Истории неизвестного. "Шоу должно продолжаться"

Never had a dream this lonely Where did everybody go? Never had a dream this dark Wake me up! Please make it so! Never had a broken spirit I cannot let this world go Never had a broken wing How do I fly? I do not know!*

Тонкая линия черных бубей на глазах по выбеленным бровям. Игриво приподнятые удлиненные уголки вырисованных бордовым, цвета крови, губ карандашом. Замазать полость очертаний кистью. Спрятанное унылое созданье под вырисованной маской мрачного клоуна. Даже в преисподней иногда смеются. Небольшое помещение в обрамлении поношенных когда-то-ярких тканей подсвечивалось маленькими предсмертными лампочками от зеркал и тусклым светом, зажженных ради антуража настроения, свечей. Парень внимательно смотрел на свое отражение, касаясь измученным взглядом потускневших глаз каждой почти сокрытой детали увечий. На этот вечер снова нужно оставить их при себе. До них никому нет дела, пока на лице маска потешного психопата. — Твой выход, красавчик, — устало проговорило прошедшее мимо созданье в ярко-красной пачке, выеденной старыми пайетками, потерявшими блеск. Какая роль больше подходит сегодня под этот внешний вид? Клоун? Шут? Бард? Высокие дырявые сапоги. Запятнанное кровью от бритья кружевное жабо. Наплечные метки с проседью на облысевших нитках. Темный сюртук по фигуре. Сюртук идет всем. Особенно, если рост вытянут к самым небесам, пока ноги влачат существование поближе к пеклу. Особенно, когда долговязость стала клеймом. А съеденные на заправке бургеры по какой-то неясной причине не перешли жировой прослойкой на мужской, хотя бы, зад. Черноволосый парень мазнул взглядом по своему отражению в гримерном зеркале, на котором пара лампочек бог знает сколько лет назад истлела, и натянуто улыбнулся вырисованными длинными губами, обнажая ряд пожелтевших зубов в алом обрамлении воспаленных десен. Хотелось осесть пеплом на упокой, а не растягивать лицевые мышцы в радостную гримасу. Встретить такого в темной подворотне — смерти подобно. Идеально. Особенно без подворотни. Встав из-за вытертого стола, неаккуратно задев его край коленом до звяканья опустевших бутыльков гримерной краски, паренек привел свои губы в обычное отстраненное положение и надел поверх распущенных длинных сальных волос, сбившихся в сосульки, черную шляпу с узкими полями. Взял в руки потрескавшуюся трость, мазнув пальцем по полустертой гравировке инициал предыдущего владельца, соскабливая приставшую грязь. Посмотрел перед собой. Дни сменялись неделями, недели — месяцами, а люди оставались теми же скотами на низменных инстинктах опущения подобных. Барду претило на них глазеть. Точно так же, как им нравилось себя возвышать при просмотре на себе подобных — ущемленных. Для этого они играют на песке арены. Песочница для взрослых. Для тех, у кого теперь совсем другие игры. На собственном примере мнимо возвышают монетоносцев с их всепоглощающей жаждой наигранного созиданья. В смехе. Ноги вросли в землю, породнились с вытоптанной труппой травой, на которой приютился их небольшой балаганчик. Вокруг него у других зеркал суетились коллеги по несчастью, освобождая цену волоченья своего существованья. Та самая миниатюрная девчонка в пачке села за свой столик и стянула белобрысый парик, оголяя огромную залысину на самой макушке, куда однажды радушным посетителем была кинута подожженная красочная рекламка их представленья. Тягач рядом с ней стянул с рук кожаные старые перчатки, позволяя отдохнуть уставшим полупустым костяшкам и освободить себя от фантомной боли трех пальцев. Женщина-змея стирала влажной тряпкой вырисованную чешую на своем лице между четкими высеченными ужасающе-прямыми шрамами. Ему повезло здесь больше всех. Всего лишь покинут мирскими добродетелями за шатром и принят изувеченными грешниками в теплые объятия бутафорски-ярких красок. Дальше смотреть новоиспеченный на этот вечер бард не стал. Чем больше он видел, тем меньше было желанье улыбаться — выполнять свою работу. Выйдя из занавешенной хибары, оттянув полы цветной материи, он вышел в лунный воздух и позволил себе глубоко вздохнуть, прикрыв выкрашенные глаза, под приглушенный смех в шатре. Смех. Смех детский. Смех взрослый. У добродетели нет возраста. Единственная вещь, доступная всем. Всем людям. Всем болезням. Всем нелюдям. И он был ее прямым катализатором, за что получал монеты. Отогнув красно-желтые полы шатра, он нездорово улыбнулся, оголив клыки, и сделал шаг навстречу засидевшейся толпе на сделанной за вечер трибуне в пять рядов. В очередной раз попал в вакуум яркого разъедающего света прожекторов, направленных на него. Даже не моргнул. Зрачки давно выжжены направленными на экспонат софитами. Его тошнило от зажравшегося смеха остолопов, пришедших ради удовольствия своих дерьмовых душ поглазеть на увечья грешных. В Царстве Мертвых тоже есть клоуны. Прокаженные тоже нуждаются в смехе. Набрав побольше кислорода и взмахнув тростью в воздухе, шут развел руки в стороны в приветствии, задорно растянув окровавленные губы. Во главу села тишина. Та самая блаженная тишина, которая благоволит к созерцанью наинтереснейших пороков. Все притихли в ожиданье зрелищ, во все глаза сжирая выкрашенного барда и разглядывая темных цветов нарисованную маску дьявольской иронии. Маленькие разноцветные огоньки гирлянды ответственно сияли в своем присущем танце, облагораживая выжженные солнцем ранее яркие цвета развешанных-накинутых тканей. Так много дерьма собралось. В очередной раз. У разжиревшего ребенка с пустыми глазами в первом ряду на верхней складке живота скопилось слишком много крошек от съеденных местных хот-догов. А пучеглазый идиот с тремя волосинами на постаревшей голове оголил свои одичавшие десна, позволяя слюне капать вниз. Кто-то тихо рыгнул. Неизвестно, в кулак-ли или в свободное паденье. И где был Ад? Бард постарался больше не вглядываться. Запретил себе бессмысленно искать благочестивое радушие. Все было правильным. Безоговорочно верным. Изувеченные души, что ушли на временную передышку до очередного представленья, заслужили покой. Хотя бы видимость. — Дамы, — протянул бард звонким голосом на грани устрашающего расщепленья , — и господа! — дернул игриво головой в другую сторону, позволяя черным волосам россыпью упасть на свою грудь. Улыбка стала шире. — Мы без-з-зоговорочно рады вашему приходу! — прохрипел он и указал концом своей трости поверх себя дерганным движеньем, на пятке прокрутившись, прямо на музыкальный коллектив на легком возвышенье. Мужчины нервно там переглянулись и сильнее вжались в родные инструменты. Когда им хватит сил пойти против волны и не припасть на берег мусором? — Вы уже увидели много хорошего, — бард глянул через плечо, остро коснувшись блеклым взглядом тех, до кого было мочи достать, не опуская указывающую руку. — Нет тени без света… Как и наоборот. Шоу должно продолжаться! Бард резко крутанулся на каблуке в песке обратно, развел руками, выпрямил спину до хруста позвонков и порвал в улыбке губы. Со всех концов шатер начал полыхать. Под дикий смех. Под испуганный смешавшийся всеми возрастами крик. Под смех выкрашенного самопровозглашенного избранника преисподней. Дьявольская улыбка становилась шире и честнее под шум благочестивых криков очищенья. Он пытался одарить своим вниманьем каждого, впиться взглядом в каждую вспыхнувшую фигуру. Блаженно набирал побольше аромата жженых волос и кожи, прикрывая от накатившего удовольствия глаза и легкими взмахами ладоней подгонял к себе поближе воздух. Вокруг него плясали обожженные плоти в божественном танце. Их голоса раздирались счастьем от осознания принесенной помощи в истошных рёвах. Барду захотелось петь. Из его уст начала выливаться старая детская песенка любительскими нотами, пока он подходил ближе к краю сцены. Капли пота вырывались из-под шляпы, смазывая грим до устрашающих деталей. Бард перешагнул через упавшую замертво сгоревшую ладонь у его ног. Огонь полыхал и заглушил вдруг голоса гостей своим игривым треском. Остался лишь последний. Бард остановился и вгляделся в мельтешащую пред ним фигуру в языках пламени из-под полей шляпы, ожидая. Растягивая губы шире с каждым затихающим криком. В его глазах плескался блаженными лучами Сам Дьявол. И мужчина пал. Бард выпрямился. Крутанул в воздухе своей тростью и зажал ее подмышкой. Улыбнулся лучезарно и, педантично приподняв свободную ладонь и пальцами соскабливая друг с друга влагу, пошел на выход из шатра в объятия ночного воздуха. Остановился. — Что ж ты наделал-то, идиот? — спросила стоявшая снаружи девушка все в той же бледно-красной пачке с неподдельным ужасом в глазах и подошла поближе к барду, который выпрямился до боли в пояснице и обнажил свои потрескавшиеся зубы в очертаниях потекшей краски. В ожидании похвалы бард стоял, выпятив грудь и почти не дыша. Только его неясные зрачки двигались за дамой. — Ты снова это сделал! Что ты творишь-то? Зачем? — зашипела дама в ярости и ткнула парня в грудь. Тот отшатнулся шагом назад и принял прежнюю позу, вздернув горделиво подбородок. — Опять ты испачкал сюртук! Ну, сил с тобой нет, ей Богу!