***
«На магистра Джин всегда можно положиться». «Если тебе когда-нибудь понадобится помощь, разыщи Джин. Она знает, что делать». Барбара слышит это из каждого угла, из каждой малейшей трещинки старых кирпичных домов. Даже ветер вечно нашёптывает ей это на ухо всякий раз, когда пред ней возникает какая-то трудность, и раз уж такова воля Барбатоса, она не смеет перечить его словам — действующий магистр Джин и впрямь невероятный человек: примерный рыцарь, доблестная защитница их города и лучшая его мечница. Барбара с детства смотрит на неё, как на пример для подражания. Они не виделись часто — Фредерика не позволяла Джин сидеть без дела, составив той загруженное расписание на каждый день без выходных, а отец, в попытках отвлечь, собирал с Барбарой цветы и с плохо скрытой печалью отвечал на её вопросы: «Почему Джин никогда не выходит гулять с нами?» — она почти плакала, когда с тяжестью от приближающихся слёз проговаривала это: обида и детский гнев окрасили её лицо в яркий красный. Тогда Барбара ещё не понимала, насколько важна роль её сестры в жизни их города. Да и не поняла бы даже спустя миллион объяснений: она была обычным ребёнком и хотела хотя бы иногда играть со своей единственной родственницей. «Джин исполняет свой долг», — лишь устало и несколько болезненно, заученно, словно мантру, повторял Шеймус, перебирая семена одуванчиков. А потом их родители развелись и она едва ли даже слышала о Джин. Только с годами Барбара поняла, что это был (и есть) за «долг». Джин — гордость семьи, продолжение рода Гуннхильдров; та, которой суждено продолжить путь Ванессы и сохранить свободу и мир в Мондштадте. Но Барбаре хочется, чтобы она хотя бы немного подумала и о себе… И, может, о ней тоже… Совсем чуть-чуть!.. Потому что Барбара думает о Джин постоянно: каждую миллисекунду и даже больше; каждый её шаг, каждый взгляд, каждые вдох и выдох сопровождаются бесконечным ворохом мыслей о сестре. Поела ли она? Выспалась ли? Не болит ли у неё ничего? Не выпила ли она опять чрезмерно огромную дозу кофеина, минимум в два раза превышающую норму? Может, отнести ей гостинцев?.. Тяжкий вздох срывается с её губ. Барбара думает о Джин постоянно. Джин о Барбаре думает, наверное, чуть меньше, чем никогда. Семена одуванчиков выпадают из её рук, и ласковый ветер уносит их куда-то в даль, разнося по всему городу. Она надеется, что вместе с ними куда-нибудь в неизвестность Анемо Архонт унесёт и эту странную боль на сердце.***
Барбара помнит, как они с Джин пекли пирог из свежих закатников, собранных в Спрингвейле — тогда очень многие в маленькой охотничьей деревушке узнали Джин, несмотря на то, что она была лишь капитаном; они почётно приветствовали её, предлагали свежее мясо только что забитых кабанов и новоиспечённый хлеб. Барбара чувствовала себя растерянно. Она жалась к руке Джин, испуганно оглядывая всех, как увидевший хищника домашний птенчик. Люди мало обращали на неё внимание, говоря в основном лишь с её старшей сестрой. Дежурно отвечая вежливостью на вежливость, Джин, посмотрев на неё, мягко погладила её волосы, и весь страх Барбары внезапно сошёл на нет. Джин не забыла о ней. Джин заботилась о ней. От этих мыслей сердце её забилось, как ненормальное, а щёки запылали. — Не стоит, — Джин выставила ладонь вперёд, отвечая на очередное предложение, говоря голосом всё ещё бархатным, но вместе с тем твёрдым. — У меня уже есть дела, — и вновь ласково, с некоторыми смешинками в ясных, серо-голубых глазах посмотрела на Барбару. А у Барбары сердце затопило такое нежное, лёгкое и щекочущее чувство, что она уже не видела никого, кроме Джин и её мягкого взгляда. А потом они ушли. Переговариваясь, собирали закатники, сахарки, зачем-то мяту, закидывая их в свои плетёные корзинки. Барбара от счастья напевала песни и плясала, длинная трава щекотала её голые щиколотки, но что важнее, что ощущалось намного сильнее — даже самый мимолётный взор Джин щекотал её сердце и низ живота. Ей так нравилось, когда Джин смотрела на неё. Ох, как бы ей хотелось, чтобы она никогда не отводила от неё своего взгляда! Чтобы глядела и глядела, и видела только её… От этих воспоминаний Барбара чувствует тяжесть на душе и щемящую печаль. Она смаргивает слёзы и подавляет всхлип. Джин всё ещё заботиться о ней. Джин всё ещё смотрит на неё. Просто сейчас она немного занята, поэтому редко заходит в собор, чтобы повидать её… Барбара чувствует душащую вину за свой эгоизм. Барбатос ни за что ей этого не простит! Поэтому она будет стоять на коленях до поздней ночи и молиться, молиться, умолять о прощении, пока её тело не заболит. Мондштадту нужна защита, и Джин следует воле Анемо Архонта и предоставляет её. Она работает на износ, потому что таков её долг. Потому что таково желание их Архонта. А долг Барбары — принять это и не мешаться под ногами. Заняться чем-то таким же полезным и приносить хоть какую-то пользу их маленькому городку. Продолжить лечить людей, например. Голосом или гидро элементом — не важно. Если хоть какая-то рана — будь та на душе или на теле — исцелиться благодаря Барбаре и её способностям… — Чего это мы тут стоим, как вкопанные? — раздаётся высокий, бесконечно задорный голос местного барда-бездельника, и Барбара тяжело вздыхает. — Ух ты, кажется, ты очень рада меня видеть! — он глупо посмеивается. Барбара нехотя оборачивается, потому что её учили, что неприлично стоять спиной к человеку, который к тебе обращается, и надеется, что глаза её не выдают той печали, что сейчас царит у неё на сердце. Но лицо барда, до этого весёлое и беззаботное как всегда, приобретает растерянное и обеспокоенное выражение, и все надежды её осыпаются прахом на холодную плитку. — Ч-чего это ты такая печальная? — неловко интересуется он и чешет затылок. — Я просто… Немного устала. Всё в порядке, — отмахивается она и тоскливо оглядывает собор. Пора возвращаться… Она вновь смотрит на барда и поспешно бормочет: — Что ж, я, пожалуй, пойду… Сегодня я опоздала на вечернюю молитву. Мне бы не хотелось злить Барбатоса ещё сильнее… Бард снова весело смеётся, будто бы в словах её в самом деле есть что-то забавное. — Да ладно тебе! Барбатос не настолько строгий, обещаю, — и подмигивает ей, высовывая кончик языка. — Он на самом деле такой глупый, старый пердун! Самый настоящий бездельник! — злость охватывает Барбару — вот так взять и оскорбить их Архонта, прямо у собора, в котором ему поклоняются, какова наглость! — но неожиданно изменившееся выражение лица барда останавливает её резкий порыв на него накричать. — Да, тот ещё старый… Бездельник… — тихо, шёпотом повторяет он, звуча разбито. Барбара задумывается: может, Барбатос не смог спасти его близкого человека, и он на него обозлился? — Барбатос не может спасти всех, — чуть подумав, отвечает она и поджимает губы. — Так что не злись на него. Он всё ещё даровал нам свободу. И, игнорируя его удивлённое лицо, она поднимается по лестнице в собор.***
Когда Барбара узнаёт новость о том, что действующий магистр Джин снова упала в обморок от переутомления, внутренности её сжимаются не только от страха, но и от предвкушения, и она вновь ощущает дикий, клокочущий в груди стыд и молится, несмотря на боль в коленях, прямо на ещё полупустой площади у статуи. Барбатос на её мольбы о прощении молчит, статуя его осуждающе возвышается над ней, и Барбара чувствует себя такой крохотной, такой беззащитной и потерянной, что мелкая дрожь охватывает её тело, а гигантский, тяжёлый ком в горле болит и болит, разрывая изнутри. Джин поступает к ним в собор, сёстры вертятся вокруг неё, зовя Барбару на помощь как лучшую целительницу, но она всё ещё медлит. У неё дрожат руки и больные, ослабшие колени; она смотрит на эту огромную дверь и всё боится зайти. Но почему? Чего она так боится? Джин? Её болезни? Или себя? Переборов свои страхи, Барбара входит, и сёстры, переглянувшись и что-то про себя решив, мигом выходят из комнаты. Барбара чувствует благодарность, но вместе с ней и терзающую все внутренности тревогу. Джин лежит перед ней, вся бледная, сливающаяся с белой, подобно снегу, постелью, с серыми синяками и мешками под глазами. Лицо её, несколько осунувшееся, не теряет хмурого выражения, а яблоки глаз под закрытыми веками неспокойно блуждают во сне. Боль колет обливающееся кровью сердце Барбары, и она тихо, беззвучно плачет, прильнув к худой, обтянутой перчаткой ладони сестры. Джин еле слышно болезненно мычит, дёргает рукой. Барбара испуганно вздрагивает. — Барб… Барбара, это ты? — едва проговаривает сестра слабым, глухим голосом и трёт красные, воспалённые от недосыпа глаза. Барбара сдерживает слёзы, проглатывая очередной всхлип, и шёпотом отзывается: — Д-да… Да, это я… Джин хмурится, резко садится и с вымученным стоном хватается за голову. — Т-ты что! Не делай так никогда больше! — не выдерживает Барбара и, убирая ладонь сестры, прикладывает к её лбу свою, мягко окутанную нежно журчащей водой. Она негромко напевает первую пришедшую в голову мелодию и по облегчённому выдоху Джин понимает, когда ей становится лучше. — Спасибо, — слабо улыбаясь, говорит Джин, однако, вспомнив о чём-то, вновь супится. — Ты плакала? Барбара кусает нижнюю губу, тревожно перебирая руки, а после складывает их в замок за спиной и чуть покачивается, пряча взгляд. Джин смягчается. — Почему ты плакала? Тебя снова кто-то преследовал? — она слегка, лишь кончиками пальцев, касается её руки, стараясь обратить на себя внимание Барбары. Но Барбара упрямо молчит, сдерживая дрожь своих горящих от соприкосновения с Джин пальцев. — Ты не поймёшь, если я тебе скажу, — наконец почти неслышно бормочет она. И Барбаре кажется, что в глазах Джин, так похожих на хмурое, пасмурное небо, будто бы на секунду мелькает что-то болезненное… Но только кажется, потому что спустя миллисекунду лицо её сестры вновь выглядит для неё таким же привычно непроницаемым и выражающим лишь деловую строгость. Она снимает резинку с волос, чтобы вновь сделать на голове высокий, тугой хвост, и взгляд Барбары цепляется за её золотые, шелковистые пряди. Рука сама тянется к её волосам, а слова сами срываются с языка: — Как бы я хотела, чтобы ты думала о себе так же часто, как думаю я… Осознание сказанного обухом бьёт по голове и Барбара прикрывает рот, с ужасом глядя на сестру. Джин молчит, не выказывает ни грамма эмоций, и Барбара уже готова упасть на колени, и, громко рыдая, умолять извинения. Что, если они теперь будут видеться ещё реже? Или вовсе не увидятся никогда? Морщась, Джин говорит: — Поэтому ты плакала? — она смотрит ей прямо в глаза, и Барбара ненавидит себя за то, что даже в такой момент чувствует трепет. Получив в ответ неуверенно кивок, Джин тяжко вздыхает. — Барбара, мы уже обсуждали это… Я поклялась защищать этот город своей жизнью. — Но это не значит, что ею нужно пренебрегать! — кричит она и топает ногой, как капризное дитя. Джин в изумлении поднимает брови, потому что её кроткая и нежная младшая сестра никогда не повышала ни на кого своего тона, и никогда в особенности — на свою обожаемую старшую сестру, и совесть Барбары тут же обжигает её сознание диким стыдом. Но, помедлив секунду, Барбара всё же решает, что пусть она лучше будет плохой в глазах Барбатоса, чем потеряет самого дорогого в своей жизни человека. — Джин, пожалуйста… — умоляет она, снова плача и обессиленно опускаясь на колени. Ноги больше не держат. — Ты нужна не только Мондштадту… Ты нужна мне. Последняя фраза звучит тихо, отчаянно и сломленно, так же болезненно, как то чувство, так давно, оказывается, засевшее в сердце Барбары. Джин смотрит на неё растерянно, и это так странно — видеть её вечно собранную, спокойную в любой ситуации Джин такой потерянной, но вскоре решительный блеск возвращается в её серо-голубые, как небеса во время дождя, глаза. Она делает сочувственное лицо и Барбара уже заранее знает ответ. — Прости… — лишь успевает произнести Джин, как Барбара тут же вылетает из комнаты. О, как, как она была глупа в момент, когда подумала что имеет в сердце сестры такое же особое место! Когда подумала, что может оказаться важнее долга, важнее клятвы и рыцарской чести! Барбара не видит перед собой дороги, не слышит обеспокоенные голоса и окрики церковных сестёр, не чувствует внимательного взгляда одиноко стоящей в углу Розарии. Она слышит только «прости», видит только жалобно сложенные домиком светлые брови и извиняющееся лицо Джин. Только ощутив на себе прохладные дождевые капли она приходит в чувство и поднимает голову. Барбара почти с ненавистью смотрит на пасмурное небо; оглядывает статую Анемо Архонта и злобно, и тоскливо… Тихая и печальная, скорбящая мелодия лиры доносится до её слуха. Она думает о том, что Барбатос украл у неё сестру, но после почти сразу же даёт себе слабую, но ощутимую пощёчину. Как бы это не понравилось соборским сёстрам! Ведь грешно так думать о ком-то, кто когда-то спас их город от тиранов. Барбатос не может спасти всех в одиночку, поэтому ему приходится прибегать к помощи лучших... А она, как настоящая капризная принцесска, ещё и смеет жаловаться! Барбара садится на ступени, не волнуясь о своём белом платье и белоснежных колготках и всё не может остановить мощный поток мыслей. Ей хочется сбежать отсюда куда-нибудь в лес, но в лесу много монстров… И она вновь вспоминает обеспокоенное выражение на лице Джин. Всё-таки сестра всё ещё заботится о ней… Просто она, Барбара, для неё не на первом месте. Она издаёт судорожный вздох. Поднимается. Вновь тоскливо оглядывает пустующую площадь и статую Барбатоса. Мелодия лиры затихает. Барбара прикрывает глаза, делает глубокий вдох. Она вновь медленно возвращается в собор, наглухо запирая все обиды. Нельзя грустить больше тридцати секунд… И вот, она опять нарушила правило… Возвращаясь, она говорит сёстрам, что просто переволновалась, и игнорирует недоверчивый смешок Розарии. Вечером, помолившись и отпустив все свои грехи и залатав огромную, пустующую дыру в груди, она со своей фирменной солнечной улыбкой заходит к Джин. Извиняется перед ней и они неловко, словно чужие, обнимаются, и снова расходятся по разные дороги, как ни в чем не бывало и как будто ничего их не связывало. Джин — заниматься делами в штабе Ордо Фавониус, Барбара — учить новые песни о любви, которую ей вряд ли суждено ощутить на себе. Она вновь запирает все чувства, но уже на другой, более крепкий замок, и в месте, в котором их уж точно никто не найдёт. Теперь никто не увидит её печали, даже она сама. Вместо этого она продолжит лечить людей своими лучистыми улыбками, ласковым, освежающим голосом и гидро способностями… И тогда у их действующего магистра будет в разы меньше хлопот. Ведь Барбара очень любит Джин, а любить — это бесконечно заботиться. И даже если Джин любит её меньше, чем Мондштадт, восхищается ей меньше, чем Ванессой, и вовсе не даёт ей клятвы, как Барбатосу, сердце Барбары всё ещё будет отдано старшей сестре. Она всегда будет находиться у неё на втором месте, но Барбара очень любит Джин, а любовь — это своего рода проклятье, и снять его, увы, совсем не так легко.