we belong together

Постель ласкает хрустящими простынями, обволакивает остывшие со сна мышцы мягкими тканями, подстилается под голову льстящейся подушкой. Акааши сладко зевает, переворачиваясь на плоский живот, поглаживает чужие плечи и трепетно улыбается, заглядывая в золотистые глаза. Пальцем проводит по острой скуле, заправляет спадающие черные пряди за уши, тянется вперед, оставляя невесомый поцелуй на тонких губах, и поднимается с постели. Простыни ползут по плечам, опадают на кровать, Акааши разминает затекшую спину, вытягивая руки над собой, и вновь зевает. Сон давно не был таким приятным. Кухню заливает солнечный свет, томящий и нежный, он согревает бледное тело, играется лучиками на тонких пальцах, оставляет теплый след на белой кружке, бликами переливается в черном горьком напитке. Акааши касается губами краев, отпивает кофе и вновь улыбается. Прислушивается, из спальни не доносится ни малейшего звука, блаженная тишина, и он старательно тихо ставит кружку на столешницу. Его любовь спит. Бежевый подол плаща едва заметно трепещет тихий ветер, он же взвинчивает темные кудри волос и мягко касается лица. Акааши неспешно идет вниз по улице, сворачивает в уютном, скрытом ребрами двух домов, переулке, выходит к небольшой кофейне и терпеливо ждет зеленого сигнала светофора. Пищание трелью переливается в небе, смешивается с тихой, доносящейся из соседнего района, песнью одиноко гитариста, вливается в какофонию птичьего щебетания и надрывания гудящих автомобилей. Улыбка вновь ломает его лицо, и Акааши неустанно радуется ей, привыкая к своему состоянию. Ему давно не было так хорошо. Слева от кофейни, не доходя до располосанного в белый и красный карниза, сидит мужчина, кутающийся в дряхлые тряпки куртки, и улыбается пьяным взглядом чуть мутных глаз. Перед ним – аккуратно разложенные поделки из дерева – и Акааши восторженно опускается вниз, на пробу щупая гладкий материал, огибает пальцами плавные линии, ведет выше по вырезанным узорам. В его правой ладони – лежащий на спине кот, подобравший к себе лапки, с торчащими ушами и прикрытыми в сонной неге глазами. Акааши гладит деревянный носик. [Взлохмаченные черные волосы лезут в лицо, и Куроо резко оборачивается, вставая лицом по направлению к ветру, разводит руки и заливисто смеется. – Это все, на что ты способен? – он закидывает голову вверх. – Покажи мне истинную мощь. И ветер завывает с новой силой. Акааши прячется за спиной Куроо, морщась холодным потокам воздуха, хлестающим его по лицу. Вцепляется пальцами в чужую одежду и прислоняется носом к покрытой мурашками шее, дует в загривок волос и ощущает, как Куроо чуть дрожит. – Куроо-сан, прекращайте, – тихо тянет он. – Мне холодно. Едва слышимый смех срывается с чужих губ, и карие глаза смотрят нежно и любяще, он ощущает прикосновение пальцев к щекам и нежится в этих поглаживаниях. – Я согрею, – обещает Куроо, притягивая Акааши к себе, и тот ему верит.] Стискивая фигурку кота, он устремляет взгляд на левую ладонь. В нее вложена сова, чуть большего размера, с глубоко вырезанными широкими глазами и выпуклым клювом, неравномерно протянутыми вдоль туловища крыльями. Птица взирает на него вопрошающим взглядом. [Запястье стиснуто крепкой ладонью, и его тащат вперед, Акааши срывается на бег, хватает ртом воздух и смотрит на широкую спину, единственный ориентир в погрязшем в неистовстве бури городе. Дождь льет нещадно, ударяет по земле шумным залпом, хлещет по одежде, сливается по прилипающим к лицу волосам, оседает солью на губах и мешает взору. И поверх этого оглушающего грохота льется ликующий крик Бокуто. – Акааши! Акааши! Акааши! Лужи хлюпают под ботинками, грязными каплями прыгают на брюки, тут же смываются очередью дождевых полос. Акааши запинается о ногу, охает, заваливаясь вперед, и тут же оказывается подхваченным крепкими руками. В легких невыносимо жарко, и дышать больно, и он смотрит на такое же мокрое, но восторженное лицо перед собой, с радостной болью в груди. Бокуто дарит ему широкую улыбку, осторожными прикосновениями вытирает с глаз воду, и, вытягиваясь вперед, оставляет легкий поцелуй в кончик носа. – Акааши! Они одни посреди тонущей во мраке улицы. – Что, Бокуто-сан? – Давай убежим, а, Акааши? Его вновь тянут вперед, и ливень лишь усиливается, грозясь затопить город, и Акааши до белых пятен перед глазами кивает головой, сильнее стискивая ладонь Бокуто.] Фигурки покоятся в кармане, Акааши отсчитывает несколько йен, кладет их в протянутую руку лениво улыбающегося мужчины, и поднимается на ноги, ступая дальше. Перед кофейней тянутся ряды пышных цветов, горделиво расправляющих бутоны под солнечными лучами и слегка кивающих ими под дуновением ветра. Колокольчики приветствующе звенят, когда он заходит внутрь, осторожно закрывая за собой дверь. Трель унимается через мгновение, и небольшое заведение вновь утопает в успокаивающем мотиве мелодии. За стойкой ему кивает милая девушка, ее светлые волосы заколоты звездочкой, и она ласково поглаживает пальцами столешницу, указывая на напитки, предложенное в меню. Акааши бегло касается их взглядом, без того зная, что он возьмет. Бокуто любит сладкий латте с тремя ложками сахара. [Поцелуи чувственные и трепетные, пухлые губы касаются его тела, проводят по тонким запястьям, дрожащим плечам и мягким щекам, оставляют едва заметные следы на шее и ключицах. Крупные руки блуждают по бедрам, аккуратно касаясь нежной кожи, поглаживают голени и, упираясь в поясницу, чуть приподнимают над постелью. Бокуто держит его, словно хрупкое стекло, податливую глину, входит медленно, успокивающе гладит и шепчет в уши, целуя скулы, и сквозь трепещущие ресницы золотистые глаза смотрят внимательно, несколько пугливо и вместе с тем – до беспамятства влюбленно. – Тебе не больно? Пожалуйста, скажи, если я сделаю что-то не так, – голос тихий, чуть надрывающийся. – Акааши, как ты? Ему тепло, и нега сладко расползается по всему телу, впиваясь в нервные окончания, и ласкает, ласкает, ласкает. – Все хорошо, Бо-о-окуто-сан, – стонет он, облизывая губы, и к ним тут же тянется Бокуто. Такими же плавными движениями он доводит его до экстаза, мягко укладывает на постель, сыплет поцелуями и нежными прикосновениями, успокаивающе поглаживает дрожащие плечи. – Я люблю тебя, Акааши. И слова льются естественно. – Я тоже вас люблю, Бокуто-сан.] Два стаканчика с кофе стоят перед ним, прозрачные крышки чуть запотевают, сверху лежат обернутые в бумагу трубочки. Акааши благодарит девушку-бариста и, беря заказ, тонет в переплетающемся запахе кофе. Куроо любит горький американо. [Губы жжет и бьет пульсацией, и шею усыпают узоры синяков, а запястья так сильно стягивает чужими пальцами, что Акааши перестает их ощущать. Куроо нависает над ним, грубо и хаотично вдавливает в постель, выбивая из него охрипшие стоны, тут же прижимается губами к его рту, блуждает языком внутри, с влажным звуком отлынивает, обрывая тонкую струйку слюны. – Ака-а.. ши, ты прекрасен, – его голос сорванный, переплетается с срывающимся с губ стоном, и Акааши дрогнет под ним. – Не сдерживайся-я. Все тело трясет, окидывает жаром, обволакивает нескончаемыми прикосновениями жаждущих глаз и голодных губ. Акааши закидывает голову, ловит смутный взгляд Куроо на себе, тянется вперед, обнимая его плечи, и прижимает к себе. Его откидывает на спину в оргазме. Дыхание Куроо сорванное, хриплое и до боли знакомое, он падает рядом, прижимается потным телом к Акааши, льнется к нему горячими объятиями, оставляет нежный поцелуй в висок. Утыкается носом в загривок черных кудрей и шепчет. – Я люблю тебя. И слова льются естественно. – Я тоже вас люблю, Куроо-сан.] Квартира встречает его сладостной тишиной. Акааши с особой осторожностью сжимает ключи в руке, прячет их в карман, стараясь не звенеть, так же тихо стягивает с ног обувь и, ровняя ее, ставит в дальний угол, рядом с парой, состоящей из кроссовка и туфля. Бокуто предпочитает спортивный стиль, Куроо – деловой. Кухня, такая же теплая и светлая, как ранним утром, манит полупрозрачными белыми шторами, врывающимися внутрь под действием усилившегося ветра. Акааши закрывает окно, чуть щелкая створкой, и морщится, вслушиваясь в звуки квартиры. В спальне все так же спокойно. Он расслабляется, перестает сжимать зубы и чуть облизывает губы, ставя стаканчики с кофе на стол. Достает большую кружку из верхнего шкафчика, споласкивает его от осевшей пыли и с глухим стуком возвращает на столешницу. Снимает со стаканчиков крышки и вдыхает переплетающиеся сладкий и горький ароматы. [– Я люблю вас обоих, – осторожно и едва слышимо. – Ты должен выбрать, – синхронно и умоляюще.] Латте с молочной пенкой льется на дно, легким шоколадным оттенком остается на белых стенках кружки. Американо смешивается с ним темным кофейным оттенком. Напитки переплетаются контрастом аромата и цвета, приобретают однородность. [– Я хочу быть с вами двумя, – ломаясь и на грани истерики. – Непозволительная роскошь, – горько, как американо. – Прости, но я не могу делить тебя с кем-то другим, – приторно, словно латте.] Выкидывает стаканчики в мусорку, закрывает шкафчик и, улыбаясь, выглядывает в окно, щурится солнечным лучам. Акааши берет горячую кружку со стола, чуть дует на нее, тревожа молочную пенку, и тихой поступью идет в спальню. Его любовь все еще спит. – Я сделал кофе, – лепечет он, присаживаясь на кровать. – Как вы любите. Ставит кружку на прикроватный столик, тянется вперед, чувствуя, как скрипят под ним пружины, оставляет легкий поцелуй на запястье Куроо. – Американо без сахара для тебя. Ведет чуть левее, к ложбинке между ключицами, утыкается в них носом, касается губами груди Бокуто. – Сладкий латте для тебя. Касается пальцами острых скул Куроо, чуть прикусывает его нижнюю губу, заглядывает в широко распахнутые золотистые глаза. Они не моргают. – У меня для вас подарок. Слегка отлынивает назад, тянется рукой в карман пальто, выуживает две деревянные поделки. Вновь возвращается, слишком резко дергает пальцами, едва не задевая швы на чужом запястье. – Прости, Куроо, – поглаживает нити. – Котенок для тебя. Оставляет фигурку в левой ладони. Поглаживает правую, вкладывая туда оставшуюся поделку. – И совенок для тебя, моя любовь. Опускается на кровать, ложится совсем рядом, жмется к холодному телу. Гладит правую руку Куроо, осторожно обводя пальцами швы с торчащими краями ниток. Тянется ладонью к вздувшейся груди Бокуто, ведет вверх, к шее Куроо и его красивым скулам. Заглядывает в золотистые глаза, веки которых скрепками прижаты к коже. Морщится, когда замечает кровавые подтеки, и стирает их рукавом. Бежевая ткань окрашивается в грязный бурый. Акааши целует Куроо в щеку. [– Только не говорите Бокуто-сану, хорошо?] Акааши путает пальцы в серебристых волосах Бокуто. [– Только не говорите Куроо-сану, хорошо?] Акааши смотрит на свое творение и улыбается, вновь погружаясь в ласкающий сон. [– Я не хочу выбирать между вами, – с мольбой и надеждой. – Тебе придется, – обреченно и просяще.] На перефирии сознательного и сюрреалистичного поправляет спавшее одеяло, натягивает его на оголенное тело Бокуто, касается шрамика на ноге Куроо и разбуших кусков кожи под грубыми швами чуть ниже колена. Кладет правую руку, принадлежащую Куроо, на упругий торс Бокуто, и чуть кофейный загар первого мешается с молочной бледностью второго. [– Не хотите выпить чая? Снотворное помогает уснуть. – И после этого ты решишь? Губы ломаются в болезненной улыбке. – И после этого я решусь.] Вновь возвращается к острым скулам Куроо, заглядывает в глаза Бокуто, убирает упавшую ресничку. Испещренные красными нитями, губы растягиваются, ямки на щеках – красивые и естественные, и Акааши вновь улыбается. Кладет голову на грудь Бокуто, целует Куроо в подбородок, оглаживает мокрые швы на шее. Игнорирует тошнотворный запах, вбивающуюся под ногти гниющую плоть и трупные пятна, узорами расползающиеся по телу. – Я люблю вас, – тянет Акааши и осыпает нежными поцелуями остывшую кожу. – Люблю вас обоих.