***
— Ты всегда так быстро ходишь? В лесопарке тихо. Если прислушаться, можно узнать беспокойное журчанье речки, посвистывания легкого ветра, несвязный шёпот листьев, шелест травинок, обрамлённые росой, и то, как бегают белочки где-то недалеко. Запыхавшийся Щиголев немного замедляет шаг, чтобы глотнуть водички и перевести дух. На макушку болезненно давит летняя жара, к тому же Александр по дурости оделся в темное, и тьма леса мало чем спасает. — Прости, иногда я забываю, что ты не поспеваешь за мной, — Леонтьев, едва слышно выдохнув, тоже останавливается; на его лбу и шее поблескивает пот, но Ренегат его не замечает. Он тревожно оглядывается вокруг, будто бы только-только понял, где находится, и протирает и без того чистые очки. Солнечные лучи красиво накрыли густые, чуть влажные волосы Леонтьева, так что Щиголев, слегка щурясь и моргая, открыто пялился на Леонтьева: сегодня тот более нервный, чем обычно, но Поручик не может вспомнить, когда Ренегат в последний раз вообще выглядел спокойным. Леонтьев вечно что-то теребит в сильных руках, кусает искусно манящие влажные губы, что-то усердно бормочет себе под нос и оглядывается назад, а его шаг больше напоминает бег. Некоторые-то и бегут медленнее, чем Леонтьев идет. Его широкая спина сзади кажется массивней, оттого Щиголев вовсе не прочь шагать позади него, любуясь открывшимся видом. — Я больше не пойду с тобой никуда в тридцатиградусную жару, — отрезает Щиголев. — То есть трехчасовые концерты ты без проблем выдерживаешь, а обычную прогулку — нет? — Леонтьев впервые за день выдает что-то похожее на злорадную улыбку. — Обычную? — Щиголев актерски ахает. — Да я сейчас умру! — И трахаться в душной репбазе без кондиционера тоже? На это Щиголев уже ничего не отвечает, отчего Леонтьев довольно хмыкает. В голове только проносятся сплошные проклятия. Ренегат снова пустился в путь, но уже снизив темп, и Щиголев смог с ним поравняться. Солнце постепенно скрывалось, пустое небо озарил прекрасный розовый цвет с переливом персикового, а разговоры где-то вдалеке окончательно стихли. Парни любовались этим видом, и на их лицах застыли монотонные улыбки. Поручик — почти насильно — взял Леонтьева под руку, прижимаясь к нему и нежно потираясь щекой о мускулистое плечо, на что тот никак не отреагировал. Шли они молча, но извечное сексуальное напряжение между ними никогда от них не уходило. Тишина, которая висит во время таких редких встреч, стала обыденной, самой обыденной вещью из тех, что хоть раз случалась с ними. Поначалу их необычных взаимоотношений Поручик переживал о том, что они чересчур много молчат, но вспоминалась цитата из романа «Норвежский лес» Харуки Мураками: «не значит, что они не подходили друг другу. Им просто не о чем было разговаривать». Это всегда успокаивало, и сейчас тоже, хоть и было, если задуматься, тупо и бессмысленно. А Леонтьева в свою очередь мало что интересовало, кроме гитар, книг и секса. Ему было в кайф, вот и всë. Будто услышав мысли Поручика, Леонтьев неожиданно впивается темными глазами в барабанщика, отчего тот напрягается. Щиголев пытается выдержать этот тяжелый взгляд, упрямо смотрит Ренегату в глаза, но в итоге сдается, с его губ срывается недовольный вздох. Вообще в группе все были вполне осведомлены об их отношениях, да и не заметить этого было трудно; пока другие терпеливо отмалчивались, пуская только редкие колкие шутки в их сторону, Цвиркунов открыто заявлял, что Поручик — слишком хорош для Леонтьева, и тот его непременно испортит, или уже испортил. На что Ренегат даже соглашался безо всяких пререканий. — Давай остановимся где-нибудь, — бросает гитарист своим привычным, острым тоном. Ренегат ведет барабанщика за собой, и они наконец присаживаются на траву среди множества деревьев, где почти никто не ходит, так что можно преспокойно остаться в тишине и наедине. Ветер стал чуть сильнее, потихоньку, совсем медленно темнеет, поэтому стало не так тяжко сидеть под горящим солнцем. На деревьях можно заметить милых белок. Леонтьев укладывает свою джинсовую куртку на траву, чтобы Щиголев мог сесть, на что получает короткое «спасибо». Сняв джинсовку, Леонтьев оголил вид на красивые, сильные руки, и Щиголев задержал на них взгляд, что не осталось незамеченным. Леонтьев кусает губы, не найдя силы выплеснуть очередную пошлую шутку. — Я каждый день хожу в горы и обратно, — говорит Леонтьев бесцельно. — Так вот почему ты такой худой, — посмеивается Поручик. — Я бы так не смог, тем более сейчас. — Были бы мы в Питере… — Ренегат мечтательно вздыхает. — Неужели так скучаешь по сексу с Князем? В ответ Леонтьев кидает только «придурок». Он ложится спиной на траву, подложив руки под голову, у ног Щиголева, отчего тот смог почувствовать аромат шампуня гитариста. В каждой шутке есть доля шутки. Ренегат, будучи в Санкт-Петербурге около года, регулярно встречался с Князевым и спал с ним. Куликов же, позже узнав об этом, поговорил с Поручиком один на один. Он, в своей манере неумело объяснять, попытался донести, что Леонтьев его однажды погубит всецело, и их ничего кроме отношений по работе связывать в принципе не должно, ведь Ренегат — не тот человек, с которым стоит тратить свою бесценную молодость. На это Куликов не получил ничего, кроме посыла куда подальше. Оттого группа разделилась на две части: первая — Яков, Куликов и Сажинов, вторая — Щиголев и Леонтьев. Все-таки рок-н-ролл — это тоже денежки. Слабые розоватые лучики солнца скользят по их лицам, рукам, коленям. Липа разливала сладкий запах, порхали красивые бабочки. Однако Леонтьев не акцентировал на этом внимание. Он не видел красоты в русской, московской природе. Он усердно думал о чëм-то своëм, чуть слышно напевая песню Depeche Mode «Where's the Revolution». Щиголев взялся за книгу «Голод» авторством Кнута Гамсуна, но на самом деле — тупо глядел в текст, для виду переворачивая страницы. Леонтьев видел некую изысканность в Щиголеве. Тот был податлив, мягок, тихий, влюбчивый, в общем — идеальная жертва для Ренегата; это можно понять по одному выражению глаз. Сашей получится крутить, как только пожелаешь, а он в ответ и слова тебе не вымолвит. Да и барабанщика ничего, кроме Леонтьева, по сути, в группе не держало; он давно успел отдалиться от коллег и фанатов. Оттого Ренегат и удерживал его, не давая уйти насовсем и самовольничать. Удобно ведь: всегда есть под рукой «спермоприемник» и опытный барабанщик в одном экземпляре. Гитаристу нравилось молчать с Поручиком. Он бесился, когда тот начинал говорить и спорить. — Саш, — подзывает Леонтьева барабанщик, жалостливо глядя в его пустые глаза. — Что? Отложив книгу в сторону, Щиголев чуть наклонился телом навстречу к строгому лицу гитариста. Ладони его жадно скользнули по скулам мужчины, опускаясь медленно к мокрой от пота шее и плечам, а горячие губы бесстыдно, но неуверенно накрыли рот Ренегата; звук поцелуя был мокрым и громким, даже противным. В груди что-то жарко дребезжит и скребет, но это не любовь. Томный, дикий взгляд Ренегата окидывает барабанщика от паха до грудной клетки. Он стискивает длинные пальцы на мягкой талии Щиголева, второй рукой больно вцепившись в короткие волосы, вызывающе и бесцеремонно ласкает чужой влажный рот языком, толкаясь без права на передышку. Пальцы Щиголева тряслись от нетерпения, что Ренегат отчетливо ощущал, а внизу живота приятно тянуло, как при мастурбации. Едва соображая, что делает, Ренегат небрежно оттолкнул Щиголева и встал, усадив последнего на колени перед собой. Он ещё раз, с наслаждением, властно зарылся в волосы Щиголева, слегка потянув на себя, отчего тот поддельно застонал. Барабанщик, чувствуя жар, дрожащими — будто в первый раз — руками расстегнул мешавшую ширинку джинс Леонтьева, при этом глянул на гитариста умоляющими, растерянными глазами, вот только не смог отделаться от давления со стороны будто ещё более почерневших глаз Леонтьева, и опустил взгляд. Зачарованный, Поручик стянул низ Леонтьева до колен, одной рукой придерживаясь за его ляжку, дабы не упасть из-за своих ватных ног. Лицо барабанщика пылало алым цветом, не только от жары. Губы Ренегата кривились в звериной ухмылке, что не предвещало ничего хорошего. Тот не был сильно возбуждён, как и почти всегда, отчего Щиголеву пришлось помогать рукой. Он останавливал взгляд то на паху Леонтьева, то на его лице, что крайне раздражало последнего. Поручик медленно, потихоньку набирая темп водил изящными пальцами по стволу Леонтьева, а его движения были нежными, аккуратными, такими, что Ренегат откинул голову назад и тихо мычал. Член наливался кровью, пальцы Щиголева скользили по выступившим венкам, акцентируя на них особое внимание, иногда грубо надавливая. — Соси, блядь, — Леонтьев скрепит зубами, надавливая на затылок Поручика. Щиголев покорно заглатывает вожделеющую головку гитариста. На лице Леонтьева ни одна мышца не дёрнулась, его взгляд такой же бессмысленный, будто минет стал такой же привычной вещью, как чистка зубов по утрам и вечерам. Хотя, быть может, так оно и есть. Не только ведь Поручик ему отсасывает. И Щиголев это знает. Он, плохо чувствуя обмякшие ноги, обводит палящими губами и языком головку ствола, намеренно задевает уздечку, отчего Леонтьев лишь тихо шипит, но остается непоколебимым. Ренегат, прищурившись от лучей уходящего солнца, слегка толкается в горло Александра. Ренегат покусывал пересохшие губы, лишь на долю секунды позволяя себе взглянуть на Поручика. Тот берет глубже, беспомощно зажмурив глаза до слез и глухо всхлипнув. — Ну же, сука, — низким голосом процедил Леонтьев. — Будь хорошим мальчиком, бери глубже. Тебе придётся всë проглотить. Поручика настигают волны возбуждения от властного тона Ренегата, от которого приятно колет в области живота, а его горячие пальцы намертво засели в кудрях волос. Щиголев глотает до середины, мучительно, глубоко; его губы были запачканы светлой смазкой, ведь плоть гитариста смачно сочилась от ласки, а в глазах и влажных ресницах стояли слезы. Иногда он громко мычал, отчего Ренегат сильно, небрежно хватал его за волосы, мол, «тише!». Пах внезапно упёрся в нежные щëки, шелковистные наощупь, и Поручик смог взять ещё глубже. Леонтьев немного ослабил хватку и нежно, насколько умел, поглаживал сильными ладонями барабанщика по волосам. Поручик проглотил почти до самого основания, ощущая подступающую тошноту. Не сказать, что он был зависим от секса. До отношений с Леонтьевым он мог мастурбировать не более трёх раз в неделю, а изощрённые, развратные мысли посещали его не так часто, только если в обществе красивой, сексуальной девушки, а с этим у него — беда. Но с появлением Ренегата он дрочил каждый день, думая только о Ренегате, только и только о нём, его широкой спине, сильных руках с красиво выступавшими венами (особенно это проявлялось во время игры на гитаре), габаритном стволе и горячем дыхании. А во время того, как изливался, бесстыдно выкрикивал его имя и представлял, как тот кончает ему в рот или на лицо. Поначалу после таких мыслей ему было стыдно даже посмотреть на Ренегата, но со временем как-то сжилось, стерпелось. Ренегат же отличался активной половой жизнью с незнакомыми женщинами. Действительно, Леонтьева трудно было не заметить и не приглядеться: накаченный, неимоверно горячий гитарист с длинными, ухоженными волосами и в привлекательных очках, от которого всегда веело дорогим мужским парфюмом, так ещё и под два метра ростом. На такого хочешь не хочешь, да полюбуешься. Он нуждался в женщинах как в кислороде. Отчего же он выбрал Щиголева для своих утех? Как упоминалось выше — для удержания незаменимого проффесионала в группе. А также, из-за огромного количества работы, искать новые случайные связи было трудно из-за отсутствия времени. А тут тебе на — и Щиголев может спокойно отсосать, пока играешь на гитаре, дай только знак. Щиголев упорно сосал, опускаясь вверх-вниз, периодически меняя темп, чтобы продлить ласку, подразнить. Ноги Леонтьева немного дрожали, оттого он схватился одной рукой за ближайшее дерево, а другой продолжал ласкать волосы Поручика. Щиголев, начитавшись советов в интернете на женских форумах, всегда оставлял много слюны, и она всегда мерзко стекала по члену Ренегата, иногда капая на штаны, отчего Леонтьев всегда злился. Стоит отметить, что ответный минет Щиголев получал редко, а если и случалось — то быстро и без особых эмоций. Но не жаловался. Всë равно стонал, как последняя шлюшка, кою Леонтьев его иногда кликал. Леонтьев внезапно начинает жёстко вдалбливаться стволом в чужое горло, активно двигая бёдрами навстречу, а темп вскоре переходит на бешеный. Щиголев зажмуривается, убирает руку с мошонки. Слышатся мерзкие, хлюпающие звуки. Леонтьев полушëпотом матерится себе под нос, тихо, еле слышно постанывает, вколачивается до тошноты в горле, и придерживает затылок барабанщика, чтобы тот не соскочил. Ноги непослушно подкашиваются, но он держится до последнего. Наконец, гитарист изливается, кончая прямо в рот Щиголева, а с его губ срывается чужое имя.***