❰ ... ❱
Без четверти пять морозным январским днём на Царскосельский вокзал прибыл паровоз. Из-за опоздания чуть ли не на два часа вышедшие из душных, натопленных вагонов пассажиры без разбору возмущались, бранили грумов и носильщиков, в красках описывали своё злоключение встречавшим их родственникам, чтобы избавиться, наконец, от скопившегося за время пути негодования. Только первая толкотня схлынула, на перрон сошли более терпеливые пассажиры, в числе которых была г-жа Лукина Лаура Альбертовна. Она возвращалась от институтской подруги, проведя в гостях у ней Рождество и две недели после, и могла бы дольше, однако из-за пустякового случая они рассорились, отчего на утро г-жа Лукина прочно решилась ехать домой. На вокзале её ожидал кучер Федот, издалека её признавший и тотчас же подскочивший забрать вещи. — Уж не околел ли?.. — вопросила Лаура Альбертовна мужика, когда тот, суетясь, с красным как помидор лицом, подбирал её коробки и узелки. — Прибытие задержано на два часа. — Пущай, пущай! С меня станется... — отмахнулся Федот, хотя у самого зуб на зуб не попадал. — По правой стороне остановился, тама сподручнее выехать будет... Г-жа Лукина кивнула и без спешки направилась к выходам. На перроне всё ещё была суета, хотя уже меньшая: пассажиры неторопливо сходили со ступеней вагонов и тут же, дабы насытиться, вдыхали свежий морозный воздух, по-особенному приятный после духоты; их окликали встречающие, с восторгом целовали и поторапливали скорее идти к экипажам; люд таскал поклажу. Лаура Альбертовна неторопливой, осанистой походкой петляла меж препятствий, чтобы ненароком ни обо что не споткнуться, ни в кого не врезаться. Оттого удачно избежала столкновения, когда чей-то мальчонка, пятясь, преградил ей путь. Ухватив его за плечики, Лаура Альбертовна одарила мальца недовольным родительским взглядом и строгим замечанием смотреть, куда идёт. Мальчишка заместо извинений поджал губы и спрятал кончик носа в шарфе; очевидно, он совсем не понимал по-русски. — Viens ici, chérie! — окликнула его мать. — Soyez bon, s'il vous plaît. Ne cours pas. Лаура Альбертовна посмотрела на женщину, к которой унёсся юный непоседа, и отчего-то ощутила странное чувство смущения, какое порой возникает, когда вдруг, встречаясь с незнакомцем взглядом, видишь в нём будто бы родственную своей душе душу. Эта женщина имела поразительные смородиновые глаза. Глядела спокойно, вдумчиво и чуть-чуть извинительно. По-французски попросила прощения за оплошность сына, хотя произнесённое утонуло в шуме. Её лицо с нежными чертами и молочной бархатной кожей показалось г-же Лукиной смутно знакомой, хотя они ни разу не виделись прежде; словно чья-то потусторонняя длань столкнула их, и мимолётные, путанные, совсем чужие воспоминания ворохом вскружились в их мыслях. Женщины растерянно улыбнулись друг другу. Они обе это прочувствовали. — Maman, allons-y! — окликнул незнакомку мальчик, и та наскоро разорвала их тонкую связь. Лаура Альбертовна без промедлений, но с внутренним смятением последовала к выходу с вокзала. В память словно пустили густую дымку, и на мгновения она забылась, где Федот оставил экипаж, потерялась, в какую сторону — правую иль левую? — нужно идти. Странное впечатление от встречи с неизвестной женщиной озадачило. Пред истончившейся тканью пространства раскрылась безрассудная, подспудная привязанность к незнакомке со смородиновыми глазами. Сделав над собой усилие, г-жа Лукина отмахнулась. Не в её характере было поддаваться суевериям. Без сожалений она попыталась задавить диковинные ощущения, чтобы впредь они её не волновали. Однако напоследок оглянулась. Женщина, удерживая сына за плечо, давала какое-то порученье носильщику, активно сдабривая свою прыткую речь жестами. Бедолага совсем не разумел, чего она хотела — не понимал, тёр затылок, хватался то за один узелок, то за другой, а всё — не то! Мальчонка глядел на носильщика с восторгом, как на дикаря. Вскоре к ним присоединился мужчина, одетый на чиновничий манер, несколькими фразами вывел ситуацию из конфуза, и компания без дальнейших промедлений направилась к выходу. Расстались.❰ ... ❱
Следующие дни г-жа Лукина выезжала на обеды и вечера в соответствии с обыкновением той сутолочной жизни, какая сама по себе образуется в столице. В память её то и дело врывался образ незнакомки, которую вряд ли возможно встретить вновь, если их кружки не сходятся, потому Лаура Альбертовна отгоняла прихотливое душевное томление, будто болотных мушек. Однако воспоминания лезли, и неизвестная ей женщина со смородиновым глазами виделась во всякой отдалённо схожей фигуре в толпе. В хороший день ей казалось странным, как возможно жить в одном городе и навсегда потеряться друг для друга? Ездя по улицам в экипаже, она засматривалась на прохожих. Невольно искала её. Не находила. В дурной день г-жа Лукина была настроена совсем скептично. Не позволяла проявляться какому-то инфернальному наваждению и раздражалась на всякую мелочь, когда пыталась, но не могла выжечь чужое прелестное выраженье лица из своей памяти, которое впечаталось калёным железом. Г-жа Лукина не могла ни у кого спросить, кого встретила тогда на вокзале. Не могла узнать ни её имени, ни положения, ни связей, потому таила странные ощущения в душе, словно монахиня — открытие лика Господа через молитвы. Неведенье мучило, однако сделать с ним решительно было ничего нельзя. Потому Лаура Альбертовна уповала, что вскорости разбережённая рана успокоится, всё уляжется, забудется и опять станет, как прежде. Раздумывала как-то вечером, что скажет ей, если вдруг они повстречаются вновь? Сообщить о своих затаённых надеждах равносильно показаться смешной, а вести самый ничтожный разговор о первой пришедшей в голову теме кощунственно. Молчать? Покажется нелюдимой или, не дай Бог, надменной. А как вести себя? Сдержанность может оттолкнуть, свободные обращения при незнакомцах — моветон. Поймут ли они друг друга? Признают ли? Аль незнакомка уже позабыла её, наполнив память хлопотами, иными примечательными случаями и рассуждениями? Ни один разумный спасительный исход, хотя искала дотошно, не приходил г-же Лукиной в голову. Она желала освободиться от её миловидного облика, видевшегося во всякой мелочи, но, как сорняк, тот вырастал вновь и вновь. Как-то литературным вечером, наслушавшись поэзии о возвышенном, она неожиданно осознала, что внутренне борется с самой собой. А именно: с дикой безрассудной любовью, жаждой и ревностью, что неожиданно расцвели ядовитыми лазоревыми цветками в её душе. Это преследовало, томило, подначивало, сжигало и мучило. Г-жа Лукина стала вспыльчивой не в своей манере. «Сбежать?» — «А куда?..» Вся боль — в памяти, откуда не выжечь.❰ ... ❱
Вечером, поддавшись на уговоры m-lle Буше, её близкой приятельницы, и дабы развеять скуку, г-жа Лукина согласилась езжать в театр. Она уже видела постановку ранее (а ставили шекспировскую, «Сон в летнюю ночь») и нашла в ней одну лишь посредственность без какой-либо свежей, любопытно завёрнутой идеи. «Топорно и пошло», — выразилась Лаура Альбертовна в письме к давней подруге и зареклась вновь бывать на спектаклях господина Йозефавичуса. Однако! Прошло каких-то несколько недель, а скука взяла своё. Её ложа опять забронирована, хуже всего — на ту же самую постановку. Был полный зал. Зрители в ожидании шумели, будто пчелиный рой: кто-то ссорился из-за мест, и капельдинеры успокаивали негодующих со сжатыми билетами в руках; кто-то повстречал знакомых и наскоро высказывал главные происшествия в жизни; кто-то бранился с супругом из-за мелочи; кто-то шептал на ушко любовнику смешные нежности. Лаура Альбертовна без цели, лишь для развлеченья рассматривала публику в лорнет. Оглядывала костюмы, украшения, многообразие лиц. Неожиданно она зацепила чьи-то облачённые в прелестные гипюровые перчатки пальцы, что сжимали спинку предшествующего в ряду кресла. То, как выглядели эти руки, какой были формы и изгиба, показалось г-же Лукиной смутно знакомым; вновь необычное чувство déjà vu поразило до глубины души. Затаив дыханье, Лаура Альбертовна провела взглядом от запястий до локтей и покатых плеч. В женщине в нежно-песочном шёлковом платье без сомнений узнала ту незнакомку с вокзала. Отняла от глаз лорнет взглянуть без увеличенья. — Мари, тебе знакома эта дама?.. — подозвала г-жа Лукина приятельницу, даже не подумав, прилично ли такое. M-lle Буше сощурилась на публику, а когда поняла, о ком речь, закивала. — Ах, да! Знакома, конечно! Эта дама — княжна Мария Владимировна Сухарева, в девичестве Третьякова. Её муж дипломат во Франции, оттого редко бывают на родине. А как видите, возвратились! Я так рада! Глядите, столько времени за границей, что выглядят уж иностранцами, всему дичатся. Подойдёмте во время антракта обязательно, я вас познакомлю. Убедитесь, какая на самом деле это приятная пара. Лаура Альбертовна вновь поглядела на них, Марию Владимировну и её мужа, в лорнет, задумавшись, а желает ли их знакомства? Столько про себя воображала, что совестно смотреть в глаза; да и к чему им знать друг друга? Лишь попусту бередить душу. Как и на вокзале, княжна Сухарева держала себя очень покойно, словно театральная суматоха вокруг вовсе никак её не касалась. Будто пава и с мягкой улыбкой всепринятия, глядела то на соседей по креслам, то на люстры с каплями хрусталя, то на малиновые портьеры, в оркестровую яму. Она вовсе не сносилась с супругом ни взглядом, ни словом, словно они настолько устали друг от друга, что притворялись чужими. В свою очередь, князь Сухарев сдержанно и подслеповато, через овальные очки, проверял время на карманных часах; очевидно — не выносил промедлений. Музыканты проиграли коротенькую увертюрку. Пьеса началась. Если уже при первом взгляде Лаура Альбертовна испытывала негодование от сумбура спектакля, обрывочных сюжетных линий и совершенно никудышных поворотов, то вторично заставить себя смотреть его просто-напросто не смогла. Конечно, она бросала иногда взгляды на сцену, однако уследить и понять происходящее через ненатуральные вопли и зазывания актёров, изображавших разные гаммы чувств на один манер, совсем не стремилась. Вместо этого г-жа Лукина наблюдала за незнакомкой с вокзала. Та удачно сидела к ней боком, потому частично можно было видеть её красивое лицо, загоравшееся порою детски-очаровательной улыбкой или смешком. Невольно Лаура Альбертовна эту её улыбку или смешки отражала и, вдруг обнаруживая в себе, одёргивала и смущалась. Всё-таки какое ребячество! Уважаемой даме высшего света не пристало поддаваться на мимолётное увлечение, чьё положение да и возраст подразумевали чуть ли не обязательство быть образом благопристойности. Ну никак не позорить себя невозможной связью с замужней женщиной. Дабы пресечь искушение, Лаура Альбертовна опустила лорнет и поднялась с места уехать из театра. — Куда ты?! — встрепенулась m-lle Буше, не желавшая оставаться в одиночестве. Одиночества, особенно на спектакле, когда все знакомые — здесь и все как на ладони, она боялась, как огня. — Их кривляния меня утомили, Мари, я умываю руки, — заявила г-жа Лукина. — Не представляю, как возможно выдержать хотя бы первый акт, тем паче, досидеть до конца второго. — Давай хотя бы дождёмся антракта? Что срываться посреди? Будет выглядеть как неуважение, — взмолилась француженка. — Здесь осталось-то всего-ничего. А после у нас ведь тоже были планы, они сорвутся? — недовольно нахмурилась m-lle Буше. — Я уже послала записку, что прибудем непременно. К тому же в последнее время ты совсем на себя не похожа, тебе вредно бывать подолгу одной. В кои-то веки выбралась, а сразу — «умываю руки»! Чтобы унять причитания приятельницы и не обижать её сорванными планами, г-жа Лукина осталась. С трудом дотерпела до конца первого акта.❰ ... ❱
Когда публика затолпилась в холле, покинуть театр было не столь просто. Почти в каждом m-lle Буше узнавала знакомых и обязательно перебрасывалась парой любезностей, череда которых, на первый взгляд, казалась бесконечной. Г-жа Лукина, взяв приятельницу за локоток, чуть проталкивала к выходу, однако с тем же успехом она могла тянуть за собой локомотив — m-lle Буше слишком сильно была привязанной к обществу, чтобы легко его покинуть. — Гляди, а вот и чета Сухаревых, о которых ты интересовалась. Идём поздороваемся? А то они какие-то кислые... — произнесла француженка и метнулась так, что её горностаевое боа шлёпнуло по щеке стоявшего позади мужчину. Супруги рассматривали гипсовую фигуру Венеры Милосской, скопированной в миниатюре местными студентами-скульпторами. А когда их окликнула m-lle Буше, обернулись в некотором ошеломлении — не ожидали, что в Петербурге после долгого отсутствия у них сохранятся знакомые. При узнавании давнишней приятельницы княгиня мило улыбнулась. Хотя нельзя было заподозрить её в неискренности, Лауре Альбертовне почему-то почудилось, что использованная женщиной улыбка — лишь маска, которая надевается по привычке. После нежных объятий и церемонного поцелуя в щёку ошеломлённая, но радостная Мария Владимировна перевела взгляд на г-жу Лукину. Её улыбка вмиг погасла. Смородиновые глаза впились в лицо незнакомки вдумчиво и изучающе — она вовсе не чаяла, что встретится с нею вновь. Женщина стала её кошмаром, потусторонним наваждением. — Когда же вы вернулись, рассказывайте? — набросилась на чету m-lle Буше в радостном возбуждении выведать у них всё да в подробностях, чтобы затем всем разнести. — Двумя неделями ранее, — сдержанно отчеканил чиновник. Вновь вытянул из кармашка мундира часики, чтобы проверить время. Это была одна из его несносных привычек — всегда знать, который нынче час. Привычка, которая так часто выводила из себя его супругу и была предметом их многих ссор. Будто дотошный счетовод, князь Сухарев считал каждую потраченную — впустую или на дело? — минуту. А посещение театра, на которое уговорила его Мария Владимировна, он отнёс, без сомнения, к занятию пустому и бессмысленному, однако терпел, чтобы в кои-то веки сделать жене приятное. M-lle Буше не уставала собирать любезности, те прямо журчащим ручейком лились из её уст. На радостях даже позабыла назвать г-жу Лукину чете Сухаревым, о чём чуть погодя вспомнила: — Что же я?.. Позвольте мне представить вам Лауру Альбертовну Лукину, — указала неугомонная француженка на свою приятельницу. Князь Сухарев наклонился и холодно сжал её протянутые пальцы. — Не ваш ли супруг был губернатором ...ой губернии? — с сомнением вопросил чиновник. Получив утвердительный ответ, проговорил: — Примите мои соболезнования. Простите, что не смог прибыть на прощание, был отправлен по службе. С Александром Семёновичем знаком с самого начала карьеры. Он очень умело вёл дела, многие учились на его опыте. Теперь уж Россия несколько обнищала. Лаура Альбертовна скупо поблагодарила чиновника. Поминание её покойного супруга всегда отдавалось тупой болью в сердце. Такое время не излечивает, хотя сколько лет прошло?.. — Мы разве не встречались раньше? — вопросила Мария Владимировна г-жу Лукину и тоже протянула к ней пальчики для рукопожатия, хотя этикетом было необязательно. — Я помню вас на вокзале. — Да, мы прибыли в Петербург одним поездом. Ваш мальчик чуть не сбил меня с ног. — Простите, он ненарочно, — смущённо улыбнулась Мария Владимировна, чуть приподняв брови и закусив нижнюю губу. Совершенно умильное и естественное выраженье матери, что просит прощенья за шалости сына. Г-жа Лукина ответила, что пустяковый инцидент давно исчерпан и она нисколько не сердится. Женщины не сводили друг с друга изучающих взглядов, будто искали в лицах кого-то иного, отпечатки прошлых жизней, что давно прожили, да позабыли. Хотя вели совершенно ничтожный по своей сути разговор, истинное общение меж ними проходило безмолвно. Их пальцы — в белой и чёрной перчатках, — встретившись в простом прикосновении, не могли расстаться, будто притянутые прочным магнитом. Им обеим было боязно. Обе не понимали странного ощущения, собиравшегося где-то в груди смутным тревожным сгустком из счастья и горечи, однако видели отчётливо — творится это в их душах в равной степени. — Поделитесь, как вам спектакль? Я нахожу превосходным, — вновь встряла m-lle Буше, и женщинам пришлось разорвать касание. — К сожалению, не разделяю вашего мнения. Постановка пресная с претенциозными, но попусту бездарными поворотами сюжета и мёртвым языком. Я не считаю себя специалистом, однако смотреть на эти кривлянья, увольте, невыносимо, — резко отозвался г-н Сухарев, а затем небрежно кивнул на Марию Владимировну: — Вот жене нравится. Женщина болезненно посмотрела на супруга, чьё оскорбление кольнуло в самое живое. Ей действительно нравилась пьеса, но не оттого, что та была искусно выдержанная и представленная мастерски. Уж конечно, княгиня разумела, что спектакль откровенно плох. Однако ей всё нравилось лишь потому, что давным-давно не пробовала развлечений и радовалась любой мужней подачке. Из-за обвинения в дурном вкусе Мария Владимировна притихла и потупилась. Ей стало очень за себя неловко. — Rentrer à la maison, — шепнула еле слышно. — Je ne te force pas à être ici. Князь Сухарев поджал презрительно губы. Подумал: «Хотя говорит, чтобы ехал, раз не нравится, дома непременно вставит в претензию, что бросил в театре одну-одинёшеньку и — как тогда сказала? — в целом «держит её затворницей, как привязанную?» Как что сморозит! Аж, противно!» Цокнул. Та ссора до сих пор не была позабыта. — В самом деле, вам настолько не нравится?.. — удивилась m-lle Буше. — Зачем тогда себя вынуждать? Нет, право слово, езжайте в таком случае, а Маша с нами останется. У нас ложа выкуплена, места есть. После спектакля возвратим целёхонькой, об этом вы не волнуйтесь, пожалуйста. Столько лет не виделись — жалко вот так вот расстаться! Князь Сухарев исподтишка глянул на жену: что скажет? отпускает? — та натянула скупую улыбку в согласии. Поклонился дамам и без лишних слов удалился. Антракт подошёл к концу.❰ ... ❱
Возвратились в ложу смотреть второй акт. Хотя Лаура Альбертовна была настроена на него крайне скептично — тем более, что знает концовку, всё-таки от задумки ехать домой отказалась. Выкупленная m-lle Буше ложа была в самом удобном для зрителя месте — прямо всё действо как на ладони, а ещё имела небольшую проходную комнатку, куда можно было отлучиться во время антракта, чтобы не сходить в общую залу. В этой комнатке с диванчиками и столиком как раз осталась г-жа Лукина. Усидеть ещё два часа перед дурным спектаклем, она знает, не смогла бы, особенно когда внутри всё колотится. В груди, как в пропасти, поселился безотчётный страх. Женщина не понимала ни его первоисточника, ни причины, оттого не могла с ним справиться. Попросила слугу принести ей вина. За тонкой дверцей, ведущей в ложу, слышалась игра оркестра. Спектакль продолжался. Лаура Альбертовна осела на диванчик, растирая виски и мысленно готовясь присоединиться к просмотру пьесы. Все мысли в раздрае. Разумно было бы тотчас же уехать домой и успокоить расшатанное душевное спокойствие при помощи самовнушения и отречения от собственных желаний, однако нечто, приколотив гвоздями, удерживало её на месте. Г-жа Лукина совсем запуталась. Через несколько минут, видимо, тоже не утерпев, Мария Владимировна вышла из ложи и присела к женщине рядом на край диванчика. Они ничего не сказали друг другу — да и что говорить? очередную пресную любезность? Им было трудно признаться даже самим себе, что в их членах скапливается непреодолимое, чародейское влечение друг к другу. Словно потеряв память, давно, ещё в прошлой жизни, вновь встретились, — и всё в чертах, в интонациях знакомо и любо; однако разум хлестал нещадно: «Бред! не может такого быть!» Слуга принёс на серебряном блюде графин с красным крымским вином и три бокала. Предложил разлить, подать, но г-жа Лукина жестом указала ему удалиться. Слуга плотно запер за собой дверь. — Вы будете?.. — обратилась к собеседнице Лаура Альбертовна, однако тут же смутилась, не понимая того мягкого взгляда, какой женщина ей дарила. С улыбкой Мария Владимировна повела плечом и обхватила круглый живот руками, тем самым указывая, отчего вина пока не пьёт. Г-жа Лукина подивилась, чуть отпрянула и смутилась. Ведь так долго смотрела, как могла не заметить?.. Произнесла сдержанно: — А, простите покорно, я не знала, что вы в положении. Может быть, тогда принести чего-то другого?.. Хотите, я позвоню?.. В ответ княгиня качнула головой: ей ничего не нужно, у ней всё есть. Откинулась на спинку дивана, сгорбив спину, чтобы было сидеть удобнее — поясница после нескольких часов в сапожках на каблуке начинала ныть. Любовно смотрела на Лауру Альбертовну: как она налила в бокал вина, сделала несколько глотков и возвратилась на диванчик. Превозмогая неловкость, Мария Владимировна вопросила: — Хотите потрогать? По сконфуженному виду женщины сразу поняла, что сморозила сумятицу. Стало до красноты неловко. Она даже попыталась разгладить платье так, чтобы скрыть живот, будто стеснялась своего положения. Однако Лаура Альбертовна не позволила. Заметив, что обидела женщину своей реакцией, наскоро выправилась, отставила бокал и стянула с себя перчатки. Прикоснулась. — Какой активный... — заметила г-жа Лукина, когда её ладони легли на тёплый округлый живот княгини. Дитятя внутри неё ворочалось и пиналось, и Лаура Альбертовна в умилении улыбнулась. Она всё ещё помнила, какого это — носить ребёнка под сердцем. Как боязно, как радостно! — Это девочка. Так чувствую, да и врачи говорят... — отозвалась Мария Владимировна и тоже высвободила руки от перчаток, чтобы положить свои ладони сверху. Хотя Лаура Альбертовна незаметно попыталась избежать сей неловкости, княгиня обхватила так, чтобы г-жа Лукина не отнимала ладоней. Отчего-то прикосновения совсем чужой женщины до замирания сердца были Марии Владимировны знакомы и очень, очень приятны. Нежно улыбнулась, будто втихомолку ей в душу мёду налили, княгиня поднесла её левую руку к своему лицу и поцеловала костяшки. Обе знали: не стоило допускать сей опасной вольности, однако чувствовали, что не могут иначе. Лаура Альбертовна погладила её щёку — бархатную и молочную, а после завела руку за шею, кончиками пальцев изучая позвонки и струны мышц. Вся их нежность — настоящее безумие в разрезе краткой истории их знакомства, однако каждый шажок навстречу — выверенный. Словно канатоходцы, они давненько хорошо изучили друг друга. Знают каждую мелочь, каждую морщинку, каждую черту несовершенства, а теперь только-то, преодолевая сонное забытье, припоминают. Невозможное откровенье... Прикрыв глаза от наслаждения, княгиня легко поддавалась её ласкам. Утянула её сесть ближе, чтобы лучше чувствовать невольно забытое присутствие любимой, её дыханье и осторожные прикосновения. — Маша... — Я знаю, мы знакомы... — прошептала княгиня, прижав пальчик к её рту, чтобы не перечила. — Не могу объяснить, но мы знакомы... Обвив талию, княгиня ненавязчиво просила наклониться чуть ближе, чтобы оказаться с ней лицом к лицу. Г-жа Лукина совершенно не разумела, что творит, однако всё её существо тянулось получить мягкие, будто лепестки, касания. Мария Владимировна поглаживала её по спине, ноготками зацепляясь за переплетения лент корсета. Губы в боязливости опечатывали нежность на щеке, около пазухи носа и подбородка; она робела поцеловать. Однако предчувствовала: если сама не преодолеет, Лаура тоже не осмелится. Щекотное сбившееся дыханье опаляло ей кожу, внутри всё горело и тянулось в вязкой нужде бóльших ласк. Не смогла утерпеть. Княжна сначала легонько, затем чуть настойчивее поцеловала женщину в уголок губ. Та в нерешительности, осторожно ответила. Раскрыла рот, чтобы углубить поцелуй. Томление нежности, подлинное умопомрачение... Когда кончик языка Маши столкнулся с её языком в ласковой борьбе за ощущения, Лаура дёрнулась, оборвала вздох. Как они могли подобное допустить?.. Чуждые друг другу женщины. Однако каждое маломальское прикосновение, любой робкий порыв, вздох или крохотное желание предугадывалось заранее, словно всё ими творимое они уже изучили в прошлой болезненной войне; теперь страдания канули в Лету, остались один смак и нежность. На сцене шёл спектакль: голоса актёров с трудом разрезали театр, то и дело слышались зрительские смешки или свист, топот со сцены и крики. Оркестр обрывал струны, в страшной агонии надрывалась скрипка. Скрытые за хлипкой дверью ложи, женщины тягуче дарили наслаждение друг другу. Они так соскучились по касаниям, если вообще возможно соскучиться по тому, чего не знали ранее... Но они знали, — и теперь томное ожидание, длившееся чуть ли не век, изливалось в безусловной нежности. В медовых поцелуях. В робких, но умелых ласках. Отчаянно они любили друг друга. Обе забылись, хотя подспудно чувствовали, что поступают оплошно. В любой миг m-lle Буше может отвлечься от пьесы и проверить подруг, тогда позора не оберутся. Лаура оставила последний невесомый поцелуй, о чём-то безмолвно спросила. Женщина чуть заметно кивнула в той же манере бессловесного взаимопонимания. После чего поднялись с дивана и оправили одежды. Сцепивши в прочный замок пальцы, они без сожалений покинули ложу. В цоколе г-жа Лукина помогла надеть Маше её соболиное манто, после оделась сама. Приказала подать экипаж. Вышли из театра. На улице уже зажгли фонари, всё иллюминировало тёплым жёлтым свечением. Морозный петербургский ветер обрывал дыхания, уносил выдохи прочь, но не давал вздохнуть без боли. Ледяные крупинки снега вострыми иглами хлестали по щекам, застревали в волосах и отворотах одежд. Женщины подняли воротники и бойким шагом, поддерживая друг друга, чтобы Маша, не дай Бог, не поскользнулась, спустились с лестницы к экипажу. На козлах сидел Федот, закутавшийся по самые уши и со смешной шапкой набекрень, крикнул им: «Во воет! Смерть! Опять всё позаметёт!..» — и хорошенько стеганул лошадей кнутом, чтобы прытче бежали.❰ ... ❱
Пока экипаж нёс их по заметённым улицам столицы, женщины не обмолвились и словом. Маша привычно запустила заледенелые руки в муфту Лукиной и гладила ей пальцы. Обе, не отрываясь, глядели в окно, покрытое белесой корочкой мороза, и не могли поверить в то, какое безумие творят. Разве можно?.. Когда экипаж преодолел ещё один квартал и остановился у дверей длинного дома, Федот соскочил открыть перед барынями дверцу, услужливо подал им руку и предостерёг, что крыльцо, хоть чищенное, да скользкое. Женщины вошли в парадную, где их по очереди отряхнула, а после помогла снять верхнюю одежду полная розовощёкая служанка. Хозяйка приказала ей принести горячий чай с малиновым вареньем, так так видела, что за короткую прогулку Маша успела замёрзнуть. Откуда-то знала, что женщина всегда была мерзлявой и заместо кофея всегда предпочитала чай. Лукина повела её в гостиную, что сразу от входа налево, однако Маша ухватилась рукой за перила лестницы и упёрлась. Полагала с уверенностью, что спален на первом этаже не бывает. Чуть наклонив голову, будто маленькая робкая птичка, старалась выразить всё своим глубоким смородиновым взглядом, — и Лаура поддалась. Поднялись до первого пролёта, где, не утерпев, княжна утянула её в тягучий, как плавленная патока, поцелуй. Припечатала своим округлым телом к стене и, пока не насытилась, не позволяла выбраться. Да Лаура и не смела сопротивляться. Каждый совместно проведённый миг ей был ценен, как отчаявшемуся золотоискателю — крупица желтоватого металла. А если воображает или совсем сошла с ума? Пусть! Не жаль! Отдастся своей горькой сказке без остатка... Поднявшись на ещё один пролёт, Лаура спиной толкнула дверь своей почивальни. Внутри было как следует натоплено, даже жарко. Зимняя стужа буйствовала и ярилась где-то там, за эркерным окном; в спальне же, напротив, было совсем покойно. Хозяйская постель была уже расстелена, чтобы г-жа Лукина не ожидала, возвратясь из театра, хлопотных приготовлений, а могла сразу забраться под одеяла, отогреться и безмятежно уснуть. Лаура пропустила внутрь спальни свою гостью первой; та, только зайдя, вздохнула поглубже — даже в запахе чистого постельного белья чувствовала знакомые нотки. В глазах собрались крупные капли слёз: отчего же они не встретились раньше? отчего жизнь так несправедлива к ним?.. Стало так горько. Заплакала. Лаура обняла её со спины в попытке успокоения. Через нежное, сцепленное кольцо рук на Машином животе ладонями ощущала плавные шевеления дитятки. Нерождённое чадо тоже чувствовало расстройство матери и тоже волновалось. Лукиной было так странно ощущать Машу чьей-то женой, которая носит под сердцем чьего-то ребёнка. Она никогда не знала её такой. В соответствии с приказанием, служанка принесла им чаю с малиновым вареньем и, раскрасневшись из-за их телячьих нежностей, удалилась. Плотно заперла дверь после себя, поставив крест, что ни в жизнь и словом не обмолвится. — Присядь, моя милая, выпей чаю. Ты дрожишь, замёрзла, — шепнула женщина своей гостье на ухо. Маша покачала головой. — Не хочу... — А чего тебе принести? Пожалуйста, не плачь, ты разрываешь мне душу, — сказала Лукина, укачивая её и силясь не поддаться тем же слабостям. — Утри слёзы, моя милая. Я здесь, с тобой, всё хорошо. Зачем же плакать... Скажи, что тебе принести? Чего ты хочешь?.. Женщина вывернулась так, чтобы оказаться к любимой лицом к лицу. Спрятала нос у ней во впадинке ключицы, прижалась ближе и тихо-тихо прошептала: «Тебя. Тебя хочу». Подняла чарующий и умоляющий о любви взгляд, раскрыла полные губы для поцелуя и с милостью приняла его, когда Лаура уступила её откровенным желаниям. Им было так привычно и легко вдвоём, будто проделывали каждое движенье не впервые, а в сотый по счёту раз, предугадывая будущий порыв и заранее под него подстраиваясь. Маша потянула за ленты, удерживающие корсаж её великолепного, табачного цвета платья; и, чуть повозившись, стянула с плеч, затем до живота, бёдер, пока то не спало комком на пол. Они не торопились — незачем. Напротив, всё старались замедлить до мгновений томления, когда терпение исходит по капле и кроме сгущённой упущенным временем любви ничего не остаётся. Только-только разорвав поцелуй, Маша подсказала, как снимается её наряд — завязки были и на груди, и на плечах, и на поясе. Лаура тянула узелок за узелком и говорила ей приятные глупости, пока женщина сопела и цеплялась за её запястья, потому как колени — от её голоса, запаха, её всей — подгибались. После осела на постель и попросила стянуть с неё сапоги. Самой ей теперь делать это было тяжеловато; Лаура заодно сняла с неё и плотные шерстяные чулки, а после избавила себя от того же. Уперевшись локтями в перину, женщина рассматривала её с невообразимой нежностью и чуть сопела, запыхавшись. Из-за своего положения и непривычных округлых форм, отёчности и неуклюжести ей было трудно дарить ласки и утягивать в исследования знакомого, да по чьей-то злой шутке позабытого Лауриного тела. Дыханья хватало лишь принимать их. Стянула с себя длинный батистовый пеньюар, оставшись неприлично-обнажённой под изучающим взглядом женщины. Ни своей полноты, ни скрытого под сердцем нерождённого чада нисколько не стыдилась. Маша слишком любила её, может быть, даже не здесь? не в данную минуту? Давно, в прошлом времени... Но любила искренне, чтобы теперь из-за робости не прятаться от её взгляда или краснеть. В свою очередь, Лукина, чуть наклонившись, остановилась в дюймах от её лица; отчаянно хотелось их взаимных ласк, но было боязно ненароком ей навредить. Малышка, даже при взгляде, была такой суетливой, пиналась. — Всё хорошо, — заверила женщина. Обхватив лицо Лауры ладонями, поцеловала в подтверждение своих слов. — Пожалуйста, будь со мной... просто будь... мне так хорошо... Утянула Лукину сесть рядом, прежде избавив её от сорочки, чтобы не мешалась. Обняла за талию, губами приложилась к шее, посасывая и покусывая нежную кожу, тем самым сорвав первый нетерпеливый стон. Женщина была податливой, однако не в своей манере тушевалась. Маша заложила её ладони на свой обнажённый живот, видя, что Лаура медлит из-за ребёнка и побаивается; произнесла: «Я другая, я знаю... но это нисколько не отменяет того, я люблю тебя... всем сердцем, всем что я есть...» — и подняла на неё глубокий смородиновый взгляд. Просящий ласковости, но пылкий. В ответ женщина подарила ей неистовое целованье: подбородка, шее, плеч, груди. Наконец, потянула за собой, чтобы Маша оказалась сверху. «Не бойся, прошу... мне очень, очень хорошо...» — вновь заверила княжна, и ахнула порывисто, когда Лаура, видя её страданья, запустила руку между её бёдер. От лёгкого прикосновения, пока женщина размазывала сок по складкам, чуть надавливая на набухший комок женской энергии, Маша схватилась на изголовье кровати. Заскулила и сжала деревянную поверхность до побелевших костяшек. Ей так этого хотелось, что, не могши более мириться, поёрзала и вобрала её пальцы в себя глубже. Запрокинула голову в отчаянной мольбе, с выдохом и стоном, когда Лаура, точно угадав её желанье, надавила сильнее. По телу прошлась мелкая судорога первого оргазма. Испытывав сполна, тут же захотелось ещё и ещё. Маша задвигалась активнее, насаживаясь на её пальцы в тягучем, намеренно медленном темпе, пока оставалась хоть толика выдержки... Стонала и выгибалась, во всей полноте осознав, до чего измаялась из-за отсутствия её нежных, знакомых, любимых касаний. В этих телах, в этом времени они делали это впервые, однако откуда-то точно знали, как сделать хотя бы крупицей, ещё маленько друг другу приятнее. Во власти томных желанных ласк Маша сопела и стенала, закусывала нижнюю губу, чтобы упрятать нетерпеливые стоны и ненароком не сбиться с выбранного усилием воли замедленного ритма. Однако, протяжно всхлипнув, растеряла всякое терпенье. Завозилась активнее, так, чтобы пальцы Лауры дотягивались как раз до того места, где ей было приятнее всего. — Как хорошо... — сорвалось с её искусанных губ. — Ах... Лаура, пожалуйста... мне так хорошо... Её кожа из-за духоты спальни и отёчности наскоро покрылось потом и маслянисто, особенной красотой заблестела в свете огня камина. Женщина шумно вбирала ртом воздух, выдох — томный стон. Была совсем на пределе, но старалась оттянуть удовольствие дольше... Наконец, не смея больше сдерживаться, сладко-болезненно сжала бёдра. Лукина догадалась подтянуть пальчики глубже, надавить чуть сильнее... и Маша задержала дыханье в экстазе. «О Господи Боже мой...» — беспорядочно промелькнуло в её мыслях напоследок, после чего, наполнив лёгкие горячим воздухом, женщина опустилась без сил на постель. Прикрыла веки и растянула губы в блаженной улыбке. Почувствовала с довольством, как Лаура прижалась к ней боком и чмокнула влажным поцелуем в подбородок. Хотела вновь сказать, насколько отчаянно любит её, однако растеряла все слова. Лишь нежно пригладила ей волосы и заложила её тёплую ладошку на свой круглый живот. Дитятя по-прежнему легонько пиналось, хотя, вслед за матерью, успокаивалось. Лаура грустно улыбалась каким-то своим мыслям, выводя овалы вокруг пупка кончиками пальцев, отчего у женщины кожа становилась гусиной. Княжна тёрлась и корчилась, чтобы избавиться от щекотки. — Я назову её Настасьюшкой, — вдруг проговорила она. Лаура не знала что сказать, просто промычала одобрительно и вновь нашла её губы своими в терпкой, будто забродившее варенье, ласке. Женщина ответила вяло, хотя ненасытно — ей хотелось большего, но слишком устала. Часы на прикроватной тумбе отбили одиннадцать ударов. Женщины поражённо уставились на мудрёный механизм, будто видели его впервые. Ровно в одиннадцать кончается спектакль. Княжне Сухаревой требовалось возвращаться, пока её благоверный не потерял или Бог весть что не подумал. Маша согласилась выменять ещё четверть часа, чтобы полежать с любимой вот так вот, обнявшись, вбирая её тепло, запах и повторяя её изгибы. Ей было страшно сказать. Маша молчала. Молилась, чтобы мир вот в данную секунду утих, разрушился, перестал существовать... хоть что! Только бы не заставляли её подыматься и разрывать их ласк. Однако Лаура спросила первой. Как всегда, просто и прямолинейно. — Что теперь?.. Княжна спрятала взгляд, высвободилась из объятий. Села, чтобы не видеть её лица. — Поезд отходит в девять, — хрипло озвучила их приговор. Замолчала: вдруг что скажет? Однако так и не дождалась ответа. Без спешки, без просьб о помощи оделась. Наконец, уже собранная Мария Владимировна опустилась на край постели и в привычном жесте обхватила круглый живот с беспокойным чадом. Глядела в глаза долго, своим чарующим смородиновым взглядом. Попросила не провожать. Вышла, не оставив адреса, исчезнув из её жизни навсегда. До следующего оборота Времён.Комментарии
В название истории вынесена строка из стихотворения Эмили Дикинсон: Я удаляюсь — я уже не ваша; То имя, что упало на лицо мне С водой когда-то в нашей сельской церкви, Мне не послужит больше. Теперь сложите его к куклам, К детству, к той нитке пряжи, Что становится всё тоньше. Крещёная без выбора когда-то, Теперь в сознании приобщаюсь славе Священным именем, Зовущим к полноте, как полумесяц, Наполнивший все своды бытия Волшебным пламенем. Второе имя… Первое звучало, Когда я на руках отца молчала Принцессой спящей; Но теперь — всё правильно, всё верно, Имея волю выбрать и отвергнуть, Я принимаю — только Царство.