не привычно видеть его таким, не ворчливым в слух, было неудобно быть рядом с таким серьёзным и спокойным Такаши, и когда я уже порывалась высказать своё недовольство, я прикусывала язык, понимая, что не имею никакого права в чём-то его упрекать. В квартире на удивление было прибрано, всё стояло на своих местах, скорее всего, это была тоже заслуга братца, который не дожидаясь меня, по-хозяйски, прошёл в спальню и оставил там мою небольшую сумку с вещами, которыми я успела обзавестись в больнице. — Эх, мои деточки, — молчать было не комфортно, поэтому я быстро нашла то, что зацепило мой взгляд — мои драгоценные туфли, — злой дядя-доктор запретил мне вас надевать ещё пару месяцев, но знайте, мамочка совсем скоро поправится, и вы снова будите мучать её ножки своими невыносимыми каблучками! Три полки шкафа, заставленные моими глубоко обожаемыми туфлями, на которые была отдана добрая половина годовой зарплаты, теперь грустью отзывались в сердце. — Я думал их выкинуть... — раздался голос в дверях прихожей. Задыхаясь в возмущении, я замахала руками перед собой: — Не слушайте его, мои дорогие, вредный Ши-кун бредит! Он не хотел вас обижать... Брат лишь смиренно покачал головой на моё представление, даже спорить не стал, просто спросил: — Чай будешь? Медленно хромая в его сторону, я с надеждой спросила: — Кофе? Но вредина меня совершенно не хотела слушаться и занудно начала свой привычный рассказ. — Нет, доктор отчитал меня в прошлый раз, сказал, что тебе нельзя пить кофе, и ты, — указывала вредина на меня своим длинным пальцем, — об этом, оказывается прекрасно знала, но обманывала меня! Поэтому мы будем пить чай, Огава-сан. Усаживаясь за стол, я лишь тихо протянула: — Вот же ш бесячка...* * *
Удивительно, я думала, что буду изнывать от скуки в ближайшие три недели, пока моё лечение не закончится окончательно, и мой больничный лист не закроют, но, оказалось, что мне безумно нравится бездельничать! Конечно, я долго не хотела себе в этом признаваться, но когда обнаружила, что пробуждение в половине двенадцатого, неспешное распитие кофе за просмотром бестолкового ток-шоу и последующая двухчасовая неспешная прогулка по парку — всё это делает меня невозможно счастливой, я больше не могла отпираться. Я с неподдельным интересом раздумывала над тем, что мне нужно купить в супермаркете перед возвращением домой, что приготовить сегодня на ужин, а потом с искреннем волнением бежала домой, потому что забыла развесить утреннюю стирку. Наверное, это звучало, как бред, но я находила успокоение в том, что всё вокруг было размеренно и стабильно. И в последнюю ночь перед выходом на работу я не могла себе найти места из-за осознания того, что уже завтра мне придётся трястись в душном автобусе, встречаться с людьми, с ним без моего на то желания. Мне бы следовало написать, позвонить, но я не могла. Не потому, что девушки не пишут первыми — это всегда было для меня глупой глупостью, а потому, что просто не хотела. У меня не было слов для него: не было бы того, что я ему не сказала. Я обещала понять. Я поняла: ты поставил свои интересы, своё жгучие желание помериться силами с очередным гулем выше моего признания страха пережить боль. С самого начала я была бессильна перед твоей затеей, чтобы я не говорила, не делала, ты уже всё решил для себя, и не отказывался от этого решения до того момента, пока чуть не стало поздно, пока не понял, что действительно можешь потерять меня. Я обещала принять, простить. Я приняла, простила, сделала шаг тебе на встречу, но ты так и не нашёл в себе смелости принять меня, избрал самый простой путь: избегать неизбежность — нашу встречу. Однако, я не обижаюсь, не злюсь, во мне и капли этого нет, но... И тут я тоже бессильна. Какой бы могущественной не была власть нити Судьбы, есть всё-таки что-то сильнее, намного властнее и безжалостнее, что владеет моей душой с самого рождения — моя гордость. Я могу спорить с ней, могу пытаться бороться, но в итоге всегда побеждает только она. Я обещала, что не попрекну, не вспомню. Я не попрекаю и не вспоминаю. По ночам я гоню мысли о тебе, как можно дальше, стараюсь даже имени твоего лишний раз не припоминать при разговоре, пытаюсь не думать о том, как радостно ощущало себя моё сердце, как целостна была моя душа, когда я обнимала тебя в ту ночь, и как всё равно мне было на все речи Существа о твоей натуре, потому, что от одной только возможности слышать, как бьётся твоё сердце, я готова забыть о всём безумии твоей души. И всё же, я была бессильна: я, всегда думала, что по-настоящему полюбить можно только свою Судьбу, но, кажется, тебя я полюбить умудрилась раньше, чем осознать, что ты, чёрт возьми, и есть эта Судьба. «Эх, как ты была дурой, Огава Тамаэ, — сквозь пелену сна доносился угрюмый голос моей гордости, — так ей и осталась...»* * *
Я не спала всю ночь, ворочалась и, потеряв, всякое терпение, встала за два часа до будильника. Моё спящее тело сначала отказывалось поддаваться бодрствующему мозгу, ныло, тянулось к кровати, но в итоге сдалось, и само направилось в ванную. Лицо, отвыкшее от всякого макияжа, посвежевшее от неприличного количества здорового сна, спокойных прогулок и масок, сначала выглядело немного странно в зеркале, но когда дополнилось приличной укладкой, а не просто хвостом, радовало своим отражением. Волосы наконец-то отросли, и теперь их можно было забирать в лёгкий пучок сзади. Потратив на них больше двадцати минут, я поклялась больше никогда и ни за что не отрезать свои непослушные кудри. Мама была права: короткие стрижки мне не идут. Смена повязки на руке стало привычным для меня занятием. Пересаженная кожа хоть и приживалась без проблем, но всё равно оставляла неприятные рубцы по краям, которые ещё требовали ухода. — Козлина, — выругалась я, пытаясь ровно приклеить большой пластырь, что никак не хотел приставать к моей коже. — Я ведь так любила платья с коротким рукавом... О коротких рукавах, платьях и юбках, как и каблуках пришлось забыть. Поэтому приходилось выбирать только между брюками и блузками с длинными рукавами. Иногда я смеялась над своей невозможной натурой, которая вместо того, чтобы радоваться своей невероятной удачливости остаться живой, продолжала ворчать и жаловаться на то, что приходилось так многое менять в своём привычном укладе жизни. «Странная...» — так бы сказал Такаши, услышь он моё нытьё. Я недовольно фыркнула, переставляя свою картонную подставку для ручек справа от экрана. — Стоило в первый раз за пять лет уйти на больничный, а тут уже кто-то своими ручонками порядок взялся наводить! — уже в слух бесновалась я: ненавидела, когда трогают мои вещи, мой стол. — Отлично, что тебя в информационный отдел отправили, — с подлой ухмылкой вспоминала я слова директора о направлении способной практикантки в самое гиблое и заваленное место Комитета. — Кацуя тебя быстро к дисциплине приучит! А что? Я никогда не претендовала на звание самого милосердного сотрудника месяца. Мне тоже пришлось немало пережить в первые месяцы своей трудовой деятельности: Кацуя, которого я раньше с раболепствующим лепетом кличила исключительно, как «Мабучи-сан», со мной ни капли не церемонился. Мой драгоценный кролик-сенсей старательно и методично вбивал мне в голову всё, что ему удалось постичь за годы службы в должности правой руки директора ещё в Управлении. Он принимал непосредственное участие в каждой операции, был фактически «правой рукой» Маруде-сана: я не видела ни одной фотографии в рапортах, на которых рядом с директором не было бы Кацуя. Поэтому последнюю поставленную директором перед ним, как перед своим помощником, задачу — моё обучение великий и ужасный Мабучи-сан выполнял с особым рвением. Это сейчас, спустя годы, когда могу позволить себе обращаться к нему с фамильярным «Кацубе», а он может также после совещания позвать меня просто по имени, я спокойно реагирую на его широкую кроличью улыбку и неожиданные шуточки посреди разговора, а раньше меня буквально трясло от одного его присутствия. «Совсем страх потеряла, салага!» — мысленно отругала я саму себя, поднимаясь из-за стола. Наведение порядка пришлось отложить — началось совещание. Я знала, что оно неизбежно: сегодня был понедельник и порядки, установленные директором, не менялись вот уже пять лет точно, но всё же надеялась на что-то. С чувством этой надежды, я первой зашла в кабинет директора. Приветствиями мы с Маруде-сан успели обменяться ещё с утра, когда он застал меня в своём кабинете за привычным после каждым выходных действием — поливом бедных цветов, что в отличие от бумажных дел, с трудом пережили моё отсутствие. Помню, что вместе с приветствием я высказала и свои возмущения относительно безответственного отношения к живым существам, но ответом мне как всегда было лишь тихое бурчание, что меркло в бульканье воды из декоративной лейки. С непонятным, но приятным трепетом я прошла вперёд, прямо к столу директора. Он, как обычно, что-то с увлечением смотрел на небольшом планшете, помещающемся в одну его широкую ладонь, и иногда размашистым движением указательного пальца проводил по экрану дисплее, перелистывая прочитанное. Мне всегда было забавно от того, как его реагирующие на малейший шорох уши, упрямо отказывались реагировать на моё приближение, и как сильно он удивлялся, обнаруживая меня за своей спиной. — Ты чего там стоишь? — прикрывая свою растерянность грубостью, спросил Маруде-сан. Поднимая вверх руку, на запястье которой болтались маленькие часики с тонким металлическим браслетом, я спокойно ответила: — Совещание, директор, или... Я не могла упустить возможности, чтобы не выдать какой-нибудь глупый каламбур: — Вы, о всемогущий директор, внемли мольбам жалких офисных рабов, сжалились, отменили понедельничный ужас, и теперь ваш несчастный помощник может поспать лишние двадцать минут? Маруде-сан опять не оценил моих ораторских потугов и в прямом смысле слова отмахнулся от них. — Не дождёшься! Садись, доктор говорил, что тебе нельзя перенапрягать рану, — безжалостно ответил он, указывая кивков головы на первый стул от него, стоящий в ровном строю других, таких же стандартных офисных стульев. — И вообще, полезно: пораньше вставать! Отодвигая за спинку стул, я медленно опустилась на широкую, мягкую сидушку. — Конечно, вам уже привычно, дядюшка... — тяжело вздыхая, проговорила я. Маруде-сан покосился на меня и выдал вопрос, который я так ждала: — С чего-то? Разворачиваясь к нему в полуоборота, я с трудом сдерживала смех. — Ну, дядюшка, — протягивая обращение, которое уже было подсказкой, ответила я. — Вы же уже... Лицо директора на секунду оживилась от возмущения, а глаза-щёлочки распахнулись в осознании моих несказанных слов. — Ах, ты ж, заноза! Маруде-сан хотел сказать что-то ещё, даже открыл рот, но ручка двери привычно заскрипела, предупреждая о чьём-то вторжении, и дядюшке пришлось оставить лестные для меня слова на другой раз.* * *
— Он в командировке, — директор почему-то именно с этой фразы начал наш диалог. — Пробудет там ещё пару недель. Мне не было особо интересно, ну или я делала вид, что это так, поэтому коротко ответила: — Хорошо. Однако Маруде-сан, кажется, такой ответ не устроил, и он продолжил отчего-то оправдываться передо мной: — Он сам согласился проинспектировать региональные отделения. Я лишь пожала плечами и повторила: — Хорошо. Мужчина ещё пару секунд смотрел на меня, ждал какой-то реакции, но её не последовало. Я молча перебирала бумаги, что кучами валялись на его столе. Это сейчас меня волновало куда больше, чем бегство генерала: это не моё дело. Думаю, что я даже была рада его отсутствию: так я с искренней улыбкой могла отвечать на все приветствия коллег, с лёгкой головой выслушать доклад Куроива-сана, даже найти в нём пару занимательных вещей, наталкивающих на пустые, но увлекательные размышления, в привычной дружественной манере, коротким кивком головы, попрощаться с каждым. Так было проще. — Вообще-то, я хотел поговорить с тобой по другому поводу, Тамаэ-сан, — его тон стал серьёзнее, и мне пришлось отвлечься. Директор немного мялся, и не знал с чего лучше начать разговор, и я напряглась. Он всегда делал так, когда знал, что его слова могут вызвать не самую хорошую реакцию у меня, поэтому сначала он прощупывал почву: — У меня есть к тебе небольшая просьба, Маэ-тян... Кажется, дело совсем плохо, раз он так резко перешёл с официального обращения на домашнее. — Я пойму, если ты откажешься, — заговаривал мне зубы, дядюшка, — знаю, что ты только вернулась, что у тебя много работы, а ещё знаю, что ты очень не любишь возиться с новичками, но... Я прищурилась и подалась вперёд: — Но? Дядюшка шумно выдохнул и откинулся на спинку стула, увеличивая между нами расстояние. — Он племянник министра, — обречённо выпалил директор, — я не мог отказать! Рассмеявшись хмурому лицу дядюшки, я постаралась серьёзно проговорить: — Боже, какой позор: протежирование в стенах Комитета! Маруде-сан недовольно хмыкнул на мои слова, но всё же не стал высказывать колкостей в ответ — это меня настораживало. — Я смотрел его дело, — оправдывался мужчина. — Безупречная биография. Хорош как в теории, так и в практике: отличные оценки. Я выпрямилась и, складывая руки на груди, уже серьёзно проговорила: — Так это же отлично! Комитету нужны способные сотрудники так, что в вашем решении принять его нет ничего плохого. — Это-то да... — соглашаясь со мной, протянул Маруде-сан. — Но Министр хочет, чтобы я взял его на должность помощника Куроива-сан. И тут до меня дошли волнения дядюшки. Куроива-сан был заместителем директора целого Комитета. Вторым лицом после дядюшки, поэтому должность его помощника представлялся не меньший интерес для всех сотрудников Комитета, чем моя. Многие стремились, рассчитывали на неё, и когда директор объявит, что конкурс на неё закрыт кандидатурой стороннего лица, не из Комитета, снова будет много пересудов, как это было и со мной... Слухи, беспочвенные, неприятные, а порой вовсе грязные. Они буду опутывать всё наше высоченное здание от самого подвала до предпоследнего этажа, пробираться в каждый кабинет, там обрастать другими, и в конце-концов дойдут и до самого директора. Тот снова будет ругаться, кричать, грозиться вырвать язык, отправить в самые безнадёжные отделы, оставить без премии и прочие страсти... Проходили, знаем. — Ну, тут у вас выбора нет, — я старалась поддержать директора в его непростой ситуации, — всё-таки это Министр... Дядюшка тут же оживился, услышав мои слова и резво начал говорить: — Поэтому, я прошу тебя, Тамаэ, взять тебя его к себе на «стажировку»... — Сразу нет! — не дожидаясь продолжения фразы, я перебила директора. Но дядюшку мой резкий отказ нисколько не смутил, он всё-равно продолжил: — Пусть поработает с тобой месяцок, покажешь ему все прелести своей офисной работы, так он и в офисе примелькается, и, глядишь, быстро наестся рабочей романтики и сам попросится в Министерство, к дядюшке под крылышко! — Хотите моими руками избавиться от ненужной удавки на шее? — Ну почему же сразу избавиться... — Всё равно нет! — Кабинет! — выпалил дядюшка. Мне хватило секунды, чтобы понять, что именно имел ввиду дядюшка. Он знал, как давно я мечтала, грезила о своём кабинете, но тот постоянно отвечал отказом, а теперь сам предлагал мне такой желанный отдельный кабинетик, в котором я смогу спрятаться от всех и вся. Но так просто соглашаться я не хотела, да и грех было упускать такой момент: — И кофемашина! Его глаза прищурились ещё больше, но испугать меня этими щёлочками у него никогда не получалось, и в итоге, признав свой проигрыш, он ответил: — Вот же заноза! Будет тебе кабинет и кофемашина, но... Его палец взлетел вверх и указал прямо на меня: — Месяц ты стажируешь Ясудо Юта! Довольно улыбаясь, я с приторной сладостью ответила: — Хорошо, директор. — Он придёт завтра, — отворачиваясь от меня, пробурчал дядюшка. — Постарайся сразу его не запугать, — зная, что я этого всё равно бы не сделала, Маруде-сан всё-таки высказал не нужное предупреждение. — Мы должно держать лицо Комитета. Я бы подпрыгнула от радости, но тупая боль в ноге не позволяла мне этого сделать, поэтому вся радость моя вымещалась на сияющем лице: — Поверьте, дядюшка, с Ясудо Юта я буду сама милость: как я могу быть не мила с человеком, подарившим мне кабинет, который я ждал целых пять лет! — Огава-сан! — воскликнул дядюшка. Мой голос звучал ещё счастливее на фоне его недовольного бурчания: — Я пошла собирать вещи, директор!* * *
Я, Огава Тамаэ, всегда была человеком слова, а когда ещё это слово было дано начальству, мне точно не оставалось ничего другого, кроме, как просто стойко принять на себя уже не новую, но всё ещё ненавистную роль «наставника». Трудно это признавать, но наставник из меня действительно был никудышный: я была совершенна неспособна кого-то обучать. Я всегда относилась к тому страдальному роду людей, которым проще сделать самим, чем объяснять другому, а даже если и бралась это делать, то не имела никакого терпения. Объяснила раз — не понял. Я злюсь, скребя зубами друг об дружку, объясняю второй раз — ошибается снова, и я взрываюсь, ругаюсь, делаю сама. Проходили не раз, знаем за себя, поэтому хотелось с самого утра залететь в кабинет директора, упасть на колени, склонить голову и, досрочно признав своё поражение, просить о пощаде, то бишь просто сдаться, так и не попробовав, но... — Довольна? — с еле заметной улыбкой спрашивал Маруде-сан, демонстрируя мне помещение кабинета. Моего кабинета. Золотистая табличка на двери. Дверь тяжёлая и высокая. Огромное окно и книжные стеллажи по обоим сторонам квадратных стен. У этого самого прелестного окна, которое я когда-либо видела располагался также же прелестный стол с моим старым прелестным компьютером. Меня не смущали ни пыль на этих самых прелестных полках, ни то, что по правую руку от стола стоял другой, чуть меньше и проще, ведь это был прелестный кабинет. Мой кабинет! — Морщин будет много, если продолжишь так широко улыбаться, Маэ-тян, — неожиданно весело заявил дядюшка. — Не старайтесь зря, дядюшка, я знаю, что молода и прекрасна, — я бы удивилась, если бы иначе отреагировала на его слова. — Мне до сих пор алкоголь без удостоверения личности не всегда продают... — Это потому, что ты коротышка, Маэ-тян! Я не сдержалась и ахнула. — Знаете, дядюшка, шутки про рост — это слишком низко, даже для такого отравного шутника, как вы! — проходя в глубь кабинета, я остановилась возле небольшого стоящего у стены столика с кофемашиной. — И я не коротышка, я миниатюрная. Знаете ли, дядюшка, чем мы ниже, тем ближе к Сатане! Рассматривая небольшой, но мощный кофейный аппарат, что сам перемалывал зёрна и взбивал молочную пенку, я не могла отделаться от приятного, щекочущего чувства удовлетворённости внутри. — И да, теперь, я довольна!* * *
Чашка кофе сделала из меня человека. Казалось, что стало легче дышать, что солнце в окно кабинета стало светить чуть ярче, что всё стало немного проще и легче. С чувством этой странной радости я спустилась вниз, в холл, где мне предстояло встретить дядиного протеже. Я не питала особых надежд, несмотря на заверения директора о том, что молодой человек обладает не только хорошей родословной, но и ещё хоть каким-то интеллектом: будучи студентом Академии, мне часто доводилось встречать и работать с подобными любимчиками судьбы. Некоторые из них действительно были не плохи, но не более. Наличие богатого отца, уверенности в завтрашнем дне и постоянной протекции заставляло их лениться, не развивать свои таланты, а просто наслаждаться тем, что и так было подано на блюдечке под клош к столу. Я на многое не рассчитывала, поэтому, когда увидела высокого юношу в неприлично дорогом костюме с поблёскивающими на свету серьгами в обоих ушах, особо не расстроилась, просто тяжело вздохнула: это будет долгая стажировка. В холле кроме меня и охранников, бродящих позади, за пропускным пунктом никого не было: рабочий день уже начался, — и молодой человек быстро сориентировался, направившись в мою сторону. Прямая, размеренная походка, ни капли волнения или страха в движениях — всё это выдавало в нём стандартные характеристика уверенного в себе человека. Признаться, окинув его только одним взглядом, я отчего-то сразу подумала о брате. Может быть потому, что мне бы очень хотелось, чтобы Такаши обладал такой же раскрепощённой, открытой уверенностью в себе, что пропитывала бы каждый его вздох, каждое слово. А, возможно, потому, что на вид Ясудо Юта всего на пару лет был старше Такаши, и своим молодым, сияющим свежестью и живостью лицом, нетронутым серыми, взрослыми, трудовыми буднями, заурядными бытовыми проблемами, заставлял меня внутри изнывать от зависти. — Господин Ясудо? — когда молодой человек подошёл на приемлемое для разговора расстояние, я первой решила его начать: я обещала быть милой. Парень чуть склонил голову в поклоне, то ли приветствуя меня, то ли отвечая на мой вопрос. — Приятно познакомиться, Огава Тамаэ — помощник директора Маруде, — мне приходилось немного задирать голову вверх из-за чудовищной разницы в росте: будь я на каблуках, всё было бы не так печально. Боже, я начинаю действительно скучать по ним. — Маруде-сан хотел встретить вас лично, но, к сожалению, — я не врала, ну может быть только чуточку, — у него сейчас лекция в Академии, и он не смог себе этого позволить, но я надеюсь, что мы сможем справиться и без его участия. Я была предельно мила: улыбнулась в конце предложения и чуть повысила голос, стараясь убрать из него естественную хрипотцу, — но он сам всё испортил. Началось всё с подскакивающей вверх, при этом рассекающейся в своей прямоте тёмной брови, прикрываемой тонким светлым локоном, который, я уверенна, был выбит из идеальной укладки нарочно, а закончилось подёргиванием уголка тонких губ, образовывая лёгкую усмешку на лице парня. — Думаете? Пришлось резко развернуться к молодому человеку спиной, чтобы он не увидел, как быстро с моего лица сползает улыбка и закатываются глаза: — Пройдёмте за мной, Ясудо-сан.* * *
— Тамаэ, кажется, я отправил не тот файл, что нужно было... Что я там говорила про то, что хотела бы, чтобы Такаши был похож на этого маленького заносчивого вредителя? Не дай его Боже! Первая неделя подходила к концу, а я всё чаще задумывалась о том, чтобы наконец-то сводить его на прогулку в «Подземелье» нашего Комитета, где выглянувший случайно из-за угла коридора мертвецки бледный Абара с его мутными белыми глазами, в которых казалось нет зрачков, и длинными тёмными волосами, усиливавшими эффект живого воплощения Жнеца испугает этого негодника до смерти, и тут сляжет на пару недель в больницу. Стыдно. Не правильно. Ужасно жестоко, но мои нервы того стояли. Прикрыв глаза и набрав воздуха в лёгкие, я также медленно выдохнула и открыла глаза, но чуда не случилось, и молодой человек продолжил смотреть на меня своими большими тёмными глазами, в горящих искорках которых я вместо очарования видела лишь стойкое желание сжить меня со света. Забираясь обратно в ботинки, которые по привычке сразу стягивала с ног, когда усаживалась надолго работать за компьютер, я поднялась с места и неспеша прошла к его столу. — Тамаэ, правда, я вроде бы посмотрел... Я жестом остановила этот грудной бас: — Огава-сан, помощник-сан, — обходя стол, я возвышалась над парнем и, как болванчик, вот уже пятый день подряд тараторила одно и тоже. — На крайний случай, Тамаэ-сан! Он упорно отказывался меня слушаться даже в таких мелочах, что уж говорить о таких серьёзных вещах, как работа. Нет, я уверена, что Ясудо был крайне смышлёным молодым человеком, с живыми и незаурядными мозгами, только вот он отчего-то эти самые мозги отчаянно пытался скрывать, по крайней мере от меня. В очередной раз не найдя и капли понимания в его глазах, я сдалась: — Ладно, что у вас? Под вечер в глазах уже немного рябило: после больницы я с ужасом обнаружила, что моё зрение тоже пострадало, следовало бы провериться, но отчего-то я всё откладывала это на потом — опускаясь ближе к монитору, я оперлась об столешницу локтем. В стандартном офисном приложении для обмена электронной почтой я быстро глазами нашла нужное сообщение, на которое был направлен бегунок. Направлено оно было на рабочую почту помощника заместителя отдела по работе статистическому учёту Министерства — это сразу упрощало задачу: помощником была милая девушка, с которой мы были лично знакомы вот уже несколько лет. — Что вы отправили? — чуть повернув голову в сторону Ясудо, спросила я. Он подался вперёд и, взяв в руки мышь, открыл прикреплённый к сообщению файл, содержащий в себе отсканированное краткое информационное письмо-запрос, что она сама же мне и направила. Я с облегчением выдохнула: направление не того файла, тем более такого содержания, было не страшной ошибкой, просто обычная невнимательность и несерьёзность — два слова, которыми я бы описала Ясудо Юта, если бы меня кто-то попросил это сделать. — Ладно, это не страшно, — я зажмурилась от того, как неприятно похрустывал позвоночник, когда я стала выпрямляться. В подобных случаях, на встревоженный взгляд Такаши я отшучивалась, говорила, что это всё из-за возраста, но мы оба знали, что моё тело отныне было изувечено до конца дней, и болеть будет до конца дней. — Сегодня пятница, вечер, напишу Ивата-сан, чтобы она удалила это письмо, а вы просто отправьте правильное. Разворачиваясь спиной к монитору, я оперлась о край стола, чтобы перевести дух и избавиться от этого неприятного жжения в суставе. Поддаваясь этой боли, я чуть запрокинула голову назад: под вечер болело больше всего, в самой кости, иногда казалось, что я чувствую твёрдую плоть кагуне в своей коже, но я выпивала пару обезболивающих, и всё становилось легче. — Связи в Министерстве, Тамаэ? — лёгкий насмешливый голос раздался совсем рядом. Нехотя, я повернула голову в сторону Ясудо, что сидел на своём прежнем месте, по правую руку от меня. Не знаю, что больше поддевало меня: его тон, его расслабленная поза, в которой он, откинувшись на спинку стула, пребывал, скрестив руки на груди, или то, что я забыла свои таблетки дома. — Не такие, как у вас Ясудо-сан, но всё же, что-то да имеем, — я не должна была себе этого позволять, но терпеть больше не могла. Вопреки моим ожиданием лицо парня просияло, на нём появилась широкая улыбка, отчего верхняя губа скрылась, обнажая ровные зубы: — У-у-у, не уж то прогресс? А я знал, что ты любишь язвить, просто сдерживаешься, Тамаэ! Мне хотелось щёлкнуть его по носу, дать подзатыльник или сделать прочие мелочные вредности, что я обычно проворачивала с Такаши, но, к сожалению, это было невозможно. Поэтому приходилось возвращаться к занудной муштровке. — Вы, Огава-сан, — медленно проговорила я. — Вы, помощник-сан. — Но, почему? — впервые он отреагировал на мои слова. — Мы же с тобой делим один кабинет вот уже неделю, даже колкостями уже обменялись, я думал, что мы уже друзья, — меня больше занимало не то, что он говорил, а то в какой манере он это говорил. Кокетство. Обычно этими словами принято описывать женщин, но я другого слова для Ясудо не находила: флиртовать прозвучало бы слишком грубо. Такие, как Ясудо флиртую иначе, заметно и напористо, а вот общаются они с людьми исключительно в кокетливой форме. — Потому, что, во-первых, мы с тобой находимся в общественном месте, официальном месте, на работе, Ясудо-сан, — смотря в его заставшие во внимании глаза, начала свой ответ я, — а в таких местах принято соблюдать правила приличия. Поэтому, я - Огава-сан, помощник-сан, а вы - Ясудо-сан, — меня успокаивало то, что он действительно слушал, поэтому я смягчила тон и даже по-доброму, по-сестрински улыбнулась. — А, во-вторых, я старше тебя, Юта-сан... — Всего на четыре года! — перебил меня парень с непонятным возмущением. Не осознанно, я резко подняла руку вверх и, уставив пальцем в него, продолжила: — Вот именно, Юта-сан! На целых четыре года! — спорить к вечеру совершенно не хотелось, всё-таки не хотелось портить впечатление о первой рабочей неделе у юнца. «Он просто ещё совсем молод, — моя внутренняя старшая сестра звучала слишком осуждающе, — такой же, как Такаши..» Мне стало немного стыдно: я бы не хотела, чтобы с моим братом разговаривали таким нравоучительным тоном, я бы хотела, чтобы к нему были добры, чтобы его подбадривали, когда он ошибается, чтобы с ним шутили, когда тот говорил нелепые глупости, а не отчитывали его — поэтому я чуть улыбнулась и сказала: — Знаете ли, Юта-сан, четыре года — это очень много, — отстраняясь от стола, я сделала шаг назад. — Ты ещё не родился, а я считала до пяти, знала двенадцать кандзи и обожала собирать пазл. Он улыбнулся в ответ, и мне стало легче. — А я в четыре года чуть не сжёг садовый домик дедушки! — Тоже достижение, — стараясь не рассмеяться, ответила я. — Рабочий день уже закончился, — неожиданно выдал Ясудо, — поужинаем?