Колыбельная из бездны

Тьма должна оставаться неприступной. Вторгаясь, будь готов иметь дело с живущими в ней чудовищами. Они знают ее наизусть – в отличие от гостей. Тьма окутала все органы чувств. Ее змеиные, еле видимые переливы пульсировали в едином ритме с болью в висках – единственным ощущением, пробивающимся сквозь холод. Конечно, это вторжение в сознание. Разумеется, это всё – лишь иллюзия. Но, как Шепард ни пытался, он не мог нашарить не то что панель управления «Тритоном» – даже стекло кабины. Когда он спускался, он, конечно, проверил ее габариты – из присущего военным делового интереса к возможностям нового оборудования. И при вытянутой руке ладонь свободно ложилась на бронированное стекло. Нет, наверняка это какие-то полимеры: стекло таких размеров не выдержит чудовищного давления в тонны воды на квадратный сантиметр. Но, так или иначе, он без труда мог нащупать границы кабины, не поднимаясь с места. Стекла больше не было. Голос Левиафана – иерихонская труба – тоже исчез. Сколько ни тяни руки в пустоту – здесь его оставили одного. «Цикл продолжится. Ты останешься здесь, чтобы служить нам. Остальных соберут Жнецы». – Отпусти меня, и тебе больше не придется скрываться от Жнецов! – бросает Шепард наудачу, изо всех сил подавляя ужас. Никогда он еще так не боялся в своей жизни. Даже глядя на гипнотический горизонт Стрельца А*. Даже стоя так близко от Жнеца, что в черепе потрескивали вибрации от работы генераторов его главного калибра. Тогда изнутри затапливал адреналин, тогда Шепард был с соратниками и твердо стоял на ногах. Сейчас же он один в темноте, и под композитный заслон его брони уже пробрался неумолимый, тошнотворно-убаюкивающий холод бездны. Но так не должно быть. Он прошел чудовищные сражения, остановил Властелина, уложил сотни хасков. Галактика – с ним в авангарде – невероятно близка к постройке Горна, к разрушению бесконечной цепочки циклов жатвы. Он не может просто погибнуть здесь, на дне соленого океана Деспойны, внутри крошечного робота. Но так и будет, если он не придет в себя. Либо кончится кислород, либо соленая вода проест отверстие и выдавит стекло кабины, либо он прозаично погибнет от жажды. Левиафану даже не придется выжигать его мозг. Всё, что требуется, сделает время. – Ты знаешь, что тебе больше никогда от них не спрятаться, – упрямо повторяет Шепард, сжимая кулаки. – Ты знаешь, что, если не отпустишь меня, этот цикл станет последним и для тебя тоже. – Во всем твоя вина. Тебе не следовало вторгаться во тьму, – Энн Брайсон внезапно снова рядом и смотрит на него; на красивом лице – выражение презрения и раздражения. – Ты искупишь свою ошибку. В мерцающей тьме возникает карта скоплений. Она точь-в-точь как голографическая с офицерского мостика «Нормандии». – Смотри. Запоминай. Ты пронесешь туда нашу волю, – следуя за пальцем в темной перчатке, в золотисто-молочном круговороте созвездий вспыхивают контрольные точки. – С этим нам придется отпустить тебя на поверхность. Пока что. – Я должен остановить Жнецов. Это мой долг. А ты можешь мне помочь! – Ни один Жнец не вторгнется в эти воды живым. Таково наше слово. Энн закрывает глаза. В следующий миг вся одуряющая полнота боли обрушивается на Шепарда, как огнестрельное ранение. Это ошеломляет, но это… хорошо. Это значит, что иллюзии больше нет. Он поднимает веки и тут же морщится: даже слабый свет от неясного источника будто царапает его глаза здесь, в черноте океанской бездны. Кажется, Левиафан наконец отпустил его. Кажется, можно уходить: да, ни с чем, но хотя бы живым. Вспоминая судьбу ассистента доктора Брайсона – это уже немало. Кусая губы, чтобы держаться в сознании, Шепард активирует аварийный двигатель меха и устремляется к поверхности. Его тошнит, веки налиты сонной тяжестью, а в горле как будто застыл бетон. Больше всего на свете хочется прилечь. …Он окончательно приходит в сознание в шаттле. Над ним сидит Явик, глядя в омнитул. Лицо соратника нечитаемое – немалым образом потому, что сравнивать не с чем. В голове мелькает неуместная, отстраненная мысль: протеанин освоился с местным персональным компьютером удивительно быстро. – Коммандер? – взгляд Явика фокусируется на лице Шепарда. – Все в порядке? – Да, да... Голова раскалывается, – он озирается и, нащупав проясняющимся зрением сиденье, взбирается на него. Проводит руками по лицу – и подбородок овевает влажным холодком. Он проводит под носом еще раз – и видит на перчатке темную кровь. Он смотрит по сторонам – и машинально тянется за пистолетом: кругом в шаттле, куда ни кинь взгляд, переливаются бензиновой радугой сферы Левиафанов. Мягким, гипнотическим холодком медигеля его обнимает наступление ментальных сумерек. Мир слегка меркнет, всё тело разом охватывает прохлада бездны. Пальцы расслабляются. Онемение следует от кончиков к кисти, затем к локтю. Рука медленно возвращается на колено. – Зачем здесь артефакты? – Ты приказал, – Гаррус смотрит на него с места напротив. – Мы тут тоже не скучали, знаешь ли. Вдвоем с Явиком перебили весь десант Жнецов, который сбросили на наши головы. Часть из них даже… обратились друг против друга. Уж не знаю почему, но это здорово нам помогло. Однако, нам пришлось провести здесь ночь. Кое-как удалось немного отдохнуть. Потом вынырнул ты, забрался на обломок, сказал: «Грузите, сколько войдет на борт», и отключился. Как только мы погрузили сферы и занесли в шаттл тебя, импульсное оружие отключилось, и мы смогли улететь. Держим путь на «Нормандию». Нас перехватят с минуты на минуту. Шепард кивает. Он делает еще одну попытку – мысленный рывок, – но нечто, довлеющее над ним, сканирующее каждый импульс в его мозгу, пресекает попытку еще до ее начала. Пистолет остается на поясе, руки – на коленях. Голова наклонена, шея расслаблена, чтобы облегчить ввинчивающуются в затылок боль. Это не рана, и здесь медигель не поможет. Поможет, разве что, одно: забраться за барьер в кабинете Брайсона, выкинув оттуда сферу, и включить, чтобы вернуть себе способность ясно действовать. Глупости. Так ли чувствовал себя Сарен под контролем Властелина? Так ли это начиналось для него: с холода по позвоночнику, щекотки в висках и затылке, с тьмы, наползающей на границы зрения, когда пытаешься шагнуть хоть немного в сторону от обозначенного пути? Это ли он имел в виду, говоря: «Мой разум – всё ещё мой»? «Всё ещё его» там был только разум? Шаттл, наконец, приземляется. Толчок, вибрация; дверь уходит вверх. Гаррус подходит к Шепарду и вопросительно смотрит. Готов подставить плечо, как и всегда. Шепард отмахивается, чуть неуклюже встает и вполне уверенно шагает наружу. В голове, перед глазами, вспыхивает отголосок карты Галактики, расцвеченной метками. Одна из точек – туманность Змея. Цитадель. Самый большой массив данных по Левиафану, данных, которые облегчат Жнецам поиск и нападение, – в офисе Брайсона. – Добро пожаловать назад, Шепард, – приветствует его СУЗИ. – Судя по информации с моих датчиков, вы привезли с собой объекты, излучающие ту же энергию, что и артефакт в офисе доктора Брайсона. Требуется ли мне запустить дополнительное сканирование? – В этом нет необходимости, – отвечает он прежде, чем успевает подумать. Голос принадлежит ему, это безусловно, но интонация чуть более… мертвая. Его обычная речь немного быстрее, чеканит окончания, рубит фразы. Заметит ли СУЗИ разницу? – Всё, что нам нужно, мы получим у Энн Брайсон. Мы держим курс на Цитадель. – Действия капитана корабля не подлежат оспариванию. Но я все же позволю себе заметить: разумно ли везти артефакты Левиафана без экранирования в места большого скопления разумных существ? «Конечно, нет». – Всё будет в порядке. Выполняй приказ. – Да, Шепард. Допустим, он и правда выполнит всё, что нужно Левиафану: сотрет все упоминания о нем из всех известных этим мест Галактики. Но что дальше? Отпустят ли его, Шепарда, чтобы закончить войну – если еще останется на это время? Но войны нет – есть только жатва. И из зависти, или злобы, или страха перед окончательным исчезновением Левиафаны готовы позволять Жнецам раз за разом выполнять свою жуткую, неправильную задачу. Возможно ли выторговать у Левиафана хоть что-то, если ему нечего предложить, нечем подкупить? Возможно ли бороться с чем-то, что сидит внутри твоей головы? Кажется, будто над головой приглушают лампы, а из-под решеток воздуховодов выплывает холодный воздух Новерии. «Наградой тебе будет жизнь – величайшая ценность, которая остается, когда больше ничего не имеет значения».