automatonophobia

Было трудно что-то увидеть. Свет ярко отражался в глазах Спрингтрапа, заслоняя его зрение. Свет мерцал на масках, висящих на стенах, на мгновение ослепляя его, только чтобы снова погрузить его во тьму. Коридоры, казалось, тянулись бесконечно, бесконечные тусклые, головокружительные коридоры, от которых его тошнило — он бы сказал, что у него скрутило желудок, но он не уверен, что у него все еще есть. Как давно это было? Как долго он так застрял? Кто знает, сколько лет в заточении во тьме — в заточении в этом костюме. Дошло до того, что Уильям, Спрингтрап, забыл, каково это быть вне. Быть человеком. Быть нормальным. Спрингтрап шел, прислонившись к стене, держась свободной рукой окрашенную болезненно-зеленую штукатурку. Поддержка помогла облегчить его хромоту. Смех доносился из другой комнаты, но он смог сдержаться. Сначала он не мог этого сделать, но теперь он стал сильнее. Поворот, и Спрингтрап обнаружил, что идет по коридору, которого раньше не находил. Приглушенное волнение вспыхнуло в его груди. На мгновение он позволяет себе небольшую надежду (может быть, он наконец сбежит, наконец уйдет, наконец умрет), прежде чем так же быстро отбросить ее. Конечно, если бы его страдания не закончились к этому времени, он был бы проклят жить в этом кошмаре до конца вечности. Черт, может быть, он уже был мертв — ну, даже более мертв, чем он уже был. Или, возможно, он окончательно сошел с ума. Пальцы Спрингтрапа ударились о выступ стены, заставив его немного подпрыгнуть. Его голова склонилась набок, глаза расширились. …Кто-то. Кто-то был… Что это было? Окно? Окно… смотрящее в другую комнату. И кто-то оглянулся. Какой-то. Человек. Какой-то. Спрингтрап держал глаза открытыми так широко, как только мог, пытаясь фокусироваться на человеке — довольно трудный подвиг, учитывая, какое дерьмовое его зрение. Кто-то, кто выглядел почти мертвым в темноте, темные волосы, пурпурная одежда. Кто-то. Кто угодно. Снова смех, доносящийся из другой комнаты. Но теперь фантомы не могли его отвлечь. Кто-то. У него был кто-то. Прямо там. Он был здесь. Спрингтрапу требуется все, что в его силах, чтобы не отвернуться от человека (чтобы он снова не повернулся и не обнаружил, что он ушел), чтобы продолжить плестись по коридору, прихрамывая все больше и больше, когда он ускорил шаг. Смех. Дразнит его. Призраки его прошлого пытаются выманить его, пытаются обмануть. Если он вернется, то наверняка умрет. Металлические руки пытаются что-то обхватить, вцепившись в край стены. Спрингтрап чуть не бросается в комнату, спотыкаясь в кабинете, чуть не падает лицом вниз. Он ловит себя на стене. Его глаза бегают по новой комнате, пытаясь охватить все вещи, пытаясь найти кого-то. Когда он замечает его, у него вырывается сдавленный бульканье-удивление. Его механические веки распахиваются, пытаясь сфокусировать человека перед собой целиком. Спрингтрап вздрагивает, когда человек кричит, долго, громко и испуганно, в голове у него звенит, и в комнате снова кружится голова. Человек отталкивается от стула, неловко поднимаясь на ноги. Он видит, как он дрожит. Испуганный. Как и он. Как и он, он- …Это как смотреть в зеркало. Ну, не больше. На мгновение Спрингтрап задается вопросом, не очередная ли это иллюзия. По-другому его расстроенный разум решил его помучить. Увидев, кем он был раньше, а теперь стал монстром. Но затем он видит различия. Более длинные волнистые волосы, которые из-за возраста и стресса превратились в смесь седых и каштановых волос. Голубовато-фиолетовые глаза. Порезы и шрамы по всему телу, как будто его разрезали на части, а Франкенштейн снова собрал вместе. Майкл… Его старший. Его мальчик. Уильям не знает, сможет ли он еще плакать, но он чувствует, что вот-вот расплачется. Его колени слабеют — или, скорее, слабее, чем раньше. Он хочет сделать так много вещей. Упасть на колени и заплакать, снова взять сына на руки и прижать его к себе (как когда он был так молод, когда он был еще ребенком в семье, его малышом), обнять Майкла, поговорить с Майклом, умолять прощение, чтобы он остался, пожалуйста, не оставляй его снова одного, он не может быть один-! Спрингтрап толкается вперед, хромая и протягивая руку. Имя его сына рвется из его горла. «М-Майк!» Майкл прижимается к дальней стене, колени бедного мальчика, кажется, на мгновение чуть не подогнулись. Он должен быть так напуган. Из Спрингтрапа булькает хныканье. Нет, пожалуйста, не бойся. Не беги. Не оставляй его…! Но Майкл отвечает только другим криком, хриплым и испуганным. Последний ребенок Афтона на мгновение карабкается и шаркает на месте, словно обдумывая варианты, прежде чем в конце концов упасть на колени и попытаться поспешно проползти через вентиляционное отверстие. «Майк-Майкл!», — прохрипел Спрингтрап. «Не беги!» Майкл никогда не слушает. Механическая рука сжимает его штанину и с криком вытаскивает наружу. Майкл бьется в хватке аниматроника, пытаясь вырваться, но обладание аниматроником имело свои преимущества, а именно сверхчеловеческая сила. «М-Майкл! Стой!» Уильям выдыхает. «Слушайся отца!» Чувство тепла потрескивает внутри него, нежность и ностальгия захлестывают его. Это напоминает ему о том, когда Майкл был молодым и темпераментным, закатывал истерики и подвергался наказаниям. До… Элизабет. До Чарли. До… Уильям на мгновение держал Майка в хватке, пытаясь найти способ изменить его положение, чтобы удержать его получше, прежде чем в конце концов сдаться и опуститься на пол. Крик боли вырывается из его сломанного горла, когда его нижняя часть тела падает на пол, ужасные остатки боли пронзают его целиком. В ответ Майкл вздрагивает и трясется. Он чувствует, как его сын дрожит от страха в его объятиях. Он должен быть так напуган. Он знает, каково это. Но это нормально. Он уже давно никому не причинял вреда. И он никогда не причинит вреда Майклу. Дрожащая рука гладит волосы Майка. Движения Спрингтрапа неуклюжи, и это больше похоже на то, что он мягко бьет Майкла по голове. Это забавно. Это печально. Ему хочется смеяться и плакать одновременно. Но, в основном, он просто хочет подержать сына подольше. Может быть, навсегда. «Пожалуйста…», — шепчет Майкл. «Пожалуйста, не убивайте меня». Из Спрингтрапа доносится хныканье. Он еще ближе притягивает Майкла к себе, обвивая руками спину сына и прижимая его к своему костюму. Теперь Спрингтрап тоже чувствует, что его трясет. Он бы плакал, если бы мог. Но в то же время был слишком напуган, чтобы сделать это. Он не может плакать, иначе влага заставит пружинные замки вонзиться еще глубже — хотя, разве это сейчас имеет какое-то значение? Был ли он больше телом внутри скафандра, или он был просто машиной? Должно быть, это то, что они чувствовали. Спрингтрап слегка ослабляет хватку, отстраняясь, чтобы встретиться взглядом с сыном. «Нет, я не буду. Я не причину тебе вреда, Майки». Он обещает. «Это я-я, это отец.» Широкие глаза цвета индиго смотрят в глаза отца. И что-то радостно загорается внутри Спрингтрапа. Он это чувствует, видит. Майкл знает, что это он. Он видит его. Он здесь, он настоящий, он жив. Они оба. Спрингтрапа трясет, внутри него стучат механические детали. Это напоминает ему о том, как Майки сидел у него на коленях, пока он работал над своими чертежами, или когда они смотрели телевизор по вечерам, или когда Майкл был совсем маленьким, совсем младенцем, и спал на груди Уильяма. Боже, он скучал по нему. Он любит своего сына. Он очень любит своего мальчика. Его семья. Единственная семья, которая у него осталась. «Прости, Майки, прости», — сухо всхлипнул Спрингтрап. «Пожалуйста, прости меня, я люблю тебя…» Сердце Майкла колотится о грудную клетку, грудь вздымается от бешеного дыхания, слезы наворачиваются на глаза. Генри был прав. Он сказал, что найдет здесь своего отца. Сначала вы можете его не узнать, но это все равно он. И он был прав.