bereich

вообще, когда общаешься со взрослым человеком, много нового в жизни узнаешь. даже когда он предупреждает о сахаре, с первого раза понять сложно. со второго чанбин, впрочем, тоже не догнал. — пиздец, затухни, он чует страх. ворон, сидевший позади на поваленном молнией дереве, недовольно гаркает, громко хлопнув крыльями, улетает прочь в глушь ближайшей деревни, только тогда чанбин спокойно выдыхает, проскальзывая следом, чтобы спуститься вниз по небольшому холму под тенью одинокой ивы, и утонуть в согретых майским солнцем и холодным дном озера объятиях. — это кто вообще? — да не знаю, — банально уставший сиплый голос магически успокаивает сердцебиение после бега меж высокой травы, — он всегда орать начинает, если мимо кто-то проходит. сегодня впервые улетел с любимого места, на кой черт ты пугаешь животных? чанбин запрокидывает голову, наконец, за последний месяц дает себе немного расслабиться, пока просто пялится в кучевые облачка. мир вокруг, даже тихое журчание воды кажется неподдельно далеким. — долго ждал? — нет, относительно нет, — нездорово бледная рука тянется обнять крепче, получить немного человеческого тепла, — я тут уже лет пятнадцать чего-то жду. — может, к тебе священника привести? — кто поедет в такую глушь? ты звучишь, как сумасшедший псих. — так и продолжишь тут пугать детей ночами? тот кивает болванчиком, глупо улыбаясь вместо нормального ответа. ледяные руки, которые уже ничто не согреет, жар утомительного дня быстро снимают. неестественно холодный кристофер с его неживыми глазами без возможности покинуть берег — единственное место в мире, которое можно назвать безопасным. вечная тревога, продолжающаяся практически весь год, переключается на иной план, стресс, напряги, навязчивые мысли. — меня уже бабка крестить начала, говорит, от меня нежитью пахнет, — улыбка рефлекторно лезет, не успевая за потоком хаотичных мыслей, — обычно от бывает только под конец лета, так что, видимо, запах нежити не совсем ядовит. — я не думаю, что какая-либо молитва поможет. совсем слабый ветер шумно тормошит верхушку дерева, лучи солнца то и дело, переливаясь над листьями, норовят ослепить. проваливаясь в дрему, глаза сами собой закрываются, чанбин лениво откидывает голову, сползая ниже, чтобы улечься головой на бедра, насильно чужие руки тянет на себя, чтобы не переставал обнимать, а тот и не противится, сам расслабленный до предела. — думаю, это ничем хорошим не закончится, — внезапно озвучивает старший, зачесывая слипшиеся прядки назад. — живи сейчас, не думай. — а ты умный дохуя, я смотрю. слабый смех заглушается всплеском воды с другого конца берега. детский лепет звонко раздается в округе, когда очередная компания после обеда приходит купаться. снующие голоса слегка утихают при обсуждении, что кто-то на другом конце есть, но ненадолго хватает концентрации, интерес быстро пропадает. сладкая воздушная булочка, с шести утра валяющаяся поверх одежды и проводов из рюкзака чанбина, оказывается на коленях криса, который аж подскакивает, улавливая манящий запах, разлетевшийся вокруг. без раздумий он отламывает кусок от самой сочной части, несмотря на тихое мычание, что не голоден, чанбин таки лениво принимает сласть. руки замком на груди несколько потеют от душной погоды, или же от сомнений в собственной адекватности, правильно ли было это. — вот зачем ты так делаешь? возможно, уже на следующее лето тебе будет лень приезжать сюда, подумаешь, что один раз и можно пропустить, а потом причин не останется возвращаться, а мне тут всю оставшуюся вечность по тебе скучать. младший с неохотой выползает из объятий, приходя в себя вообще, а у самого в глазах та небольшая частица заботы, чтобы просто не ждал его на неудобных холодных окнах сам уставший после изнуряющей учёбы. крис тихо кивает своим мыслям, будто наперёд знает, что сейчас будет и что точно не послушает его. — я не смогу обещать, что не буду так делать. — знаю, умник. пообещай, что мы навсегда. — навсегда — это настолько, сколько понадобится. — да, верно, — на выдохе говорит крис и чуть улыбается, — сколько понадобится. целое поле буйных колючек, милейших цветов, круглых стогов сена вдоль главной дороги, высокой травы остается неподвижным, раздвинуть руками густые травы, можно отыскать среди них бесшумные следы мелких полевых крысок. изредка пархающие пары бабочек завораживают, одним своим существованием обозначая, где граница сна, а мелко качающийся одинокий подсолнух еще не дозрел, но то и дело терпит нападки птиц. чанбин с неохотой выползает из объятий, приходя в себя вообще, когда садится рядом, а у самого голова не на месте, витает где-то в своем лучшем мире. тянется вверх и выгибается в пояснице, разминая тело, прежде чем сесть напротив, наконец. — я буду жалеть всю оставшуюся жизнь, если не сделаю этого. — ты в любом случае жалеть будешь. — не ворчи, смотри, какой день хороший, — голос предательски дрожит, испугавшись мертвого, прозрачно бледного лица с темными мешками под глазами, — как о таком жалеть можно? холодные губы на вкус напоминают сахар, как бы странно то ни было, сладкие, как карамель. тусклое волнение улетучилось, так и не достигнув пика. он бы согласился навсегда жить солнечным жарким днем, только бы не расставаться, не искать похожего потом, потеряться, никогда не вернуться в здравомыслие или реальный мир. крис поверх горячих рук на щеках своими еле касается, будто такая мелочь спугнет. чанбин валит его на спину, ерошит выцветшие кудри, путая в них несколько одуванчиков, и впервые за целый долгий год видит редкую улыбку, по которой так успел соскучиться. — ты безрассудный идиот, — тот рукой вычесывает клочья молодых листьев из головы, тихо причитает себе под нос, но не может перестать улыбаться. — оставь так, на солнце похож. — издеваешься. — нисколько. вот увидишь, завтра наберу одуванчиков и сделаю тебе венок, — даже если опустить вариант, что цветов слишком мало, у чанбина есть целая ночь, чтобы научиться плести венки, и целое лето, чтобы дарить эти венки одному человеку.