***
— На кого это ты засмотрелся, А-Юй? Шутливо, ласково — но Сюаньюй вздрогнул всем телом, ощутив легкое — почти кажимость — прикосновение к плечу. — А кто это, глава Цзинь? Да, глава Цзинь говорил: звать его “старшим братом” хотя бы наедине, ведь это правда, даже если он не может — увы, увы, соображения политики, неустойчивое равновесие после безвременной кончины отца, — дать Мо Сюаньюю родовое имя. Но сейчас они были не лицом к лицу — на ежегодном съезде кланов. Хотя Сюаньюй и наслаждался украдкой, как соприкасаются они с главой Цзинь — со старшим братом! — рукавами, как его дыхание щекочет ухо и шевелит выбившуюся из-под нарядной золотой ленты прядку волос. Вопроса своего Сюаньюй не стеснялся: это было всего лишь второе собрание орденов, которое он застал за неполный год в Башне Кои. Всех запомнить с первого раза не мог бы, верно, даже и сам старший брат. Старший брат, между тем, проследил направление его взгляда. Было несложно: именно от этого столика Цзинь Гуанъяо только что вернулся. Сидевший там молодой господин выглядел едва ли не сверстником Сюаньюя, хрупким на фоне собственных свитских — с неподвижно-квадратными, будто выточенными из грубого северного камня, лицами. Ткань его одежд, переливчатая, серая с серебром, подчёркивала фигуру, не будучи вызывающей. Такой же серебристый мех, густой и гладкий, шел по вороту плаща, который сейчас был полу-сброшен, и на узком — не особенно красивом, но изящном под стать наряду, — лице алели жаркие пятна румянца. Не от тепла, от выпитого. И то, как нежно-бережно наклонялся к нему только что глава Цзинь, как шептал на ухо — убеждающе, успокоительно… Сюаньюй даже губу прикусил изнутри, глядя на этого юношу, почти уронившего голову старшему брату на плечо (как не стыдно!..), повторяя что-то — тихо, чуть ли не с жалобой. — Я раньше его не видел. — Первая причина, и даже правдивая. — И мне хотелось бы знать, отчего старший брат, — не удержался, не сумел, пускай и шёпотом почти, одними губами, — так обходителен с этим гостем? Губы Цзинь Гуанъяо тронула улыбка. — А как ещё я могу относиться к младшему брату? Только с заботой. Укол жгучий ревности был как заноза под ногтем — драгоценного дерева, дороже выступающей крови. — Увы, — вздохнул следом Цзинь Гуанъяо. На его лицо легла тень, хотя улыбка не сбежала с губ, только сделалась печальной. — Хотел бы я, чтобы Хуайсан понимал... Сюаньюй моргнул. — Так это… это молодой глава Не? То есть… Отчего я тогда не заметил его здесь в прошлый раз? Когда во все глаза глядел, почти замерев, только выпятив подбородок — лишь бы никто не понял, как неуютно лежит на плечах ткань парадного платья. И от старшего брата старался не отходить: пускай потом, в общей спальне, дразнят колючкой-липучкой, а он от своего не отступится. — Младший брат, боюсь, до сих пор не вполне смирился с ответственностью, какую влечет его положение. Предмет их беседы отнял от губ ещё одну чашу с вином — после долгого, опустошительного глотка. Глядел он не на них, даже не в противоположную сторону — а словно бы внутрь себя, куда больше никому не было пути. — Это был тяжелый удар для нас для всех, но для Хуайсана… — Цзинь Гуанъяо покачал головой. — Мы с вторым братом продолжаем надеяться, но так бывает в мире — человек ломается, как сухая ветвь. — Губы старшего брата неуловимо дрогнули; эхом того самого хруста. — А обломки ранят всех. Сюаньюй по-прежнему не понимал до конца. — Возможно, мне… лучше было подойти и не ждать здесь? Он повернул голову — самую малость, вопросительно, показывая, что имеет в виду. Глава Не опустил подбородок, по-птичьи, будто бы задремал. Но Сюаньюю казалось, что это видимость, что он все равно смотрит на них из-под ресниц. — Не стоит, Сюаньюй, — заметил старший брат тихо. — Если младший брат хочет топить свои заботы в вине… — Цзинь Гуанъяо снова вздохнул. — Ты этому не поможешь. Точно не ты. — Я просто хотел узнать, — возразил Сюаньюй. — Я… понимаю, что по своему положению всего лишь простой адепт, даже не одаренный, и глава Цзинь не хочет меня стыдиться… Он чуть опустил ресницы: длинные, тёмные. Горе девушкам, как смеясь говорила мама. Ответом ему стало изумление на лице старшего брата, почти пред-смех. — Откуда у тебя такие мысли, Сюаньюй? Я не стыжусь тебя, вовсе нет. Как только ты мог подумать? Но твой брат видит в тебе больше, чем возможного собутыльника. Пальцы Цзинь Гуанъяо вновь коснулись его плеча. Ободряюще, твердо. И подумалось было: вот, сейчас старший брат точно задержится рядом. На языке вертелись вопросы — новые, следующие. Может быть, другие знакомства, которые старший брат мог бы ему предложить, для будущей пользы — и Сюаньюя, и собственной?.. Но старший брат уже неуловимо-легко, будто в танце, отшагнул в сторону. И не навстречу, например, главе Лань — как было бы обидно, но ожидаемо, — или даже отцу своей невзрачной, скромной супруги — отчего-то глядевшей порой на мужа с такой же смутной тоской, как сам Сюаньюй. Нет, улыбка Цзинь Гуанъяо — легкая, терпеливая — была адресована кому-то совсем другому: неприметный человечек в цветах, если не подводила память, клана Гу приседал в поклоне, будто забывая, что уже совершил его минуту назад. Мо Сюаньюй, не отводя глаз, рассеянно-медленно поправил рукав. Там, где касался старший брат, было теперь немного липко и холодно.***
— Я… не стану оправдываться. Слова идут тяжело, скользкими змеями вываливаются изо рта и рассыпаются хлопьями гнили, не долетев до пола. Он уже не кричит, как в самом начале — в саду, когда дернул руки из хватки стражей, моргая, только очнувшись от мутного полусна. Он отбивался, а потом — вспомнил, все сразу, и почему оказался здесь — не в спальне, не в тайной комнате — почему одежда у него в беспорядке, спутаны волосы, болит тело, — и засмеялся дробно, как будто в такт невидимому дождю. Слышно было, должно быть, по всем коридорам. Но даже последнее эхо судорожного смеха умерло, стоило ему ступить за этот порог. — Я просто хотел… настоящего. — Сиплый шепот — не голос. — Что такое «настоящее», Сюаньюй? — Глава Цзинь качает головой. — Истина, как сходятся многие, зависит от взгляда. Или я не дал тебе того, в чем ты нуждался? Кто-то другой давно отослал бы тебя. А ты получил возможность принести пользу. Разве я солгал тебе в этом? — Я устал понимать, когда вы лгали, а когда нет, глава Цзинь.***
Мо Сюаньюй отложил кисть в сторону — аккуратно, подражая тому, как учил его старший брат. Гордость в движении он даже не трудился прятать. Подул на лист напоследок. Да, может, он плохо управляется с оружием, может, так и не выучился летать — но зато он, единственный, оказался способен помочь старшему брату в таком деликатном деле. Да, он тоже слышал шепоты, истории в темноте общей спальни учеников, — но шанс стать ближе, и кроме того — «Пользу можно извлечь откуда угодно», как говорил старший брат. И вот уже, никакой нарочитой робости, и полузакрытых глаз: как будто он, Сюаньюй, всю жизнь только этим одним и занимался, к этому одному готовился. — Вижу, ты закончил, А-Юй? — Старший брат подошёл из-за спины, оглядел работу. Содержимое разрозненных листов — разного размера, разного качества — теперь помещалось в одной тетрадке. Это было не просто переписывание, а компиляция — иногда попадался другой почерк, не тот, который Мо Сюаньюй привык, по указаниям старшего брата, соотносить со Старейшиной Илина. Но он не задавал вопросов, потому что — «Лучше тебе не задумываться, А-Юй. Оставь это мне», и даже если цепкая память сохраняла — до слова, до изгиба в темно-алом контуре — точно лента вьётся в пальцах, а не начертание диковинного талисмана — он послушно задвигал все в подпол. До времени. — Старший брат доволен? — Сюаньюй затаил дыхание. — Более чем. Цзинь Гуанъяо положил ладонь ему на плечо. Сделал движение — поднимайся; молчаливая просьба, не приказание, и тяги почти даже не приложено к пальцам — но Мо Сюаньюй не мог не встать, едва не взлетая, и точно так же не мог — словно бы по случайности — скользнуть пальцами по краю рукава старшего брата. (Хотелось — чтобы ноготь, пускай тщательно подстриженный, зацепился за вышивку, и старший брат накрыл бы его пальцы своими, высвобождая — со всей мыслимой осторожностью, которой нельзя противостоять). — Я благодарен тебе. Не каждый найдет в себе смелость на такую работу. — Мне ничего не страшно ради старшего брата. — Преувеличение, да; но из того, что Мо Сюаньюй видел уже в Башне Кои, он заключил — это обычно для высокой жизни. И чувство в его голосе ведь было искренним, верно? Старший брат должен был это понять. — Но, полагаю, слов благодарности здесь недостаточно. Сюаньюй одернул рукав, чтобы скрыть внезапную растерянность. Чего он мог бы просить? Поехать навестить матушку? Или даже… Старший брат наклонил голову, глядя на него испытующе-прямо. — Ты ведь… чего-то такого хотел? Не правда ли? Губы на его губах — холодные поначалу, только спустя несколько мучительных мгновений потеплевшие от дыхания: сбитого, как сбит был с толку сам Мо Сюаньюй. Кончик языка — будто гость, который знает: ему всегда открыто, но достаточно учтивый, чтобы стучать. Цзинь Гуанъяо подтолкнул его к стене между стеллажами — легко, почти без усилий; хотя уже заметно было, что Мо Сюаньюй — хотя изящный, как говорили, и тонкий, обещает перегнать его в росте. Но сейчас это не значило ничего. Цзинь Гуанъяо смотрел на него — так близко, как еще никогда. Темными, блестящими своими глазами — но если чуть засмотреться, словно золотые искры плясали в их глубине, золотые бабочки или светлячки в густой ночной тишине. Его взгляд будто спрашивал у Мо Сюаньюя что-то, строго и ласково одновременно, и он готов был отвечать — без вопроса, на любой вопрос, что угодно. Но сейчас — ласковый вопрос в них был непонятен, вызывал к жизни собственный, недоуменный. — А как же… госпожа Цзинь, ваша жена… — слова выходили сипло, почти не слышно. Был слух, что глава Цзинь не входит к своей супруге — еще после того, как… нет, Сюаньюй не хотел прислушиваться к шепотам, но всё равно ловил их по капле — язык ворочался внутри горячего рта, желание мешалось с чувством приличия, разъедая, как ржа. — Ты ведь не можешь понести дитя, верно? — проговорил Цзинь Гуанъяо с непонятной усмешкой в уголке рта. А затем провел подушечкой большого пальца по его подбородку, под нижней губой: почти как мечталось судорожно во снах. Покачал головой: — Не думай о ней. Тихая просьба звучала, как повеление. Хлипкая паутинка совести надорвалась, слетела прочь. Сюаньюй пошатнулся и выдохнул: — Я думаю только о вас. И тогда он сам выпрямился и поцеловал старшего брата, чувствуя под своим губами совсем другую улыбку: блестящую, как солнце на воде в полдень.***
Глава Цзинь вздыхает. Прикрывает глаза — тени от ресниц ложатся поверх щек частоколом, рядами окровавленных копий. — Тебе не нужно было понимать. От тебя требовалось быть послушным — и осторожным. Разве я так много просил? — Много, — отвечает Сюаньюй, одними губами, потому что даже такого сопротивления — уже через край. — Вот как. Цзинь Гуанъяо поднимает взгляд, смотрит с внимательной, холодноватой учтивостью, ждет объяснения. — И все ли ты отдал, позволь узнать, что у тебя было? Если говоришь так. — Не все. — Еще тише, еще невозможнее. Внимание, время, все другие возможности пути, немного крови, глаза и руки, и губы, и остальное тело — послушно, как и говорил старший брат. Только теперь Сюаньюй понимает, как мало его осталось. Осторожности точно не было в этом, не было меры. — Но даже этого уже много.***
— Старший брат! Он думал было, что остался один — сошёл с лесенки, ведущей от левого дворцового крыла к одному из складов — где хранили ткани на одежду, меха и шёлковые нитки, а еще в соседнем здании — запасы хорошей бумаги (и самой лучшей, но самую лучшую не выдавали просто так), кистей и чернил. Путь лежал по садовой дорожке — и как раз по ней приближался старший брат. Мо Сюаньюй окликнул его вновь, а тот уже оборачивался и улыбался — Мо Сюаньюй заметил оттенок какой-то усталости, принужденности, и тени под глазами старшего брата, но ему и в голову не приходило отнести это на свой счет. Взмахнул ладонью, но спохватился, сложил руки перед собой. Старший брат уже шагал навстречу, чуть быстрее, чем полагалось бы — если знать, кто он, а кто Мо Сюаньюй. Значит — забилось в груди — рад видеть. — О чем тоскуешь, А-Юй? Старший брат спрашивал вроде бы и весело, но без насмешки. И как бы невзначай скользнул веером, висящим небрежно на запястье, по его рукаву. Не по руке, конечно — иначе бы Мо Сюаньюй, вопреки своей недавней дерзости, не знал, куда деть себя. ...Старший брат так ни разу и не просил его раздеваться. Ничего не было, как изображают это в самых непристойных картинках; только — этот взгляд, эти руки — легкий цитрусовый запах от кожи, — и движения, неуловимые, почти рассеянные, от которых Мо Сюаньюй задыхался и кусал губы, а ещё — его собственные неловкие попытки просунуть руку, нащупать самое важное. «Не спеши», — качал головой Цзинь Гуанъяо. И Мо Сюаньюй опускал глаза. Но не прекращал: невыносимо было оставлять его вот так, в напряжении. Обычно он забирался на колени к старшему брату, прижимался к нему бедрами и всем собой, а тот придерживал подбородок Мо Сюаньюя пальцами — чуть поглаживая, никуда не торопясь, глядя куда-то вдаль или вглубь — над плечом и мимо, иногда чудилось, что вовсе насквозь. И так текли мучительные мгновения, пока старший брат не вжимал вдруг Мо Сюаньюя в подушки, с длинным и резким выдохом, закрывая глаза, и позволял тереться о себя, подаваясь навстречу. Его лоб упирался Мо Сюаньюю в плечо, пальцы ложились поверх губ, ловя стоны — казалось, и впрямь старший брат забирает их, присваивает себе. Но Мо Сюаньюй не возражал. Не мог. Даже захотел бы — не смог. — Так в чем дело? Ты знаешь, что можешь рассказать мне всё, — мягко подтолкнул старший брат. Мо Сюаньюй прикусил губу — слегка, изнутри. Он оттого и хотел побыть в одиночестве, чтобы обида ушла. И вспоминать заново вовсе не собирался. Но если старший брат так просил... Даже и следов почти не осталось, но какое право Цзинь Шуйинь вообще имел так поступать? Наставник фехтования был молод — ну точно не старше, а то и младше главы Цзинь. Он никогда никого не отчитывал, но тот, кто попадал с ним в пару для поединка, мог точно знать — провинился. «Надо же, редкий гость», — сказал он сегодня утром, и дернуло же Мо Сюаньюя явиться, после чего пришлось выдержать подряд не меньше пяти поединков, только в одном из которых он продержался дольше пары приемов, зато повалялся по песку на глазах у всех. А те даже и не пытались выполнять заданные упражнения — столпились, смотрели и шептались о нем. А потом Цзинь Шуйинь даже одежду поправить не дал — велел идти отрабатывать удары на соломенном манекене. Как новичка, которого еще нельзя допускать к сражению с противником. Даже понарошку — с соучеником. ...В ответ на его обиду глава Цзинь слегка поджал губы. — Наставник Цзинь преподал тебе урок в меру собственного разумения, — проговорил он. — Вот и все. Хотя я не одобряю, что он тебя обидел. — Но старший брат говорил, что я могу пропускать тренировки, если мне нужно... отдохнуть после того, чем... — Он сглотнул, сказал себе: быть смелее. — После работы, которую я делал для главы Цзинь. Старший брат кивнул — доброжелательно, но с тенью той же непонятной усталости. — Верно. И не думай, что это единственная твоя работа на будущее. Хотя меч тебе, может статься, и не настолько пригодится, но твои успехи в заклинательстве — часть репутации ордена. Мо Сюаньюй длинно вздохнул. Но ведь ясно же, что хорошим мечником Мо Сюаньюю не стать. Да тот же Цзинь Шуйинь первый сказал, что с таким костяком сподручнее танцевать, а из танцора трудно сделать мечника. И в конце концов, разве сам глава Цзинь часто берётся за меч?.. — Я бы лучше снова что-то сделал для старшего брата, — сказал он. — Одно не мешает другому. — Старший брат проговорил это рассеянно, словно не имел в виду — или, скорее, вспоминал одновременно что-то ещё. — Скажи, ты уже опробовал тот набор для письма, который я прислал тебе? — У меня... не было повода. На самом деле, просто не хотелось трогать такую красоту. — Хорошо, — кивнул старший брат. — У меня есть несколько картин — копии, разумеется, — которые могли бы стать неплохими подарками для наших союзников. Если ты подпишешь их от моего имени... — Старший брат скажет, как? — Разумеется. — Тогда… мне сейчас идти со старшим братом? — Нет. — Тот быстро качнул головой, — Их доставят в твою комнату завтра утром. Так что не задерживайся после тренировки. На этот раз, значит, пропустить было никак нельзя. Но можно было не привлекать, на этот раз, лишнего внимания — и делать просто самое меньшее, чтобы хватило. Но вот только — если его успехи, это престиж… Могло ли это значить, что… Что если он не покажет успехов… Старший брат положил ему на плечо ладонь и слегка подтолкнул. — Иди. — И добавил, как будто прочитал потаенный страх — или самые его мысли: — Не выдумывай, А-Юй. Пока это зависит от меня, никто тебя не прогонит.***
— Я только… хотел быть кем-то. Для вас. Для себя. Глаза сохнут, будто в ветреный день: не выпускают ни капли. Не дают слезам сгладить лицо главы Цзинь. — Хотел подняться за мой счет, иными словами? Как и многие. — Цзинь Гуанъяо вздыхает, как будто его ничего не удивляет здесь. Сюаньюй выдыхает эхом — болезненным, как от удара в живот. — Нет, о любви тебе говорить не стоило, — констатирует Цзинь Гуанъяо. — Жаль. А понимание, если на то пошло, само побуждает к осторожности. Нет, если ты и правда хотел бы понять — то понял бы и это. А ты был поверхностным, Сюаньюй. — Ещё один вздох. Так, как будто Цзинь Гуанъяо и правда искренне жаль, как будто — осознание правды ранило не одного Сюаньюя. Пот стекал по спине и шее, как кровь. Он забирал — предупредительно — у Цзинь Гуанъяо опустевшие чашки с чаем, прикасался к плечу, но не трудился разобраться, с чем тот просидел до глубокой ночи. Ведь он уже был — причастен, и к большему, чем какие-то столбцы чисел, бегущих вниз без конца. Он выучил, даже если сам того не хотел, начертание знаков на тёмных талисманах, но так и не узнал — и поздно теперь, поздно — как собирался распорядиться этим знанием Цзинь Гуанъяо, кроме каталога обрывков. — Это изменило бы что-то? — спрашивает всё-таки Сюаньюй. Цзинь Гуанъяо снова наклоняется к струнам и не отвечает ему.***
— Ты слишком быстро ушел. — Слова старшего брата гулко отразились от стен. Мо Сюаньюй, вопреки себе самому, не ответил сразу. Воздуха будто перестало хватать, сжималось горло. Так бывает, если страшно — но Сюаньюй никогда не боялся старшего брата. Наверное, дело в том, что его сюда привели — подталкивая, хотя и с мерой достоинства — прямиком перед лицо старшего брата, и дали понять, что уж теперь-то Сюаньюю наверняка достанется за всё разом. Он только фыркал: глупые, что они понимают, но руки тряслись все равно. Даже сейчас, хотя на столике вроде бы приготовлен был чайный прибор, и в другой вечер Сюаньюй уже разливал бы чай: сначала старшему брату, потом себе. Но он просто смотрел, как старший брат кивком отпустил адептов-сопровождающих: поблагодарив за то, что нашли Сюаньюя вовремя — а ещё за поддержание порядка на пиру сегодня вечером. ...Сюаньюй присутствовал на этом пиру — был приглашен, хотя пришлось быть далеко от старшего брата. Но ему разрешили одеться, как он хотел — и старший брат даже прислал ему в подарок пояс, которым Мо Сюаньюй не мог хвастаться прямо, но мог красоваться. Пускай гадают, от кого это — и почему. Вот только пир превратился во что-то некрасивое, когда представители клана Фу прямо там сцепились с братом и племянником главы клана Жун, одного из младших вассалов ордена Цзинь. Человек из ордена Фу, вдобавок, обвинял главу Цзинь в попустительстве, а то и в чем-то похуже. И требовал доказательств, а доказательства… — Я… прошу прощения у старшего брата. — Сюаньюй покаянно опустил голову, хотя особого раскаяния не испытывал. — Так просто не делается, А-Юй. Ты мог попасться на пути горячим головам. Не всегда споры решаются мирно. Увы, я сам свидетель тому. — Но что я значу? Один? — возразил Сюаньюй. — Я просто сказал, и не только я, хотя сказал первый, что знаю — старший брат в этот день был вовсе не там, где утверждает третий господин Фу… Цзинь Гуаньяо слегка качнул головой, словно досадовал о необходимости еще что-то объяснять там, где всё уже давно должно быть понятно. — Твое сходство со мной... очевидно. Кто-то мог бы сделать определённые выводы. Да, верно. Мо Сюаньюй опустил взгляд — теперь уже по-настоящему смущенно. Он должен был это учитывать. Но тогда щеки у него еще были красными от того, что все видели и слышали, как он влез в перепалку, как будто имел полное право, а еще — он просто не мог вынести вида старшего брата, который благодарит за вмешательство — и помощь в назначении даты для разрешения спора непосредственно меж малыми орденами, при посредничестве нейтральной стороны — главу ордена Лань: благодарит, запрокинув лицо, как запрокидывал голову к нему сам Мо Сюаньюй. Он почти бегом вылетел из зала. На выходе он еще раз столкнулся с одним из ордена Фу и бросил: «Смотрите, куда идёте!» Должно быть, старший брат это все-таки заметил. — Мо Сюаньюй уяснил. — Он медленно и глубоко поклонился — этого должно было хватить, чтобы показать степень его понимания. — Хорошо, — кивнул старший брат. — И в будущем, ради меня: старайся привлекать поменьше внимания снаружи. — Это... ко всем относится? — У меня много врагов. Даже если они кажутся иногда друзьями. И все-таки... такая забота о том, чтобы он не попался этим врагам, не оказался случайной жертвой завистников, которые не могли простить старшему брату его благородства и положения. Значит, Мо Сюаньюй все-таки ценен для старшего брата. Стало сквозь смущение приятно, как будто в груди собралось вместе сразу несколько светлячков. — Старший брат отпускает меня? Хотелось бы, конечно, чтобы — не отпускал. Это значило бы, что… иных гостей… нет сегодня, и они… Что «они», Сюаньюй додумать не успел. — Отпускаю, — кивнул старший брат. Но прежде, чем Сюаньюй хотя бы осознал (и начал скрывать) разочарование, добавил: — Но есть кое-что еще. Завтра ты придёшь ко мне, потому что я назначил тебе наказание, и сам буду следить за результатом. Но на самом деле, — старший брат улыбнулся, — ты получишь от меня одну вещь. О которой не должны будут узнать мои враги. Еще и поэтому я стал так волноваться, когда ты исчез сегодня. Потому что думал об этом заранее. Вот оно что. Хотя у Сюаньюя и в мыслях не было сорвать какие-то планы старшего брата, вот только странно было: любое поручение главы Цзинь всегда могли выполнить многие гораздо более умелые люди. Особенно если для этого нужно было уехать из Башни Кои и даже дальше. Нет, отказываться у Сюаньюя не было даже в мыслях. Просто... — Но... почему я? — Прозвучало не гордо: смущённо. — Видишь, А-Юй. — Старший брат провел ладонью по столу, как было ему свойственно. — Путь как раз мимо твоей родной деревни, и мне известно, как ты скучаешь по своей матери. А еще, — старший брат улыбнулся: улыбка была слабая, но сверкала вечером, как звезда, — потому что я доверяю тебе.***
— А я ведь подумывал: не научить ли тебя играть. Хотя бы немного, — роняет глава Цзинь. — Верно, это и к лучшему. Ты бы не оценил. — Неправда, — рвется с губ, непрошенное, потому что он любил слушать, сидя у ног, радуясь тому, что не гонят, и руке на неприбранных (так непристойно и так щекотно) волосах — как любил в старшем брате все остальное. (Даже если кружилась голова, и замирало дыхание, и болели руки над страницами, где сохли бледно-красные следы, потому что обязательно нужно было — так, чтобы отмерить опасность, чтобы глава Цзинь принял решение как можно точнее; потому что потом Цзинь Гуанъяо отвечал на улыбку Сюаньюя кивком.) — Ты неблагодарен, Сюаньюй, — обрывает его глава Цзинь — так рвется струна, когда дергают слишком сильно. — Говорят, что тратить силы на неблагодарного ученика — все равно, что сеять в сухую почву. С другой стороны, — он делает паузу, будто рассматривает мысль, как диковинку, с другого угла, — то же говорят о женщинах, которые не могут родить. Но некоторым матерям лучше бы вовсе не рожать детей, как ты полагаешь?..***
Мо Сюаньюй сидел на ступеньках перед павильоном Благоухания. Солнце грело лицо. Пионы, как солнца в миниатюре, сверкали искрами. Не на снегу, в такт имени, а словно бы среди облаков. Сюаньюй рассеянно потрогал пальцами губы. Краска, которую он положил сегодня — совсем слегка! — для старшего брата, стерлась, но он знал, где взять ещё. Он улыбнулся. Поднял и опустил ресницы. (О, матушка, знала бы ты... — и он даже писал ей, но как тяжело это, не называть имен! Хотя так и тянуло поделиться избранностью своей, любовью. Но гордостью делиться — это было можно, и гордость в письмах проступала сама.) Пальцы пробежали по ступеньке — будто они были танцоры. Сюаньюй чуть наклонил голову, глядя на «представление». На мальчика перед собой — качающегося, будто травинка, со сжатыми по обе стороны тела кулаками, — он подчеркнуто не смотрел. — Нет, А-Лин. К главе Цзинь сейчас нельзя. Он проговорил это с улыбкой. Даже если у самого тянуло под ложечкой — старший брат никогда не отодвигал ради него других встреч, только трепал Мо Сюаньюя по волосам, отпуская. — Так нечестно! Мальчик топнул ногой. — Он не может все время с тобой возиться. Он тебе не мама, знаешь ли. — Сюаньюй тут же пожалел об этих словах, но брать их назад не стал. Цзинь Лин, хоть и сирота, иногда был просто… слишком. Невыносимый, высокомерный, громкий. И, может, если бы он не воротил нос от Мо Сюаньюя — ещё с первого дня, когда был мельче мелкого, — Сюаньюй вёл бы себя с ним ласковее. Цзинь Лин насупился. — Так вы всегда!.. и ты, и старшие ученики, и даже дядя… Сюаньюй только кивнул, показывая, что слушает. — Почему всё важное делают без меня?! Должно быть, сам Цзинь Лин думал, что звучит грозно. Мо Сюаньюй без особенного пыла сражался с улыбкой. Потом перестал. Изогнул губы иначе. — Потому что это взрослые дела. А у тебя на уме одни игры. Хочешь, покажу, как играют взрослые, А-Лин? И, поманив настороженного мальчишку к себе, вытянул губы, почти касаясь ими — скорее носа Цзинь Лина, не губ. Ладонь скользнула по волосам, скрепленным сеткой дорогих бусин (даже старший брат не носил такое!..), чуть приласкала. Цзинь Лин отскочил, как ошпаренный. — Т-ты! Сумасшедший! По его щекам расплывались два розовых пятна — одно шире другого. Некрасиво, мельком отметил Сюаньюй. — Разве так надо разговаривать со своим дядей, А-Лин? — легко, подражая тону старшего брата, пожурил его Сюаньюй. — Ты мне не дядя! Ты даже не в клане Цзинь! Тебя не признавали! — Мне достаточно признания главы Цзинь, — беззаботно заявил Сюаньюй. — Он любит меня. А я — его. Для ребенка это должно прозвучать невинно. А если и нет, то кто поверит Цзинь Лину?.. Цзинь Лин покраснел уже весь: от лба до ключиц. — Все ты врешь! Младший дядя просто терпит тебя! С этими твоими… — С какими такими «этими»? — Сюаньюй хлопнул ресницами. — Назови, пожалуйста, А-Лин. А то я не понимаю. Кулаки мальчика затряслись. Задрожали губы. — Хватит путать! Н-нечестно! — Но я и правда не понимаю. Это ты меня запутал. Смотри, я выполняю поручения главы Цзинь, пишу его письма и даже скоро отправлюсь в одно путешествие — это мои обязанности. Я выполняю их хорошо. — (Закрытые глаза старшего брата, сбитое сквозь зубы дыхание; и как он отсылал Сюаньюя — лёгким щекочущим толчком, тихим шёпотом — будто не стоило долго видеть его таким, раскрытым, хоть и не до конца). Сюаньюй повёл плечами, смахнул неудобную мысль. И забыл о ней. — Что тут терпеть? Только тебе еще рано, хотя ты красивый мальчик. Потом тебе обязательно найдется, с кем поиграть. Он снова протянул руку навстречу Цзинь Лину. Даже не шевелил пальцами, только ладонь раскрыл — но мальчик все равно отпрянул ещё дальше. И так и поскакал — встревоженным золотым кузнечиком; куда — Мо Сюаньюй не знал. Быть может, к госпоже Цзинь; так было бы для всех лучше. Мо Сюаньюй покачал головой. Подумать только: не так давно он мало отличался от Цзинь Лина. Но после того, как старший брат… У него словно заново открылись глаза. О чувственных тайнах, конечно, больше молчали — но Мо Сюаньюю нравилось, как бы невзначай, намекать на что-то, и видеть, как бледнеют, как мешаются, начинают шептать. Наверняка Цзинь Цу и Цзинь Янь отдыхали в траве за беседкой не просто так, и Мо Сюаньюй был прав, намекнув им, что наставниками совсем необязательно ничего знать и вряд ли узнают об этом от него, Сюаньюя. Да и Шэнь Лу смотрел на Цзинь Чэнсиня так… мечтательно, что невозможно было не заподозрить: совсем немного, совсем слегка. Потом он тут же прятал лицо за веером или рукавом, как будто смутился, а то и вовсе его неправильно поняли. Принужденных, или даже обидных, смешков после этого Сюаньюй приучился не замечать. ...Цзинь Лина уже и след простыл, но Сюаньюй так и оставался на месте. Ему нравилось думать, будто он сторожил покой старшего брата, даже если не совсем взаправду. Он не сразу заметил троих адептов чуть старше себя, формально, по рангу, но вставать и уходить теперь было поздно. Они шли с тренировочного поля — были при оружии, слегка запылившись. У одного — самого младшего с виду, с полу-детской припухлостью в щеках, — даже волосы растрепались, свисали некрасиво над ухом. — Глядите-ка, это же Мо Сюаньюй! — воскликнул этот младший, останавливаясь. Взмахнул рукой — хорошо хоть, не пальцем ткнул. Его спутники остановились тоже. — А я-то думал, где он опять пропадает, — ухмыльнулся второй. Его имя Мо Сюаньюй знал: Цзинь Пин, один из множества племянников и троюродных. Заводила компании. — Снова уклоняется от долга, — поддакнул третий, с наиболее скромной вышивкой на одежде. — В патруле быть — не то же самое, что вертеться перед зеркалом, так? Могут ведь и лицо испортить. — Не каждая девушка так боится за свою нежную кожу, — хмыкнул первый. — Я отдыхаю после важного дела, которое поручал мне глава Цзинь, — Мо Сюаньюй нарочно чуть потянул слова, чтобы звучало увереннее. — Ваше незнание вас не извиняет. Но я не буду требовать, чтобы вы просили прощения. А ведь недавно он и рта не мог бы раскрыть. Только задирал бы подбородок повыше, сжимая зубы. — Да чтобы глава что-то поручал тебе? — скривился Цзинь Пин. — Ври больше. Как будто сам не видел его с документами, которые Мо Сюаньюй носил от имени старшего брата!.. Не видел, как Мо Сюаньюй помогал встречать гостей!.. Вздрогнули ноздри. Они завидуют. Им не понять. Такого доверия, такой тайны — где там! Им достанется разве что зачистка лесов рядом с какой-то захудалой деревней и дежурная благодарность местных. Мо Сюаньюй растянул губы, сражаясь сам с собой. Сердце билось под горлом, но он не хотел показывать это им. — Глава Цзинь — ещё и старший брат мне. Не забывайтесь. Лицо Цзинь Пина — зеркально-криво — пересекла ухмылка. — А, так вот что ты — в своих мечтах — зовешь важным делом. — Свои слова он сопроводил непристойным жестом — средний палец правой руки в кольцо между указательным и большим пальцами левой. — Смотри, как бы глава не услышал. А то смазливое личико не спасет, наоборот даже. В лицо, вопреки всему, бросилась краска. Нет, ему не стыдно — не перед ограниченными болванами, но старший брат… То, что было между ними, выглядело совсем не так. — Да ты…! — Мо Сюаньюй выдохнул это почти беспомощно. Но тут же нашелся: — Да, тебе ведь так хочется самому стать младшим братом главы Цзинь, а не десятым троюродным племянником. Хоть бы и лежа, если иначе нельзя? — Вот ещё, — вытолкнул изо рта Цзинь Пин. Теперь уже на его лице обозначилось что-то темное. — М… Нет, значит? Тогда... Ты ревнуешь меня? — быстро спросил Мо Сюаньюй. — Хотел бы проводить время со мной? Вот если бы только... — Он опять улыбнулся, увереннее, взмахивая веером. (Веер был подарком старшего брата, но об этом никому знать было не нужно.) Ноздри Цзинь Пина вздрогнули. Мо Сюаньюй поднялся со ступенек танцевальным, легким движением. — Если бы только ты не был таким… — Мо Сюаньюй притворно задумался и уронил: — Скучным. Со старшим братом мне куда интереснее. (Цзинь Пин и правда был недурен собой — в побочных ветвях бывает сильно семейное сходство. Мо Сюаньюй мог бы любоваться им, сложись всё иначе. Мог бы улыбаться искренне, искренне приглашать в потайной уголок сада, который знали девушки-адептки, — но со старшим братом никому было не сравниться). Цзинь Пин отвел глаза, что-то пробормотал сквозь зубы. Махнул своим — прочь. И будь Мо Сюаньюй внимательнее, он бы заметил в этих глазах — на миг раньше — жадный, злой блеск. Но солнце, цветение пионов, улыбка брата — слепили чересчур сильно.***
— Но ладно, ладно. — Глава Цзинь взмахивает рукой; ткань рукава шелестит по дереву инструмента, бликует золотым шитьем. — Эту мелодию я сочинил особо. Ты будешь первым, кто услышит полную версию. Правда… — Тут глава Цзинь улыбается, мимолетно, как бы извиняясь, но в то же время остро. — ...боюсь, ничего не сможешь потом рассказать. Совсем. Сюаньюй молчит. В нем не осталось ничего больше — ни слов, ни силы какой-то. Ни любопытства даже: что ему позволят забрать с собой, а что — нет. — Не могу обещать, что ты забудешь только часть. — Цзинь Гуанъяо качает головой. Как будто вновь угадывает мысли Мо Сюаньюя, отвечает на них, успокаивает страх. — Но… возможно, не помнить ничего — лучше? Мне никогда этого не узнать.***
Он поднял голову — в висках подвесками-кольцами звенела тяжесть. Моргнул. Неужели… Окон в потайной комнате не было, но если судить по свече в светильнике, которую Мо Сюаньюй менял сам — он действительно задремал и проспал не меньше, чем два часа. Сюаньюй мысленно застонал. Прошлой ночью его уговорили выбраться в город — “мы хотим послушать твои истории, Мо Сюаньюй!” — и ему нужен был противовес Цзинь Пину с приятелями, так что он согласился. Девушки — их в компании оказалось больше — смеялись, их глаза блестели: от вина и веселья. “Мо Сюаньюй, почему ты красивее, чем я? Нам не останется женихов”, — дразня, сказала одна из них. “Зачем мне ваши женихи? — отмахнулся он. — Я знаю, кому отдать сердце.” "И кому же, кому?" — смеясь, заглядывали в глаза. Мо Сюаньюй прикрылся веером. (Это было подсмотренное движение, и не нравилось старшему брату — быть может, из-за источника,— но Сюаньюй, про себя, считал его подходящим. Только при старшем брате старался не употреблять.) Почти, почти толкнулось на языке: если дева назовёт имя, то либо пропадет — либо получит награду. Как в том представлении, на котором он смог побывать по дороге обратно, когда прятал ту вещь. Может быть, если следующим летом театр Золотых цветов будет давать представление в Ланьлине, удастся упросить старшего брата отпустить его посмотреть?.. Для младших учеников ордена посещение театра или публичных домов, да и винных лавок, не одобрялось, хотя и не было под однозначным запретом. Ученики постарше говорили — еще несколько лет назад, до смерти старого главы — отца — было не так. Да и в винных лавках поныне смотрели сквозь пальцы на молодежь в белом и золотом. Словом — вернулись, проскользнув сквозь калитку, на страже возле которой сегодня ночью стоял брат одной из девушек, уже в середине часа тигра. Но уснуть за работой — как неловко. Впрочем, в задержке самой по себе не было ничего страшного. Уйти можно и одному, это вот войти — только об руку со старшим братом. Старший брат перехватил его утром, когда, едва подняв себя с постели — только потому, что обещал! — Мо Сюаньюй принёс ему книгу из библиотеки, которую старший брат отчего-то не мог забрать сам. В книге не было ничего необычного, просто справочник об известных проклятиях и борьбе с ними, и будь это просьба от кого-то другого, Мо Сюаньюй подумал бы, что над ним издеваются. Но нет, с ним старший брат никогда так бы не поступил. Перехватил — и попросил теперь уже переписать кое-что из книги более тайной. «Это займёт тебя на час-другой». Сюаньюй огляделся вокруг. Прислушался. Было тихо; должно быть, старший брат не стал ждать, оставил его одного. Ещё один знак доверия. Он быстро закончил порученное: оставалось-то, на самом деле, пару штрихов. И, если уж он все равно здесь… Он поднялся вслед за собственным взглядом, скользнувшим вдоль стеллажей. Теперь Мо Сюаньюй иногда сам, не спросясь, брал с полок что-то, листал. Старший брат не возражал бы — ведь он сам пустил Мо Сюаньюя сюда, верно?.. На вот этих полках были трофеи, вывезенные из хранилищ клана Вэнь. Вопреки ожиданиям, никакой жути — в основном скучные имена, и даты, и родословные. Много, много имен и чьих-то заслуг, которых никто всё равно уже бы не помнил — даже если бы войны не случилось. Хотя Мо Сюаньюй понравилось читать одну хронику — там упоминалось много такого, о чем не рассказывали молодым адептам наставники ордена. Когда он сказал об этом Цзинь Гуанъяо, старший брат только неуловимо усмехнулся. А вот сюда, на этот стеллаж, он ещё не заглядывал. Мо Сюаньюй коснулся занавеси, но не откинул — пальцы как одеревенели. Что-то… не вполне живое смотрело на него — без глаз, одной волей. Темное эхо напомнило вдруг ему ту... вещь, которую старший брат попросил запереть. И цель его путешествия... Запястье заныло там, где вен касался ритуальный нож. Мо Сюаньюй одернул руку. Он не взял с собой печатей, ни прямых, ни обратных. И не мог бы незаметно узнать, что это — и вернуть назад. Лучше... лучше спросить у старшего брата, сказал он своему бешено стучащему сердцу. У старшего брата всегда есть объяснение. Будет и на этот раз. (После объятий, и поцелуя, поверить всегда легче). Из-за спины вдруг послышался звук: шаги, и шелест одежды — как бывает, когда некто устраивается поудобнее. Мо Сюаньюй подпрыгнул. Старший брат вернулся?.. И не один? Он вжался в нишу между полками. Голос старшего брата он узнавал. Второй… был знакомым, смутно, но с голосами у Сюаньюя всегда получалось не так. “При всем уважении, глава Цзинь. Слухи…” “Они есть?” “Нет, глава Цзинь. Пока мои люди не сообщали ничего такого. Но могут появиться.” “Тогда остается рассчитывать на тебя и дальше”. “Я не шучу, глава. Вы действительно… близки с этим юношей?” “Не в том смысле, в каком ты думаешь. Но он нужен мне. А страсть — удобное средство”. “Можно ли доверять ему, глава Цзинь? С позволения сказать, он не… выглядит надежным. Су Сиянь, он был приглашенным учеником ордена в прошлом году, говорит, что сверстники втайне смеются над адептом Мо. Считают, что бумажная пыль и буйное воображение вредят его рассудку”. “Нам так даже удобнее, не находишь? Еще меньше причин опасаться тех слухов, о которых ты, в своей преданности, пришел меня упредить. Хотя… может, это было бы даже приятно…” “Глава Цзинь!..” “Ну, ну, Миньшань. Тебе ли не знать, когда я шучу”. "Но все же вы не зря удержали его тогда от знакомства с молодым главой Не. Восхищен предвидением главы Цзинь". Мо Сюаньюй не понимает, при чем тут глава Не. Это... абсурдно. Тем более, старший брат не знал — потому что не спрашивал, а то Мо Сюаньюй, конечно, рассказал: после того банкета он пару раз говорил с главой Не. Тот сам подошёл к Мо Сюаньюю, когда гостил, и спросил про веер. Да, глава Не выглядел и правда… сломанным, как и говорил брат, и ничего не хотел, казалось, кроме вина, и фруктов, и красивых безделиц (которые любил и сам Мо Сюаньюй), но... Но это у него Мо Сюаньюй подсмотрел тот самый эффектный жест с веером, и улыбался Не Хуайсан — нет, не как старший брат, конечно! — но приветливо и любезно. "Хуайсан большую часть времени слишком пьян, чтобы различить собственное имя", — Грусть в голосе была та же, которую Мо Сюаньюй помнил, хотя сейчас граничила с презрением. "Нет, я признаюсь, что скорее думал о его вкусах в постели. Мне не нужно было… вмешательство. Любовь бывает... непредсказуема. И неудобна". “Этот молодой человек все равно был вам не соперник”, — как будто невпопад заметил собеседник Цзинь Гуанъяо. Словно бы разговоры о любви путали его. “Но он был единственным, для кого покойный глава Цзинь успел подготовить все необходимое.” Что?.. Как будто голова стала колоколом, в который ударили со всей силы, и металлический звон прошивает тело от шеи до пяток. “Вы думаете, старейшины…» “Я не доверяю старейшинам. Они мирятся со мной, за неимением лучшего, но кто знает, какие любопытные мысли могут прийти в их почтенные головы, если попадётся более благородный — и более удобный — кандидат?..” “И ради предотвращения этого исхода — глава Цзинь готов терпеть беспокойного юношу? И находить для него занятия?” “Занятия находятся, как видишь. Даже если иногда приходится их выдумывать. Юноша и в самом деле небесполезен, хотя беспокойств хватает”. Внутри у Сюаньюя все свернулось от того, с каким привычным теплом прозвучала фраза. “Но если он станет слишком беспокойным, я отошлю его на обучение в твой орден. Благо, предлог есть всегда. Надеюсь, ты это выдержишь”. “И он… должен вернуться благополучно?” “Думаю, ты достаточно хорошо понимаешь меня, Миньшань, чтобы принять решение по ситуации. Я доверяю тебе”. Голова Мо Сюаньюя мотнулась на шее, как от удара. “Я доверяю тебе.” Те же самые слова, которые Цзинь Гуанъяо шептал ему на ухо, прежде чем он отправился — не совсем домой, навестить матушку ему так и не разрешили, но близко. Те самые слова, которые он повторил сам себе, когда опускался на колени у границы ритуального круга — так близко от дома! — выкидывая из головы — улыбки не для него, поездки не с ним, отказы, взгляд мимо, и вечное «глава Цзинь» на людях, потому что его родовое имя было — не то. Теперь всё это выстроилось в ужасающего смысла цепочку, и блестящие звенья стянулись у Сюаньюя на шее. Голова закружилась. Железистый привкус наполнил рот. Сюаньюй вздрогнул. Он забыл о собственном теле, весь превратившись в слух, и не заметил, как оступился. Спиной ударился в угол, и толкнулся локтем, пытаясь удержать равновесие — прямо за одну из занавесей. Стеллаж пошатнулся. Звякнули трофеи внутри. С полок ничего не упало, но звук разнесся эхом по комнате. Голоса затихли. Мо Сюаньюй не стал больше ждать — и бросился к зеркальному выходу.***
В себя он пришел, только упав раскрытыми ладонями на пол собственной комнаты; запястья взвизгнули болью, и Мо Сюаньюй очнулся. Волосы мели пол — он сорвал ленту или потерял, но эта лента была подарком, то есть — подлогом, подкупом, и к горлу подкатывала тошнота при одной мысли. Он слепо оглядывал комнату — безделицы вперемешку с рисунками ритуалов, испорченными черновиками для переписывания и заброшенными книгами, которые у Мо Сюаньюя так и не хватило терпения одолеть до конца. Если бы и правда не видеть, не слышать, выжечь и вытравить, и все было бы как прежде... Он стирал рукавами тонкую пудру с лица — та была, точно налипшая грязь; и всё остановиться не мог, тер и тер кожу, пока щеки не заболели и не защипало глаза. Наконец, способность связно мыслить к нему вернулась. Он шумел. За ним придут? Или глава Цзинь пришлет… Мысль о старшем брате отзывалась тошнотой под грудиной. Но ничего не происходило. По-прежнему дрожащими руками Сюаньюй собрал волосы — хоть как-то, скрепил первым, что попалось под руку из шкатулки: заколкой в виде изогнутой серебряной овальной пластины, которая должна была быть, скорее, дополнением к драгоценному гуаню. Получилось ниже, чем полагалось собирать правильный мужской узел, грубо, но сойдёт. Сойдёт. К этому времени старший брат уже должен быть у себя в кабинете. Но без просителей, время не для приемов; Сюаньюй помнил расписание старшего брата наизусть. Он поднял руку — но стучать не стал. Здесь привыкли, что он ходит от главы и обратно с разными поручениями, с записками или книгами, даже если порой провожали с каким-то таким выражением, которое Мо Сюаньюй приучил себя игнорировать. Старший брат сидел за столом и что-то писал. Старший брат не любил оказываться настолько ниже просителя, сидя на подушке или циновке, и держал везде, где его могли увидеть посторонние, высокие столы, какие любили на юге. Его рука двигалась плавно, успокаивающе; Мо Сюаньюй любил наблюдать за этим движением, и сейчас почти попался — глаза заскользили следом. Бумаги касались наследования в одной из побочных клановых ветвей. Так ли выглядел документ, признающий все права Мо Сюаньюя?.. Жгучая боль несправедливости вновь вернулась. А старший брат заметил его. Поднял голову. — В чем дело? Мо Сюаньюй не мог сейчас заглянуть ему в глаза. Золотой узор по чёрному — резал взгляд, но выглядел честнее. — Я не ждал тебя так рано. Разве мы не условились с тобой, что ты закончишь свою часть и вернешься к занятиям? — Старший брат, — Мо Сюаньюй проговорил это тихо, как привычно было, но дальше не смог, сорвался на вскрик. — Не надо. Скажи правду! — Потише, Сюаньюй. Ты привлечешь внимание. Какую правду?.. — Голос старшего брата — главы — был деловит и спокоен; только кисть застыла в воздухе на взмах ресниц. — О нас! Обо мне. Глава Цзинь длинно вздохнул, откладывая кисть. Как и всегда, линии остались ровными, не смазались ни на волос. — В наших отношениях ничего не изменилось, — сказал он медленно, как будто впечатывая слова в плавкий воск. — Не нужно устраивать сцену только потому, что утренние часы я провел в обществе второго брата, а не с тобой. Даже если тебе пришлось подождать немного после работы. — Старший брат улыбнулся примирительно — а Мо Сюаньюй моргнул, как бывает, когда тонкий тёплый луч солнца попадает прямо в глаз. — И если на то пошло, раньше тебя подобное не смущало. Смущало! Только вот он всегда знал, что не успел стать кем-то больше, чем просто приглашенный адепт, не носящий родового имени, и могущий лишь заслужить его через годы, проведенные в неустанном увеличении славы ордена. Не может стоять не то, что вровень, но даже близко с главой Лань по силе или хотя бы положению. Но… реальность оказалась иной. — Отец собирался дать мне имя. Дать место. Это так? — Его голос поднимался до звона — вот-вот, и треснет уже что-то за ушами, расколется, — но ему было все равно. — Откуда же ты взял это, А-Юй. — Не вопрос. Что-то более весомое. Старший брат смотрел на него, как никогда не смотрел — не с гневом, но словно что-то скользнуло у него за глазами, упало ширмой. — В потайной комнате. Я мог смотреть, и… — Он оперся ладонями о высокий стол, согнулся, почти упал. — Так как же?.. Он наклонился так близко, что мог видеть — как вздрагивают губы Цзинь Гуанъяо, не складываясь в одно какое-то выражение. Как будто зеркало разбилось, и каждый осколок пытается показать своё. — Ты ведь ничего ещё не вынес оттуда, Сюаньюй? Сюаньюй замотал головой. Пряди, выбившиеся снова из скверно собранной причёски, мазнули по глазам. — Скажи мне. Это важно. У него были… рисунки. Его собственные. Просто развлечение, без вложенной силы. Это считалось или нет?.. Сюаньюй молчал, мгновения напряженного взгляда все тянулись. Он продолжал стоять, приблизив свое лицо к лицу Цзинь Гуанъяо, и не мог оторвать руки от обитой прохладной кожей поверхности, понимая, что иначе скорее всего попросту рухнет с подломившихся, дрожащих коленей. Мо Сюаньюй знал — теперь, хоть и по верхам, — силу, которая собиралась в нем — за отчаянием, вторым слоем, как дымные разводы под кожей. Но он никогда не применил бы это искусство против старшего брата. Он стиснул пальцы, вгоняя ногти в ладонь. — Не нужно было оставлять тебя в комнате одного, — голос старшего брата звучал спокойно. Так он приказывал поменять настенное украшение или картину. — Но, думаю, мы с этим разберемся. Цзинь Гуанъяо поднялся. Неторопливо шагнул ближе, обходя стол. — Мне нужно две вещи, — нашел в себе силы проговорить Сюаньюй. — Уже две? — удивление в голосе старшего брата было сухим, жёстким. Но он не запрещал ему продолжать. — Сначала… Знать, насколько опасно то... что я спрятал. — Мо Сюаньюй подумал — опять — о матушке. Тетка не трогала ее, хотя затаила обиду. — И какие документы для меня оставил… отец, — заставил он сказать себя, хотя под взглядом старшего брата — при людях— всегда говорил только «покойный глава Цзинь», чтобы блюсти приличия. — А иначе… я расскажу все, что видел еще. Мо Сюаньюй произнес это по наитию. Старший брат точно не хотел раскрывать ничего, что хранил в зеркальной комнате, и... Взгляд Цзинь Гуанъяо сделался стеклянным. — Где? — Хотя бы и на той полке, с печатями. Все равно, что он туда не смотрел. Он знал, что это важно, правда? Ему было нужно убедить брата, и только. — Ты ничего. Никому. Не скажешь. — Голос старшего брата зашипел, как горячей водой плеснули на камни. — Признаете меня — не скажу. Это было — как будто не он это говорил, а что-то двигало его языком. И откуда только смелость взялась. Голова — опять — закружилась. Сюаньюй смотрел на старшего брата, вопреки всему, и ждал, ждал, когда же уже... Попытался — не отрывая взгляд от лица напротив — то ли найти опору, то ли схватить старшего брата за рукав. Ни то, ни другое не вышло — Цзинь Гуанъяо отшатнулся назад, одним быстрым движением. Почти прижавшись к стене, старший брат показался вдруг таким испуганным, чуть не хрупким, что Мо Сюаньюю стало стыдно, и он потянулся иначе, мимо — но рука старшего брата метнулась наперерез. Раздался звук: одновременно музыкальный и резкий. Мо Сюаньюй пошатнулся сам. В глазах жгло. Старший брат плеснул из рукава чем-то золотым и горячим прямо ему в лицо, и властным, дрожащим голосом (вместе с нервным дребезгом колокольчика) вызвал дежурных адептов. Мо Сюаньюй только повис у них на руках, бессильно и оглушенно. «Куда вы…» — казалось, но только у себя в голове он требовал — громко — отпустить, ведь он не виноват, это недоразумение... А потом сидел на земле, прижимая ладони к обожженным щекам, и смех в ушах — сколько румян укроет теперь все это, скажи-ка, а, Сюаньюй?.. — путался между воображаемым и реальным. Как сброшенный с небес, он сжался в комок, в оглушительном одиночестве, и дрожали губы в такт чужому этому (или всё же своему?..) смеху. Наконец, перед глазами у него прояснилось. Он лежал на спине, в траве, неподалёку от верхних павильонов и маленького пруда с лотосами, и над ним расстилалось небо. Такое яркое, что опять навернулись слезы. Где-то пропела, и тут же пропала, птица. Зелень. Солнце. Золото и белое с голубым. Шаги по траве. Уверенные, немного вразвалку. Сюаньюй повернул голову, приподнялся на локте. Движения были ужасно медленные, как будто, пока он был без сознания, его подменили: засунули душу в совершенно чужое тело, хотя и совсем такое же, и оставили так. Волосы — так и не собрал их, или дурацкая заколка потерялась?.. — мазнули по лицу, Сюаньюй стряхнул их. Приподнял над глазами ладонь. Цзинь Пин. Стоял, расставив ноги, и глядел сверху вниз: без обычной насмешки, как-то тяжелее глядел. — Глава Цзинь поручил мне тебя найти. И… оказать помощь. — Мне не нужна... помощь. — Огрызок смеха яблочной костью застрял в горле у Сюаньюя. — Это не тебе решать. Хотя я-то все равно доложу главе, что сделал все, что в моих силах. Просто ты, дурак, сопротивлялся. Сюаньюй словно его не слышал. Слова скользили где-то поверху, птицами летели над головой. — Ты даже встать сам не можешь. Сюаньюй махнул рукой. Точнее, попытался. — Нет. Цзинь Пин фыркнул коротким приступом смеха. Наклонился — и с усилием, подхватив под мышки, приподнял Сюаньюя, пытаясь одним рывком поставить на ноги. Но колени подогнулись, и Сюаньюй бессильно опустился на них, опираясь рукой о траву. — Мне… нужно… Другое, иначе мстительное — поднималось там, где сначала сворачивалось отчаяние, а потом — дымно-черный клубок обиды. (Как... высосало что-то, последним толчком; оставив пустоту). Он улыбнулся, сам для себя неожиданно — на лице вместо румян была кровь, но разве так даже не лучше? Не естественнее? — Ты ведь хотел меня, А-Пин? — Он произнес это с интонацией, слышанной в театре. Достал из рукава краску, дрожащими пальцами размазал по губам. Повернулся так, как актёр бы мог повернуться на сцене, подставляясь взглядам публики. Цзинь Пин сначала скривился, но потом — погладил себя по поясу, и все вскоре сделалось понятным без слов. Пусть. Пусть уже. Он и так опозорен. Хуже не будет. Верно?..***
Первый звук, выходящий из-под пальцев старшего брата, нежен и тих. Он — как вздох возлюбленного над ухом: обещание, предвкушение. — Может быть, ты ещё что-то скажешь, А-Юй? — Ласка в обращении этом режет, как нож. — Напоследок? Во рту сухо, как в западной пустыне, но слова колючками продираются сквозь губы все равно: текут с них, как капли крови. — Я… был бы счастлив вовсе никогда вас не встречать, глава Цзинь. Голова кружится, как будто он падает — падает бесконечно, но в центре кружения неотступно остаются глаза Цзинь Гуанъяо — в которых живое золото вдруг разлетается мириадом золотых холодных осколков. Осколков, острых, точно резкие кинжальные ноты, слетающие со струн одна за одной — им вослед.