Самая сладкая слабость

Как новый день начинался с первого солнечного луча, как урожай начинался с пригоршни семян, как дальняя дорога начиналась с первого шага, так и самые большие перемены в жизни Чун Юня начались с малого. С небольшого шёлкового платочка, на котором был вышит фамильный герб торговой гильдии Фейюнь. – Юнь-Юнь, ты, кажется, поранился. Подожди секунду, – Син Цю одним мягким движением рук обернул платок вокруг пореза на пальце Чун Юня и удовлетворённо улыбнулся. – Вот и всё. Вот и всё. С этого момента жизнь буквально разделилась на «до» и «после». Следовало постирать и на следующий же день вернуть платок законному владельцу, но… Шёлковая ткань прекрасно сохранила запах шелковицы и чего-то особенного, присущего только Син Цю. Даже тонкая металлическая нотка крови не смогла испортить всю картину. Вся кожа буквально горела от соприкосновения с воздухом, рука, до побеления костяшек стиснувшая тонкий шёлк, тряслась от едва сдерживаемого вожделения. «Приступы» стали происходить всё чаще. Расстояние до спасительной комнаты Чун Юнь преодолел почти бегом, ноги уже не слушались, низ живота болезненно ныл, а вздыбленный член с каждым шагом тёрся о ткань широких штанов. Последний шаг, скрип петель, тихий щелчок замка, поворот ключа, громкий стон, заглушённый платком и ладонью. Ноги подкосились, и Чун Юнь сполз по двери на пол, парой резких движений стягивая с себя штаны и исподнее. Прохладный воздух не дал такого необходимого сейчас облегчения, скорее наоборот вызвал желание немедленно свести ноги, закрыться и обхватить член пальцами, окутывая чувствительный сейчас орган теплом и таким необходимым давлением. Энергия Ян, и без того сильная и неспокойная, с возрастом начала выходить из-под контроля, и никакое мороженое уже не спасало положение. Красные шнуры, которыми связали душу тётушки Шэнь Хэ, могли бы стать выходом, но терять свои чувства Чун Юнь не захотел. Оставалось лишь последовать совету Адептов – на какое-то время давать этой энергии выход. В самый первый раз Чун Юнь совершенно не знал, что делать с этим состоянием. Всё тело было будто натянутой тетивой, штаны позорно и совершенно непристойно топорщились прямо напротив той части тела, которую даже упоминать было невероятно стыдно, но и оставлять сейчас без внимания – слишком болезненно и неприятно. Намотанный на палец платок кружил голову мягким, но навязчивым запахом шелковичного масла. Сладкий, манящий, дурманящий не хуже самого острого заоблачного перчика. Чун Юнь совершенно не помнил, как в первый раз разделся, стиснул в кулаке крепко стоящий член и всего за пару движений довёл себя до беспамятства. Удовольствие, охватившее всё тело, опалившее позвоночник и пронзившее мозг раскалённой иглой, отпечаталось в памяти калёным железом. Настоящее клеймо, не дававшее забыть, какой приятной может быть слабость. Прочная, как якорная цепь, ассоциация между запахом Син Цю и чистым наслаждением. «Уединённая медитация» – так Чун Юнь предпочитал это называть. Неброско, ёмко и совершенно неинформативно. Ни к чему было людям знать, что раз в месяц или два Чун Юнь запирался в своей комнате и превращался в похотливое животное, думающее только пульсирующим членом. И всё из-за небольшого носового платка, пронизанного запахом шелковицы. Запахом Син Цю. Запах этот дурманил рассудок, подчинял и выжигал все мало-мальски связные мысли, заставлял отчаянно желать. Платка становилось слишком мало. Откуда в постели появлялись всё новые и новые элементы гардероба Син Цю, Чун Юнь не смог бы сказать даже под угрозой смерти. Кажется, он их просто-напросто украл. Воротник и манжеты рубашки хранили больше всего запаха, они были немного испачканы потом, и оттого становились самой желанной добычей. Член болезненно пульсировал, яйца поджимались и буквально звенели от напряжения и потребности в разрядке, но Чун Юнь уже научился терпеть, научился оттягивать момент, научился выжидать, чтобы после получить весь спектр самых ярких эмоций и ощущений. Собственная одежда сковывала движения, раздражала чувствительную кожу, и Чун Юнь с тихим рычанием снял её и отбросил в сторону, вновь припадая губами и носом к своему самому ценному сокровищу. Рубашка запылилась от но́ски, немного пожелтела в подмышках и чуть посерела там, где ткань больше всего тёрлась о кожу. Рубашка, далёкая от свежести и накрахмаленности – Чун Юнь вытащил её из кучи грязного белья и унёс к себе, довольно урча, как дикий зверь, разрывавший желанную плоть зазевавшейся добычи. Пальцы привычно обхватили твёрдый и горячий член, посылая миллионы мурашек по всему телу. Да, вот этот самый момент. Именно сейчас. Чун Юнь впился зубами в воротничок и с силой провёл рукой по члену, оттягивая тонкую кожу и обнажая налитую кровью головку с тихим хлюпающим звуком вязкой смазки. Слюна тут же смочила ткань, впиталась, смешиваясь с потом и частичками кожи, и Чун Юнь громко застонал от удовольствия, посасывая её и наслаждаясь столь желанным запахом и вкусом. Он совершенно не обращал внимание на песчинки, поскрипывавшие на зубах – это была плата за удовольствие, не более. Всего пара движений, и на рубашке появилась россыпь новых пятен. За окном зашумела листва и хрустнула ветка, но всё это осталось без внимания – все мысли были поглощены новым витком аромата влажной от слюны ткани. – Юнь-Юнь, не составишь мне компанию? – Чун Юнь рефлекторно кивнул, но всё его внимание было приковано к корзине с грязным бельём, которое служанки ещё не успели забрать из комнаты. На самом верху вороха одежды преспокойно лежали тёмно-синие шорты. Чун Юнь шумно сглотнул и сжал руки в кулаки, предвкушая, как между пальцами проскользнёт пыльная ткань. – Юнь-Юнь? Син Цю окопался среди многочисленных документов и докладов, совершенно не обращая внимание на происходящее. Это был шанс. Один единственный шанс, ведь времени до следующей «медитации» оставалось прискорбно мало. Несколько торопливых шагов, и шорты оказались в руках, согревая мысли и начиная незамедлительно распалять фантазию. – Нет, я сегодня просто забежал предупредить, что меня пару дней не будет в гавани. Зло не дремлет, сам знаешь, – слова были сплошь пропитаны фальшью, но ничего другого Чун Юнь придумать не смог и тут же скользнул за дверь, не удосужившись толком попрощаться. Син Цю даже не поднял голову, только махнул рукой, будто отгонял назойливую муху, и усмехнулся. Пора. Чун Юнь рычал, подобно животному, раз за разом замахиваясь тяжёлым клеймором на похитителей сокровищ. Именно сегодня они, по всей видимости, решили встретить собственный конец, но толком не нападали, лишь кружили вокруг и как будто тянули время. В любой другой день Чун Юню показалось бы подозрительным подобное поведение разбойников, но сейчас то, что они, наконец, убрались куда подальше, отозвалось в груди несказанным облегчением. Только бы успеть запереться в комнате, только бы не попасться на глаза знакомым, только бы не одичать прямо на улице, начав тереться носом о кусок украденной ткани. Вплоть до самой комнаты Чун Юнь бежал, бежал без оглядки, стараясь выглядеть безумно занятым, и не обращал внимания на прохожих. Привычный хлопок двери, поворот ключа, рука, скользнувшая за пазуху и вынувшая одно из величайших сокровищ. Ровно секунда промедления, и Чун Юнь прижался носом к складкам ткани, источающей запах пота и дорожной пыли. Это было совсем не то же самое, что и рубашка. Аромат был другим – более терпким, более мускусным, с ноткой чего-то резкого, особенно в районе ширинки. Чун Юнь грузно осел на холодный пол и запустил руку под одежду, нетерпеливо стискивая пальцами член, оттягивая кожу и прикусывая тёмно-синюю ткань. От накатившего удовольствия перед глазами заплясали созвездия, а из горла непроизвольно вырвался приглушённый стон. Если бы у него было больше времени, он бы непременно перерыл всю корзину с бельём и нашёл бы исподнее. Ту ткань, которая целиком и полностью соприкасается с самыми сокровенными уголками чужого тела. Эта жажда, это желание становилось всё сильнее. Хватит ли одежды, или однажды он придёт в себя, жадно втягивая запах Син Цю прямо с тела? Только от мыслей об этом сердце замирало в страхе, но яйца, наоборот, поджимались в предвкушении удовольствия. Рука привычными движениями скользила по члену, стискивая то головку, то основание, отчего бёдра начинали непроизвольно подрагивать. Чун Юнь кусал такую желанную ткань, смачивал слюной и посасывал, закатывая глаза в чистейшем экстазе, будто вкушал самый сладкий плод, доставшийся непосильным трудом. Запах опьянял, заставлял скулить и рычать, тяжело и шумно дышать, подчинял и подавлял волю, оставляя разум совершенно пустым и лишённым связных мыслей, но Чун Юнь был совершенно не против этого. Лишь бы удовольствие продлилось как можно дольше, ещё раз, ещё одно движение пальцев по члену, ещё один ослепительный взрыв чистейшего наслаждения. И ещё, ещё, ещё немного. – Син Цю… Нос уже немного щипало от того, как грубо и резко Чун Юнь зарывался им в ткань, но на это уже было решительно плевать – запах стал сильнее, и член напрягся, извергая небольшие порции белёсой жидкости. Мир перед глазами качнулся, но устоял, постепенно возвращаясь к норме. Руки подрагивали от пережитого удовольствия, а ноги не слушались, подкашивались и были словно бы сделанными из хлопка, но всё же до кровати Чун Юнь добрался, устало завалился на неё боком и потянулся рукой за другими своими сокровищами. Среди одеял были надёжно спрятаны рубашка и тот самый памятный платок, который, по правде говоря, уже почти потерял свой прелестный аромат. Пусто. Желудок предательски сжался от испуга. Где же… Ничего не было и под подушкой. Но как… Никто из родни не смел заходить в его комнату без разрешения. В груди зрела слепая ярость, вырывавшаяся из горла приглушённым рычанием. Но в этот же момент гора одеял шевельнулась, и Чун Юнь одним резким движением сбросил их с наглеца, посмевшего пробраться в его личную сокровищницу. Воздух в один момент стал слишком горячим и плотным, он застревал в лёгких и не позволял дышать. На кровати лежал Син Цю, обнажённый, с накинутой на голое тело рубашкой. Той самой украденной рубашкой, которую Чун Юнь потерял среди одеял. От жгучего стыда кровь бросилась в лицо, перед глазами замельтешили точки, и, если бы только что он не спустил пар, то непременно упал бы без чувств от переизбытка Ян. О, Архонты, он же был здесь, он слышал совершенно всё. Как же теперь… Син Цю молчал, только с улыбкой рассматривал красное, практически дымящееся от прилива крови лицо. Лучше бы он кричал, бил и проклинал, чем так улыбался. Лукаво, открыто… Предвкушающе? – Юнь-Юнь, неужели ты и правда подумал, что я могу не заметить исчезновение своей любимой рубашки и твоего странного при этом поведения? – Син Цю говорил с ним, как с неразумным дитя, и смущение от этого становилось только острее. Неужели всё было настолько очевидно? Но думать об этом совершенно не хотелось. Все мысли занимал другой вопрос. Зачем Син Цю пришёл сюда, разделся, да ещё и залез в постель Чун Юня, ничем до этого момента себя не выдавая? Вряд ли он бы стал заходить так далеко из-за простой насмешки, так может быть это… Глаза Син Цю хитро блеснули, а вся его поза говорила о расслабленности. Он не чувствовал угрозу, даже будучи обнажённым. Чун Юнь шумно сглотнул и несмело провёл руками по тонкой бархатной коже. Белая, как молоко, нетронутая, она притягивала взгляд, заставляла отчаянно желать оставить на ней красные отметки, и самоконтроль медленно ускользал. Ускользал неотвратимо, как утекает вода сквозь сжатые пальцы. Но без должного дозволения нельзя было даже помыслить о подобном. И Син Цю выгнулся навстречу прикосновению, увеличивая площадь контакта. – Смелее, Юнь-Юнь. Где та пылкая страсть, с которой ты, как животное, терзал зубами мою одежду? Где же она сейчас? Успокоившийся было жар разгорелся с новой силой, и Чун Юнь позволил себе подчиниться. Позволил себе склониться над Син Цю, жадно целуя и кусая нежные и мягкие губы, разделяя дыхание и благоговейно дрожа от уверенного ответа. Позволил себе прижаться носом к его молочной коже, шумно втягивая притягательный запах. Не такой, как на одежде – пронизанный теплом и совсем свежими нотками телесной соли. Чун Юнь, словно ищейка, выискивал места сосредоточения этого желанного запаха и жадно слизывал его с кожи, стараясь сохранить его внутри себя, впитать и сделать личным оберегом, идолом, богом, заслуживающим поклонения и почитания. Син Цю только посмеивался от щекотки и сильнее подставлялся, потакая этому безумию и щуря глаза. Он слегка надавил на макушку Чун Юня и развёл в стороны бёдра, открываясь и демонстрируя уже налитый кровью член. – Вот здесь, Юнь-Юнь. Уверен, тебе понравится, – и Чун Юнь покорно опустился ниже, довольно втягивая терпкий запах возбуждения и свежего пота. Стоило кончику языка прочертить дорожку от основания члена к головке, и Син Цю выгнулся дугой, приглушённо вздыхая и облизывая губы. – Хороший мальчик. Одежда сковывала движения, не позволяла соприкасаться кожей, и Чун Юнь поспешил от неё избавиться, немного ёжась от прохлады. Запах становился всё сильнее, забивался в нос и горло, не позволяя дышать и связно мыслить, но Чун Юнь не жаловался, он жадно вылизывал напряжённый и подрагивающий член Син Цю, его мошонку и промежность, раз за разом подавляя в себе отчаянную потребность вылизать каждый миллиметр молочной кожи. У него ещё будет время, а сейчас нужно было сделать всё, чтобы Син Цю не пожалел, чтобы остался подле него, чтобы позволял дышать собой, поклоняться себе, осквернять себя. Поддавшись секундному порыву Чун Юнь обхватил губами головку истекающего смазкой члена и слизнул горьковатую капельку на самой вершине. Син Цю простонал что-то совершенно невнятное, но однозначно одобрительное, и Чун Юнь воспринял это как стимул продолжить. Опыта ему не хватало, но старание, с которым он вылизывал солоноватую горячую кожу, посасывал головку, пытаясь вытянуть побольше вкуса и запаха, окупалось с лихвой. Син Цю стонал, извивался и подавался бёдрами навстречу, его кожа поблёскивала от пота, и запах становился настолько пьянящим и насыщенным, что от него кружилась голова и мир начинал опасно раскачиваться. Чун Юнь ухватился рукой за собственный член и прерывисто заскулил, отвлекаясь от своего основного занятия и пытаясь хотя бы немного сбросить сводящее с ума напряжение. – Боюсь, сейчас мы не сможем дойти до конца, но… У меня есть предложение, – Син Цю свёл ноги и притянул Чун Юня, обхватывая бёдрами его член. Воздух в комнате будто потеплел на несколько десятков градусов – в горле мгновенно пересохло от собственного бесстыдства. Син Цю обхватил пальцами свой член, мокрый от смазки и слюны, и немного сжал пальцами головку, отчего по комнате эхом прокатился влажный хлюпающий звук. И Чун Юнь окончательно пропал. Он с жадностью толкнулся между молочных бёдер, зарычал и впился зубами в нежную кожу, оставляя на ней красные следы, а после – принялся вылизывать всё, до чего только был в состоянии дотянуться. В его глазах не было ни капли разумности, но Син Цю не боялся – он сам спровоцировал подобное состояние, всегда и везде любил играть с этим огнём, и такие последствия были самыми желанными подарками. Чун Юнь толкался бессистемно, рвано и почти отчаянно, хрипел от натуги и шипел от не самых приятных ощущений, и Син Цю решил над ним сжалиться – он провёл языком по собственной ладони, щедро покрывая её слюной, чуть раздвинул бёдра и смочил член Чун Юня, уменьшая неприятные ощущения от трения. – Совсем неопытный Юнь-Юнь, – о, Син Цю ещё успеет сполна насладиться румянцем смущения на этом благовоспитанном лице. Пускай и сам Син Цю был неопытен в постельных утехах, но книги всю жизнь прекрасно справлялись с ролью его наставников. Натужные хрипы сменились стонами, толчки стали более ритмичными, и уже через несколько секунд Чун Юнь позволил себе полностью погрузиться в блаженство, пачкая семенем чужие бёдра и живот. Его руки подрагивали, а глаза лихорадочно блестели, но жгучая потребность никуда не исчезла – Чун Юнь уверенным движением развёл ноги Син Цю в стороны и припал губами к тонкой коже, жадно слизывая смесь собственного семени и пота и оставлял после себя алеющие отметки. Он жадно вдыхал тёплый терпкий запах и дрожал всем телом от одной лишь мысли, что это их общий запах, один на двоих. Будто Син Цю теперь принадлежит ему, и от ощущения обладания этой святыней в груди сжималось сердце. Отчаянно хотелось больше, резче, сильнее, до искр перед глазами, до головокружения, до полной потери себя. Чун Юнь обхватил рукой всё ещё скользкий и влажный от смазки член Син Цю и слегка оттянул тонкую горячую кожу, вылизывая, посасывая, смакуя каждую секунду, каждый невольный спазм, каждый вздох и каждый стон, стараясь запомнить, выжечь в памяти и на внутренней стороне век, чтобы поклоняться. – Юнь-Юнь, подожди, я скоро… Не так сильно, не так!.. – Чун Юнь издал звук, похожий одновременно и на рычание, и на урчание, и сгрёб в пригоршню нежную мошонку Син Цю, всего парой движений отправляя его за грань. Ни одна пыльная тряпка больше не сможет заменить этот терпкий вкус и запах настоящего тела. Чун Юнь ничего не мог с собой поделать – он сгрёб Син Цю в охапку и уткнулся носом в его шею, оставляя на ней полукружья зубов. Удовольствие, раз за разом охватывавшее всё тело, опалявшее позвоночник и пронзавшее мозг раскалённой иглой, навсегда отпечаталось в памяти калёным железом. Прочная, как якорная цепь, ассоциация между телом Син Цю и чистым наслаждением. Настоящее клеймо, не дававшее забыть, какой приятной может быть слабость. Его единственная и самая сладкая слабость. – Рубашку, шорты и платок я забираю, – немного хрипло и надменно отозвался Син Цю, но плутовская улыбка полностью выдавала его намерения. – Тебе же больше ни к чему эти заменители, верно? Чун Юнь не смог выдавить из себя ни звука, только кивнул и сильнее сжал руками обманчиво хрупкое тело. Жар в груди снова нарастал…