Sunburns, Freckles, and Kisses

      — У тебя есть веснушки, — тихо говорит Фэн Синь, кончики его пальцев едва ощутимо скользят по плечам Му Цина, от одного к другому. — Я и не знал.       Му Цин лишь невнятно мычит в ответ. Он потерян: тонет в приглушённом удовольствии, что мягкими волнами омывает его ленивое, разморенное тело; глаза закрыты, солнце теплом окатывает кожу.       Он чувствует, как Фэн Синь наклоняется и бережно отводит его волосы в сторону. Влажные пряди холодят кожу, скользят по спине и плечам, спадают сбоку от головы.       — Как так вышло, что я никогда не замечал, — продолжает Фэн Синь, но такое чувство, что он обращается больше к себе самому, чем к Му Цину.       Честно говоря, есть масса причин, которые Му Цин мог бы озвучить.       Потому что до этого ты никогда особо и не смотрел — одна из них.       Но он всё ещё во власти полудрёмы, и тихое журчание источника, в котором они недавно искупались, продолжает убаюкивать его и шепчет о покорности.       Так что вместо этого Му Цин снова что-то мычит.       — Если появились веснушки, значит я обгорел, — бормочет он. Его щека прижата к ткани сложенных одежд, которые он использует как подушку, из-за чего голос звучит приглушённо.       Он пожалеет об этом завтра, а может, уже и через полчаса, когда зуд и жар охватят тело, но прямо сейчас делать ничего не собирается. В любом случае у него слишком мало духовных сил, а просить Фэн Синя не хочется.       Слишком утомительно. Помимо прочего, его возлюбленный и так должен понимать, что у него на уме.       Пальцы Фэн Синя начинают ласково танцевать по спине Му Цина, легко касаясь то здесь, то там, огибая одни места и рассыпаясь целыми созвездиями в других.       Это отвлекающе, может, даже немного раздражающе, потому что заставляет сосредоточиться на том, куда придётся следующее прикосновение. Это будоражит сознание гораздо больше, чем Му Цину хотелось бы.       — Что ты делаешь? — наконец спрашивает он. — Я не подопытное животное, хватит в меня тыкать. Ты не видишь, что я пытаюсь поспать?       Лёгкие постукивания не прекращаются. Вместо этого, словно пытаясь заглушить жалобы Му Цина, Фэн Синь начинает бормотать громче.       — Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать…       — Какого чёрта? — огрызается Му Цин. — Ты серьёзно пытаешься их сосчитать?       — …Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре… — точечные касания так и не прекращаются. Они лишь смещаются ниже, скользя по его лопаткам.       Му Цин стонет.       — Ты такой раздражающий. В том, чем ты занимаешься, нет совершенно никакого смысла.       И всё же, как иронично это ни было, он не говорит Фэн Синю остановиться. Вместо этого он позволяет ему продолжить, потому что, возможно, какая-то часть Му Цина не может насытиться. Он жаден, и может, даже эгоистичен в своём желании обладать вниманием Фэн Синя. Спустя столетия самоконтроля, отрицания и ненависти к себе это было легко. Легко отстраниться первым, когда никто не хочет приближаться.       Но сейчас сказать «хватит» гораздо сложнее. Он никогда этого не захочет.       — Сорок один, сорок два…       Этот придурок всё ещё считает.       Му Цин солгал бы, сказав, что ему не нравится находиться в центре внимания Фэн Синя.       — По крайней мере, ты мог бы заткнуться и дать мне отдохнуть, — ворчит он и закатывает глаза, прикрыв их после этого.       Фэн Синь наконец останавливается.       Му Цин приоткрывает один глаз. Он не сказал Фэн Синю остановиться, он просто сказал ему заткнуться. Очевидно, что это две разные вещи.       Воздух будто становится плотнее, и, хоть Му Цин не смотрит на него, он знает, что взгляд Фэн Синя прикован к нему. Он чувствует это благодаря мурашкам, поднимающимся по его спине. Му Цин уверен, что сейчас услышит язвительный комментарий в ответ, он практически ощущает, как слова бурлят под кончиками пальцев Фэн Синя.       По-прежнему журчит вода. Всё так же шелестят листья из-за лёгкого летнего ветерка.       Ничего не происходит. Тишина кажется чем-то чуждым.       Поцелуй, расцветающий на спине, застаёт его врасплох. Слишком мягко, слишком нежно.       Му Цин не удивился бы укусу.       — Сорок три… — ещё один поцелуй. — Сорок четыре…       Ладонь Фэн Синя растекается по его спине, её тепло соперничает с солнцем. Кожу покалывает там, куда приходится нежный ожог. Му Цин не говорит ему отодвинуться.       — Сорок пять… — шепчет Фэн Синь напротив его кожи. Эта веснушка, судя по всему, находится рядом с позвоночником, но Му Цин почти уверен, что именно там её нет. Не то чтобы он собирается спорить, учитывая, что он сам не может посмотреть, но он просто совершенно уверен…       — Сорок шесть, — в этот раз Фэн Синь целует с открытым ртом. Его язык прижимается к коже Му Цина, пока большой палец поглаживает мышцы под лопаткой.       Непрошеный стон вырывается наружу.       Фэн Синь даже не пытается скрыть смех.       — Сорок семь… Сорок восемь… Сорок девять… — он не прекращает свой дурацкий подсчёт, и Му Цин чувствует его ухмылку. Это приводит в бешенство.       Ему хочется стереть с лица засранца это самодовольное выражение, которое он знает слишком хорошо, но чувствует, как становится мягким и податливым под влажными поцелуями Фэн Синя, который спускается всё ниже, скользя губами по каждому позвонку, пока его большой палец неустанно массирует напряжённые мышцы на спине Му Цина.       — Ты делаешь это специально, — стонет Му Цин.       — Конечно, — отзывается Фэн Синь. Он прикусывает кожу в ямочке на пояснице, и у Му Цина перехватывает дыхание. — Иначе ты бы жаловался без конца. То не так, это не так. Может, для разнообразия, — он скользит рукой от плеча Му Цина по спине, пока его пальцы не ныряют за пояс нижних одежд и тянут их вниз, — расслабишься разок?       Он кусает Му Цина за задницу.       — Эй! — вопит Му Цин, от неожиданности дёрнувшись вперёд. Он невероятно жалеет о том, что лежит на животе и не может заехать этому придурку кулаком по зубам. — Ты совсем сдурел?! — он бросает на Фэн Синя взгляд через плечо.       Развод. Му Цин с ним однозначно разведётся. Он пока не знает, как это осуществить, учитывая, что они не состоят в браке (потому что тогда они бы уже точно развелись), но он уверен, что если снимет кольцо с левого безымянного пальца и затолкает его Фэн Синю в глотку, то посыл будет ясен.       Фэн Синь даже не выглядит обеспокоенным. Его глаза — цвета мёда в закатном солнце. Лучатся чистым теплом, когда он смеётся. Он как балованный ребёнок, — укусивший Му Цина за задницу, — который не может перестать хихикать про себя.       — Ты так бесишь, — бормочет Му Цин, приподнимаясь на коленях, и, вжимаясь в тело Фэн Синя, опрокидывает его на землю. — Доволен? — требовательно спрашивает Му Цин, оседлав его бёдра. — Я больше не сплю.       Его в скором времени бывший возлюбленный не может перестать посмеиваться. Му Цин зажимает ему рот рукой, кончиками пальцев впиваясь в челюсть.       Дело в том, что у Фэн Синя не идеальная улыбка. Краешек его правого резца немножко перекрывает передний зуб, и улыбка кривовата: левый уголок всегда чуть выше, словно само сердце тянет его вверх, пытаясь сделать её ещё больше, чем она и так есть.       Это сводит Му Цина с ума.       Он всегда стремился к совершенству. Его храмы безупречны, статуи прекрасны. Одежды сшиты из лучших тканей, а доспехи всегда сияют.       Он должен ненавидеть эту улыбку.       Му Цин не убирает руку, даже когда Фэн Синь садится. Он лишь сильнее вжимает кончики пальцев тому в щёку.       — Я не хочу ничего слышать, — говорит он.       Фэн Синь закатывает глаза — забавно, что Му Цин ловит его на этом всё чаще. Он пытается что-то сказать, но из-за ладони Му Цина выходит неразборчиво и приглушённо.       — Я не уберу руку, — в ответ говорит Му Цин. — Кто же знал, что тебе нужен намордник.       Фэн Синь говорит что-то ещё, хмуря тёмные брови.       Му Цин почти уверен, что это что-то вроде «прекрати быть таким ворчливым упрямцем».       Конечно же, он не прекращает.       Фэн Синь вздыхает и бурчит что-то ещё — в этот раз Му Цин не может разобрать что именно, и теперь его брови хмурятся.       — Чего? — спрашивает он.       — Ничего, — отзывается Фэн Синь. Судя по всему, он смирился с тем, что ладонь Му Цина зажимает ему рот, — он и не пытается убрать её. Вместо этого он наклоняется вперёд, ещё больше вторгаясь в личное пространство Му Цина, обвивает талию рукой, укладывая её тому на поясницу.       Другая рука хозяйничает выше. Фэн Синь дотрагивается до ключиц Му Цина так, как будто тот сейчас сломается. Это глупо, потому что раньше они спокойно бросались друг на друга с кулаками и оружием, так что он точно знает, что Му Цин не хрупкий, не рассыпется. Он это знает, но порой прикасается так, словно это неправда.       Кончики пальцев Фэн Синя скользя путешествуют вверх. Когда они задевают нежную кожу обожжённых плеч, Му Цин напрягается. Это не приносит боли — бывало гораздо, гораздо хуже, но есть в этой чувствительности что-то настолько человеческое, что-то, что ему наконец дозволено испытать самому.       — Почему ты до сих не излечился? — приглушённо бормочет Фэн Синь.       Му Цин не удостаивает его ответом. Лишь упрямо сжимает челюсть и чуть вздёргивает подбородок. Фэн Синь вполне в состоянии понять всё самостоятельно. Хуа Чэн в таких случаях всегда понимал, что к чему, если это касалось Се Ляня, так что и Фэн Синь мог бы. Хотя в его защиту стоит сказать, что у Фэн Синя явно нет преследовательских наклонностей Хуа Чэна. Может, всё дело в этом.       — Ты серьёзно? — спрашивает Фэн Синь спустя пару мгновений, за которые в его голове сложилось всё то, о чём Му Цин так и не сказал вслух. — Почему ты никогда ничего не говоришь?!       Му Цин уже отмахнулся от восьмисот лет совершенствования ради этого мужчины. Фэн Синь мог бы по крайней мере научиться замечать, когда ему нужны духовные силы, и избавить Му Цина от необходимости переступать через собственную гордость и просить.       В конце концов, они враждовали восемь сотен лет, и, хоть теперь всё иначе, от старых привычек сложно избавляться.       Му Цин наклоняет голову, провоцируя Фэн Синя сказать что-нибудь ещё. Он ожидает именно этого: напоминания о том, какие они есть, — или же какими были. Одно слово, один взгляд, прежде чем они были готовы разорвать друг друга.       Му Цин привык к этому, они оба привыкли, но он не привык к тому, что сейчас всё заканчивается тем, что они всё равно вместе. Он не до конца привык к тому, как из их драк ушла кусачая злость, а слова больше не жалят по-настоящему.       Он не привык, но вернуться к тому, что было, не захочет никогда.       Фэн Синь наклоняется первым. Му Цин убирает руку, но расстояние между ними сокращает именно Фэн Синь.       Му Цин тянется к нему инстинктивно, прижимаясь губами к его рту и чувствуя, как бьётся венка на шее Фэн Синя под мягким давлением большого пальца.       Му Цин тает из-за этого поцелуя, он тает, а его кости сплавляются в единое целое.       Передача духовных сил всегда сопровождается ощущением тепла. Это как нежиться на пляже под южным солнцем, позволяя морю омывать себя волнами. Только это чувство гораздо глубже, оно всасывается в кровь и оседает в костном мозге.       Они не дураки — оба прекрасно знают, что передавать силы таким способом вовсе не обязательно, что нет никакой разницы между простым касанием рук и поцелуем. Но насколько же лучше это чувствуется именно так.       Возможно, Му Цин превращается в гедониста.       Он прижимается ближе. Так и не убрав руку с чужой шеи, наслаждается тем, как бьётся пульс под кончиками пальцев и как отдаётся дрожью в кадыке каждый стон Фэн Синя.       Их губы размыкаются, поцелуй становится глубже. Фэн Синь хватает Му Цина за волосы у основания шеи, словно пытается удержать его на месте. Му Цин прижимается к нему ещё плотнее, как будто это поможет сплавить их тела воедино, как будто так получится присвоить себе больше того тепла, что излучает тело Фэн Синя, поглотить больше силы, струящейся сквозь него.       Он ненасытен, он и так это знает. У него были собственные силы, но теперь, когда их нет, он жаждет, жаждет, жаждет.       Он жаждет всего сейчас.       Му Цин стонет, когда Фэн Синь тянет его за волосы. Этого недостаточно, чтобы оторвать их друг от друга, но хватает, чтобы вызвать тупую боль и вырвать из его рта шипение.       Он кусает Фэн Синя за нижнюю губу, и тот вздрагивает под ним. Но затем Му Цин посасывает повреждённую плоть, мягко зажав между зубами, словно он способен её исцелить. Вероятно, он даже и мог бы, если был бы более великодушным, но Фэн Синь укусил его за зад, так что они в расчёте.       Тем более он до сих пор чувствует укус, потому что рука Фэн Синя сжимает это место. Хотя он заживёт через минуту.       Когда они наконец отрываются друг от друга, ожог сходит со спины Му Цина, забирая вслед за собой и веснушки.       — Чувствуешь себя получше? — спрашивает Фэн Синь. Его пучок растрепался из-за купания, пряди беспорядочно спадают на лицо, а золотистая лента для волос безвольно свисает по спине. Сейчас его губы горят красным, а щёки припорошил лёгкий румянец.       Му Цин усмехается. Он прижимает большой палец под челюстью Фэн Синя, заставляя того наклонить голову. Мягко целует только что обнажившееся место прямо под ухом. — Нет, — бормочет он и чувствует, как Фэн Синь напрягается. — Отнесёшь меня домой? Уверен, там я точно почувствую себя лучше.