Оранжевая пыль

Вино на вкус оказалось чуть-чуть терпким, и неожиданно я понял, что именно такое вино мне нравится. С густым ароматом сушёных фруктов, холодное, оставляющее на языке мягкий след. Я прикрыл глаза и вдумчиво сделал ещё один глоток. — Смотри,— громко зашептала Катя.— Козы идут! Настоящие козы! Я открыл глаза и настолько же внимательно посмотрел на коз. В свете полутора выпитых бокалов вина белоснежные козы показались мне прекрасными и грациозными. — Эти женщины. Вечно они всё испортят. Пьёт вино человек, зачем мешать? — голос Вако раздался неожиданно; с тягучим, но мягким акцентом — он напоминал пастилу из абрикоса, потому что был немножко высоким для статного упитанного грузинского мужчины. Грузинский мужчина час назад предельно точно воссоздал все стереотипы: он пригласил в дом, извинился за скудный стол, принёс два кувшина вина, лепёшек, белого сочащегося сыра, орехов в трёх холщёвых мешках, чурчхелы и варёной кукурузы. И сказал, что скоро будет обед. Я томился, потому что из глубины дома пахло так, что хотелось остаться тут навечно и ещё на пару дней. Катя с безбрежным любопытством обследовала комнаты в допустимом радиусе. Комната выходила на веранду, и я сидел на пороге, поставив ноги на землю. Катя существовала одновременно и в комнате, и на улице, так что удивление Вако было совершенно уместным. — Твоя женщина,— мудро сказал Вако,— очень много говорит. Но ей можно, потому что она очень красивая. Девушка снова делала героические попытки не засмеяться. Ей было удивительно играть роль моей женщины. Это карма: однокурсников редко воспринимают как достойных мужчин. Начиналось всё очень мирно: мы сидели на подоконнике, залитом солнцем, в академии и слушали шорох ветра и щебетание первокурсниц; внезапно Катя посмотрела на меня очень внимательно, поправила бретельку на сарафане и сказала: — Я хочу посмотреть на динозавров. На тех, которые самые большие. — Диплодоки? Я любил казаться умным и знающим. — Я бы удовлетворилась и тираннозаврами. — Да, они жили чуть попозже. Как и суперзавры. Всего шестьдесят пять или шестьдесят шесть миллионов лет назад, тогда как… — …Тогда как диплодоки сто пятьдесят миллионов лет назад, умница, садись, пять,— нетерпеливо закончила Катя. — Завтра напомни.— Я улыбнулся и снова приготовился отдаться лучам солнца целиком и без остатка. Но Катя ощутимо пихнула меня в бок: — Славка! Я серьёзно. Это уже было серьёзно. — Ты снова предлагаешь в шкаф? — Конечно.— О последствиях эта удивительная девушка задумывалась меньше всего. — Тогда пойдём, пока идёт пара.— Я раньше не замечал за собой такой авантюрности. На этот раз мы не прогуливали занятие. Его прогуливал пан Томек, преподаватель по древнегреческому. Ещё подходя к корпусу, мы увидели, как он, надвинув на лоб соломенную шляпу, с независимым видом направляется куда подальше — а если точнее, к смиренно ожидающей его аспирантке; наверняка для внеочередной консультации по дательному самостоятельному падежу в греческом языке Нового завета. Свободную пару мы решили посвятить самосозерцанию и совершенствованию духовной близости; а какая ещё близость может быть между однокурсниками, кроме духовной, при условии, что у однокурсницы слишком много идеальных мужчин на уме? Правда, мне немного польстило, что всем этим идеальным мужчинам Катя предпочла меня для путешествия в шкафу с машиной времени. Кажется, о тайне этого шкафа догадывались только мы — я не видел, чтобы кто-то ещё им пользовался. Однажды мы уже побывали в Древней Греции, спрятавшись в этом шкафу от преподавателя. Шкаф был закрыт на ветхий замок, но кого это когда останавливало? И через минуту мы уже разбирались с маршрутом. — Почему нужно останавливаться в двадцать втором и в двадцатом веке, если мы хотим выйти чуть попозже, в смысле, пораньше? — спросила Катя. — Мне кажется, это из-за смещений.— Я показал на точки маршрута.— Сначала частые остановки, потом всё реже, а потом между ними будет по пять-десять миллионов лет. — Ты так говоришь эти цифры, что мне жутко. — Числа,— машинально поправил я. — Зануда. И сам не знаешь, какой. — Ну да, и горжусь этим. Материки же меняли очертания. Раздвигались, расходились. Поэтому мы будем смещаться не только во времени, но и в пространстве. — И поэтому нужны остановки,— фыркнула Катя.— Очень логично. Чтобы ни одного питекантропа по пути не забыть. — Зря смеёшься. Это для точности маршрута, я читал. Чтобы при погрешности вычислений положения материков шкаф мог скорректировать курс. — Я внезапно прониклась к тебе уважением,— сказала девушка серьёзно.— Я думала, ты только есть умеешь вдохновенно да спать на парах наловчился, а ты умный, и вообще. — Я запомню, или лучше запишу,— сказал я.— При случае тебе показывать. Нажимай на кнопку. — Чтобы если что, я виноватой оказалась? — уточнила Катя. — Конечно,— я кивнул, хотя в темноте этого не было видно. «Следующая остановка — двадцать второй век. Грузия. Село Мзиури»,— доброжелательно сообщил шкаф вполголоса, как будто знал, что мы тут нелегально. Село ослепило нас солнцем, отражающимся от неба, гор и крыш, гвалтом кур, запахами чего-то невообразимо вкусного, жареного и сочного, и Катя, заворожённо глядя на долину, расстилающуюся под ногами — всего в сотне метров под нами — прошептала: — Сакартвело… — Что? — я немного удивился. — Грузия,— чуть смущённо ответила Катя.— Это слово из фильма, который я давным-давно смотрела с дедушкой. И сразу вслед за этим появился Вако. Его оказалось достаточно много и в ширину, и в эмоциональном плане. Почему-то он сразу признал в нас родных, а главное, голодных. А когда Катя вспомнила слова «мадлобт» и «батоно», его гордости не было предела. И отпустил он нас только к вечеру, проводил до самого шкафа и вручил с собой столько провизии, что можно было бы динозавра накормить впрок. В двадцатом веке остановку пообещали на каком-то французском побережье, но всего двенадцать секунд; Катя вздохнула одновременно мечтательно и горестно, а я предложил мужественно переждать эти двенадцать секунд в шкафу, чтобы не соблазняться видом моря и девушек в купальниках. И немедленно получил локтём под рёбра и согласие. На исходе нашей десятой секунды пребывания во Франции в шкаф ворвалось мокрое существо с растрёпанными волосами и в коротком платье; существо захлопнуло дверцу и на чистом русском языке прошептало: — Скорее дальше, за мной опять этот сумасшедший гусар гонится. Шкаф тронулся дальше, и существо поправилось: — То есть драгун. Из восемнадцатого века. Его зовут Евграф, и он за мной охотится. Сейчас остановимся, и расскажу. Следующая остановка была в тринадцатом веке где-то в Гренландии, и там было нежарко. Существо из Франции оказалось очень милой девушкой Наташей с курносым носом и веснушками. С мокрыми волосами, в легкомысленном платье и босиком она чувствовала себя не слишком уютно на побережье, обдуваемым холодными ветрами, да и Кате вряд ли было тепло в летнем сарафане. Тогда я с невозмутимым видом достал из шкафа две шубы, которые на протяжении десяти веков чувствовал спиной, и девушки, глядя на меня как на спасителя, тут же завернулись в них с головы до ног. Мне самому приходилось мужественно терпеть колючий ветер, но торжество момента того стоило. Я сел у дверцы шкафа, где не слишком задувало, и Наташа рассказала нам, что недавно закончила ту же самую академию времени и пространства, где учились мы. А теперь работает в двадцать первом веке, но решила отправиться с подругой в отпуск, в Сен-Тропе на полсотни лет назад. Сначала они скрывались от съёмочной группы, потом через шкаф проник Евграф, давний поклонник Наташи, который находил немыслимые лазейки, чтобы припасть к её коленам, наобещать златых гор и вдоволь наесться лапши с сосисками у неё дома. Он наловчился пользоваться шкафом, свёл дружбу с французскими мушкетёрами и как-то стащил подвески у королевы, чтобы сделать Наташе приятное. Шкаф прозвенел в том смысле, что пора в дорогу, и следующую остановку где-то в сумрачной долине мы пережидали, крепко запершись в шкафу: снаружи нас караулило существо, отчасти похожее на человека, но с интеллектом прищепки и с твёрдыми намерениями пригласить нас на ужин. В качестве ужина, конечно. — Катя, ты всё ещё уверена, что хочешь посмотреть динозавров? — уточнил я голосом английского лорда, который невозмутимо отряхивается батистовым платочком после того, как упал в реку. — Ещё больше. Хотя бы там моё знание языков не пригодится, а пригодится твоя мужская сила, ловкость, хитрость и древние инстинкты. — Я даже не знаю, будет ли Слава расценивать это как комплимент,— осторожно заметила Наташа. Она знала нас уже столько тысяч лет, но до сих пор была готова защищать нас друг от друга, когда мы просто разговаривали. — Наташа,— сказал я.— Следующая остановка где-то очень давно и совсем скоро, и мы там будем отдыхать часа два. Поэтому я собираюсь перекусить. Что ты думаешь о грузинской кухне? — Я вообще не против перекусить,— заметила девушка,— а что, мой знакомый Георгий Мгалоблишвили со своей женой Нуцей уже открыл ресторанчик и там? Хотя дайте угадаю. Наверняка вы по пути встретили Вако. Тут даже Катя удивилась. Было темно, и никто не заметил, как я глупо и растерянно моргаю. Всё объяснялось просто: Наташа ездила в две тысячи сто тринадцатый год уточнять детали землетрясения, познакомилась там с Вако и до сих пор не может забыть гастрономического наслаждения, которое он ей подарил, неустанно лаская её слух щедрыми комплиментами. — Он называл тебя умной или красивой? — умоляюще спросила Катя. — Он упирал на находчивость и отменный аппетит,— дипломатично ответила Наташа. Мы поели где-то в начале кайнозоя. Стоял жаркий летний полдень, мы все с удовольствием искупались в озере, а потом отдыхали в тени какого-то цветка высотой метра три. Пока шкаф производил очередные замеры, Катя с Наташей ушли гулять босиком по оранжевой пыли, как они сказали, чрезвычайно нежной и приятной, а я следил, чтобы их не съела какая-нибудь стрекоза. В итоге девушки вернулись чумазые, как с фестиваля красок, и мы деятельно, но почти безрезультатно отмывали их от древних наслоений и геологических отложений: оранжевая пыль оказалась разноцветной и очень въедливой. Неожиданно выяснилось, что до отправления — полминуты, и одевались мы уже в шкафу; в темноте мне по ошибке вручили короткое платьице, а Наташа в моей рубашке придерживала Катю, чтобы та от смеха не вывалилась из шкафа где-нибудь в мезозое. Потом счёт лет пошёл на миллионы, я расслабился и перестал следить за временем. И конечную станцию объявили совсем неожиданно. Едва мы вышли, как на отважную Катю спикировал кто-то мохнатый и недовольный. Она едва успела увернуться и, выдохнув, отправилась в тень огромного валуна и уселась там, прислонившись к камню спиной: — Ноги не держат. Валун тут же встал и разинул пасть. — Не бойся, он так играет,— сказала Наташа.— То есть зевает. И, кажется, не прочь перекусить. В общем, советую отступать на исходные позиции,— эти слова мы услышали уже на бегу. Затаившись в зарослях, мы смотрели, как чудовище мирно чавкает какой-то болотной ряской, впрочем, тоже исполинских размеров. — Я предлагаю не слишком удаляться от шкафа,— задумчиво сказал я.— Существо травоядное, но оно ведь случайно и проглотить может, вместе с травой. Это из соображений вашей безопасности, конечно,— добавил я. Почему-то Кате одного динозавра хватило, и мы забрели в укромный уголок на поляне, где никто никого не ел в огромных количествах, было сухо и спокойно, а деревья и камни действительно были деревьями и камнями. После этого нервное напряжение немножко спало, и мы стали наперебой обсуждать зверя, а Наташа даже показала нам снимки, которые она успела сделать на складную фотокамеру. Не представляю, где она прятала её до этого. Я принёс корзину с провизией. После путешествий во времени всегда разыгрывается аппетит, а мы забрались слишком глубоко. И ближайшие двадцать минут мы провели в торжественном молчании, отдавая дань уважения кавказской кухне. — И всё же я не понимаю,— сказала Катя чуть позже, собирая букет из огненно-красных цветков на фиолетовых ножках,— почему всегда говорили про «эффект бабочки», про то, что в прошлом ничего нельзя изменять, нарушать естественный ход вещей — а в последние годы никто про это не вспоминает? — Наверное, потому что с точки зрения истории все эти путешествия во времени уже были,— подумав, ответил я.— Ну, то есть тот факт, что вот я сейчас здесь, в далёком прошлом, является просто одним из фактов этого времени. А раз он уже был, то ничего не меняет в будущем. Не может же быть такого, что меня не было в прошлом в данный момент и одновременно я там был. Либо одно, либо другое. Поскольку я тут был, и это факт, который могут подтвердить сразу два незаинтересованных эксперта — до сих пор чумазые от оранжевой пыли, кстати,— то значит, я для истории ничего не меняю. Правильно ведь я говорю, Наташа? — Угу,— сказала Наташа невнятно. Более пространно ответить ей не давали тёплый чебурек и гроздь винограда.— Всё верно,— добавила она чуть позже.— По крайней мере, в учебнике Тарновского так написано. И Юревич на лекциях говорил. Катя устроилась у неё на коленях, и Наташа расчёсывала ей волосы. Не знаю, откуда она достала расчёску, заколки и даже зеркальце. — Я вот скорее не могу понять,— подумав, сказал я,— почему после путешествия во времени так хочется есть. — Шкаф работает на калориях,— совершенно серьёзно ответила Наташа, и никто не понял, шутит она или нет.— Очень полезно для поддержания формы, только когда не можешь припомнить, в каком веке завтракал, а в каком с утра на работу, стоит сделать перерыв. Я внимательно разглядывал небольшую голову какого-то существа, покачивающуюся на шее-стебельке. Голова смотрела на меня. Я понимал, что если маленькая голова — так бывает — вдруг принадлежит большому телу, то в запасе у меня только скорость и смекалка, в целом совершенно безвредное оружие. К счастью, голова оказалась нелюбопытной, провалилась в траву, и я стал осторожно исследовать окрестности. Зато через минуту раздался явственный грохот приближающегося трактора — высотой в три этажа, вряд ли меньше. На всякий случай мы приготовились в быстрому старту, но это всего-то оказался какой-то далёкий предок носорога, мокрый и неопрятный; он удивлённо смотрел мелкими глазками на толстые стволы деревьев, не всегда успешно обходя их, а тонкие деревца просто не замечал — после него оставалась широкая просека. Мы выбрались из зарослей и неожиданно оказались на другой просеке. Тут проходил кто-то ещё: в четыре раза шире давешнего носорога. — Надо посмотреть,— храбро сказала Катя.— Вдруг там живёт кто-то недалеко. Такой… большой. Я же не мог отказаться. Кем бы я выглядел после этого в своих же глазах. Нас спасло только то, что существо куда-то ужасно торопилось. Через час неторопливого шага мы увидели вдалеке что-то невнятно большое и, главное, с поразительной скоростью бегущее в нашу сторону. «Робустный»,— проговорила Наташа непонятное. Сиреневая пыль, и глухие редкие удары сердца — в полной прострации я схватил девушек за локти, потащил за собой вбок, в высокую траву, и с силой оттолкнул подальше; зацепился за что-то и с размаху растянулся, больно ударившись грудью о какой-то корень; тут же солнце на мгновение потухло, по лицу ударил горячий поток ветра — из пасти существа летели ошмётки слюны, а тонкие лапы спереди бессмысленно болтались, оно было таким огромным, что казалось, застилает всё небо,— существо тяжело дышало, а вокруг облетала листва, тонко кричали насекомые и какая-то мелочь на земле, пыль вокруг стояла столбом, земля кусками падала вслед, вывороченная с просеки, и тут всё стихло. Я потёр грудь, попробовал дышать. Со второго раза получилось, и я пошёл искать девушек. Они оказались совсем рядом — замершие, как белые статуи, они потихоньку начинали дышать спокойно, а Катя держалась за локоть. Мы долго молчали, потом Катя сказала мне: — Ты мне руку чуть не вывернул. — Катя! — укоризненно сказала Наташа. Катя вдруг улыбнулась: — Твои древние инстинкты пригодились. Я была права! Я не мог не улыбнуться. Начал массировать локоть и предплечье девушки, чтобы что-то делать. Идти туда, куда побежало существо, пока не хотелось, хотя шкаф находился как раз в той стороне. Небо наполнялось живностью, крупной и мелкой. Вся округа оживала. — Мамай,— сказала Наташа,— по Руси прошёл. — Точно,— согласился я.— Правда, я толком не успел его разглядеть. Но мне показалось, морда крупнее, чем обычно изображают. Мешковатая. Словно после вчерашнего. — Так и есть. И на холке шипы. И вся кожа как из пластин. И передние конечности почти атрофированы. На них по два пальца.— По мере того, как Наташа рассказывала, я с возраставшим недоверием смотрел на неё.— Глаза выпуклые, на солнце почти синие, но мелкие. Ноздри чувствительные, видно, как по краям… трепетали. Когда бежит, помогает себе дышать языком. —Ты не могла его так разглядеть! Катя засмеялась и ответила за неё: — Могла, ещё как. На фотографиях всё отлично видно. — Ну да.— Наташа достала свою складную камеру, развернула её до размеров настенного календаря и стала показывать снимки. Немного смазанные, со странных ракурсов, но снимков было не меньше двадцати, и тираннозавр на них вышел очень хорошо. — У тебя ещё хватило времени и сил… — Не совсем,— скромно ответила девушка.— У меня выпала камера, когда я летела в траву вслед за Катей. Потом мы её нашли. Наверное, я случайно включила серийную съёмку. — Опять вы мне морочите голову,— проворчал я. — Но вообще ты нас опять спас. Я улыбнулся. Мне хотелось услышать эти слова, хотя моё сознание в спасении едва ли участвовало. Я часто делал что-то, не думая, но сегодня был один из случаев, когда это было необходимо. — В шкаф? — спросила Катя.— Я насмотрелась, я довольна, честное слово, я всё хорошо рассмотрела. Наташа, ты скинешь нам фотографии? Обратно мы шли дольше. Припоминали, как называются мерзкие существа с перепончатыми крыльями, которые некоторое время кружили перед нами. Ждали, пока просеку переползёт поперёк колючая каракатица, длинная и нескладная. Раздался всплеск, но мы так и не поняли, где. Солнце было в зените, было ужасно жарко, и я на некоторое время снял рубашку, а девушки раздеваться уже не решались. Им тут всё казалось не очень уютным. Правда, когда меня атаковал рой каких-то длинных жуков с металлическим блеском, я тут же оделся; жуки опадали на землю десятками, как только я стал отгонять их. Шкаф стоял немного под наклоном, а совсем рядом с ним была огромная вмятина, на дне которой уже сочилась вода. Мы не стали фантазировать на тему, что было бы, если бы неведомый некто пробежался по шкафу. Мы забрались внутрь. На обратном пути стоянок не предполагалось, только Наташу нужно было высадить в двадцать первом веке. На короткой остановке они с Катей обнялись и расцеловались, а мне Наташа улыбнулась и, помедлив, тоже обняла. Я чувствовал себя слишком уставшим, чтобы придать этому какое-то значение, хотя девушка мне очень понравилась. Катя бодро подвела итоги: — Итак. В активе у нас масса незабываемых впечатлений, сенсационные снимки, хорошее знакомство и грузинская кухня на протяжении всего путешествия. Кстати, корзину с провизией мы забыли на поляне, где проходил носорог. Это уже пассив. — Это пока актив. Корзину я занёс в шкаф перед тем, как мы отправились искать динозавра. — Умница. Радуешь сегодня который раз.— Я не мог не улыбнуться.— В пассиве: я снова потеряла сандалии. Те, которые ещё из Древней Греции. Вернёмся или ну их? — Не сегодня, ладно? — Ладно. Нам ещё в Афины за гольфами. Надеюсь, они всё там же под камешком и лежат. Ты проводишь меня домой? Я такая… разноцветная, что боюсь одна на улицу выходить. Катя выглядела экзотично в пустынном коридоре академии: босые ноги, до колен сдержанно-оранжевые, исцарапанные руки — и правда, разноцветные, щёки в сиреневых пятнышках, в растрёпанных волосах травинки, и только сарафан был разве что не выглажен. — Тут есть душевая, ты помнишь? — Есть, но она закрыта, потому что физсекции уже закончились — я проверяла. Да и вообще, это не спортивно. — Тогда провожу, конечно. — Отлично,— улыбнулась Катя.— Я тебя обедом накормлю. Ты наверняка уже проголодался, я не сомневаюсь.