***
Белый. Такой белый и колючий, он въедается в самое нутро, заползает за радужку и растекается бесцветными серебристыми шипами. Так снег отражается в глазах Кристофера. А глаза Кристофера как будто в ответ отражаются в снегу. Таком белоснежном и бесконечном. Бесконечном и смертельно холодном. Смертельно холодном и единственном, что окружает коммуну. Единственном во всём мире. Только в глазах Кристофера и вдаль по всей планете. Он огибает её, не пропуская ни малейшей щели, и вновь возвращается в глаза. То ли замороженные, то ли просто по своей природе холодные. Они как планета. В них нет ничего кроме снега. И вряд ли уже когда-нибудь будет.***
Кристофер растирает сухоцветы в порошок. В лекарской теплице растут цветы, они редкие и слабые, зато, если засушить их верным способом, можно получить множество различных компонентов. Одной только головкой маленького ландыша можно снять трёхдневную хворь. По стенам дома аккуратно развешаны пучки с сухими и ещё не совсем травами. Все они, выращенные заботливыми руками старого лекаря, должны своей силой поддерживать членов коммуны и их долгие жизни. Сам старый лекарь лишь сутки как скончался. Кристофер недавно вернулся с похорон, поэтому растирает порошок усерднее обычного. Теперь, когда учителя больше нет, весь лекарский дом со всеми его теплицами и кладовыми достаётся ему, Кристоферу. А потому он должен приложить все усилия, чтобы должным образом позаботиться о переданных ему знаниях и возможностях. Теперь его статус — Целитель. Когда лекарь заступает на должность, в подарок от старейшины он получает серебряную брошь в виде цветка анемона. О нём написано во многих лекарских книгах, однако ещё не доводилось этому цветку распуститься в теплицах коммуны. Поэтому вместе с брошью новый Целитель получает всеобщее ожидание. Брошь лежит на краю стола и чёрное ядро анемона мерно взирает прямо перед собой, на работающие руки Кристофера. — И пусть наша надежда станет твоей силой, — говорит старейшина новому Целителю и все члены коммуны аплодируют. Они ждут и ожидают. Поэтому Целитель должен работать изо всех сил. И Кристофер работает. Ему немногим больше пятидесяти лунных затмений, и впереди ещё как минимум три сотни. За это время семя анемона в теплице должно расцвести. И всё же, в последнее время в коммуне стало тревожнее прежнего. Старый Целитель всё твердил Крису, что близок к созданию такого эликсира, который поможет жить не просто по три с половиной сотни, а то и по целой тысяче затмений. Учитель точно говорил, что оставит все записи в дневниках, которые друг за другом ведут все Целители. Однако Кристофер провёл всю ночь, листая стопки исписанных книг в кожаном переплёте, и ни в одной из них не оказалось записи, хотя бы смутно походящей на исследования почившего учителя. Заключительные строчки самого последнего дневника как будто обрываются на полуслове. Крис никак не может понять их, и смутное ощущение опасности никак не покидает молодого Целителя. А ещё по коммуне поползли странные слухи. — Вчера на окраине снова видели серебряного лиса. — Повадился он забредать в наши края в последнее время. Кристофер, — старейшина пристально посмотрел на Целителя, — будьте осторожны и берегите дневники, Ваш дом слишком близок к черте. Кристофер поклонился и направился к себе. Чертой в коммуне называют край — невидимый, но за который не смеет ступать человеческая нога. Ибо за ним стелется бескрайняя снежная пустыня и шныряют дикие то ли звери, то ли духи. Серебряных лис стоит опасаться в особенности — ещё в древних книгах написано, что их знания превосходят умы даже самих старейшин, а навыки позволяют как мгновенно убить, так и спасти даже обречённого на смерть человека. Но самое опасное, что, по легендам, серебряные лисы умеют обращаться в людей. Кристофер вздрагивает от глухого удара в дверь. Юноша замирает, медленно откладывая ступку, где растирал цветочный порошок, как будто бы весь обращаясь в слух. Повторного стука не следует, только что-то слабо шуршит за порогом. Закатная синева уже окутала всю коммуну, но стемнеет ещё не скоро. Несмотря на это, Крис берёт со стола керосиновый фонарь и уверенно подходит к двери. Хоть дом Целителя и находится близ самой черты, ни одно существо ни разу не смело переступать её и приближаться к коммуне менее чем на четыре фута. Кристофер распахивает дверь, и к его ногам, словно мешок с камнями, сваливается едва живое тело. Чуть поодаль стоят несколько членов коммуны и старейшина. — Прошу, — тело у лекарских ног поднимает голову, и под спутанными волосами Крис различает два голубых глаза, — прошу, дайте мне немного еды. — Не вздумайте трогать его, это существо пришло из-за черты и может быть опасно! — грозно заявляет старейшина. Перед лицом Целителя всплывает добрая улыбка учителя. «И самое важное, — говорил он, — мы спасаем людей». Крис не колеблется, опускаясь на колени перед незнакомцем, который уже успел потерять сознание, и проверяя его пульс. Старейшина ударяет землю своим посохом, но Кристофер не даёт ему и слова сказать о том, что незваного гостя нужно немедленно прогнать. — Я Целитель и я спасаю людей. — Но мы ведь даже не уверены в том, что это человек, — не без раздражения замечает старейшина. За его спиной раздаются шёпотки, среди которых чётко можно разобрать слова «лис» и «монстр». Но Крис поднимается, затаскивая тело в дом. Он Целитель и он спасает людей. Как может он закрыть дверь перед кем-то со столь красивыми глазами, кто молит о помощи? — Распросим его обо всём, когда я позабочусь о нём, — тихим, но стойким голосом говорит лекарь. Вслед закрывающейся двери старейшина шипит, что за своё мягкое сердце тот ещё поплатится. Оказавшись вновь в неприступной крепости Целителя, Кристофер ничуть не спешит помогать незнакомцу. Он и сам прекрасно понимает, что только что мог притащить в самое сердце коммуны кого угодно, будь это правда серебряный лис, а может и нечто пострашнее. Небрежным, но уверенным движением руки Крис сдвигает со стола всё то, что было там прежде — ступка, сухоцветы, бумаги с записями и зарисовками. Целитель уходит в кухню, по очереди вынося оттуда и водружая на стол то огромное блюдо с вяленой рыбой, которую специально обученные члены коммуны ловят в специальных прорубях, то миску с салатами из тех редких овощей, который прорастают в саду возле дома старейшины. Множество разных блюд, поражающих мастерством, с которым они выполнены и сводящих с ума одним лишь запахом выносит на стол Кристофер. Несмотря на вечную мерзлоту вокруг, коммуна богата и плодами, и мясом, и рыбой. Здесь научились делать и вино, и разводить баранов, чьё мясо втрое слаще и жирнее, чем только можно себе вообразить. Закончив выносить на стол всё, что, вероятно, было на кухне, Крис наконец опускает взгляд на тело, чей хозяин всё ещё не пришёл в сознание. Молодой лекарь садится на скамью и начинает ждать. Проходит порядка семи минут, прежде чем незнакомец с тяжёлым вздохом распахивает глаза. Свернувшись калачиком, он жадно втягивает носом ароматы, что за это время как будто бы въелись во все поверхности. Он ещё пару мгновений лежит без движения, прежде чем резко подняться и, шатаясь, метнуться к столу. Его рука уже тянется к первому попавшемуся куску рыбы, как Крис резко отталкивает его, заставляя упасть на колени. — Молю Вас, умоляю, господин, — незнакомец смотрит на Кристофера своими огромными голубыми глазами, — дайте мне хоть кусочек, прошу. — Дай мне свою руку, — велит лекарь и опускает в протянутые ладони три куска сухаря. Гость с жадностью съедает их, как будто проглатывая разом, и тут же подставляет руки за новой порцией. — Больше нельзя, — качает головой Кристофер. — Но почему, господин, — глаза незнакомца внезапно наполняются слезами, на коленях он подползает ближе к Крису и хватается за его одежду, — у Вас ведь ещё столько еды, умоляю, господин, я умру! — Ты умрёшь, если съешь больше, чем я тебе позволю, — строго отвечает Целитель. Он знает, что такое синдром возобновлённого голодания, и знает, что стоит этому человеку съесть ещё хотя бы кусочек, его внутренние органы рассыпятся на осколки. Но незнакомец, похоже, не знает ничего из этого, а главное, с упорством маленького ребёнка продолжает плакать и цепляться за ноги Кристофера, умоляя дать ещё и твердя о том, что он непременно умрёт. Крис тяжело вздыхает и резко обхватывает плачущего человека, падая вместе с ним на пол. — Повторяю в последний раз, — медленно, но напористо говорит лекарь, крепко сжимая чужие руки и нависая над испуганными голубыми глазами, вмиг распахнувшимися и переставшими проливать слёзы, — пока я здесь, ты не умрёшь. Поэтому дыши, вдыхай всё это как можно глубже и сохраняй рассудок. Чуть позже я дам тебе настоя, и ты сможешь поспать, после чего я сварю для тебя немного каши. А сейчас не смей двигаться. Глаза удивлённо хлопают, ошарашенные ласковыми словами, произнесёнными грубо и резко, но потом незнакомец медленно кивает. Он сглатывает и жмурится изо всех сил. Его ноздри часто раздуваются, мучимые буйством ароматов, однако сам человек больше не шевелится, так что спустя ещё несколько минут Кристофер наконец ослабляет хватку, а после и вовсе отпускает гостя, поднимается и уходит в соседнюю комнату за настоем.***
Так проходит несколько дней. Феликс, гость представляется таким именем, скоро восстанавливается и с невероятным упорством нахваливает кашу, которую Крис готовит для него. В коммуне теперь косо поглядывают на лекарский дом, и из окон можно чаще обычного заметить старейшину, прогуливающегося взад-вперёд. Всеобщую тревогу вполне можно понять. Со дня появления гостя на пороге она не покидает и самого Кристофера, а наоборот, даже усиливается. Феликс странный. Поначалу он кидался на стол и плакал, но уже вскоре забился в угол и уснул, свернувшись калачиком, словно дикий зверь. Как будто бы долгие-долгие ночи он провёл в бескрайней холодной пустыне, пряча лицо в рукавах вот так. А ещё спустя сутки Феликс уже вёл себя подобно домашней собачке. Несмотря на слабость, которая не оставляла его, гость всюду старался оказаться возле Криса, вертелся рядом, как маленький ребёнок, и путался под ногами во время работы. Но Кристофер не говорил ему ни слова, а только строго поглядывал, после чего Феликс немного смущался и отходил к скамье, где некоторое время покорно сидел в ожидании, прежде чем снова с яркой улыбкой начать донимать лекаря своим молчаливым, но очень навязчивым присутствием. За эти дни им так и не удалось толком поговорить. Гость только представился, а после лишь изредка задавал странные вопросы, пока Крис работал. Но лекарь предпочитал не отвечать на них. Словом, разговоры совсем не клеились, да и Кристофер не горел желанием трепаться по пустякам. Его интересовало происхождение Феликса, о котором, почему-то, он решил не спрашивать. Всё равно ведь вряд ли ответит, да и если ответит, то вряд ли правдиво. Будь он правда лисом, точно не сказал бы об этом. Поэтому Крис решает наблюдать. За эти несколько дней он ни на секунду не выпускает гостя из поля зрения, однако не замечает ничего, за что можно было бы уцепиться. Феликс странный, но его странность как будто бы собрана в идеальных пропорциях, которые не позволяют ему пересечь невидимую границу. Феликс будто следит за Кристофером в ответ, и от этой мысли по спине лекаря невольно проносятся мурашки. На категоричный шаг Крис решается на четвёртые сутки. Всё это время он ошибочно следовал тактике сохранения дистанции, когда стоило бы сделать всё решительно наоборот. Когда сумерки затекают в окна и расстилаются по полу, молодой Целитель зажигает свой керосиновый фонарь и замирает у деревянной двери, за которой спит Феликс. Он собирается проверить кое-что, и если его догадка подтвердится, он без колебаний отдаст этого человека на растерзание совета старейшин. Феликс мирно сопит в кровати, по-привычке свернувшись клубком в спутавшемся одеяле и спрятав нос в подушке, когда Крис переступает порог комнаты. Ещё в самые первые минуты он обратил внимание на небольшую котомку, которую гость не выпускал из мёртвой хватки даже будучи без сознания. Почти невесомыми шагами лекарь проходит в дальний угол комнаты, где стоит небольшой столик. Холщовая сумка аккуратно лежит на его краю. Руки беззвучно развязывают ремешок и ныряют вглубь котомки. И то, что они достают оттуда, убеждает молодого Целителя, что его опасения вовсе не беспочвенны. Сумка доверху забита его, Криса, записями. И похоже, что им с гостем предстоит непростой разговор с утра. Дверь за Кристофером закрывается, и Феликс, не разжимая глаз, молча закусывает губу. С этого момента, когда его раскрыли, он уже не сможет отступить или убежать. Поворачивать назад и бояться поздно, когда он наконец так близко к цели.***
Феликс просыпается с первыми лучами солнца, которое ярче чем нужно отражается от снега под окном и преломляется в стекле, рассыпаясь по лицу множеством маленьких зайчиков. Но первое, что видит перед собой юноша — холодное и острое лезвие. — Поднимайся, нам есть что обсудить, — спокойно говорит Кристофер, толкая ногой стол в углу, так что из раскрытой ещё ночью сумки на пол вываливаются кипы бумаг. Феликс рвано вдыхает. Скальпель у горла с раннего утра бодрит покрепче любых отваров. — Я думаю, для начала нам следует выйти. Крис не противится, даже наоборот, помогает запутавшемуся в одеяле Феликсу подняться, однако ни на дюйм не отдаляя лезвие от его шеи. Они садятся в гостиной возле стола, который в день их знакомства был уставлен множеством блюд. — Так кто же ты, чёрт возьми? — после минутного молчания спрашивает Кристофер. Феликс немного мнётся, как провинившийся ребёнок или зверёк, но всё же отвечает. — Я путешественник. Целитель выгибает бровь. Никогда прежде ему так нагло не лгали. — Клянусь, я просто путник! — заметив пренебрежение во взгляде Криса Феликс едва не вскакивает с места. Его останавливает резкий холод прижавшегося к горлу лезвия, — Я не вру тебе, я пришёл из далёких мест, где ходят легенды о племени, что живёт глубоко в снежной пустыне и владеет несметными лекарскими знаниями. В моём государстве медицина слаба, и каждый день от неведомых нам болезней умирают многие невинные. Я хотел спасти их, поэтому отправился в путь, чтобы найти это поселение. Крис со вздохом качает головой. — Ты лжёшь искусно, но я не поведусь. Отвечай, зачем ты хотел украсть мои записи? — Я и не думал красть их! — снова подскакивает на месте Феликс, как будто не замечая, как скальпель прижимается к коже на его шее, оставляя лёгкий порез. За годы лекарской практики Кристофер ни разу не испытывал страха или отвращения перед кровью, однако сейчас, заметив струйку, что словно нить устремляется к вороту чужой рубахи, молодой Целитель отдёргивает руку. Всё равно гость не собирается сбегать, да и бежать ему отсюда точно некуда. — Я и не думал красть их, — снова повторяет Феликс и виновато улыбается, — я лишь хотел скопировать твои записи, чтобы учиться по ним. — Учиться? Гость поспешно кивает. — Как я уже сказал, я правда родом из далёкой страны, что лежит за белой пустыней. В наших краях много легенд ходит о жителях этого места, поэтому я хотел спасти… — Феликс на секунду замолкает, устремляя взгляд прямо в глаза Криса, — я хотел спасти кое-кого. И для этого мне непременно нужно было встретиться с тобой. Пожалуйста, обучи меня! После этих слов юноша, кажется, неожиданно даже для самого себя, не то, что для Кристофера, резко опускается на колени. — Я не решился сказать тебе сразу, так как думал, что ты прогонишь меня, поэтому хотел лишь скопировать записи и наблюдать за твоей работой, чтобы обучиться самому. Но больше нет смысла обманывать, поэтому, прошу тебя, — он опускает голову и крепко захлопывает глаза, будто ожидает, что его вот-вот ударят, — обучи меня лекарскому делу. Крис не знает, что и ответить. У этого юноши такой взгляд, словно спасти ему нужно действительно кого-то невероятно близкого, единственного любимого во всём мире. И когда Феликс вновь поднимает свои немного напуганные, но всё же как будто сияющие твёрдым намерением глаза, Кристофер соглашается. Он говорит всего одно «хорошо», но в лице напротив происходят изменения, подобные морскому шторму, сказки о котором часто рассказывают маленьким детям. Всего одно слово, и Феликс, кажется, опять готов заплакать, как в первую их встречу. Крис и сам не может понять, почему внезапно соглашается стать учителем для чужестранца. Он даже не может с уверенностью сказать, что поверил в его рассказы. Ведь Целитель точно знает, что за стенами коммуны белая пустыня простирается во все стороны и растворяется в бесконечности, и кроме полудухов, вроде мифических серебряных лис, там не может водиться ничего живого. И всё же он соглашается, как будто в глубине души наивно ведётся на красивые речи, попадается в чужие сети и вот уже бантиком завязывает верёвку на собственной шее. Теперь ещё только потявкать, и будет не угрюмый лекарь, а милая домашняя собачка. Крис упорно не понимает, но всё же соглашается. Может он и правда поверил в эту историю? Или очень захотел поверить, чтобы задавить острые навязчивые мысли о том, что на своей груди он пригревает вовсе не человека? Этой ночью звёзды ярче обычного освещают белоснежную коммуну. Из дома Целителя через окно, опасливо озираясь, выбирается лис. Его шерсть переливается перламутром, а нос осторожно нюхает холодный воздух. Животное делает длинный прыжок и скрывается в переулках среди таких же серебряных, как и он сам, домов. Возвращается он скоро и также через окно. Когда лис в последний раз окидывает взглядом улицу и исчезает в доме, опускается и штора на втором этаже. Юноша, удостоверившись в своих догадках наверняка и убедившись, что лисья вылазка закончилась благополучно, теперь отправляется спать.***
Но идут часы, за ними сутки, сутки превращаются в недели и время смешивается в непрерывное течение. Феликс остаётся в доме Целителя. Крис пару раз появлялся на советах старейшин, каждый раз заявляя, что чужестранец ещё не восстановился настолько, чтобы предстать перед судом коммуны. И никакие логичные доводы не заставляют его сойти с пути, впереди которого лишь снежный туман. На собственных глазах Кристофер становится лжецом, предателем и преступником. Однако присутствие Феликса его будто бы успокаивает и отвлекает от неотвратимого мысленного самоуничтожения. Лекарю нравится наблюдать за тем, с каким упорством этот юноша вчитывается во все книги, что Крис достал для него с самых верхних полок громоздких деревянных шкафов, и с каким благоговением и нежностью он проводит часы в теплице. Чувство тревоги сменяется чувством умиротворения, когда Целитель смотрит на то, как Феликс широко распахнутыми глазами неотрывно смотрит в горшок, где спит семя анемона, и сверяет рисунки в книгах с живыми цветами. Вместе с Кристофером они работают, болтают за обедом, отыскивают необходимый сорт плюща в теплице и готовят рыбу на ужин. Крис никогда бы не подумал, что вот так проводить с кем-то время и даже разговаривать, даже смеяться, может быть не просто сносно, а приятно и радостно. С того самого момента, как он сказал одно единственное «хорошо», каждый миг его, как корень первоцвета, опускают то в один настой из новых странных эмоций, то в другой. Так, например, всё внутри словно сворачивается и взрывается, когда Кристофер слушает истории Феликса. И в медицине уж точно нет объяснения этому взрыву. Феликс говорит красиво и мерно, иногда, правда, подскакивая на месте или слишком сильно размахивая руками, так что Целителю приходится оставаться начеку, чтобы какая-нибудь банка с лечебным порошком не ударилась об пол и не разлетелась вдребезги. Истории Феликса всегда о мире за чертой. Он рассказывает, что там, откуда он пришёл, далеко-далеко, за краем снежной пустыни, есть жизнь и цветы растут не в теплицах, а прямо под солнцем. Он рассказывает, что огромные деревья рождаются в настоящей земле, а не искусственном субстрате, который создал Крис, и земля эта на вкус как жареная картошка с хлебом. Ещё он рассказывает о людях. Там, откуда Феликс родом, никто не носит белоснежные плащи в пол, в каких ходят все в коммуне. В далёкой стране люди красят ткани в цвета крови и неба, которое на самом деле вовсе не белое, и на огромных станках шьют себе одежду, какой больше нет нигде. И нельзя на улице встретить двух одинаковых людей. — Цвета неба и моря самые популярные в последние годы, — смеётся Феликс и указывает Кристоферу то на один цветок в теплице, то на другой, объясняя, чем цвет неба отличается от цвета моря. Целитель сам не замечает, в какой момент эти разговоры становятся для него чем-то вроде непременного ритуала и таинства, однако теперь он точно не сможет уснуть, если в голове не будут водопадом переливаться речи Феликса. Вечером лекарь и чужестранец снова сидят в гостиной и один рассказывает другому о том, как высоко поднимаются гордые морские воды во время шторма. Оба юноши уже поужинали, и лишь беседа всё ещё удерживает их от мытья посуды. В первые дни Феликс ещё надеялся, что у хозяина дома хватит совести не сваливать это муторное занятие на него, однако Крис снова удивил его. На этот раз своей бестактностью. — Когда ты просил помыть посуду, я не думал, что ты имел в виду всю посуду, — стонет Феликс едва завидев гору мисок и кастрюль в раковине, тетрально роняя голову на грудь. Кристофер самодовольно хмыкает из соседней комнаты. Наконец-то в доме появился ещё кто-то, кто не любит это занятие так же сильно, как и он, но кого вполне можно нагрузить подобным. — Отрабатывай еду, что я готовлю для тебя, Лис, — шутя кричит Кристофер, слыша, как из крана начинает течь вода. Прозвище Лис странно закрепилось за Феликсом. Просто однажды лекарь машинально позвал его «эй, лис» прежде, чем успел опомниться. Неловкое молчание сменилось феликсовым хохотом. — Ладно тебе, чего испугался? Зови как хочешь, мне нравится, — юноша едва ли не упал со стула от смеха, а Кристофер, хоть и удивился подобной реакции даже больше собственных слов, счёл это за негласное признание. Ему нравится осознавать, что серебряный лис, о котором сказывали столько страстей, на самом деле безобидный и милый лисёнок, который постоянно путается в одеяле и терпеть не может мыть миски. «Может, лисы и правда не такие опасные, как о них сказывают», — думает Крис, поглядывая через дверной проём на то, как Феликс, от упорства высунув кончик языка, натирает до блеска глиняную миску, которая по природе своей блестеть не может. Внезапно глубокая беззвёздная ночь как по щелчку пальцев проглатывает дом Целителя. — Ой! — громко раздаётся из кухни и что-то из чашек с грохотом летит на пол. — Лис! — Кристофер, точно сам он дикий зверь, вмиг оказывается возле Феликса, забившегося в угол кухни. — Такое бывает, — успокаивает его Целитель, опускаясь рядом и аккуратно похлопывая по спине, — здесь огонь распределяется между всеми ровно, и иногда во время бурь его отключают, чтобы не манить в коммуну тёмных тварей. В это время они шныряют по округе пуще обычного. — А я темноты боюсь, — шепчет Феликс и крепко хватается за рукав лекарской рубахи. Крис немного удивляется. Впервые он встречает того, кто боится темноты. Хотя он вообще впервые встречает такого, как Феликс, так что удивляться тут уж точно бессмысленно. В коммуне никто никогда не боялся ничего, потому что так принято и есть старейшина. Но Кристофер мягко улыбается и говорит, что сходит за своим фонарём. Однако пальцы на его рукаве не разжимаются. — Я с тобой! — настойчиво требует Феликс и поднимается на ноги, как бы подтверждая своё намерение. Крис закусывает губу, чтобы спрятать улыбку. И не важно, что в темноте её и так не видно. — Только тебе придётся отпустить мой рукав. Феликс кивает. Они поднимаются по лестнице и доходят до соседней комнаты, держась за руки. Кристофер зажигает фонарь и садится на кровать, похлопывая ладонью рядом с собой. Феликс довольно улыбается и тоже забирается на одеяло, подобрав под себя ноги. — Не знал, что лисёнок боится темноты, — Крис усмехается, глядя на то, как подрагивает на потолке огонёк от фонаря. Он не замечает, каким потерянным в этот миг выглядит Феликс и как испуганно его глаза шныряют по тёмным стенам. Но стены не придут на помощь к лису. Даже в этой спальне они увешаны сухоцветами, и пожелтевшие от времени тетрадные листы маленькими гвоздиками аккуратно прибиты к белым доскам, которыми отделан изнутри весь дом, точно так же, как и соседний, и дом старейшины. — А тебе совсем-совсем не страшно? — после недолгого молчания спрашивает Феликс и, не дожидаясь ответа, наваливается на Кристофера, так что оба проваливаются глубоко в перьевую подушку. Она обхватывает Криса, обволакивает всё тело, и он тонет в ней, как в болоте, о котором рассказывал Феликс. Молодой Целитель не успевает и рта открыть, как его белоснежные глаза, в которых, казалось бы, всегда жил один снег, в удивлении распахиваются. На его грудь почти невесомо опускается чужая растрёпанная голова. Крис смотрит на отблеск фонарного огня на потолке и ему кажется, что тот дрожит и сбивается так же сильно, как его собственное дыхание. — Знаешь, лисы ведь на самом деле вовсе не такие, как о них написано в здешних книгах, — едва слышно говорит Феликс. Он и сам не знает, надеется ли на то, что Кристофер не разберёт слов, брошенных в его грудь, или наоборот, желает, чтобы тот услышал их так ясно, как только возможно. И Крис слышит их. Огонёк на потолке на миг замирает, а после пускается в дикий вальс с новой силой, как неукротимая снежная буря за окном. — На самом деле лисы очень-очень добрые и преданные, — продолжает Феликс, и тут же спешно добавляет, — я точно знаю, я не лгу тебе, даже лично знаком с одним! — Правда? — выдыхает Крис, и голова на его груди едва ощутимо шевелится. — Лисы уже многие века не живут ради себя. Жестокие люди обманули и поработили их, так что лисы теперь даже с трудом могут сохранять воспоминания о собственном благородном происхождении. Они существуют в этой клетке уже так долго, что в их сердцах скопилось множество боли. Мерзкие алчные люди, стремящиеся обрести бессмертие, обязали гордых лис быть стражами их искусственного благополучия. Но лисы знают, что если люди вкусят рецепт жизни в тысячи и миллионы затмений подряд, они не смогут вынести страданий, которые веками выносят каменные сердца лис, и начнут убивать друг друга и уничтожать всё живое. Поэтому, даже оставаясь на привязи подле жестоких людей, лисы великодушно оберегают их от достижения бессмертия. «Поэтому ты здесь? Чтобы остановить меня и не дать найти этот рецепт?» — хочет спросить Кристофер, но не решается даже пошевелить губами. — Лисы всю свою жизнь спасают людей, а те ими нагло пользуются. А ведь спасать здесь надо как раз лис. Больше Феликс ничего не говорит. Он засыпает, свернувшись калачиком на груди Криса и обхватив его руку своей. А на потолке дрожит огонёк и плавают тени. Они то вздымаются, то опускаются, дышат по-очереди и стекаются в одну волну. Кристофер смотрит на белый потолок и, чувствуя, как на нём спит лисёнок, силится представить цвет голубого неба. Прежде чем Целитель тоже погружается в сон, небо в его сознании окрашивается в цвет феликсовых глаз.***
Несмотря на то, что к утру буря не стихает, а даже наоборот лишь усиливается, огонь в дом Целителя всё же возвращается. Загорается белая витиеватая лампа под абажуром и небольшие, тоже белые, настенные фонарики. Человек и серебряный лис весело беседуют, но к прошлому разговору не возвращаются. Как будто произнесённые шёпотом слова навсегда должны остаться под потолком маленькой комнаты на втором этаже. Пусть они останутся спрятанными там, под подушкой, и запутанными в одеяле. Они не должны покидать ту кровать и тот белый потолок. Они не должны покидать эту комнату и большой дом Целителя. Потому что только так Крис сможет защитить того, кого уже невольно называет «своим лисёнком». Твёрдо решив это, Кристофер забывает лишь одно. Феликс так и не сказал ему правды. Нет, молодой Целитель рад делиться своими знаниями, всё равно их слишком много для одной его головы. Странно, что никогда раньше он не задумывался о том, почему у его старого учителя был всего один ученик. Ведь, как оказалось, чем больше помогающих по хозяйству рук, тем удобнее, а чем больше внимающих учениям ушей, тем спокойнее и радостнее на душе от осознания, что все старания не напрасны, и что навыки и умения будут вложены в других и направлены на путь истины. Поэтому Кристоферу всей душой нравится видеть старание Феликса. Поэтому он и выдирает с корнем, не позволяя распуститься даже самым маленьким сомнениям и мыслям о том, что уж серебряному лису точно нет нужды осваивать лекарское дело. Уж серебряному лису точно нет нужды его, Криса, приручать. Уж серебряному лису точно нет нужды заниматься такими глупостями. Самому себе признаться в том, что лис преследует корыстные цели и нагло обводит слабохарактерного Целителя вокруг пальца, у Кристофера сил не находится. Спокойная погода приходит вместе со старейшиной. Снежная буря кончается в обед, так же резко, как и началась, и как только последняя снежинка, устав, опускается к другим утихомиренным родственницам, на пороге лекарского дома появляется человек в белом плаще. — Не пригласите меня внутрь, Целитель? — спрашивает старейшина, привычно щурясь и поглядывая на Кристофера исподлобья. — Прошу, господин, — лекарь отходит в сторону, уступая старшему дорогу. Его взгляд и голос привычно размеренны и тверды, и кроме бесконечного колючего снега старейшина не может разглядеть в них ничего, что было бы в силах сыграть с Крисом злую шутку. В гостиной, как и везде, стоит привычная глазу белизна стен и мебели. Кристофер знает, за кем старейшина пришёл, поэтому прежде чем открыть дверь, укрыл Феликса на втором этаже. — Если не хочешь, чтобы тебя забрали и сбросили в снежную пучину со скалы, — сказал ему Крис, — спрячься под одеялом и даже носа не высовывай, пока я не приду за тобой и не позову по имени. Феликс обещал, что послушается его, поэтому Кристофер не должен тревожиться. Старейшина садится во главе стола. — Я знаю, что Вы уже излечили то опасное существо и держите его в своём доме, обманывая меня и утверждая, что оно не в силах даже подняться с постели. — Так и есть, не в силах. — Хватит лгать! — повышает голос старейшина и ударяет кулаком по столу, так что пара глиняных мисок слегка подскакивает на месте. Вновь немного смягчившись, старик продолжает, — Послушайте меня, Целитель, все в коммуне Вас уважают, однако то, что Вы делаете, противоречит всем устоям. Вы видели, что это существо учинило на площади две ночи назад? Всеми силами Кристофер старался сохранять внешнее спокойствие, но после этих слов лёгкая улыбка всё же слегка трогает уголки его рта. Две ночи назад Феликс был не один, он нарушил правила и устроил бардак на площади вместе с ним, Крисом. В тот вечер они снова разговаривали о далёкой родине Феликса, когда тот внезапно загорелся идеей не просто рассказать, но и показать её Кристоферу. — Этот порошок ведь обладает свойствами красителя? И этот тоже? — спрашивал он, бесцеремонно сгребая в охапку чуть ли не всё подряд, что только было на полках шкафа. — Я нарисую всё для тебя! — воскликнул он, наконец повернувшись сияющим лицом к Крису, — Правда, тебе понравится! Вместе склонившись над множеством баночек, в тот вечер они смешивали между собой всевозможные порошки, разбавляли их и под строгим надзором Феликса высчитывали пропорции, чтобы добиться того или иного идеального цвета. Свет от единственного керосинового фонаря сталкивался с различными оттенками и падал на пол и стены разноцветными пятнами, точно огромными сияющими звёздами, без которых не обходилась ни одна история Феликса. Когда они покинули лекарский дом, неся в руках самодельные краски с кистями, было уже далеко заполночь. Чтобы ненароком не разбудить членов коммуны, которые каждый день засыпают ровно в десять часов, и не привлечь к себе чужого внимания, юноши шли молча и без светильников. Белый снег и серо-белое даже ночью небо никогда не позволяло настоящей и всепоглощающей тьме окутать северную пустыню и стоящую в самом её центре коммуну, но тем не менее свободной рукой Крис держал Феликса за запястье. На этот раз не потому, что тот попросил его. Достигнув главной площади, идеально круглого пространства, ограждённого только невысоким белокаменным порожком, они разложили на земле краски и Феликс приступил в делу. Сначала он просто опускал кисти то в одну склянку, то в другую, но через некоторое время так втянулся в процесс, что просто брал сосуды обеими руками и расплёскивал содержимое во все стороны, на каждый белый кирпич, припорошённый таким же белым снегом. И в тот момент, когда Кристофер опускал кончики пальцев в банки с красками, а после оставлял на лице и волосах Феликса неровные линии цвета маков, астр и лаванды, последнее, о чём он думал, был его высокий статус Целителя и огромный свиток правил, которые он в тот самый миг нарушал, хотя прежде не смел, да и не желал, даже помыслить о подобном. Посреди белой и сияющей ночи на главной площади коммуны распускались невообразимой красоты цветы и появлялось солнце, бушевало море и вырастали горы, покрытые густыми лесами. А над головами двоих юношей летали разноцветные капли и их лица и волосы были перепачканы и перемазаны. Они брызгались друг в друга и играли как дети, наслаждаясь своей игрой. Потом они падали на снег, уже совсем не белый, и тихо смеялись, пряча лица друг у друга на шее, чтобы никто не услышал и не помешал их маленькому счастью. — Подожди, я нарисую звёзды, — шептал Феликс, не отрывая взгляда от белых и сверкающих глаз Криса, единственного во всём мире, к чему бы он ни за что не позволил прикасаться разноцветными кистями. И тогда человек и лис рисовали звёзды, и лежали среди звёзд. Феликс лежал на спине, а Кристофер придерживал его голову своей ладонью, поэтому ему действительно казалось, что они где-то там, в том месте под названием космос, о котором его лисёнок рассказывал по вечерам. Феликса окружали звёздочки, они как будто дрожали и плыли от дуновения ветра, и синий снег, смешиваясь с новым и белоснежным, становился голубым. Так что человек и лис оказывались уже не в космосе, а глубоко внутри больших глаз одного из них. — Поэтому Вы должны отдать это существо мне, — раздаётся резкий голос старейшины, заставляя Кристофера невольно вздрогнуть, — оно появилось здесь не просто так, оно уже сеет хаос в коммуне, совращает и обманывает не только других членов, но и самое ценное наше сокровище — Вас, Целитель. «Вы хотели сказать на суд коммуны, а не Вам», — читается недоверие в глазах лекаря. «Так и хотел», — как будто насмехаясь, отвечает ему прищуренный взгляд старейшины. — К сожалению, я не могу этого сделать, — говорит Кристофер вслух, — прежде чем предстанет перед судом, он должен в полной мере выздороветь, моя обязанность не допустить обратного. Он поднимается со стула, собираясь уже попросить гостя покинуть дом, однако чужие слова вынуждают его замереть в оцепенении. — Я всё равно найду его и убью. Это снова говорит зловещий взгляд старейшины или же на этот раз он сам? Целитель не может разобрать, потому так и стоит на месте, не в силах пошевелиться. Раньше он никогда не испытывал такого сильного страха, почти что животного, даже ужаса. Тем более в присутствии этого старика, чей один только вид внушает в душу глубокое умиротворение. — Прошу прощения за грубость, — произносят губы старейшины и Кристофер не успевает сообразить, что уже находится в ловушке. С затылком резко сталкивается нечто холодное и тяжёлое, вероятно белое, как и всё остальное вокруг, и молодой Целитель как снег после бури оседает в чьи-то руки.***
Удивительно, но просыпается Кристофер от того, чего раньше никогда не ощущал несмотря на жизнь посреди ледяной пустыни — от холода. Его морозит так, что кажется, будто снег вот-вот пойдёт не с неба, но внутри самого Криса. Целитель медленно открывает глаза и прямо напротив, на расстоянии в несколько футов, из размытых и плавающих пятен вырисовываются фигуры множества людей в белых плащах, точно каждый житель коммуны находится в этом месте. «Неужели скала?» — проносится в голове Кристофера. Скала — издавна место казни. За все затмения жизни лекаря, он ни разу не видел, чтобы кого-то в коммуне казнили, однако он с детства запомнил книжные картинки, на которых изображали людей, падающих вниз, с искривлёнными злостью и болью лицами. Это были предатели, которые нарушали устои коммуны. Крис никогда не думал, какие же устои нужно нарушить, чтобы стать предателем, однако теперь, сидя на невыносимо холодном снегу, он впервые допускает мысль о том, что предателями были вовсе не те, кто устои нарушал. Толпа из белых плащей внезапно становится жуткой, а не вселяющей восторг, как раньше. Кристофер едва не начинает трястись, то ли от холода, то ли от обуявшего его ужаса, который как будто не отпускал его из своих лап, даже пока Целитель был без сознания, однако его плеча касается рука, и прямо в самое ухо вместе с горячим дыханием ударяют слова: — Это я, не шевелись, Криси. Это дыхание растапливает и холод, и страх. Кристофер хочет обернуться, спросить, что случилось, почему они здесь, проверить, как там сзади Феликс, не ранен ли, но тот прижимается к его спине, обхватывая покрепче за плечи и снова повторяет: — Не шевелись, прошу. Иначе поранишься. И только когда от толпы поодаль на шаг отделяется старейшина и кричит сквозь завывания ветра, приказывая опустить оружие, Крис чувствует металл, который холоднее снега, у своей шеи. — Эй, лисёнок, — с трудом произносит он, но в ответ получает лишь то же умоляющее «не шевелись». — Целитель! Эта тварь пыталась Вас убить! — орёт старейшина против ветра, почему-то не решаясь подойти ближе, — Поскорее поднимайтесь и столкните её со скалы, она сидит у самого края! Быстрее, Целитель! Но Кристофер смотрит перед собой удивлёнными глазами. Он только теперь понимает, что его рубашка разодрана, когда на оголённое плечо одна за другой капают чужие слёзы. — Он лжёт, Криси, — лекарь чувствует, как из-за рыданий у Феликса дрожат руки, и слегка царапает шею заходивший ходуном скальпель, — он лжёт, — повторяет снова, — я ни за что не причиню тебе вред, я скорее сам умру, правда, Криси, ты можешь мне поверить? Можешь ведь? Кристофер хочет. Но может ли? — Я не знаю, не понимаю, что происходит почему всё так обернулось, но я, кажется, люблю тебя, и мне немного холодно, — на одном дыхании выдаёт лекарь и чувствует спиной, как чужие рыдания превращаются в слабый смех. Горячий нос утыкается в его шею и всё тело снова обдаёт дыханием как кипятком. — Тоже мне, нашёл время и место для признаний. — Ну уж извини, — губы Криса тоже трогает лёгкая улыбка. Хоть он и не знает, зачем серебряный лис пришёл в коммуну, а теперь приставляет к его горлу острое лезвие, хоть он и не может не кривя душой сказать, что доверяет своему лисёнку бесконечно, Целитель уверен, что то, что он почувствовал за недели, проведённые вместе, куда шире и глубже, и в этом чувстве точно есть место для капельки доверия. — Только скажи мне кто ты и зачем ты здесь, — просит Кристофер. В ответ с минуту тяжёлое дыхание в ухо. Но после Феликс произносит, что Крис задал неверный вопрос. — Какой же верный? — спрашивает лекарь, но в их тихий диалог снова врывается голос старейшины: — Он не посмеет причинить Вам вред, Целитель, я возьму самых крепких мужей и мы подойдём ближе, мы освободим Вас, наше сокровище! — Нет! Не смейте, не приближайтесь, клянусь, ещё хоть шаг и я перережу ему горло! — орёт в ответ Феликс и голос его снова захлёбывается в слезах, а тело дрожит, как от лихорадки. Всегда спокойные члены коммуны теперь бегают вперемешку, словно ветер вместо снежинок перетасовывает людей. Лишь услышав клятву убийства в феликсовых речах, они замирают на миг, тут же вновь начиная шнырять из стороны в сторону, но всё-таки не решаясь подойти ближе. — Так какой же вопрос я должен задать, чтобы ты смог на него ответить? — тихо спрашивает Кристофер, пытаясь заглянуть себе за спину. Феликс молчит. Он молчит долго, так что Крис за это время успевает даже насчитать пятьдесят два человека в белых плащах. Ему всё равно уж точно некуда спешить, поэтому пусть лисёнок подумает, если нужно. Кажется, Целитель поверит любому его слову даже со скальпелем, приставленным к горлу. Лишь через несколько минут хриплый голос сзади наконец произносит: «Кто ты». «Но я так и спросил», — собирается возразить Кристофер, однако Феликс точно читает его мысли и вдруг вскрикивает: — Нет же! Не кто я, не я, а ты! Криси, кто ты? — ветер усиливается и воет всё старательнее, но Феликс, кажется, бросает все свои силы на этот тихий крик, предназначенный только для Кристофера, — Спроси меня и я отвечу! — Как же кто… Я Целитель, это почётное звание, я… Лекарь не заканчивает фразу, умолкнув на полуслове. И дело не в том, что он не уверен в ответе. — Лисёнок, всё в порядке? — его пугает внезапная тишина, как будто бы даже чужое дыхание пропадает. Но Феликс не позволяет Крису повернуться, с новой силой прижимая к горлу нож. — Ну же, спроси, — сквозь зубы шипит он. И Кристофер спрашивает. — Кто я, Ликси? И Феликс ему отвечает: — Ты серебряный лис. Ветер будто бы замирает на мгновение, и в это мгновение Целитель снова видит на белом потолке дрожащий отблеск пламени. Только потолок теперь — небо, а свет от фонаря и не от фонаря вовсе, сияющими зелёными змеями рассекает белизну. Как будто бы все краски, что члены коммуны поутру упорно отмывали с площади, поднялись вместе со снегом ввысь и в урагане превратились в громадных и величественных драконов. О таких даже в книгах не писали, их и просто вообразить сложно. Небо, всегда такое белое, что аж глазам больно, темнеет, как не темнело никогда, и свет от изумрудных драконьих хвостов падает на снег и растекается как водная гладь. Кристофер не успевает удивиться или испугаться. Не успевает и осознать слова Феликса или решить, что тот снова лжёт ему и играет. В этот же миг над ухом раздаётся тихая просьба о прощении и резким движением скальпель пускает кровь. Падая, Крис с удивлением замечает, что вовсе не чувствует боли, хоть снег возле него быстро окрашивается в алый. Даже наоборот, Целитель как будто чувствует новую силу, приливающую к вискам. Он чётко различает ужас на искривившемся лице старейшины, как будто оно находится не далее нескольких футов, а точно напротив. — Бегите, — шепчет старейшина, обращаясь к людям, столпившимся за его спиной, но Кристофер отчётливо слышит даже шипение и испуганное подрагивание чужого голоса, — он убьёт всех нас. И множество белых плащей бросается врассыпную. Крис смотрит на них, прижавшись щекой к горячему снегу, поэтому ему кажется, словно все эти люди, спотыкаясь и падая, катятся под гору, не в силах совладать с собственным телом. Но внезапно эти ничтожные фигуры закрывает собой взволнованное Феликсово лицо. Наконец-то Кристофер видит его, заплаканное, испачканное в грязном снегу и крови. Целитель видит своего лисёнка как будто через зелёное стёклышко. — Как ты, Криси? — вглядывается тот в глаза раненого лекаря, поднимая его голову обеими руками, — Тебе не больно? Ничего ведь уже не болит, верно? Прости, прости, но ты ведь в порядке, правда? Можешь подняться? Кристофер хочет что-то ответить, однако вместо слов из него вырывается нечто похожее на рык. И когда он поднимается, то понимает, что стоит на четырёх мощных лапах. В эту секунду, на самый краткий миг, Крис как будто бы видит всё происходящее со стороны: вот поодаль спасаются бегством люди, в ужасе оборачиваясь в ту сторону, где в куче перемешанного с алым снега сидит заплаканный юноша и обнимает морду огромной лисицы, чья шерсть сверкает и блещет серебром. И эта лисица — он, Кристофер. Неожиданно для самого себя серебряный лис в два прыжка настигает старейшину, упорно пытавшегося затеряться среди бушующей толпы, и сильными лапами валит его на спину. Тот падает, и его плащ как две тончайшие шторы вздымается вверх. На усыпанный снегом белоснежный камень площади из-под одежд главы коммуны вылетают мятые страницы, исписанные аккуратным почерком покойного Целителя. Кристофер снова силится что-то сказать, вскрикнуть, возмутиться, испугаться, но из пасти вырывается то ли угрожающий рык, то ли скорбный вой. — Целитель, сокровище… — протягивает к лису свои руки старейшина, — сокровище, ты ведь никогда не знал нужды, мы ведь оберегали тебя и лелеяли изо всех сил, ты жил в лучшем доме, почём ты злишься теперь? Твои предки сами пошли к нам и согласились жить и охранять от диких снегов, ты не смеешь теперь злиться. Твоё предназначение — быть здесь и заботиться о нашем долголетии тысячами затмений! Эти записи по праву мои! Ты по праву мой! Крис недоумевает. Изумрудные драконы под небом слишком внезапно перевернули его жизнь с ног на голову. Откуда-то сзади на хрип срывается голос Феликса. — Серебряный лис свободен и не может никому принадлежать! Кристофер оборачивается на этот голос, как на самый родной звук во вселенной, и страх вдруг накрывает его. Феликс по-прежнему сидит на снегу, как лис его и оставил, и из его рук и груди тонкими струйками сочатся алые нити. Крис вмиг забывает о записях старого Целителя, о старейшине, кажется, он даже забывает о том, что он потомственный лис, которого всю жизнь обманывали и держали в заточении. Его лисёнок, его Ликси, его Феликс ранен и снова плачет. Оказавшись рядом с ним, Кристофер уже не чувствует неземной силы или мощных лап. В человеческом обличии он падает рядом с Феликсом на колени и повторяет: — Пока я здесь ты не умрёшь. Больно? Потерпи ещё немножко, я же лис, я смогу исцелить тебя даже так. Слышишь? Феликс слабо улыбается ему в шею. Его не волнует старейшина, который судорожно водит красными от холода пальцами по снегу, пытаясь подобрать примёрзшие к земле разодранные листы чужого дневника. В этом мире Феликса больше ничего не волнует, ведь он выполнил то, ради чего однажды ступил в снега пустыни. Он спас гордого и величественного лиса цвета белого металла и больше никто во всём мире не будет использовать его силу ради собственной алчности и лгать ему. Ему, такому прекрасному и неземному, о котором столько красивых легенд слышал Феликс ещё когда был совсем маленьким, и в которого лишь сильнее влюбился, когда встретил теперь. С самого начала его мечтой было забрать Кристофера из этого ужасного белоснежного и колючего места в тот мир, где бы никто не знал, что он мифический лис, и где бы он мог жить так как пожелает, и спасать тех, кому действительно нужна его помощь. Или, если сам лис захочет, не спасать никого. Феликсу это уже совершенно не важно. Только бы выбраться из пустыни и видеть, как Крис наслаждается настоящими звёздами, а не нарисованными. — Пока ты здесь, я не умру, — повторяет Феликс, отстраняясь от горячей шеи, ещё как будто немного пахнущей шерстью, — я верю тебе. А ты веришь мне? Кристофер поспешно кивает. — Тогда ты пойдёшь со мной? Лис только крепче обнимает Феликса. Раны на его теле затягиваются от этих прикосновений. — Как можно дальше отсюда? — шёпотом спрашивает Крис. — К морю, — Феликс невесомо ведёт носом по его щеке. — Как пожелает мой лисёнок. И две фигуры поднимаются на ноги. Под извивающимися в небесах изумрудными драконами и сквозь собирающуюся снежную бурю, которая подкидывает ввысь окрашенные красным снега, лис и человек покидают коммуну и многолунную тюрьму. Они пройдут через пустыню, не взяв с собой ни тёплой одежды, ни лекарственных трав. Они будут идти долго, мучительно долго, но в одно утро они увидят край пустыни, за которым под солнцем будут расти цветы и биться о скалы синее море. Они обнимутся, человек заплачет, а лис проведёт по его как всегда растрёпанным волосам и скажет, смотря прямо в глаза: — Спасибо, что показал мне нечто столь прекрасное.***