Похоронная ленточка

С тех пор, как не стало Сабуро, Ичиро долго не мог примириться с мыслью о том, что теперь в этом доме живёт только два человека. На каждый завтрак, обед или ужин он, как и прежде, ставил на стол три тарелки, стакана, клал три пары палочек, а после молчаливой трапезы всë тщательно намывал, смешивая грязное с нетронутым, вытирал насухо скатерть, убирал посуду обратно в шкафчики. Перед сном заходил в комнату Джиро, потом — в его соседнюю, желал всем спокойной ночи, выключал везде свет, уходил, засыпал. И такая, немного странная, жизнь, видимо, успокаивала Ичиро, не давая ему слишком долго увязать в нескончаемых пагубных мыслях. Вот только, как думалось Джиро, брату вряд ли это как-то помогало. Атмосфера в их доме была буквально пропитана каким-то беззвучным ужасом и молчаливой болью. С того самого дня они делали вид, будто всё в порядке, и продолжали улыбаться друг другу так, словно ничего не случилось. В каждом их взгляде было что-то не то, в их лицах, в их привычке держаться, когда они рядом друг с другом, в их притворных, натянутых улыбках. Этой страшной безысходностью было заполнено всё, но они как будто упорно продолжали этого не замечать. И чем дольше Джиро находился там — рядом с ним — тем больше ощущал своё к себе отвращение. Он ни разу за всё это время не сделал вид, что Сабуро с ними, что он не ушёл, что он всё ещё сильный. Он не поддерживал Ичиро, даже не пытался — просто молчал, из раза в раз клонясь головой к деревянному покрытию кухонного стола, и урывками сглатывал, слыша медленные шаги откуда-то сверху и то, как они заглушали собой чужие тихие всхлипывания. В день, когда пропал Сабуро, Ичиро не находил себе места. Постоянно озираясь на настенные часы и проверяя всевозможные входящие, он просидел тогда в гостиной до глубокой ночи, уверяя себя не бросаться из крайности в крайность и найти в себе силы дождаться. А утром, когда на их домашний телефон поступил межрайонный звонок с сообщением о том, что выгоревшее от удара током тело Сабуро опознали у одной из подстанций Шибуи, из него будто вырвали душу. «По данным экспертизы, проведенной в рамках следствия, было установлено, что показания очевидцев и факт намеренного самоубийства были признаны действительными. Нам очень жаль, Ямада-сан». На следующий же день дело закрыли, выслав братьям адрес места, откуда они могли забрать останки и некоторые уцелевшие вещи, найденные рядом с телом погибшего младшего. «Я... не понимаю...», «Как это могло произойти?!», «Я должен был лучше прислушиваться к нему...», «Моей обязанностью было отвечать за вас!», «Зачем он...», «Почему?!!», «Не могу поверить...» – что-то на подобии этих слов средний Ямада ожидал услышать от старшего сразу же после оглашения этих сводящих с ума вестей. Ожидал увидеть что-то в роде его разбитых глаз, помочь осознать их горе, разделить отчаяние, а после, еле сдерживая слëзы, сказать нисколько не делающее легче: «Мы справимся», добавив к тому примитивно заученное: «Потому что мы сильные». Однако никаких вопросов тот ему так и не задал, и, положив трубку, лишь тихо ушёл, позволив голому молчанию окутать комнату вместе с морально убитым у её порога Джиро. После случившегося Ичиро немного изменился, но первое время, казалось, вёл себя, как и всегда. Старался оставаться внимательным и любящим старшим братом: где-то пытался приободрить, где-то что-то подсказать, чему-то как-то научить. Всё его внимание уделялось исключительно Джиро, и всю его заботу тоже получал только он. Младший же, ясно понимая, что для него это одна из самых доступных возможностей ненадолго забыться, всё равно каждый раз удивлялся этому излишнему вниманию, словно в первый, хоть и соврал бы, сказав, что ему это не нравилось. Но тем не менее такое поведение не могло не вызывать огромное количество вопросов: резкие перепады настроения, гиперопека, беспричинная суета вокруг. У него появилось много плохих сторон, и, очевидно, оно стало сильно отклонятся от прежней нормы. Ичиро начал вести себя сложно. Переодически он будто погружался в какое-то странное, бесконтрольное состояние, словно лишался воли, а его непонятная, резко вспыхивающая злость словно решала всё за него, и он никогда ей не сопротивлялся. В такие моменты Джиро нехило прилетало. Но было ли это как-то связано с причиной смерти Сабуро и всем вытекающим, с чем он так и не смог сродниться, младший не знал. И просто терпел. В первые разы ему было больно, очень больно, и настолько непривычно, что он даже не знал, какие чувства испытывать. Поэтому каждый такой раз он надеялся. Надеялся на то, что всё это временно и однажды закончится.

***

— Ты уберëшься отсюда прямо сейчас, понял? Прямо сейчас, мать твою, соберёшь свои вещи и свалишь отсюда ко всем чертям! Ублюдок... Проваливай! – Ичиро застаёт его в коридоре очередным поздним вечером и хватает в привычной для него манере, сдавливая чужое болезненно трещащее горло до синевы. — Ич... иро... Он кричит прямо ему в лицо, а сердце Джиро колотится, словно бешеное, пока он цепляется своими пальцами за его руки. Он не может ни вздохнуть, ни выдохнуть. Тело немеет и становится каким-то ватным — он его почти не чувствует. Из-за нехватки кислорода оно словно растворяется, пальцы не слушаются, и Джиро всё ещё смотрит на старшего сквозь прозрачно-красную пелену в глазах, мысленно моля его остановиться. — Что!? Что ты всё шепчешь? Говори громче, раз собираешься о чём-то просить, – Ичиро продолжает сжимать его тонкую шею до хруста в костяшках, но через мгновение же отпускает, швыряет к стене и, замахиваясь тяжëлым ботинком над содрогающимся телом, бьёт его сильно и прямо под дых. От боли Джиро сворачивается пополам, прикрывая руками живот и сжимая зубы до скрежета. Кепка слетает с его головы, и он прячет лицо в локтевом сгибе, стараясь хоть как-то сгруппироваться на нещадно холодном полу; начинает тяжело и хрипло дышать, вероятно, захлёбываясь кровью, натёкшей в повреждённые лёгкие. Мышцы окатывает волна неприятной слабости, во рту пересыхает, и не имея возможности в очередной раз понять чужих действий, сейчас он почему-то принимает все эти насмехательства и унижения, как что-то нормальное. Осознание этого вызывает внутри него бурю ему самому непонятных эмоций, мелькающих на его лице лишь жалкой показной злостью и не без того искренней растерянностью. Он разрешает Ичиро себя обмануть. Опять. «Но будет ли это решение стоить своих последствий?» – мысль проходит в его голове, как и миллион других, угасая, словно огонёк догорающей спички, пока десятки кричащих ударов с восхитительной меткостью продолжают обрушиваться на его спину.

***

Упругие подушечки двух длинных пальцев, вобранных в рот, упираются в нёбо. Джиро прижимает их языком, чуть прикусив чужую кожу. Смотрит снизу вверх, скулит тихо и истошно жалобно. Его лицо обводят ледяными, отстранëнными глазами, осматривают с равнодушием и едва различаемым презрением. Обладатель этого взгляда – Ичиро, который прямо сейчас может позволить себе делать с ним всё, что захочет.

Ведь Джиро не даст ему сдачи.

Он будет принимать его удары один за одним, но ни за что не коснётся его тела в ответ. Потому что он понимает, что это временно. «У него такой период», «У него такое состояние», «Он за себя не отвечает». Да и, если говорить честно, впредь Джиро больше беспокоила мысль не как избежать избиения от собственного брата, а почему именно он стал жертвой этого странного личностного слома. «Почему не я? Почему именно Ичиро?» Но сколько бы Ямада не задавался этим вопросом и не сетовал на несправедливость мира, он продолжал плавать во всей этой неизвестности и терпеть к себе подобное отношение за попытки найти всему этому хоть какое-то объяснение. — Мгх... Нии-ч... Джиро жадно хватает воздух из пустого пространства между чужими пальцами, дрожит, а после слышит хлопок, звонкий и жгучий, чувствуя, как на его лице уже расцветает лиловый кровоподтёк. — Нии-чан... В-всë хоро... шо, – ему явно больно говорить, судя по приподнятому уголку губ, больно сидеть перед старшим на коленях, почти сгибаясь пополам, дабы просто удовлетворить его мерзкие садистские потребности, но он всё ещё продолжает грезить о скорейшем всему этому конце, ведь, как кажется ему самому, долго он так не протянет. Может, Ичиро как-то невзначай решил, что Джиро – его собственность? Что он щенок, которому нужна дрессировка? Может, хотел таким образом выразить ему свою смертельную тоску, плохую сторону любви? А, может, ничего из этого? Может, он боится, что если этот секрет вдруг перестанет быть секретом, то он что-то потеряет, но... Ичиро вообще осознаёт, что он делает?

***

Глаза мечутся по комнате от одного угла к другому в отчаянной попытке найти хоть что-то, чтобы спрятаться. Старательно передвигаясь на дрожащих ногах, Джиро бросается в пустоту под столом, и, оказавшись там — в тесной ловушке — сгибая шею под неудобным углом, пытаясь выровнять своё дыхание и слушая приближающийся топот, он понимает, что только что выбрал самое худшее место для укрытия. Всю его грудь переполняет душераздирающий страх: он не может пошевелиться. Джиро будто парализован, конечности абсолютно неподвижны, если не считать их постоянную дрожь. Они, в свою очередь, точно, как и он, слышат позади себя тяжёлые, медленные шаги. Ямада отлично знает, что это за звуки, потому что слышал их уже тысячи и тысячи раз, но сейчас это всё снова будто происходит в первый. Будто он впервые переживает все эти эмоции, впервые чувствует эту тревогу и никогда ещё не находился в таком безвыигрышном положении. Бессмысленное жужжание мыслей в его голове прекращается, когда те самые шаги доходят до двери в центре проходного коридора. Ямада затыкает руками рот, норовясь унять в теле дрожь от пугающих звуков. Ощущение чистого ужаса вкупе с учащающимся пульсом путает его рассудок, но он всë ещё слышит, как Ичиро останавливается у входа в комнату, видит, как он оглядывается, вероятно, допуская мысль о том, что младший уже успел ускользнуть от него на улицу, как вслух даёт себе слово, что найдёт его. И он находит. Первое, что очень отчëтливо видит Джиро – его лицо. Лицо, становящееся ему совершенно незнакомым в такие дни, самой устрашающей обыденной вещью из-за беспощадного на нём выражения. Именно в такие моменты хрупкая тишина в одночасье нарушается громким треском, от которого, по ощущениям, сотрясается вся квартира, да так, что соседи явно бы что-нибудь заподозрили, если бы, конечно, были, а лестничная клетка просто не отсутствовала. Подавив желание зажмуриться как можно крепче и не открывать глаз долгое время, Джиро фокусирует взгляд на появившейся перед собой фигуре, держащую в руке какой-то предмет и гордо сидящую перед ним на корточках. Та, в свою очередь, внимательно разглядывает каждую чëрточку его лица безумным взглядом, словно пытаясь как можно лучше запомнить то, что совсем скоро будет стёрто. Поймав себя на этой мысли, Джиро хлопает опущенными вниз ресницами, чувствует, как его глаза широко раскрываются от страха, а цвет лица становится землистым. Развивающийся внутри ляк заставляет его губы, коленки и кисти леденеть, дыхание – поверхностнеть. Мышление полностью зацикливается на предмете в чужих руках. И вот сейчас ему становится по-настоящему страшно. До ужаса и желания вопить во всю глотку. В руках у старшего нож. Обыкновенный, кухонный с резной деревянной рукоятью, которым буквально сегодня утром был порезан листовой салат в дополнение к овощному омлету на завтрак, что Джиро так и не съел, будучи ещё не в силах и собранности духа отойти от вчерашнего вечера. «Что... теперь делать?» — чувство потерянности охватывает всё больше, а паника совсем не даёт нормально мыслить — из-за неё же его будто физически придавливает к полу и ощущение собственной беспомощности начинает разбивать его изнутри на мелкие кусочки. Он убирает несколько спутанных длинных прядей себе за ухо, смотря точно в пол, и приоткрыв губы, уже хочет что-то сказать, но жгучая боль резко закрывает ему рот: Ичиро ударяет его по лицу. Младший смаргивает выступившие слёзы, прежде чем осознаëт, что произошло, и теперь панически сглатывает, пристально смотря в чужие мëртвые глаза с горящими в них низковольтными огнями. Он всё ещё не понимает почему. Почему его единственный близкий человек стал таким? Почему он так с ним поступает? Почему он... «...как ему помочь?» – Джиро обессиленно замирает, проводя языком по внутренней стороне свежерассечённой губы, быстро, стараясь сделать это как можно незаметнее, дабы не раззадорить возвышающегося брата сильнее, и глотает стон. Крепкие руки тут же вытаскивают его из-под стола, и средний Ямада жалобно вскрикивает, когда они сдавливают его плечи так сильно, словно норовясь их вывихнуть. «Всё хорошо, всё хорошо, всё хорошо» – виниловой пластинкой крутится в его голове, пока он борется с щëлкающей по всему телу болью, сцепляя зубы. Любой его крик — это абсолютно бессмысленный звук, после которого он будет не способен произнести ни слова следующие два-три дня. Джиро прекрасно знает об этом, и знает, что это того не стоит. Поэтому, в очередной раз опуская свои измученно-грустные глаза куда-то в ноги, лишь тихо рычит — понимает, что молчание не так болезненно.

***

Яркий свет из щëлки между шторами беспощадно выжигает сетчатку. Джиро жмурится, стоит только открыть глаза, и переворачивается набок, морщась от тут же пронзившей всё тело боли. Он не помнит, чтобы до этого момента хоть раз просыпался в более плачевном состоянии, чем в том, в котором он находился прямо сейчас. Дни тянулись до ужаса медленно, а злость Ичиро только росла, будто готовясь поглотить всё на своëм пути. Он стал пугать до жути. Но хоть Джиро уже давно и проклял тот день и тот час, в который заключил этот вынужденно-бессрочный контракт со своей изломанной судьбой, он понимал, что без надежды, скорее всего, не выживет. Да и возникшая невесть откуда любовь в таком её виде всё это время походила лишь на слепую веру в лучшее и необыкновенно-глупое самоистязание, так что теперь он потихоньку начинает пытаться гасить свои чувства. И весьма успешно. К тому же, кучу раз оставаясь с собой один на один и не занимаясь ничем, кроме самоотторжения, он с уверенностью может сказать, что непоколебимая на слух тишина обладает далеко не одной неприятной особенностью. Например, когда её много, становится довольно сложно сосредоточиться на чём-то другом – дурацкий принцип, по которому даже прямо сейчас работает его голова. Жирный клубок мыслей роится в ней, на самом дне, а в висках до неприличного нещадно тянет. «О чём бы я не думал, всё всегда сводится лишь к жалкому напоминанию о том, что—» – Джиро резко сжимается на кровати в форму сошедшегося концами полумесяца, игнорируя хрустозвон своих, возможно, последних целых костей, ведь на передний план тут же выходит отчëтливое ощущение боли – чувство того, будто тысяча острых иголок одновременно пронзают тело. Он невольно закрывает глаза и погружается в кишащую темноту; чувствует, как битва между воспоминаниями, связанными с его братом, каким он его знал, и кого видел сейчас, поглощает его. Всë это — возвращение к истокам, что теперь были едва ли в его досягаемости. Он понимает, и насколько это плохо — тоже. Вылить наружу свой коктейль из переживаний? Рассказать Ичиро, как всё есть на самом деле? Почему-то он не может на это решиться. Возможно, не хочет сломать его больше, не хочет потерять кого-то ещё. Он твëрдо уверен, что справится с этим, что вытерпит. Сколько бы времени то не требовало. Ведь он уже когда-то был на грани, и организм не сдался. В тот вечер он тихонько соскрëб себя с испачканного кровью пола, безжизненно упав на близ стоящую кровать со страшными стоп-кадрами перед саднящими глазами. Не в силах сдержать предательски тихого скуления, его несколько раз за ночь накрывало удушающей волной стыда и презрения к себе. Он испытывал жгучую ненависть ко всему миру, но больше не сетовал на его несправедливость, избавляя себя от любых соображений о возможности жить и любить, как прежде. Для него было неожиданностью не понимать Ичиро. Их дом медленно, но верно превращался в место, где можно было испытывать только две, почти что базовые эмоции: страх и отчаяние. Старший занимал в нём, непосредственно, главную роль, ведь был кем-то вроде тирана, идеально превосходящего второго члена своей семьи по силе и отличающегося от него же своими непонятными мыслями. А также тем, кто за последнюю попытку убежать от него так сильно ударил младшего по голове, что ещë пару последующих дней Джиро не ходил в школу, то и дело валяясь на кровати с безумными болями по всему телу. Заживание последствий протекало невероятно удурчающе и тяжело. Тогда — сверля потолок, лëжа пластом — он впервые осознал, что возможность столкнуться в будущем с чем-то похуже должна быть для него не столь удивительна: подобные ситуации уже чуть ли не часть некой программы, включающей в себя, помимо азов, занятия «усложнëнного плана». И если оно есть так, то после последнего урока Джиро может прийти к выводу, что для эффективной самообороны сверху лучше прикрывать височные части и черепную коробку спереди, оставляя менее плачевный вариант получать по затылку сзади.

...Странное ощущение, четвертуя, разрывало резало сердце каждый раз, когда, найдя более безболезненную позу для сна, я начинал думать думал о таких вот днях. Анализировал их, сопоставляя раннее утро и поздний вечер, все свои поступки, все свои обязанности, и всё также не находя ни одной обоснованной причины его такого поведения, засыпал, еле-еле жалко свернувшись в клубок и тихо хныча в подушку от стонущей боли.

Ямада Джиро,

Итоговое сочинение на свободную тему,

15 баллов (фрагмент)

***

Словно по щелчку он заставляет себя открыть глаза и вцепляется отросшими ногтями в пропитанные слезами простыни. «Уже слишком поздно, пора вставать». Цель выйти из комнаты и направиться прямиком в ванную: чистить зубы и умываться, отчего-то казалась сейчас для Джиро непосильной задачей. Но он превозмогает себя и, игнорируя щемь в костях, приподнимается над кроватью, переставляя убитые напрочь колени в её боковое пространство. Больно. Безумно больно, но делать нечего, а потому Ямада окончательно встаëт на ноги, шатаясь и отходя от незаправленной постели. Весь прошлый день его ломало от подобному этому состояния, так что сегодня, он убеждëн, будет ломать вдвойне. Проходя мимо зеркала, его взгляд нечаянно цепляется за своё отражение: волосы, что уже довольно сильно отросли, неряшливо торчали в разные стороны, которые Джиро особо то и не спешил собирать, ведь привык обходиться и без этого; дальше — длинная рана на лбу, что рассекала добротной кровавой полосой всю левую половину его лица, жëлто-фиолетовый синяк на колоритной скуле, поплывший, краснючий глаз. Внешне, смотря на это, он был очень спокоен, однако внутри всецело и не без доли дикости загорался от сухого отчаяния. Стало быть, неудивительно, что от своей нервозности он стал часто грызть ногти и съедать по деревянному карандашу за учебную неделю, регулярно сдирать с пальцев кожу, кусать изнутри и без того впалые щёки. Всё это быстро вошло в разного рода привычки, с которыми он не боролся от слова совсем, и которые принимал. Теперь.

Он отворачивается.

«Как будто я нарочно делаю себе больнее...»

И в голове снова полный бардак.

Заходя в ванную, Джиро устало прикрывает глаза, погружаясь всем своим естеством в окружающее его пространство, сотканное из остывающего напряжения и долгожданного спокойствия. Однако тут же замирает, видя, как у раковины уже стоит Ичиро, чем-то занятый и весьма сосредоточенный. В руках поблëскивает бритва: Джиро настораживается, подстраховочно отходя. Мнимый покой длился совсем недолго. Возможно. Услышав, как что-то ударилось о косяк двери, старший поднимает взгляд на зеркало и через него смотрит себе за спину, стирая с уголка губ белый комочек пены для бритья и задумчиво облизываясь. «Он заметил!—» – внизу живота внезапно появилась неприятная тяжесть, а в душе горьким воплем разлился страх. Джиро взволнованно наблюдает, как брат отходит от раковины, отодвигаясь в сторону, и быстрыми помахиваниями руки подзывает его к себе, по всей видимости, на свободное место. Тот слушается, подходит, но всё так же осторожничает и нелюдимо стоит позади. Ичиро полощет водой лицо, проводит пальцами по гладкому подбородку – ими же тянется за полотенцем, вытирается. По воле случая его горячая ладонь опускается на рядом стоящее, острое плечо, пуская табун мурашек по худому телу, сердце внутри которого в миг сжимается от ужаса, а глаза непроизвольно закрываются, пока его обладатель в полной мере купается в обманчивом ощущении того, будто его сейчас с ног до головы окатывают ледяной водой. — Доброе утро. Джиро рвано выдыхает и разжимает веки. Он ждал этих слов. Он всем нутром надеялся, что услышит что-нибудь хорошее сегодняшним утром. И он услышал. Данное положение дел подначивает его слегка расслабиться: он успокаивается и приподнимает голову. Однако сразу же после своей видимой попытки собраться с мыслями, прямо перед ним Ичиро резко взмахивает рукой, ставя флакончик для бритья на место, отчего он вновь рефлекторно зажмуривается. Будь это удар, Джиро не успел бы даже закрыть ладонями голову, заблокировать, защититься — настолько неожиданно-быстрым он оказался. Вид обескураженного и ничего не понимающего брата ожидаемо вырисовывается перед глазами, стоит только младшему распахнуть их обратно, а нервная улыбка застенчиво проступает у него на губах заместо преждевременного ответа, и только-только немного затянувшаяся на них ранка открывается вновь, а боль становится острее прежней. — Джиро?... Ты чего? — А... Нет, ничего, Н-нии-чан... Я просто... хотел умыться!... Да, просто умыться... Ичиро стоит вполоборота с бегающими по всему периметру лица напротив зрачками, что недоверчиво поблëскивают при свете внезапно замигавшей лампы, и с махровым полотенцем на плече отодвигается от зеркала ещё на некоторое расстояние. — О... Тогда проходи, я уже всё. — Спаси-бо, – давя икоту, благодарит младший, подходя, а после включает кран, споласкивая прохладной водой волосы и глаза. Ичиро внимательно наблюдает за происходящим, позволяя внутреннему интуитивному ощущению посеять внутри его головы домыслы о чужой обиде, из-за чего начинает моментально рассматривать то, что он уже видел, заново. Однако даже сотый свежий взгляд на тоскливую перед ним картину исправно точно отмечает только одно – изображëнному на ней некомфортно. Он как будто бы сжался, желая исчезнуть, и навис длинной худощавой дугой над керамической раковиной в попытке притвориться неживым существом. «С ним определённо что-то происходит» – размышляет глава семьи Ямада, готовясь уже выйти из ванной и оставить Джиро одного, ведь, как он подумал пару секунд назад, ему это может быть очень нужно. Но беспокойство и гадское любопытство всё же берут над ним верх. — Джиро. Младший, крутанув скрипящий вентиль крана на поток горячего, поворачивется к источнику звука и, потирая мокрыми костяшками заспанно-опухшие глаза, кивает: показывает, что готов слушать. — Я бы хотел, чтобы между нами не было... никаких немых договорëнностей, — неуверенно складывает на груди руки, — Ты можешь обсуждать со мной всë, что тебя беспокоит. Ичиро чувствует, как потеют его ладони, а к горлу подкатывает слегка удушливый ком, мешающий целесообразно мыслить, но, игнорируя это, как и равнодушный взгляд Джиро, продолжает: — Мне сейчас не очень понятны последствия, видимо, каких-то твоих решений, и... «Он же не собирается тыкать меня лицом в мою собственную слабость?» Старший довольно долго молчит, словно нарочно затягивая момент, чем заставляет Джиро напрячься: вены на его висках чуть взбухают, руки начинают чесаться, сам он краснеет, и эта краснота несколько убирает с него болезненный вид. Ещё какое-то время Ичиро мешкается, а после поднимает глаза и, прекращая самосозданную неловкую паузу, говорит: — Просто знай, что мне не всё равно на твои проблемы. «Если бы ты только понимал, что говоришь...» — Я понял тебя. Спасибо за уважение моих решений, — холодно, отстранённо и слегка грубо. Такой Ичиро не заслуживает подобного холода, но если это не жалкие мольбы с примесью слёз на его лице, то такой тон у Джиро уже просто на автомате. Ему страшно от того, что ждёт его дальше, потому что с каждым днём всё становится только хуже. Ичиро ничего не помнит: ни о чём не знает. Джиро устал. Устал пытаться, что-то объяснять и принимать свою жизнь такой, какая она есть. Но он знает, ещё нельзя сдаваться. Хотя бы потому, что Ичиро такая же жертва, как и он сам. Ямада хмурится, думая об этом; отходит от раковины и, даже не беря полотенца, уходит из ванной комнаты, разбрызгивая капли воды с сырых рук на кафельную плитку и оставляя старшего брата наедине со своими мыслями.

***

Звенящая тишина прерывается тихим гудением холодильника. Уставшие глаза мимоходом замечают знакомую красную куртку, бережно повешенную на крючок. Без лишнего шума он снимает и свою, выуживает из кармана разбитый телефон, пачку пластырей и начинает осторожно перебираться по скользящей после вечерней уборки лестнице. Казалось бы, ничто не мешает всему пройти гладко. Однако вопреки его подающей надежды попытке прошмыгнуть в этот раз мимо брата наверх незамеченным, его зигзагообразная тень случайно заплывает за порог кухни. — Джиро?... — обращает на себя внимание старший, сидя за столом и накалывая измельчëнный лист салата на зубчики вилки, — Ты пришёл позднее, чем обычно. Что-то случилось? «Ты вчера случился...» — проносится в голове как-то изломанно, с нарастающей тревожностью, после чего Джиро тяжко выдыхает, разворачиваясь и разочарованно спускаясь вниз по сырым ступенькам. — Ë... — Ичиро поднимает взгляд, с испугом осматривая его внешний вид, пока тот обеспокоенно запускает пятерню в волосы и стыдливо опускает глаза в недавно вымытый пол, будто провинившись уже лишь тем, что просто существует, — У тебя... всё ещё проблемы с теми парнями из соседней школы, да? Голова слегка дëргается, ведясь в сторону, и Джиро смотрит куда угодно, но только не на наполненного энтузиазмом брата спросить что-нибудь ещё. — Д... Да, Ичиро. Всё ещё. Джиро много раз рассказывал брату самостоятельно выдуманные истории из своей школьной жизни. Так было надо. Например, вчера очередная шайка бесхозных щенков, сбившихся в стаю, под предводительством чересчур агрессивного и безрассудного главаря бросили вызов ему и его друзьям. Брали количеством, били сильно, много и долго, но всё равно потерпели крах. Джиро с наигранной воодушевлённостью и в красках описывал то, как они беспорядочно хватали членов этой погорелой уличной банды за головы и как черепа этих придурков лопались под их ладонями, словно воздушные шарики. Вот только, кажется, он немного не учёл, что забыл, как выглядит в отражении зеркала, из-за чего его рассказы с каждым таким «вчера» становились для Ичиро всё менее правдоподобными и героическими, предполагая под собой что-то более серьёзнее и опаснее простых потасовок между парнями его возраста. Но стоило только Ичиро выразить на своём лице хоть малую долю неверия во всë это, как младший начинал всё пуще врать, уверяя брата вспомнить, что тот и сам когда-то был точно таким же. Хоть и не избитым до полумëртвого состояния каждый день и не шлявшимся до позднего вечера по районам родного Икебукуро, дабы просто прийти домой позднее и обезопасить себя от очередной вспышки агрессии в свою сторону. Всем всё когда-нибудь возвращается. Плеснув остывший кипяток в медную чашку с измельчëнным зерном, Джиро останавливается у плиты и зажигает конфорку, располагая над ней содержимое. Пара минут – и кофе уже недовольно шипит, пузырится, подымаясь со дна неровными разводами, медленно и неохотно растворяясь. Заканчивая со всем процессом, он переливает горячий напиток в более надëжную на вид кружку и садится напротив брата. Садится, готовый проклясть этого самого брата за то, что тот продолжил поднимать эту тему. Спина, на которую он вчера упал так, что перед глазами плясали разноцветные искры до сегодняшнего ужина, ныла от боли. Позвоночник саднило, руки весьма заметно дрожали. Но пусть Ичиро думает, что его младший братик таким образом учится на своих ошибках, находит точку соприкосновения с обществом, привыкает к самостоятельной жизни, самостоятельным решениям в ней проблем. Пусть. Пусть он никогда не узнает, что кожа на костяшках его правой руки разодрана больше, чем на практически всегда целой и нетронутой левой, потому что именно ей он наносил удары по лицу и спине Джиро чаще. Пусть он ни за что не станет копаться в его грязном белье спустя время, чтобы выяснить правду. Пусть он вообще никогда ни о чём не вспомнит. — Спасибо за ужин, — Джиро встаёт из-за стола, не притронувшись к еде абсолютно, и беря с собой только недавно приготовленный кофе, быстрым шагом ретируется с кухни, оставляя Ичиро одного. «Поговорить толком не вышло... Да и, кажется, день у него выдался... довольно нервным. Не до меня ему пока» — Ичиро неизвестно, сколько ещё так будет продолжатся, вполне возможно, что очень и очень долго, поскольку Джиро, демонстративно плюя на своё состояние, ни о чём не просит, а сам он, терзаемый, казалось бы, беспочвенными страхами, опасается проявить инициативу. «Но всё же нужно уже как-то решать эти вопросы и прекращать разногласия». — Джиро, — он заходит к нему в комнату через относительно недолгое время, — Ты совсем ничего не съел, может— — Я не буду. — Что? — удивляется Ичиро, наступая на разбросанные у порога вещи, — В каком смы— — Я сказал, что не буду, — он резко поворачивается, смотря в упор на старшего, — Я не могу есть, Нии-чан. Такой смысл тебя устроит? Он говорит с ним не как всегда, не как привык. Он говорит с ним грубо, не контролируя этого из-за смертельной усталости. В плюс ко всему, у него уже как месяц сбой в пищеварительной системе: любой суп для него на вкус, как машинное масло, а рис липнет во рту, как клей. Он не может проглотить ничего из того, что время от времени появляется на их кухонном столе. И второй месяц понимать свою беспомощность, через силу принимая её, ему становится уже действительно сложно. — Нет, я не понимаю, Джиро. Расскажи мне, что происходит. — Дурак... — губы сами собой произносят это слово, — Я рассказывал тебе это уже тысячу раз!... А ты всё никак не можешь запомнить... Ты просто... — «больной, или притворяешься?» С рационом один через три Джиро скинул почти треть своего веса. Тонкие запястья, казалось, сломаются от одного его неловкого движения, а ключицы и плечи треснут от любого к ним прикосновения. Но врать, что с тобой всё нормально, вместо того, чтобы сознаться в том, что ты хочешь сдаться — теперь в порядке его вещей. — Ты ничего не ешь, ничего не просишь, ни о чём не спрашиваешь. Как мне понять— — Не тебе обвинять меня в этом! — его голос срывается на крик, и он со злости ударяет кулаком по компьютерному столу, пока налитая до краёв фарфоровая кружка кофе с отвратительным визгом проезжается по столешнице. Ичиро чётко видит, как в этот момент слезятся его глаза, видит в его взгляде жгучую обиду, с которой он не может справиться. Конечно. Ему ведь нравится, когда его раздавливает сокрушительный удар ботинком по лицу, когда его бьют по голове, тащат за уши. Когда в глотке пересыхает к чертям от одного твоего вида. Ему ведь нравится. «Нравится, Ичиро?» Ичиро застывает, замечая сквозь яркие новые старые синяки на открытых участках чужой кожи: кистях, лодыжках, частично шее. Очень старые и едва заметные, но всё ещё немного жёлтые с мелкими красными вкраплениями. Их многонедельная на вид давность впечатляет. Но это плохое впечатление. И настолько, что искреннее желание Ичиро разобраться в истории их возникновения разгорается пуще прежнего: — Ты знаешь, зачем первыми рождаются старшие братья? Джиро сглатывает, пристально смотря на него исподлобья и задавая глазами этот же самый вопрос. — Оберегать, любить и помогать, — Ичиро смотрит в ответ, — Я хочу помочь тебе. «Помочь?... Что за бред, Аники? Этими словами ты делаешь только хуже». — Поэтому покажи мне... Себя... Своë тело... Я посмотрю. Джиро лихорадочно отступает назад. «Зачем ему это...? Разве он... Ай, пусть делает, что хо—» Старший сокращает расстояние между ними почти мгновенно, прикасаясь подрагивающими пальцами к пуговицам на его рубашке. Медленно расстëгивает. Джиро с ужасом смотрит в его печальное, сосредоточенное лицо и боится двинуться. Боится издать даже звук, возмутиться. Одна, вторая, третья. Он наблюдает, как завороженный, пока Ичиро аккуратно касается его воротника, ловко расправляясь с затянутым на нём галстуком, а после, наконец, распахивает верх его школьной формы окончательно. Видит, как его тонкая шея покрыта синими, почти чëрными синяками, как на резких, выступающих ключицах красуются немелкие ссадины, уже начавшие заживать, однако след от них оставался по-прежнему ярким, как свежие шрамы у плечевых костей отчëтливо сохранили свой насыщенный красный цвет, а около сердца, на груди, проглядывались будто ножевые раны – странные царапины, где-то поглубже, где-то побольше, поменьше. Бесчисленное количество. «Боже мой, что это?», «Откуда всё это?» — Ичиро начали одолевать идентичные одному смыслу вопросы. Он продолжает осторожно прикасаться к нему, к его рукавам, скрывающим ожидаемо тонкие запястья, а Джиро едва заметно вздрагивает, не отрывая от брата глаз. Старший Ямада с силой сжимает челюсти, хмуря брови, и крепко берёт кисть руки Джиро в свою. Он смотрит на неё, на сине-зелёную истончившуюся кожу в кровоточащих трещинах, на сухие слоящиеся ногти, на израненные подушечки ладони. Слегка подзависнув, задирает один из рукавов рубашки, проводит кончиками пальцев по зажившим под ним ранам. Внутри появляется отвратительно-липкое чувство ужасного сожаления. Сожаления о том, что он не может это никак изменить. Ичиро прижимает брата к себе и обещает, что, что бы не происходило с ним в прошлом, он ручается за то, что в будущем у них всё будет хорошо. Но Джиро ему не верит: понимает, что хорошо уже вряд ли когда-нибудь будет. И с этой мыслью он нежно обнимает его в ответ, сжимая своими израненными руками его большое ненадëжное тело.

***

Он слышит, как половицы прогибаются под тяжёлыми шагами. Глухой стук в дверь. Это он. — Да? — Я зайду? — звучит с той стороны. — Конечно, — Джиро подскакивает с места и открывает дверь, пуская старшего брата в свою комнату. — Ого... Здесь стало довольно... чисто! Одно восхищение. — Да, Нии-чан... — поспешно отходит назад, — Я решил, что после столь давнего бардака, уборка здесь будет неплохой идеей. — Рад, что ты нашёл время и взялся за это. Ичиро слегка приулыбается и, бегло осматриваясь, слышит тяжёлый вздох Джиро, доносящийся из-за его спины. «Это может что-то значить?» — посещает голову старшего предположение, и, опираясь на него исключительно, он решает спросить: — Ты... просто устал или чем-то не совсем доволен? — А?... — Джиро отвлекается от попарного складывания носков, обращаясь на лицо брата прищуренными от непонимания глазами. – Ну, ты выглядишь не спавши сегодня. «Сегодня...? Вчера... Неделю... Думаешь, я помню, Аники?» — Оу, это. Да, мне что-то не спалось. — А завтрак? Ты ел что-нибудь? — Ичиро фиксирует на нём взгляд, — Я... оставлял тебе пару перетëртых яблок и овощное пюре перед уходом, — смотрит в глаза, — Ты же не... можешь... поэтому я подумал— — Спасибо, — Джиро улыбается брату сквозь боль во рту и прячет отбитые по его вчерашней вине пальцы, — Спасибо за беспокойство. Я, как увидел, всё съел. Это не ложь. Абсолютно не ложь. Впервые за десять недель это чистая правда. И растекающиеся в самой нежной за этот период улыбке губы ещё раз ему это доказывают. — Хаа... Очень хорошо, что ты поел, — Ичиро облегчённо выдыхает, — Больше не хочешь? Я могу пойти и сделать ещё. — А-хах, не стоит, — посмеивается, — ...Если вот только чуть позже... — уже стыдливо складывая брови домиком, виновато произносит младший. — Никаких проблем! Ты только скажи. Обработав полученный в ответ кивок, старший Ямада застывает, молча уставившись на яркие, чëрно-красные лоскутки, разбросанные по всей поверхности настенной полки. Часть из них валяется и под ней, на полу, вместе с разломанными коллекционными фигурками и мятыми бумажками от обязательного шоколада. — Ох, — повнимательнее рассмотрев обëртки, начал Ичиро, — К тебе Тобио приходил? Давно его не видел. — Да нет... — обратив внимание на то, куда смотрит старший, Джиро сразу же занервничал, — Это одноклассницы. Подарили. — Девочки, значит, — утверждает игривым голосом. — Они самые, Ичиро, — прорыкивает Джиро, ставя огромную картонную коробку на то самое место под полкой. Ичиро произвольно выгибает бровь. Почему-то обращение по имени в этот раз его больше расстроило, чем удивило. Зато поразило его нечто другое, и это как раз те самые двухцветные обрывки ткани, прежде бывшие одним алым полотном с чёрным логотипом «Buster Bros!!!», что висел над кроватью в комнате Джиро всё это время. «Он бы не стал делать что-то подобное просто, потому что... да?» — Так ты пришёл сюда, только чтобы посмотреть, как продвигается работа? — флегматично интересуется младший, роясь в только что собранной им куче мусора. — Э... А, ну... Не только поэтому. — Тогда зачем же ещё? Джиро отвлекается от своего прежнего дела, начиная выжидающе смотреть на старшего брата. — Знаешь, мне... мне бы хотелось подарить тебе кое-что, — Ичиро моментально забывает о разорванном плакате, полноценно переключаясь на диалог, — Мы, кажется... — М? О чëм ты? — младший без капли стеснения таращится на него и, кажется, даже слышит сумашедшее биение его беспокойного сердца. Ичиро торопливо выходит за дверь, но тут же возвращается, представая перед Джиро с озабоченным лицом, достаёт из-за спины какую-то объëмную коробку и нерешительно протягивает её ему в руки. Она была довольно большой, так что особого смысла её прятать не было, но, видимо, таким образом он всё равно хотел сделать ему сюрприз. Джиро приулыбается. Смотрит сначала на него, потом – на коробку, потом опять на него, не в силах сдерживать подлые слёзы: его это безумно растрогало. — Это... Та самая гитара!?... — Да, я... помню, как ты говорил мне о ней. Ичиро расплывается и утопает в чувствах. Его настоящая улыбка — это то, на что Джиро хочется смотреть вечно. Это то, что происходит один раз в эту самую проклятую вечность. Но всё же сдержав своё навязчивое желание броситься брату на шею, он просто тихонько подходит и обнимает его, держась на ногах из последних сил. — Я... люблю тебя!... Нии-чан.

***

Джиро беззвучно проходит в гостиную и плюхается на диван. У Ичиро сегодня срочные дела, как он сказал, и небывалое уже очень давно хорошее настроение, которое он унёс с собой. Ямада надеется, что к более позднему времени оно у него не изменится, и они смогут провести этот вечер спокойнее предыдущих. Включает телевизор.

[Сегодня мы с Вами разберём очень важную тему, касающуюся миллионов людей по всему миру каждый день. Бытовую агрессию, которую также называют «домашним насилием» или же «семейно-бытовым насилием» можно определить как систематическое поведение в отношениях между людьми, цель одного из которых заключается в приобретении и полном поддержании власти и контроля над своим сожителем или интимным партнёром]

«Что за...» — Джиро берёт в руки пульт, стремясь нераздумывая нажать на кнопку переключения каналов, но в последний момент почему-то отказывается от этой идеи и продолжает слушать.

[Но прежде, чем мы продолжим развивать данную тему, давайте разберëмся в самом определении агрессии. Агрессия – это физические, сексуальные, или психологические действ—]

Джиро резко выключает телевизор. «Хаа... Действительно ли я должен... слушать это?» И тут же включает обратно, держа на готове пульт.

[Бытовая агрессия может коснуться любого человека, независимо от его расы, возраста, пола, сексуальной ориентации или религии. Она может иметь место в отношениях разного рода, будь то пары, состоящие в браке, совместно проживающие или встречающиеся. Бытовая агрессия может привести к серьёзным телесным повреждениям или смерти, поэтому очень важно соблюдать...]

— Да-да...

[Являетесь ли вы жертвой агрессии? Ознакомьтесь с перечисленными нами признаками и подумайте о том, как обращаются с Вами и как обращаетесь Вы. Если Ваш партнёр умаляет Ваши достижения...]

— Как удачно я попал на этот канал, — вслух и не без доли сарказма говорит Джиро. «Какого чёрта Нии-чан вообще смотрит каналы о психологии?»

[...использует запугивание и угрозы, чтобы добиться подчинения, грубо обращается с Вами, обвиняет Вас в своих чувствах или действиях, даёт Вам почувствовать, что из ваших отношений «нет выхода»]

— Нет выхода... — шепчет, цедя ещё что-то невнятное, и продолжает слушать.

[Хотите узнать, как распознать признаки бытовой агрессии?]

«Тц...» — ему бы решение, а не признаки.

[Оставайтесь с нами! Расскажем об этом сразу после рекламы]

— Пф-ф... Джиро переключает канал.

[Если ваш мир застыл на человеке, с которым у Вас нет ни единого шанса, то Вам необходимо—]

Щëлк

[ — Каждому из нас нужен тот, кто всегда, независимо от обстоятельств, будет выбирать только тебя.

— У Вас великолепная позиция, Накаяма-сан!]

Щëлк

[Естественно, люди всегда считают, то что раньше было лучше: раньше всегда лучше. Однако, скорее всего, у этих самых людей обыкновенное недовольство настоящим]

Щëлк

[ — Прямо сейчас Вы вините человека, а не ситуацию!

— Довольно. Суд вынес реш—]

Щëлк

[Далее в программе...]

— Ищешь футбольный канал? Джиро вздрагивает от неожиданности. Пульт падает на пол, трескается, издавая громкий звук того, будто что-то рассыпается. — Й!... Я... — Ох, Джиро... — Ичиро обходит диван со спинки, приседая у боковой его части, и начинает, не спеша, собирать разлетевшиеся батарейки, — Извини, что напугал тебя. Он отдаёт в сложенные руки Джиро собранный предмет и садится рядом, открывая нужную ему страницу манги по милому вкладышу-закладке, взятому из канцелярского подарка, который Джиро и Сабуро дарили ему вместе на день благодарения пару лет назад. — Нии-чан... А-а.... Когда ты? Т-то есть... — Джиро неслабо шокирован, что очень хорошо слышно по его речи, но изо всех сил пытается успокоиться, — Как давно ты дома? — С самого утра. А что? — нога на ногу. — Нет, ха-ха, — нервно, — ничего. Просто... ты вёл себя очень тихо, и я подумал, что ты ушёл помогать тëтушке Каями из мясной лавки. Как вчера обещал... Ичиро внимательно всматривается в чёрно-белые страницы романтического комикса и показательно кивает на произносимые братом слова, но внезапно отрывает от него взгляд, резко поднимая голову. — Что?... Чëрт! — Ичиро вскакивает с дивана, отбрасывая книгу в сторону, — Как я мог забыть!? — Ты... забыл?... — А-а-а, тогда я отправляюсь прямо сейчас, — Ичиро бежит в прихожую, попутно накидывая на себя бомбер и кое-как напяливая кроссовки, — Спасибо, что напомнил, Джиро! Когда приду, обязательно приготовим с тобой на ужин всё, что захочешь. — А... да, Нии-чан, конечно. «Он сегодня такой... каким очень давно не был... Неужели я буду рад... ждать его? Впервые за столько времени... Даже не верится». — Я ушёл! Джиро мог бы сидеть так вечно, лишь бы Ичиро продолжал, каждый раз уходя, смотреть на него так, как смотрел прямо сейчас. — Удачного дня, Аники.

***

Его тело вновь приобретает чувствительность, благодаря чему он находит в себе силы подняться. В ушах стоит пронзительный писк — белый шум — на дёснах чувствуется металлический привкус. Новая борьба за жизнь идёт на минуты. Он слишком хорошо представляет себе, что его ждёт, но сопротивляться уже просто не видит смысла. Рваные раны на руках периодически зажигаются вспышками боли, воспалëнная царапина на щеке саднит, а по контуру лица застывает тёплая височная кровь. Ичиро оглядывается на него и долго, пожирающе смотрит, сияя не самой очаровательной улыбкой. Хотя, может, он и рад его видеть, но ситуацию это уже не спасëт: он сосредоточен на нём и наконец идентифицирует эмоцию. Ярость. Преодолевая последнее расстояние между ними, Ичиро замахивается сжатой в кулак рукой и бьëт. Удар приходится на бетонную стену и оставляет глубокую вмятину на уже не раз переклееных обоях. Он проносится настолько близко с головой, что Джиро чувствует острую фантомную боль где-то в районе затылка. — Тебе нечего делать рядом с таким испорченным человеком, как я. Или ты думаешь, что в самом деле любишь меня? — его голос, изменившийся почти до неузнаваемости, напряжённый и хриплый, отталкивается эхом от стен, пока он подходит ближе, выбрасывая вновь сжатую в кулак руку вперёд. Второй удар получился уже чётко по лицу и такой силы, что Джиро отлетает в сторону на пару широких шагов, сгибается пополам и инстинктивно прикрывает лицо руками. Поверхность пола поскрипывает, когда Ичиро проходит следом, и Джиро чувствует, как рифлëная подошва чужих ботинок начинает снова и снова врезаться в его заново обзавëвшийся чувствительностью затылок, делая это слишком уж безжалостно и быстро. Ещё немного — и череп размозжат, раскроят, расколют надвое. Он видит очередную захлёстывающую его волну ярости. Видит и, без способности двинуться, истекает кровью. — Знаешь, как я не хочу, чтобы всё приходило к такой развязке, — он отходит назад и, даже не смотря, находит и обхватывает пальцами гриф облокочённой на стену гитары, перебирая ими её натянутые струны, — Но то, как ты старательно скрываешь свои чувства, развило у меня неподдельный азарт. Голова кружится только сильнее, на виски будто давит что-то, но оно невесомое. Мутные перед глазами цвета, спазмы, кровавый кашель, вновь голос, шумные мысли. — Считаешь, я настолько глупый, что до сих пор был не в состоянии заметить их? Ичиро тоже едва удерживается на ногах, почти теряя ориентацию в пространстве, и смеётся своим уже довольно привычным в такие моменты, низким грудным смехом. Он берëт гитару за гриф и что есть мочи швыряет еë об стену. Летят щепки. Джиро смотрит на инструмент, что в последний раз проникновенно и даже как-то трагично дребезжит. Струны лопаются с точно таким же звуком, как и сосуды, соединяющие все остальные органы с его сердцем. Это конец. Самый определённый. Самый настоящий. Вместе с гитарой теперь навсегда разбита его мечта, его последняя связующая нить с Ичиро. Он мог хлестать его по щекам, чтобы голова моталась из стороны в сторону, мог разбивать его губы, чтобы язык невольно пробегал по свежим ранкам, слизывая капли крови, мог бить и резать молодую, красивую кожу, мог унижать, валять в грязи, топтать, но ни в коем случае не мог уничтожать то, что оставляло теплиться в его глубоко-измученной душе надежду на лучшее. Он не мог. Не мог... — Открой рот, — Ичиро внаглую касается его лица, управляя им за подбородок, — Вот так, — пыль въедается в тонкую ткань джинсов, проникает с каждым вздохом в организм, оседая в горле, — Так кровь на твоих зубах хорошо видна. Ярко-выраженное отвращение к слезящимся глазам Джиро скользит в его собственных. Кажется, ещё немного, и он в него плюнет, а потом разотрëт свою слюну по всей площади страдальческого лица, отвесив тому в добавок первоклассную такую затрещину. «Это не Ичиро. Это не может быть им». Джиро поднимает на него взгляд заторможенно, боязливо, словно заново прочувствовав всю гамму эмоций по-настоящему влюблëнного человека. «Это не помогает, определëнно не помогает» — руки сжимаются в кулаки, а шум в ушах окончательно перекрывает все звуки. Джиро когда-то мечтал об этом. О любой тактильности с целью доставить удовольствие, о шептании на ухо всяких приятностей, граничащих с пошлостью, о долгих, нежных поцелуях, объятиях, переворачивающих всё внутри, об обычной любви и заботе, о понимании. Он правда мечтал. Когда-то. Что-то тёплое течёт за воротник — он чувствует это уже второй раз за последнее время. Мысли как испуганная бабочка метаются по сознанию. Ичиро смотрит на младшего своими сковывающими, ледяными глазами, видит, как горячие слёзы обжигают кожу на его лице, размазывает по нему взглядом всю свою ненависть и омерзение. А отмерев, неожиданно громко кричит, ударяя того коленом в грудь. Приподнимая за клочковатые волосы, он пару раз прикладывает его об деревянный каркас кровати и швыряет на постель. Джиро съëживается, упирается лбом в матрас и грезит провалиться сквозь него в бездонную яму, прежде встретившись с полом — упасть ещё ниже. Он чувствует, как кровь во рту смешивается со слюной, и получается противное месиво. Больше ударов Ямада принял телом, и, не будь на нëм растянутой, измятой домашней футболки, наверняка можно было бы увидеть как старые — почти рассосавшиеся — так уже и новые синяки на рёбрах. Пара сколотых зубов в верхнем ряду, словно лезвие режут дëсны на нижнем – он старается не смыкать челюсть плотно и жадно хватает ртом воздух. Ичиро, наконец заканчивая дëрганно ходить по комнате, подходит вплотную к его кровати и хватает того за голову, вдавливая в неё лицом и практически не оставляя ему возможности дышать. Джиро беспорядочно моргает, задыхается, на секунду теряясь и принимая всё так, как оно есть, но в момент решительно собирает в кучу оставшиеся излишки сил, резко заносит локоть назад — бьёт наугад. И на мгновение ему кажется, что это срабатывает: звуки сверху затихают, а рука, прижимающая его к жëсткой простыни, ослабляет хватку настолько, что он пользуется полученным шансом вырваться. Однако несмотря даже на этот буквально данный Богом шанс и сразу же оказанное сопротивление, выносливость рук Джиро всё ещё оставляет желать лучшего: боль с ладоней стремительно распространяется жгучей волной по всему плечу, отчего истомно и зверски начинает ломить голову. Тело бьëт судорога. Кислорода так мало, что ещё минута, и в обоих предсердиях кровь потечет венозная. Он пытается не закрывать глаза.

Это провал.

Потерев шею — место удара локтëм — и тяжко вздохнув, Ичиро с новым приливом ярости хватает брата за шею, за неё же поднимая и ставя на ноги, с напором толкая назад. Буквально через пару шагов Джиро утыкается поясницей в столешницу, противный холод которой начинает мгновенно чувствоваться через одежду. Хочется постоять за себя. Хочется поставить этого чокнутого придурка, периодически меняющегося от сострадательного незнайки до разворашивающего внутренности головореза, на надлежащее ему место. Но он не может. Он не собирается ничего говорить: шрамы у уголков рта всё ещё неприятно ноют, ежесекундно напоминая о тупой, нескончаемой боли и его обещании. Видно, как приступ смеха снова рвëтся наружу, и как Ичиро не пытается его сдержать — он взрывается им, гадостно и скрипуче. Снова удар. Рëберные кости будто крошатся в порошок. Смех режет уши, но, когда Джиро начинает терять сознание, медленно затихает. «Самым изощрённым методом самоуничижения было начинать неправильно любить тебя, Нии-чан» Отныне главной его задачей является не допустить более масштабных разрушений в доме, чем есть сейчас, и защитить самого себя.

***

Ледяной дождь с завидным упорством поливает улицы. Джиро изрядно промок по возвращению домой. — Ну и погодка... — стягивая с себя насквозь сырой бомбер, бормочет и проходит на кухню, сгребая в ладони кружку оставленного с утра на столе кофе. Слышно, как по лестнице спешно спускается Ичиро, видимо, несущийся на звук защëлки входной двери. Появляется перед младшим в широких домашних штанах и странной размахаестой футболке, которую надел, видимо, просто, чтобы не сверкать перед ним голым торсом. Джиро не шевелится. Только тяжело смотрит ему в глаза. — Джиро, ты вернулся? Он вздрагивает, когда слышит своё имя. Снова. — Почему на звонки не отвечал? Где ты был? — Ходил к другу, — но тон не выдаёт в нём обманщика. — Так поздно? Старший звучит немного недовольно, но больше, конечно, обеспокоенно. Неудивительно: атмосфера дома пропитана добротой и вкусной едой с самого утра. Сегодня всё хорошо. Но Джиро всё равно неприятно здесь находиться. — Да. Завтра тест. Ичиро удивлëнно поднимает брови: «Как это связано?» — Он только вернулся с семьёй из поездки. И я ходил к нему с просьбой одолжить мне конспекты по истории Японии за те дни, в которые я отсутствовал. — А звонки? — Телефон сел, — обычные отговорки. — А... Хорошо, — очевидно, старший не верит ему полностью: вид у Джиро всë ещё какой-то потрëпанный. — Его сестра... такая милая... — внезапно говорит Джиро, продолжая диалог через какое-то время, — Она очень любит своего старшего брата. Это... заметно. — О-о... – Ичиро заинтересованно наклоняет голову в бок и складывает на груди руки. — Знаешь, Нии-чан... Эта девочка напоминает мне Сабуро.

Он понимает, что рядом с Ичиро его дни почти сочтены, но не питает сожалений по этому поводу.

Сердца обоих пропускают удар. — ...Что? — Да, Сабуро. — ... — Такого... маленького и ранимого. Резкая духовная близость пугает обоих внезапностью. Каждый из братьев падает в вязкую пучину зрачков напротив, утопая в им свойственном холоде. Чувства, заставившие их намертво застыть в своих позах и замолчать, бросаются в полную силу, заполняя последнее в грудных клетках свободное место отчаянием. Становится очень понуро и горестно. Минуты тают. Ичиро понимающе улыбается первый, достаточно быстро справившись с бедственно нахлынувшими на него воспоминаниями. На его напряжённых щеках проступают до одури милые ямочки, так дисгармонирующие с общим, довольно-таки грозным видом. И эта его улыбка режет единственные оставшиеся живые ткани в организме Джиро куда тоньше любого лезвия, что он держал в руках. — Э-э... Извини, Нии-чан, я что-то— — Ничего страшного, Джиро. Просто допивай свой... кофе?... — Ичиро недоумëнно заглядывает ему в чашку, — И иди спать. У тебя завтра, кажется, трудный день. – Д-да... Ичиро подходит к брату, нежно треплет его по голове, ощущая пальцами сырые кончики его волос и вновь улыбается, сладко так, успокаивающе, и... уходит, оставляя за собой призрачный шлейф безмятежности и умиротворëнности, словно подаренный ему ото всего мира. Джиро на момент показалось, что его давно замëрзшие, как ледник, окаменелые руки стали каплями стекать вниз. «Оттаяли?»

Давно пора.

Только вот не всё так просто.

Все своё свободное время Джиро тратил на то, что просматривал различные сайты, читал о различных современных методах лечения этой беспричинной, неконтролируемой агрессии, о периодических провалах в памяти у нестабильного человека, слушал, что говорят об этом опытные психиатры и неврологи. Но ничего из вышеперечисленного так и не помогло ему разобраться в своей проблеме. Напротив, даже усугубило его представление обо всём, что он сам видел своими глазами.

[Вспышки ярости и агрессии бывают у каждого человека. Разница лишь в том, насколько часто они возникают и как именно проявляются]

[При определëнных условиях любой может потерять контроль над собой, однако в большинстве случаев это всë-таки разовые эпизоды, вызванные действительно травмирующим событием]

Трудно, наверное, показывать свою привязанность и заботу через призму издевательств и колких замечаний. Да, Ичиро? Потерянность — тотальная, беспросветная мука и полнейшая неуверенность в завтрашнем дне. Он живёт в этом «завтра». Он живёт, будучи неуверенным во всём, что он делает. Алая кровь медленно вытекает из носа, неприятно, но уже так привычно и практически незаметно стекая по губам и подбородку. Джиро машинально вытирает усердно бегущую из носа струю, чувствуя на языке кислый трявяной привкус. — Надо бы уже завязывать с кофе... — рассуждает он вслух, лениво рассматривая магниты на холодильнике. Глава семьи Ямада поднимается на второй этаж, только что ретировавшись с наполненной напряжением кухни. «На него жалко смотреть: он сутулится, прячет глаза и качает головой. С ним настолько очевидно происходит нечто непонятное, что обострëнное чувство братской заботы вопит, требуя разобраться. И что же мне делать?» — идя в ногу со своими мыслями, Ичиро внезапно чувствует, как тяжесть головы становится больше раз в пять, как ноги словно набиваются ватой и как он летит на ступеньку, прислонившись спиной к перилам. От неудачной посадки на таз он зажмуривает глаза, наслаждаясь фейерверком цветных искр и полученной болью, а после пытается унять внезапно сорвавшееся дыхание и успокоить словно сошедшее с ума сердце. Руки предательски подрагивают, а под веками точно стоп-кадром застыло изображение блестящих от слëз разномастных глаз Джиро. Старший даёт себе слово, что никогда не видел его таким. Никогда. Разве что лет в пятнадцать, когда он и Сабуро, плача, обнимали его и обещали быть ему хорошими братьями. Но за весь этот эпизод жизни, за все эти два года, он ни разу не видел слёз на его лице. Тогда откуда же взялась эта яркая, наполненная грязными событиями картинка, и почему она так чётко запечетлена в его памяти? Это не может быть какой-нибудь фантазией: Ичиро не садист и не извращенец. Он знает себя и ни за что не допустит того, чтобы его теперь единственный младший брат проливал из-за чего-то слёзы. Он не посмеет этого допустить. «Почему это... выглядит, как воспоминание?» «Воспоминание»

«Не вспоминай...»

«...это воспоминание»

Ичиро поднимается со ступеньки, исправно продолжая идти наверх. «Продолжай жить дальше»

***

Он снова смотрит на свои руки и начинает остервенело тереть кожу, стараясь смыть запëкшуюся кровь, корочкой въевшуюся в трещинки морщин. Боль разъедает мысли. Она настолько сильная, что Джиро не может плакать. Внутри всё скручивает отвращением к себе, хочется разодрать себе глотку ногтями. И он тянется дрожащими то ли от нервов, то ли от холода воды пальцами к шее, сжимая крепко и заодно царапая кожу. Легче не становится. Он откашливается и лишь сильнее хрипит, пока хлещущий из лейки поток на лицо его немного отрезвляет. Он ощущает эту, будоражущую всё его тело, ледяную воду, изрядно хватает ртом воздух и понимает — это место больше никогда не станет для него домом. Он отчётливо помнит, как бежит, чувствует, как напряжены все его мышцы, как судорогой свело сжатую челюсть. Джиро наполовину оглушëн громким звоном в ушах. Он чувствует себя нехорошо. Он понимает, что подобное состояние неспроста. Ему срочно нужно что-то делать. Прохладный ветер уверенно проникает под одежду, накрывает ощущением холода. Капля за каплей. Дождь. Ненависть ко всему вокруг проступает изнутри души и вырывается наружу.

Он так давно не смеялся.

До боли в животе, судорог и нехватки воздуха.

Его голос разносится за спиной, слышатся приближающиеся шаги. Он не оборачивается — закрывает голову руками, утыкаясь носом в свои колени, и просто хочет исчезнуть отсюда ко всем чертям. — Джиро, у тебя что-то случилось? — У меня всё в порядке.

Полы его школьной рубашки разлетелись в стороны, причëска растрепалась, он чувствует, как адски горит лицо. Ему нужно успокоить Ичиро, иначе случится что-то плохое. Он почти физически ощущает, как это "плохое" растёт и множится внутри чужого тела. Но он ничего не может с этим сделать. Он понимает.

— Замолчи, – сквозь состояние аффекта различает Джиро, пока его запястья связывают длинной колючей бечëвкой с целю того, чтобы он больше не двигался. Пытается противиться — она натирает и делает безумно больно. Но прежде, чем он успевает всецело осознать эту боль, его уже кладут лицом вниз на кровать.

Он аккуратно открывает кухонный ящик со столовыми приборами, подсвечивая содержимое фонариком телефона. Очень тихо извлекает оттуда нож, гасит свет.

Навязчивые мысли закончить свои страдания раньше уготовленного конца проникают в его мозг с тем же успехом, как и кромешная тьма за окном поглощает город.

«Я слишком устал»

Заливаясь словно в половодье багровыми реками его запястье дрожит. Виски заходятся пульсацией, в глазах темнеет: хочется поднять взгляд вверх, но он не позволяет. Он не позволяет...

Первое касание пламени к телу. Кожа краснеет, покрывается тонкой коркой мгновенно запëкшейся крови из полопавшихся капилляров. Пузырится, словно кипит, лопается и небрежно скукоживается, обугливаясь, обнажая следующий, беззащитно-розовый слой. Розовое превращается в бурое, рвётся и расползается, красное под ним оплывает, чернеет, трескается, истекает багровым и жёлтым. Ичиро подносит горящий огонь зажигалки к его правому подреберью и держит дольше. Смотрит на реакцию. Джиро заставляет себя не сжимать кулаки, ни словом, ни движением не показывать свою боль. На груди и животе уже почти не осталось живого места. Он продолжает терпеть. Он ощущает, как вскрылись некоторые старые раны, что теперь истекают смесью крови и сукровицы, пачкая его избитое, синявое тело.

Треснувшее зеркало показывает ему бегущие по щекам в отражении слёзы, а трещинами на нём напоминает об инциденте здесь в прошлый четверг. Внутри стоит такая сильная горечь, что становится сложно дышать. Он откашливается. — Ничего... Кха-кх... Ты же сильный... Ты всё... выдержишь, – он бормочет это каким-то чересур тихим и тяжело севшим голосом, криво улыбаясь своему отражению идиотской улыбкой.

Это утро мало отличается от пары десятков точно таких же. Его разнообразные вопросы о мрачном состоянии и непонятных ожоговых ранах сыплются как из рога изобилия, но ответ на них, как и всегда, один — молчание.

Глаза постепенно теряют свой цвет: раньше они были яркие и светлые, а сейчас, скорее, просто блеклые и грязные.

Возбуждение от адреналина в крови понемногу спадает. На уши обрушивается тишина. Он смотрит на старшего брата широко распахнутыми, покрасневшими глазами, беззвучно шевелит губами, дышит прерывисто и со свистом. Потом нервно дёргается, отходя назад, и крепко цепляется пальцами за дверную ручку своей комнаты.

— Прости меня, Аники... Я буду лучше в следующий раз!...

Он мëртв. Движется, думает, говорит, истекает кровью, но — мëртв.

Он пытается подняться с пола, на котором сидел, забившись, уже второй час, хватается за край рядом стоящей раковины, но цепляет боковое зеркало. Джиро будто в замедленной съëмке видит, как оно срывается, разбиваясь. Осколки стекла и керамики разлетаются по полу, а Ямада падает, раздирая ладони о них. Руки окрашиваются в красный, будто горят в бесконечном огне. И теперь он не может оторвать взгляд от ужаса, который только что натворил. — Джиро? — за дверью раздаётся голос Ичиро, и Джиро совсем не сложно различить в нём волнение и испуг, — Что случилось? Что ты разбил? Ты ранен? Щелчок замка звонко отдаётся в ушах. Ичиро забегает в ванную, падает на колени рядом, перехватывая чужие руки, и осторожно убирает из ладони брата осколок. Тот не чувствует ничего кроме сдавливающей лёгкие боли и каких-то неуверенных объятий старшего, что гладит его спину и пытается что-то сказать. Джиро стремится выпутаться из его объятий как можно скорее, судорожно озирается по сторонам и истошно вопит повелительное «Отпусти!». Несмотря на все его прикосновения, что сейчас были довольно нежными и осторожными, Джиро всё равно подскакивает с места и пытается убежать, горько наученный опытом своей новой повседневной жизни. Покрасневшие, опухшие от слёз веки, синявые мешки под чёрными, как дым, глазами, бледное, нездоровое лицо и множественные синяки видно во всей их красе. Ичиро осматривает раны на аккуратных руках и не выдерживает болезненного стона, пока Джиро в его хватке крупно дрожит. Он смотрит на него и в этот момент готов сделать всë. Всё, что угодно, лишь бы тот чувствовал себя защищённо. Лишь бы в его когда-то чистых глазах больше не застывали вызванные испугом слёзы, лишь бы он не задыхался больше в первобытном страхе и не сжимался от каждого его прикосновения, как от удара. — Зачем? — слышится его сдавленный шёпот. — Отпусти меня... — Зачем ты делаешь это? — А тебе какое дело!!? Хватит уже прикидываться! И перестань так правдоподобно волноваться! Дай мне покончить со всем этим... Я так устал! Джиро кричит надломленным голосом, его глаза полны ужаса. По щекам текут слëзы. Мысли заполнила вязкая смесь отчаяния. Во взгляде яркой звездой сверкает злость и обида. — Ты просто упиваешься моими тихими страданиями и адскими мучениями всё это время! В чём я виноват?... Скажи мне, в чём виноват конкретно я?!! — ...Ты нужен мне, Джиро. Младший, неспеша поворачивая голову в его сторону, внезапно начинает смеяться. Истерическим, прерывистым смехом, отплëвываясь кровью на белоснежный ковёр около стиральной машины. — Что-что? Что ты сказал? — он говорит это с максимальной издëвкой. Говорит и подавленно смотрит, — Это не ответ, Аники! — Я люблю тебя, Джиро. Ты — это всё, что у меня осталось. Ямада столбенеет. «Пустые слова». После смерти Сабуро он хотел быть рядом с ним. Постоянно. Хотел каждое утро просыпаться, видя его лицо, и засыпать, глядя в его глаза. Безумно хотел. Но каждый синяк, который при прикосновении к нему отдавал болезненной пульсацией по всему телу, каждая кровоточащая царапина, каждое не до конца зажившее ребро все ещё напоминают ему о том, что всё это сделать уже невозможно. Просто невозможно. А подбирать дни и принимать брата таким, какой он есть, у Джиро уже просто нет сил. — Это не любовь... А жалость. Тобой руководствует жалость, только и всего. Не говори этого больше... Пожалуйста. — Ты не вери— — Иначе я снова тебе поверю! Ичиро замолчал, не решаясь заговорить. Он подходит к Джиро – тот машинально отходит назад и ищет убранной за спину рукой какой-нибудь предмет. Загнанное, тяжёлое дыхание наполняет комнату. Ичиро идёт в упор с небольшими остановками, смотря на защитную реакцию младшего и его способы уходить от разговора. Когда под ногами оказывается порог, а позади — закрытая дверь, Джиро вжимается в неё со всей силы, наваливаясь всем телом, а пальцами ног сквозь носки пытается зацепиться за дощетчатое покрытие. — Не подходи! — Джи— — Прошу тебя!.. Ничего не делай, оставь меня одного! — Н— — Не говори со мной! — он выставляет руки и затыкает старшему рот, не видя тут же устремившийся на него обескураженный взгляд. Через пару мгновений он, не поднимая головы, беспечно утыкается ею в чужую грудь, опускает руки и впивается пальцами в крепкую спину, царапается и начинает надрывно плакать. Ичиро сбит с толку. Настолько, что, чувствуя, как острые ногти полосят его спину, и слегка морщась от этого, совершенно не понимает, чем может ему помочь. А потому лишь предоставляет ему возможность расслабиться на себе и как бы обнимает в ответ, успокаивающе поглаживая по волосам. Только сейчас он увидел, как долго Джиро носит в себе эту огромную печаль. Только сейчас он понял, что повтор той ужасной картинки из головы, происходит сию секунду. Только сейчас он осознал, каким был безобразнейшим старшим братом. Ичиро мягко отстраняет его от себя, когда тот притихает. Они долго смотрят друг другу в глаза, пока один не прикасается дрожащими пальцами к разорванным губам другого — проводит пальцем по нижней, задевает ногтевой пластиной верхнюю, чувствуя, как свежая кровь остаётся на подушечках, как все его прикосновения отдаются лёгкой вибрацией по чужой коже, а второй шмыгает носом, послушно позволяя себя осматривать и трогать. «Всё, чего я хотел — это нормального отношения».

[Ни один человек не меняется полностью даже спустя долгое время. Каким бы он не был хорошим и как бы это не было видно, в нём всё равно остаются некоторые качества старого образца. И порой это бывает весьма опасно. Восстановление какой бы то ни было связи с таким человеком может привести к плачевным последствиям]

Воздух становится вязким, словно кисель. Время замедляет ход. «Смирись, миру же не пришёл конец» — даже если и так, то почему Джиро кажется, что конец уже наступил?

***

В этот раз шорох за спиной не стал неожиданностью. Внутренний страх стал сменяться на что-то тёплое, будто изнутри поднималась какая-то лëгкость. Неописуемое спокойствие. Чувство, словно всё подходит к своему логическому завершению. Джиро чувствует, как по виску медленно скатывается капля пота, как колотая рана, перпендикулярно лежащая линии гортани, привычно жжёт и как знакомая аура, источающая злобу где-то позади, приятно холодит старые ожоги. Вместо сердца в его груди пустота. Она не болит, не ноет, но создаёт отчëтливое ощущение того, что внутри неë очень холодно и тоскливо. Внутри неë. Когда-то ему было страшно думать о том, кем он станет без души: оказывается, лишиться её — это не так уж и больно. Когда-то было. Джиро прекрасно знает, что это за состояние. И оно потрясающее. Как не посмотри, теперь его жизнь противоречиво прежней будет полна таких моментов, когда придëтся обездвиженно лежать, смотря на ослепляющий свет потолочной лампы, и ощущать тяжёлые цепи на запястьях, пока в его пустой от мыслей голове будет крутится один только вопрос: «Что на этот раз?»