Лекарство для разбитого сердца

— Очень жаль. Но ты фея. Им плевать, кем ты хочешь быть. ⠀ Её с забавными хвостиками Ривен заметил не сразу. Они мелькали то тут, то там, чаще — около брата Терры, реже — на тренировках. В столовую на ужин ходил не часто, а с утра были пробежки, плац, спарринги, в обед сил на разглядывание абсолютно одинаковых людишек по сторонам не было. Четвёртый курс, всё-таки, скоро выпуск. ⠀ Он обычно убивал время в компании давних знакомых — таких же старшаков, пил по вечерам, изредка покуривал шмаль, дрался на тренировках, как в последний раз, любил чувство победы и тяжёлую музыку, разъедающую лёгкие, как собственный немой крик. ⠀ Над Скаем вначале посмеивался и нещадно сыпал подколами, когда тот серьёзно запал на рыжую фею, чьи решения, как потом выяснилось, внушили бы животный ужас любому здравомыслящему человеку с головой на плечах. Потом взгляд всё чаще стал падать на её подружку, видимо, живое олицетворение того самого здравомыслия — на её месте он тоже постоянно затыкал бы чем-то уши, находясь поблизости с таким сгустком удивительной глупости. На безрассудство не катил бочку никогда, чего уж там, оно ему было очень хорошо знакомо, но надо же, чёрт возьми, хоть немного думать перед тем, как что-то делаешь. ⠀ Со временем он узнает, что фею разума зовут Муза, что она эмпатка, острая на язык, пассивно-агрессивная немного, не любит пошлые шутки, и во взгляде ясно читается «Отвалите все», впрочем, как и у него. Может, это и стало причиной по которой Ривен подошёл к ней тогда в лесу. Белое короткое платье с пышной юбкой, призрачно-свадебное, развевающиеся на холодном ветру длинные черные волосы, её лёгкие танцы, эфемерный смех между вязов, наушники-ниточки. ⠀ «Отвалите все». ⠀ Ну нет. ⠀ — Долго там стоять будешь? — Заговаривает первой, не оборачиваясь. ⠀ Он натягивает ухмылку, хотя и знает, что с ней это бесполезно. Нарочито показушно опускает взгляд на задравшуюся наполовину юбку платья. ⠀ — Впечатляет. — «Гадай теперь, о чём я». ⠀ — Занималась балетом раньше. — Муза неловко одергивает подол и чуть краснеет. Вот так, пусть не думает, что управляет ситуацией. А потом: — Скажи честно, как это было, раз уж смотрел? ⠀ Он непонимающе вскидывает брови и только потом догоняет. Ну надо же, что действительно впечатляет, так это её умение преодолевать неловкость. ⠀ — Честно? Ничего в этом не смыслю, но красиво. ⠀ Улыбка. Слабая, как прохладный поток света. ⠀ Виделись ещё несколько раз, теперь он уже запаривался и смотрел дальше на завтраке и тренировочной площадке. Девчонка обнималась с пареньком-ботаником, беспрерывно слушала музыку и дальше танцевала в зарослях около барьера. Он приходил туда курить ещё раньше, когда дни выдавались особенно тяжёлыми, тянулись грязной резиной и одиночество уже не казалось карой. Приходил и сейчас, хоть и не понимал почему — место ведь уже не безлюдное. ⠀ Они особо ни о чём не говорили, чаще молчали. Муза танцевала, он смотрел. Иногда, выдохшись, садилась на траву рядом и протягивала ему наушники. Это был своеобразный знак, из октябрьского воздуха взявшееся доверие — не каждому отдашь в руки свою музыку. Они странно выглядели со стороны, наверное, но кого волнует (всех волновало бы, если бы узнали, но не их — явно). Измотанный взрослый парень и свежая, как запах дождя почти ещё малявка. ⠀ Иногда обсуждали панк-рок, иногда он объяснял ей негласные правила учеников между собой в академии, иногда она светила фиолетовыми радужками, а он злился. Однажды вымолила у него один танец. ⠀ Они были похожими. Он понимал её. ⠀ Вообще, у Ривена было одно правило, — единственное, больше их не наблюдалось — верность которому хранить было не так уж и сложно. Не крутить шашни с первокурсницами. Они либо чересчур выпендрёжные и выглядят смешно, либо готовы умереть на месте, стоит только на них глянуть. Да и слишком уж чёткий пробел в возрасте. Разговаривать было скучно — разница в количестве жизненного опыта в три года была небольшой, но, почему-то, очень ярко давала о себе знать. Спать с ними по той же причине было как-то неудобно. Пускай ищут себе зелёных мальков и взрослеют вместе, а не тратят время на робость и заплетающийся язык перед выпускниками. Так правильно, так действительно правильно. ⠀ Но эта феечка послала к чёртовой матери все его усталенные и проверенные временем рамки. Впервые он понял, что не очень-то и утруждает себя мыслями о правильности, когда рядом с ней ошивается цветочник. Чёртова ревность хлестала, воспоминания о слегка приподнятом платье, розоватом румянце и непривычной смеси борзости и смущения на худеньком личике не давали спокойно спать, хвостики отвлекали на тренировках. ⠀ Муза зацепила. ⠀ Даже не отрицал перед собой, что в тот раз, когда они танцевали в сухих листьях, прятал взгляд точно так же, как она. Старался запомнить ощущение пряжи лилового свитера под руками, тепло тела, грациозные движения. Её «Что ты чувствуешь?» тихо звенело в голове ещё пару дней после. ⠀ Ухмылка. «Желание пригвоздить тебя к дереву». ⠀ Она щурится, а потом... смеется. Без недовольного выражения на лице, как тогда, смех искристый, немного лукавый, милый. На щеках веснушки. ⠀ * * * ⠀ Тусовка играет роль пика накала, а, может, это только он его чувствует. Красный пластик стаканчиков с дешёвым студенческим бухлом, попса из колонок, ядрёный розовый из прожекторов. Четвертокурсники сидят в кругу, дальше от шума, обсуждают все бои со времён поступления в академию. Они редко собираются вместе, сейчас уже все иначе, чём в первые дни в Алфее. У всех своя жизнь. Кто-то в конце года уйдёт на высшее образование по военным специальностям, кто-то сразу в армию, пару людей даже женятся. Девчонки, с которыми он отрывался по шестнадцатилетию, сейчас будут перетягивать жгутами кровоточащие плечи, перевязывать разорванные от взывов мин ноги прямо на поле боя, прямо под свистом пуль и отлетающих гильз. Парни, с которыми напивались ночами, протягивали друг другу руки помощи на рейдах, прикрывали один другого при вылазках в общежитие фей ночью и обсуждали упругие задницы, будут эти ноги терять, плакать от страха в казармах, оттаскивать окровавленных товарищей подальше от первой линии фронта. Дизертировать. В Солярии война, её запад — почти руины. В этом году они все прощались. ⠀ Сейчас специалистки рассаживались по их коленям, приобнимали тех, с кем раньше просыпались на узких кроватях по утрам, дружески — тех, с кем эту дружбу сохранили. Единицы из всей параллели жались друг к другу так, словно больше ничего и не существует, и по этим объятиям можно было вычислить, кто из них таки вскочил в обручалку. Парни пьяно смеялись, напоминали обо всех своих проделках, хитро проскочивших мимо Сильвы, открывали мелкие секреты, вроде: «По академии слушок однажды прошёл о том, что я запустил в приёмную к педику-Каллуму двоих визжащих поросят. Так вот, это было правдой. Даулинг сказала, что, если я начну трепаться о том, что мне удалось пронести их в её образцовую академию через две пары патрульных, выставит за двери». ⠀ Ривен, конечно, в середине этого, его спрашивают чаще остальных. Все знают о наглухо закрашенных в черный окнах завхоза (личная месть), забитых дверях комнаты наглых четвертаков ещё одними дверьми (за потёртого на первом курсе хуком справа Ская угроза исключения — не страшная штука), плакате с фоткой Андреаса с гитлеровскими усами размером с тренировочный помост, вывешенном прямо на крыше корпуса специалистов (Заглавие: «Вандализм, панк, справедливость». На третьем году главным сорвиголовой было посчитано, что любимчики короля должны отвечать за проступки и бред, который творят, наравне с остальными). ⠀ Он был тут чем-то, вроде лидера, общепризнанного обществом подростков, и упрямо отпирающегося от короны — Ривену был по душе колючий венец бунтаря. Игнорирование откровенно глупых правил этого пафосного местечка, никакого притворства, только настоящее, только правда, пускай неудобная и разрушительная, но плевать. Жизнь любила потешаться над ним, она была такой постановочной, такой подлой внутри и такой идеальной снаружи, что тянуло блевать. Жизнь тут, в Ином Мире, всегда шла под руку с кучей подлиз, которые всячески пытались прикрыть её откровенное блядство. И он любил это — нагло вторгаться в её планы, рушить ванильные ожидания других касаемо его, орать в толпу действиями: «Раскройте глаза наконец, мать вашу!», яростно отпираться от навязанных стандартов и бунтовать, бунтовать, бунтовать, не соглашаться с тем, против чего ты выступаешь, даже если залепят скотчем рот. ⠀ Тут всех делили на группы, тут у всех было свое предназначение ещё с рождения, определенное властью. Ты либо идёшь, склонив голову, по выбранном тебе пути, либо вали, куда знаешь. И, видит Бог или Сатана, он хотел. Собрать манатки к чертям собачьим, харкнуть в лицо и Андреасу, и Розалинд, придушить Беатрикс весом всего её дешёвого величия. Но уже было поздно. ⠀ Он устал, силы иссякли. Тот, кем его знали, отошёл в тень, теперь остался только грустный, потасканный старшекурсник. Все, сидящие тут сейчас были такими, но он, пожалуй, мог бы взять приз. Борьба всегда изматывает, беспрестанная — тем более. С обществом за свое будущее, которое теперь уже обернулось прахом, с человеком за свой кусок нормального существования на пару недель, с самим собой — за чистую совесть. Он устал и вдыхал смог приторного существования через раз, теперь только пассивно стараясь не забить полностью им лёгкие. ⠀ Ривен думал, что хотел бы видеть тут её. ⠀ Чистую, маленькую, с колким взглядом, кристальной честностью и мягко светящимися глазами. Глоток холодного кислорода. ⠀ Они никогда не разговаривали в Алфее. Она — клетка, она — «подчиняйся или сдохни», она — петля для них обоих. Всегда был лес, деревья и ветер. Свобода. ⠀ И в этот момент он был готов пожертвовать сбережённой напоследок кучкой сил, последней порцией воздуха, отступить назад, частично признать поражение перед тошнотворно лыбящимся зданием, — большим сгустком правил-оков — но подойти к ней тут. Прикоснуться к белизне. Попытаться вернуть себе свою душу. ⠀ Плетиво человеческих рук и тучки смрадной дымки от несвежей травы под неоном создавали впечатление транса, толпа насмерть слепилась одним комком. Все на одно лицо, все — только силуэты и первый курс в самой гуще тумана. Она, смеясь, танцует какой-то неподходящий медленный танец с рыжей Ская на блестящей скользкой плитке в лужах пива. Рядом её смазливый паренёк не отводит по-щенячьи восхищённого взгляда, но, боже, когда такие вещи Ривена волновали. ⠀ И он хватает Музу за руку, оттягивает за колону и целует, целует так отчаянно и развязно, как в другом случае ещё не скоро отважился бы, хоть и старше её намного, хоть уже давно не робкий первогодка. И это — вдох, это — воздух, та лесная свежесть. Она в ней. В почти обжигающе холодных руках на его горячей шее, в остром ответе, в лёгком соприкосновении двух пар чёрных бертсов. ⠀ Где-то рядом застывают разговоры, уходящие в радиус душных десяти метров, так же, как и цветочный мальчик, неуверенно то сжимающий, то разжимающий кулаки. Гремит только отвратно подобранная попса, и Ривен уверен: она ей тоже не нравится. ⠀ Он отрывается, скользит взглядом по красным губам, сцелованным почти до крови, он говорит: ⠀ — Надо же, ты не краснеешь. ⠀ — Это пьянка, Ривен. Тут так бывает. ⠀ — Значит, я могу ещё раз тебя поцеловать? ⠀ Глаза у неё бликуют в приглушённом свете таким живым задором, что у него голова слегка кружится. То ли от водки, то ли от одного взгляда. ⠀ — Нет, тогда точно засмущаюсь. ⠀ Коридоры пусты и дышать в них легче. Путь в полном молчании и переплетённых пальцах, его решимости и спокойствии, её лёгкости и согревшихся ладонях. В комнате темно и действия машинальны — через неотёсанную деревянную доску на пороге, пыльные стопки книг, уже забытых, через еле-ощутимый запах сигарет и слабого одеколона. Нащупать кровать, слегка надавить на хрупкие плечи, заставляя сесть. Стать на колени, неспеша развязывая шнурки на её ботинках. Без ядовитого света, ближе к синему мраку окна, чтобы видеть кровоподтёки, оставленные на бледной шее, чтобы, улыбаясь, шуточно сдувать вместе с ветром, пробивающимся в щели между рамой и подоконником, волны волос с её глаз. Ближе к свободе. ⠀ Они не спешили. Тёрпкие поцелуи, тёплые прикосновения в прохладном воздухе. Музе было важно это, он не был эмпатом, но чувствовал. Он всё ещё не верил, что смог поймать её, как дикую птичку, которая идёт к кому-то в руки только по своей воле. ⠀ Мягко раздвинутые бёдра, кожа к коже, его искренняя хрипотца во вздохах, лёгкая улыбка в ответ на её щекотку груди — они служили, вместо: «Не переживай. Я не поступлю с тобой плохо». Никогда прежде он не чувствовал такого острого желания уберечь кого-то от неприятных ощущений и боли, прикрыть своей спиной и сделать всё, чтобы вся хрень, произошедшая с ним когда-то, обошла её стороной. Она была похожа на маленького котёнка, немного испуганного, но смелого и доверившегося ему. Она целовала по-настоящему страстно, но с той тенью невинности, которую не перепутаешь ни с чем, и у Ривена затянуло такой тоской и сладкой болью под рёбрами, что помёркли на её фоне все псевдо-яркие несколько лет, которыми он почти успешно глушил все воспоминания. ⠀ И он старался уберечь. Шептал: «Тише, тише, девочка», когда она вскрикнула на первом касании, убирал со лба горячие тёмные пряди, успокаивающе гладил по щеке после. Муза была для него молодостью. Ощутив её снова, он был уверен — не забудет больше никогда. ⠀ И, когда она уже засыпала, комнату в чёрной пелене с просветами фонарей академического парка мягко огласил сиплый шёпот: ⠀ — Знаешь, ты самое светлое, что со мной случалось. ⠀