Пролет

Поцелуй Музы все еще горел на губах красным перцем, когда Икар подошел к нужному дому.        Обветшалая многоэтажка вглядывалась в него черными провалами окон, и только фонарь у подъезда дружелюбно подмигнул горящей грязно-желтым лампочкой. Странно, Икар не помнил, чтобы в этом районе были раньше перебои с электричеством. Впрочем, он и когда последний раз здесь был не помнил.        То, что ни одно окно на восьмом этаже не встретило его теплым светом, — это даже хорошо, ему нужно было побыть в одиночестве, подумать… Да с чего он вообще решил, что Брут может быть здесь?        Зато лифт тут имелся точно, но Икар хотел потянуть время, прежде чем уткнутся носом в запертую дверь. Не то чтобы это было реальной проблемой: с платиновым браслетом по-настоящему закрытых дверей не существовало. Но вот эта конкретная, выкрашенная, как он помнил, в вырвиглазный зеленый, с золотым номером «132» аккурат чуть выше его макушки, одним своим видом сжимала желудок в ледяных костистых пальцах и медленно давила до тех пор, пока легкий холодок на краю сознания не оборачивался тремором на кончиках пальцев и липкой склизкой дурнотой, подступающей к горлу.        Это было глупо и иррационально. Икар шагнул на первую ступеньку.        Брут лестницы не любил и избегал с чрезмерным до нелепого упрямством. Когда они сюда еще только переехали, лифт уже держался на последнем издыхании, и то, по словам соседей, лишь благодаря воле основателей и жвачкам в щелях. Несмотря на это Брут утверждал, что даже самый медленный лифт быстрее и комфортнее любой лестницы, и передвигаться иначе отказывался. Ну и, как это ни удивительно, однажды это чудовищное порождение инженерной мысли сломалось. Тогда Брут встряхнул коммунальную службу чуть ли не до самой верхушки и был в полушаге от того, чтобы самому полезть делать ремонт, матеря чьи-то кривые руки, чертежи и мозги. С тех пор жвачек заметно прибавилось, но лифт, хоть и громыхая, работал как часы.        А последним и решающим аргументом Брута в пользу такого способа передвижения было то, что в лифтах куда удобнее целоваться, чем на лестницах. Тут Икар был вынужден позорно капитулировать, но не то чтобы сильно расстроился — Брут имел привычку доказывать все свои утверждения на практике.        Икар остановился перевести дух, на площадке шестого этажа лампа, как всегда, загорелась на пять секунд позже положенного, под ложечкой предательски потянуло — неправильно, все было как прежде и ничего на самом деле не было — он вяз в воспоминаниях как муха в душистом меду. Застоявшийся воздух застрял в горле, и следующие два этажа он преодолел бегом.        Та самая дверь, номер «132», браслет звонко ударился о сенсорную панель, и… тишина.        «Вход уже был произведен»        Икар толкнул дверь, тихо скрипнули петли — было открыто. Он прокрался в квартиру, как вор, и она ответила ему соответствующе — ноги тут же обо что-то запнулись. Нос не познакомился с полом только благодаря чистой удаче и вовремя попавшейся под руку вешалке.        Загадочным “чем-то” оказались знакомые лаковые ботинки сорок второго размера, Икару не нужно было проверять, чтобы знать точно, чьи они. Прятаться не имело смысла..        Старый кабинет встретил его распахнутой дверью, электрическим голубым светом мониторов и слегка помятым белым пиджаком на спинке кресла. Брут тихо сопел, уткнувшись лицом в сложенные на столе руки, у правого локтя возвышалась стопка каких-то документов — на утро у него будут жутко болеть поясница и шея.        При взгляде на экран в глазах зарябили разноцветные строчки кода, что-то знакомое и незнакомое одновременно — какой-то из отложенных личных проектов, который они обсуждали? Он не мог вспомнить, когда в последний раз они говорили с Брутом о чем-то, кроме крыльев и Лии, и то о последней всегда вскользь и вполголоса: Икар то вечно переводил тему, то уходил от вопросов.        Он не мог ни видеть ее, ни слышать о ней — просто не мог. Брут поджимал губы, хмурился, но послушно делал вид, что не замечает этих жалких увиливаний, и не пытался надавить.        Сейчас же, когда Икар видел эту трогательную привычно-неудобную позу, растрепанные волосы, костлявую спину, обтянутую тонкой тканью несвежей рубашки, фантомный след от поцелуя начинал печь, как свежее клеймо.        Скрип кресла вернул его из трясины мыслей в реальность.        — Икар? Что ты здесь делаешь? — Брут сощурился от холодного света, протяжно зевнул, потянулся и потер шею.        Икар не знал, что ему сказать, он уже и сам не был уверен, зачем он здесь.        — Эй, все нормально?        Он поднялся — неловко, видимо ноги затекли, — подошел ближе, посмотрел заботливо-тревожно, как всегда смотрел.        — Ты таки попытался объясниться с Лией, и она выгнала тебя из дома?        Шутка была несмешной, совсем. Брут и сам это понимал, но, увидев полное отсутствие какой-либо реакции, нервно оправил воротник рубашки и сократил дистанцию до минимума.        — Скажи уже что-нибудь!        Икару не хотелось отвечать. Хотелось положить руки ему на талию, с нажимом оглаживая бока, и поцеловать, - и Брут как нельзя вовремя наклонился.        Полные мягкие губы и горячий податливый рот ощущались до боли правильно, естественно, как возвращение домой после долгой отлучки. Рядом с Брутом все всегда становилось так просто и ясно...        Отпускать это чувство было так же мучительно, как срывать корку с едва поджившей раны.        Брут тяжело дышал и не отталкивал, раскрасневшиеся губы и щеки вкупе с сосредоточенным взглядом делали его еще притягательнее.        — Ты этого хочешь? Мы же вроде завязали, Лия будет недовольна. Опять.        Пальцы легко скользнули под пояс брюк, едва Икар начал говорить:        — Лию все устраивает, лишь бы я не путался с медными шлюхами, или хуже того — с изгоями, а ты ни в одну из этих категорий вроде как не входишь.        — Ты нарушишь обещание.        В голове крутилось: «если бы только это», выпростанные полы рубашки болтались в воздухе, а подушечки пальцев наконец обогрело прикосновение к обнаженной коже.        — Откуда она об этом узнает, если ты ей не расскажешь?        — Она всегда узнает.        Глаза у Брута блестели, как у провинившейся собаки.        — Мне все равно, я так тебя хочу...        Сейчас, казалось, Икар никого и ничего в жизни так не хотел. Брут опустил глаза и закусил щеку. Грохот, с которым рухнула его последняя линия обороны, фантомно прозвенел в ушах. Под поцелуй он подставился, как под пощечину.        Икар не придал этому значения.        Под ладонями было желанное теплое тело, так хорошо исследованное и изученное, так приятно плавящееся в руках. Он проследил губами линию челюсти, лизнул беспокойно дернувшийся кадык. Хотелось всего и сразу. Беспорядочно шаря по спине и заднице, он чувствовал себя проклятым Танталом, дорвавшимся до воды.        — Пойдем в спальню, неудобно же здесь, нам уже не по шестнадцать.        Голос Брута прозвучал сипло и как-то сдавленно, но предложение было здравое.        — Смазка там же?        — А куда она могла деться?        Икар ткнулся носом в место между шеей и плечом и на секунду застыл, просто наслаждаясь моментом. Брут пах почти выдохшимся одеколоном, потом и едва уловимо — лабораторией. Идеально.        На плечи легли ладони.        — Пойдем уже.        Часы показывали 4:56 утра, но в комнате оставалось темно, как в подвале — от надвигающегося рассвета спасали наглухо задернутые плотные шторы. Впрочем, распахнуть их было секундным делом, все равно они едва ли могли замедлить солнце.        Кровать — двуспальная, одна на двоих — покупалась в свое время не ради удобства или из высоких чувств, а просто потому, что была дешевле двух односпальных. Иногда Икару казалось, что эта покупка описывала всю его жизнь.        Тем не менее Брут на ней смотрелся отлично. Икар оседлал его бедра, скользнул ладонями под рубашку, провел по животу, ощущая, как напрягаются мышцы, легонько сжал соски, почти тут же отпустил. Сдавленный стон на грани слышимости в тишине спальни показался почти оглушительным.        Под задницей чувствовался твердый стояк Брута, тот уже совсем поплыл — помутневший взгляд затягивал на дно, как болотная топь. Был ли хоть какой-то смысл сопротивляться? Он ласково отвел со лба упавшие пряди и поцеловал Брута куда-то в скулу. Смысла не было. Первый солнечный луч забликовал на темной челке.        Руки трогали, гладили, сжимали. Икар расстегнул на Бруте рубашку — мелкие пуговицы не желали поддаваться — но снимать не стал: белая ткань красиво оттеняла расцветавший на коже румянец. Тем более что просто распахнуть оказалось вполне достаточным для того, чтобы на секунду приникнув щекой к груди, ощутить, как внутри гулко и торопливо бьется сердце, а пальцы Брута бережно вплетаются в волосы на макушке.        Брюкам и всему остальному не так повезло: даже с ремнем Икар расправился быстро, хотя и с сожалением отказался от идеи связать им руки Брута — ни к чему было оставлять лишние следы. Когда успел раздеться он сам — от внимания и вовсе ускользнуло как что-то неважное.        Оно и было неважным сейчас, ведь разогретая смазка стекала по пальцам и капала на кровать, а Брут кусал губы, душа беспомощный скулеж, когда ласка становилась совсем невыносимой и почти мучительной. Сдерживаться он перестал — или просто уже не мог?.. — только когда пальцы заменил член. Громко всхлипнул на выдохе от особо глубокого толчка, и больше не замолкал.        Стук крови раскатисто грохотал в ушах и отдавался куда-то под челюсть, удовольствие ошпаривало, как кипящее масло. Икар скользнул рукой вверх, зарылся в мягкие влажные пряди на затылке, чувствительно дернул, заставляя обнажить шею. Брут как-то жалко заскулил, вцепившись в подушку, и сознание наконец накрыла жаркая беззвездная тьма.        Он начал приходить в себя, когда понял, что шевеление под ним — это не оживший матрац, а Брут, ворчащий, что мол, Икар, ты совсем не пушинка и вообще мне жарко. Лучше бы это был матрац. Хотя ворчал Брут больше из-за того, что был брезглив до безобразия и терпеть не мог, когда сперма начинала стекать и подсыхать на бедрах. Но так или иначе, обтеревшись краем покрывала, которое после их активного времяпрепровождения все равно подлежало исключительно стирке, он юрко нырнул под одеяло — в тепло, поближе к Икару.        Часы показывали 5:45, утро неумолимо просачивалось сквозь тонкий тюль, в голове было пусто, а на душе тошно. Икар рассеянно скользил взглядом по резковатому в безжалостных солнечных лучах профилю, острому кадыку, отметил наливающийся синяк на ключице и остановился на кисти, расслабленно лежащей поверх одеяла. Чувство внутри, которого он жаждал, так и не пришло.        Но хотя бы след поцелуя больше не жалил, Муза представлялась чем-то эфемерным и далеким с ее звездами и мечтами. Впрочем, Лия тоже не стала ближе ни на шаг.        Брут, будто прочтя его мысли, вдруг отвернулся, сел на край кровати и, склонив голову, бездумно уставился на что-то на полу. Его вопрос звучал заученно и давно потерял смысл.        — Почему ты ее не любишь?        Икар придвинулся, поцеловал чуть повыше лопатки, и так — цепочкой до самого уха. Брут еще больше ссутулился. Тогда, осторожно приобняв его за талию и положив голову на плечо, Икар спросил:        А зачем ей моя любовь?        — Если бы ты ее любил, все было бы проще.        Он знал, что не было бы, но Брут не ждал ответа.              

***

       Утро наступило слишком резко и закрутило их как белок в колесе. Душ, завтрак, звонки — рутина. Бессонная ночь тоже давала о себе знать — мысли плавали словно в киселе. Может, поэтому, увидев Брута, идущего к лестнице, он так удивился, что окликнул его, только когда тот уже был на середине пролета.        — Ты это чего вдруг? Поехали на лифте.        Брут ответил недоуменным взглядом.        — Лифт сломался, ты что, не видел объявление?        — Нет.        — Месяц уже вроде как повесили, — он равнодушно пожал плечами. — Давай живее, у Правителя видимо пропадает аппетит, если он не видит с утра твою физиономию.