Soft feathers

— Хватит обижаться, Птица, это несерьёзно! Ну сколько раз мне ещё просить у тебя прощения? Серёжа уже который час пытался достучаться до Птицы, выманить его из комнаты, попытаться поговорить с глазу на глаз, а не через чёртову дверь. Но пернатый был упрямее стада баранов на дороге. Забить бы, как обычно, оставить в покое, побесится сколько надо и сам выйдет. Да только в этот раз что-то не собирался он так уж скоро выползать из своего «гнезда», засел, даже не отвечал. Конечно, Серёжа вину свою признал уже раз сто. Понял, что был неправ. Игнорировал, не давал внимания несколько дней подряд, отмахивался от Птицы, как от назойливо жужжащей над ухом мухи. «Не сейчас, Птица, я занят». «Подожди ещё немного, мне нужно закончить код». «Давай потом, надеюсь, что у тебя ничего срочного». На такой игнор кто угодно бы обиделся. Что уж говорить о Птице, который имел своенравный и достаточно склочный характер. Они могли бы поссориться. Накричать друг на друга, выяснить отношения и успокоиться. Ну да, пошарахались бы обижено друг от друга по углам пару часиков, но не смертельно ж. А тут так вот. Вселенская обида и затишье. Что делать с таким, Серёжа понятия не имел, если честно. Такое впервые произошло. — Ты не можешь сидеть там вечно. Как и игнорировать меня, — обречённо выдохнул Разумовский, ещё раз постучав в дверь короткой дробью. — Птица, мы взрослые люди… Ну или человек и не совсем человек. Суть одна. И она в том, что ты ведёшь себя как пятилетка, которому в магазине не купили желанную игрушку, это просто глупо. Я хочу с тобой поговорить. Пожалуйста. Аргументы заканчивались, Серёжа хмурился и закипал всё больше. Он уже даже готов был вскрыть дверь, ну правда. К счастью, это не понадобилось. Наконец замок щёлкнул, и дверь резко открылась, явив взору хмурого что грозовая туча Птицу. Он агрессивно пушил перья и смотрел исподлобья колким янтарным взглядом. Того и гляди, захочет, как коршун кинуться на недоброжелателя. А именно таким сейчас виделся ему Сергей. — О чём нам с тобой говорить? Ты выбрал общество своей проклятой железяки и этих грёбаных кодов. Так вперёд, иди обратно. Это же важнее, — Птица звучал мрачно, обвиняюще и это было не удивительно. — Всё ещё как дитё малое, — фыркнул Разумовский, осторожно пихнув Птицу в плечо, чтобы освободить себе путь и наконец скользнул в комнату. Внутри было так же мрачно, как и сам Птица. Окна плотно зашторены, из света только слабый ночник у кровати. Сама кровать представляла собой тот ещё хаос. Серёжа не удивился, это привычное состояние птичьей комнаты. Шагнул только вглубь и присел на самый край кровати, жестом пригласил Птицу сделать то же самое. Ждать пришлось какое-то время. Пернатый продолжал недовольно пушиться, шуршать перьями, будто это и правда поможет отпугнуть назойливого гостя. У Разумовского такой грозный вид только улыбку вызывал. И желание пригладить пёрышки, чтобы они наконец перестали так топорщиться. Птица замялся, вздохнул, закрыл за ними дверь и всё же подошёл к кровати. И тут тоже потоптался на месте недолго, но в итоге с самым гордым и независимым видом плюхнулся рядом, ударив Серёжу будто бы случайно крылом. Не очень дружелюбно, но уже хоть что-то. Прогресс. — Мне стоит извиниться. Стоило уделить тебе хотя бы сколько-то внимания, а потом дальше работать. Знаю, оправдания мне нет, но работа есть работа, ты тоже меня пойми, — мягко начал Серёжа, стараясь сгладить их колючие острые уголки. — Ты же этого хотел? Внимания? А Птица всё горделиво молчал, никак не хотел и слова говорить. Упрямился всё и упрямился. Но Разумовский знал, что надолго его не хватит. Тем более, если уже сейчас накопилось и накипело, то дело времени, когда он взорвётся на словесный поток. Серёжа терпеливо ждал, заглядывал в хмурое лицо напротив, да пальцами перебирал пёрышки на изгибе крыла. Знал же как обезоружить. Потому что сразу мягкое оперение «сдулось», Птица больше расслабился и явно готов идти на контакт. — Мне нужна была твоя помощь! Не сейчас, а тогда. Тогда! Разве я много прошу? Просто хотя бы полчаса в день. Но нет же. Тебе важнее было заняться своей проклятой работой! — взвился Птица, крыльями слабо хлопнул, но руку не сбросил с себя. — Я хотел не только твоего внимания. Линька, Серёжа, линька! Ты забыл про неё. И про то, что обещал помогать с вычёсыванием. Теперь-то что уже. Я весь слинял. И по новой оперился. Не нужно твоё внимание больше. Иди, возвращайся обратно. Работай и дальше, чего пристал теперь? Такой выплеск эмоций был ожидаем. Так что Серёжа только вздохнул и резко притянул к себе Птицу за шею, прижал покрепче, обнял бережно и пальцами в мягкие перья зарылся пуще прежнего. Точно. Забыл про такую важную вещь. И правда, никакого прощения и оправдания. Совсем-совсем. — Ну прости, Птичка. Правда, я не хотел тебя обижать. Сейчас у нас много времени. Я не уйду, — примирительно протянул Сергей, отстранился и заглянул в яркие жёлтые глаза. — Хочешь сейчас приглажу, хотя бы? Это явно уменьшит процент твоего недовольства и обиды на меня, а? Маленькая хитрость, к счастью, сработала. Птица ещё немного похмурился в молчании, но в итоге ж сдался. Он выпутался из чужих рук, развернулся спиной к Серёже и расправил лениво крылья. Новенькое оперение лоснилось, красиво отдавало сияющей синевой. Маховые перья длинные, жёсткие, выглядели острыми, но только коснись к ним — почувствуешь приятную плотную мягкость. Как нежный струящийся шёлк по пальцам. Серёжа обожал эти невозможные крылья. Они были большими, красивыми и мягкими. Он завороженно разглядывал пёрышки, которые видел уже сотню раз, но никак не мог наглядеться. По длинным перьям пальцы прошлись выше к куда более коротким. Они лежали ровными рядочками, пёрышко к пёрышку, было даже боязливо касаться, трепать и поднимать, будто не так задень и сломается красота. Но они были лишь на вид обманчиво хрупкими. Каждое перо крепко держалось на месте и не теряло свою форму, даже если встрепать рядок пятернёй. Тем более Птица обожал это. Сразу издавал какое-то тихое нечеловеческое рокотание, стоило зарыться всеми пальцами в перья и пропустить их между пальцами приподнимая. Но даже эта шелковистая мягкость не могла конкурировать с самым главным — с пушистыми пёрышками на изгибе крыла и тем более у его основания. В них было так приятно вплетать пальцы, перебирать этот топорщащийся пушок, трогать горячую упругую кожу. Птица дёрнул крыльями, затрепетал, стоило Серёже сделать именно так, коснуться изгиба, лаская и перья, и кожу. Тихий вздох сам собой сорвался с его губ. А пальцы не останавливали свою ласку. Прочёсывали пушистые пёрышки и кожу, проглаживая участок за участком, пока не дошли до основания, царапнули спину и застыли в пуху. Обе руки зарылись в перья у самых лопаток, пальцы тронули горячую кожу и стали медленно-медленно чесать и гладить, пока Птица не задрожал. Перья зашуршали от мелкой дрожи, Птица застонал и опустил голову ниже, кусая губы. Дыхание участилось, стало тяжёлым. Перед глазами всё плыло. Как же он любил, когда Серёжа так ласкал его крылья. Мягко, бережно, но с нажимом, иногда даже легонько подёргивал перья, зная, что Птицу вело от такого безумно. — Если ты так и продолжишь, я же… Ох, да что ж ты! Птица не успел даже закончить фразу, когда Разумовский сильнее сжал пальцы в его перьях и оставил бережный поцелуй на сгибе одного из крыльев. Послышался жалобный всхлип. На этом Серёжа остановил свои сладостные мучения и подтолкнул Птицу в спину, надавил аккурат меж лопаток, чем только больше раззадорил. Расслабленное податливое тело и не думало сопротивляться. Птица с готовностью упал лицом в подушки, да на коленях приподнялся. Пёрышки на теле с готовностью разошлись под чужими пальцами, оголив кожу. Птица в спине выгнулся, когда Серёжа провёл по позвоночнику и ниже. Руки легли на ягодицы, игриво смяли, на что Птица отозвался задушенным вздохом и смешком. — Это ты так решил по полной загладить вину передо мной? — протянул Птица и тут же удивлённо охнул. Он ожидал немного другого. Касаний пальцев, привычную ласку. А тут вдруг всё вышло не так. Горячие поцелуи остались на пояснице, тронули ягодицу и внезапно влажный упругий язык прошёлся от яичек и до дрогнувших рефлекторно сжатых мышц. Птица замер в ожидании и любопытстве. Кончик языка по кругу обошёл вход, подразнил парой таких движений и наконец прижался к самому входу, толкнулся внутрь, протискиваясь в упругую тесноту. Птица взвился, издал задушенный полустон и хлопнул крыльями. Это было что-то новенькое, но, очевидно, очень даже приятное. Серёжа счёл это за хороший знак, вцепился пальцами в округлые ягодицы, развёл их пошире и припал влажными губами ко входу, а затем снова толкнулся языком внутрь, вылизывая мягкими медленными движениями. От такой ласки Птица под ним зашёлся красивыми короткими стонами. Он подрагивал и невольно подавался бёдрами назад с тихим прерывистым «ещё, пожалуйста, ещё». И Серёжа сжалился, толкнулся языком так глубоко, как только мог, задвигал им резче, сильнее, растягивая горячие мягкие стенки настойчивыми движениями. Одна рука осталась оттягивать ягодицу в сторону для удобства, а другая по спине прошлась и выше, опять к крыльям. Пальцы зарылись в перья, перебирая их и сжимая, так чтобы было не больно, но ощутимо тянуло, током отзывалось по всему крылу, вынуждая пёрышки топорщиться и дрожать. Птица застонал так протяжно, приятно, звонко. Всё тело его тряхнуло с силой, и он кончил, даже не успев дотронуться до себя. Хрипловатое прерывистое дыхание утопало в подушках, как и раскрасневшееся лицо Птицы. Он так и замер в одной позе с отставленной задницей, такой раскрытый, такой восхитительный, демонстрирующий подрагивающую заласканную дырочку. Этой поистине прекраснейшей картины хватило с головой. Серёжа едва слушающимися пальцами приспустил домашние свободные штаны, освободив болезненно стоящий член. Ему хватило пары смазанных резких движений по члену, чтобы семя толчками выплеснулось туда же на простыни. Никогда он ещё так быстро не кончал буквально с ничего. Вау. — Так и будешь демонстрировать красивого себя, — тихо рассмеялся Разумовский, мягко надавив Птице на поясницу, намекая, что, вообще-то, он может расслабиться. А Птица словно не в этом мире был в данный момент, вздрогнул, наконец пришёл в себя после такого внезапного оглушительного оргазма и лениво расслабился, приняв сидячее положение. Растрёпанный, залюбленный, с шалым взглядом и мягкой улыбкой. На такого Птицу любо-дорого было глядеть. — Мне придётся тебя простить? — проворковал тихо Птица, развернулся к Серёже и притянул к себе, обняв и укрыв крыльями. — Придётся, — согласился Серёжа и рассмеялся, но тут же затих, потому что искусанные жадные губы смяли его, утянув в долгий поцелуй благодарности.