Несмышлёный кавалер

— Дорогой мой друг Аркадий, а это правда, что вы к своим годам так и не научились танцевать с дамами? Голос Базарова разрушает тишину и покой моего уютного уголка. Здесь я в последнее время проводил весь свой досуг, читая книги и пытаясь отрицать каждое предложение, ведь нигилистам свойственно было всё отрицать. Все мои мысли были до его вопроса направлены именно на отрицание, но теперь в голове только одно. Базаров красив. Ужасно красив. И я понимаю, что сколько бы я не пытался стать нигилистом, у меня вряд ли это получится, ведь Евгений постоянно рядом со мной. Рядом с ним я не могу отрицать чувства, что одним большим роем захватывают меня, мой рассудок и моё тело, заставляя испытывать беспричинный жар. Всё чаще рядом с ним я начинал робеть и краснеть, будто какая-то девица на первом сватанье. Меня удивляет, как сам Базаров до сих пор ничего мне об этом не сказал, почему до сих пор не уколол своим колким и едким словом. Разве мои алеющие и жаром пышущие скулы было так сложно заметить? Тем не менее, он всё ещё ничего не замечает. Или не хочет замечать. Он пользуется своим положением моего ближайшего и горячо любимого друга, с утра до вечера что-то делает в своей лаборатории, которую мы вместе обустроили в старом, но крепком сарае за основным домом. По утрам он выходит куда-то в поле, а образ уставшего и чертовски привлекательного и довольного молодого человека, держащего в обеих руках по несколько лягушек, не выходит у меня из головы. Базаров красив, с годами он становится ещё красивее, и, даже отрицая полезность и нужность аристократии, сам на аристократа всё же чем-то похож. Его высокий лоб и горящие глаза говорят о великом уме, и, если бы он так часто не спорил со всеми людьми вокруг, если бы его в детстве слушали чаще, если бы ему в этой жизни повезло бы немного больше, то ему бы не пришлось быть нигилистом и не пришлось бы так сильно сомневаться в себе каждую секунду своего существования. Базаров усмехается с издёвкой, подходит ко мне ближе и хлопает по плечу, которое закрыто плотной тканью рубашки, своей немного влажной рукой. Отчасти испуганно глянув на ожившую статую Люцифера Льежа, я аккуратно убрал его ладонь со своего плеча. Ставлю тысячу на то, что уши и щёки мои уже болезненно пылают от пьяной и безумной любви к этому тирану. — Отчего твои руки мокрые, Женя? Не говори мне, что они измазаны слизью или размождёнными внутренностями лягушек, — карикатурно поморщившись, я поднялся с кресла, перед этим ловко закрыв книгу и успев всунуть туда красивую закладку, которую Фенечка подарила мне в честь нашего знакомства. Базаров быстро глянул на закладку, но этому жесту я большого значения не придал. — Что вы, Аркадий, не настолько я неряшлив. К вашему телу я бы и не осмелился прикасаться грязными руками, — его смешит всё подряд, в том числе и мой образ. Он скользит своим отрешённым взглядом по мне и буквально облизывается, как хищник, который вот-вот нападёт. От его слов по моему телу бегут мурашки, а воображение рисует уже непонятные и до безумия пошлые картины. Зачем он говорит такое? Какова его цель? — Ты не ответил на мой вопрос, Аркадий. В течение нескольких долгих секунд я смотрю на него, не мигая. Каков был вопрос?.. Мои мысли далеки ото всех вопросов, потому что сердце стучит безумно, а пульс выходит за всякие рамки дозволенного. Отчего ты так сильно стучишь, глупое сердце! Злюсь на самого себя, а Базаров видит на моём лице замешательство, улыбается легко и проворной рукой обводит мою талию, в другую свободную руку забирая мою ладонь. Мы оказываемся в слегка компрометирующей позе, поэтому я лишь молюсь на то, чтобы дяде не вздумалось сейчас пожелать мне спокойной ночи. Или, того хуже, отцу. — Я знаю, что в делах любовных ты полный профан, Аркаша. Оно к тебе и ни к чему. Что есть любовь? Грязь, безумие, безрассудность, бесполезность. Куда приятнее резать лягушек и изучать своё естество, не так ли? — он смотрит бесстыдно, в самую глубину моих глаз, а меня ведёт будто от пяти бокалов крепкого игристого. Рука отчего-то мелко дрожит, я тихо сглатываю и киваю. Базаров лишь усмехается и ведёт плечом, готовясь вести уже в танце, — Но от женщин можно получить многое. Деньги, славу, положение. А чтобы это получить, нужно быть не только человеком интересным, коим ты безусловно являешься, друг мой, но и нужно уметь обольщать. Или, говоря языком простым, нужно уметь преклониться и стать хорошим кавалером хотя бы на один вечер. И как же ты этого хочешь добиться, мой милый Аркадий, если ты и двигаться не умеешь, стоя каждый вечер, как бревно, где-то в далёком углу? Он всегда и во всём прав, поэтому я киваю и цепляюсь за «мой милый Аркадий», как за спасительную соломинку, которая, к слову, наоборот лишь сильнее затягивает меня в этот водоворот чувств. Безумно приятно стоять рядом с ним вот так, прижавшись почти к самой его груди, к его тонкому, но крепкому стану, ощущать ладонью его ладонь и резкие черты на ней. Всё в нём немного грубо, но это не отталкивает, а наоборот лишь распаляет и заставляет желать чего-то большего, чем пустая болтовня о ненужной любви и каких-то женщинах. Ещё один стреляющий взгляд Базарова заставляет меня покраснеть полностью, а после этого мы начинаем скользить по комнате под его еле слышный счёт. Светлые волосы Базарова взлетают и плавно приземляются на каждом нашем повороте, а я не могу оторвать от него, такого божественного и безгранично красивого, свой взгляд. Я буквально прилип к нему своими глазами, не до конца веря в то, что его рука крепко сжимает мою талию, что он смотрит только на меня и редко-редко, тихим шёпотом и с долей издёвки называет меня несмышлёным кавалером. Он говорит о том, что танец — дело практики, что танец станет лучше только тогда, когда оба партнёра почувствуют друг друга, увидят ту нить, что связывает их и ведёт в танце. Я в каком-то бреду думаю, что если бы между нами была настоящая нить, то она была бы очень крепкой и огненно-красной, потому что ту страсть, что сейчас кипит в комнате, никаким другим цветом охарактеризовать нельзя. Мы останавливаемся резко, он изящным жестом поправляет волосы, заправляя выпавшую прядь за ухо и поправляя рубашку на моём плече. Внутри поднимается тревога и некое разочарование от столь быстрого завершения ошеломляющего танца, который не сравнится ни с какими нашими спорами о биологии и самых известных научных деятелях. — Неплохо, Аркадий, неплохо. Отчего-то я думал, что ты будешь слишком в этом плох. Хочу тебя обрадовать, двигаешься ты не слишком дурно. Что ж, снимаю с тебя клеймо непутёвого бревна, — Базаров ненамного, но сильнее сжимает мою талию, смотрит в последний раз в глаза, а затем как-то неуклюже отстраняется, забирая со столика книгу, что я читал, — Не будешь ли ты против, если я позаимствую её? Вспомнил, что именно здесь был абзац про лягушачье кваканье. Хотел сегодня посидеть над своим экспериментом подольше, так что.. — он ищет этот абзац прямо здесь, уже не смотря на меня и будто бы забыв про танец, во время которого искры так и летели. — Занесу завтра, ближе к ночи. Ты же ещё не будешь спать, Аркадий? — его обращение ласкает мой слух, а со стороны я наверняка выгляжу очень нелепо, нервно заламывая пальцы и пытаясь понять, как мне вести себя с ним после того, что было несколько минут назад. Он поднимает на меня выразительный и в то же время ничего не выражающий взгляд, тихо усмехаясь. — Танец настолько распалил тебя, Аркаша? Увы, но сейчас мне нужно идти, — он делает небольшую паузу, довольно громко хлопает книгой и суёт её себе подмышку, подходя ближе и кладя свою ладонь на моё плечо. — Завтра, когда я занесу книгу, можно повторить. Ты сейчас был в роли женщины, но с женщиной же ты не будешь так танцевать, так что.. Завтра я позволю тебе вести. Идёт, друг мой деревянный? Базаров усмехается, а я чувствую, как Земля окончательно уходит из-под моих ног. Завтра я буду вести.