ночные, траурные птицы, из разоренных ветром гнезд, к распятьям у пустых борозд слетайтесь, черные провидцы, — над пожелтелою водой рассейтесь злобною ордой!
а. рембо.
` море следует за ним по пятам. куда ни глянь — море, море, море; море простирается за окном машины, шелестит и серебрится в далёкой зыби, пока они трепыхаются в его силках подбитыми птицами — море кружит их в хороводе волн. хрипит, свиристит, измывается. риндо размыкает веки — и море втекает в его глазницы; лазурь слепит глаза. затерявшиеся на просторах бесконечной синевы, в колыбели морских вод, убаюканные его ласковым шепотом, причудливыми песнями, старыми легендами, они — пленники одинокого корабля, который приедет из никуда в небытие. мир остался там, далеко-далеко, за гранью сознания, за занавесом реальности — там же, где остался и покинутый токио; под обнаженными сводами полуразрушенных домов, торчащих вывернутыми костями на закраинах гноящихся улиц, за гематомной синевой сумерек — в стылой туманности города, зализывающего раны после бойни. позади остались и тлен и разруха, принесённые изаной. они стоят на шаткой, порушенной пристани. вдалеке — маячащие белым тени ама, ныряющие за жемчугом и больше не возвращающиеся. облака — грузно волочащие мраморно-тяжелые крылья по небесной корме альбатросы. риндо вздохнул: море вяло покачнулось, споткнувшись о белеющие шпили ребер, и вышло из берегов. удушьем нахлынула волна — и принесла новые лоскуты воспоминаний: разломанные в безумном калейдоскопе острые грани ирреальных картин, располосовавших ему горло. ...токио, лукавый и двуличный, обманчиво покорный — ластившийся к их ногам побитым псом, никогда не плясал под их дудку; как старый падальщик, наблюдающий за звериной бойней с вершин голых скал, незыблемых и суровых, он ждал, когда падёт последний из них — и дождался: снизошел, расправив крылья, и выклевал царю зверей мертвые глаза. токио лишь позволял играть ужасы за пологом ночи испорченным детям — и столь же легко раскидал их вороньём, поглотил, выплюнул в кровавые реки дзигоку. окровавленной пастью он щерился им вслед: они рассекали по одной из его бесчисленных каменных жил, выпутываясь из паутины, его душных объятий убийцы — пал король, пало и его королевство. ...море грохотало, тяжело перекатывая окаменелые волны, кротко лепеча, пока риндо вслушивался в напев хрупкой тишины. море душило его больше гнетущих мыслей; соленый воздух иокохамы стыл серебряной наледью на коже — но он оставался молчалив, точно каристийское изваяние. — ты со мной? солнце раскачивалось над его головой лезвием гильотины. шион вернулся из иокохамы спустя месяц — сказал, что чувствует себя там чуть более чужим, чем в токио, где он вовсе не родной. он стоял у кромки берега — мысли бились в его голове мертвыми чайками, с надрывно-птичьим, истошно-испуганным криком разбивающимися в полете; каждый брошенный им взгляд — взметнувшаяся стимфалийская стрела. нервничает. риндо моргнул — и сон-наваждение, фата-моргана, ютившаяся на его белесых ресницах, рассеянно вспорхнула крыльями и улетела. осталась лишь обнаженная изнанка: мерцающее море, дремлющее под хриплым дыханием ветра в тисках прибрежных домов, мирно спящее и коварно спокойное. — изана... — начал он, как не успел закончить: его перебили. риндо поморщился, подавив укол едкого раздражения. от солёного воздуха разболелась голова. — изаны больше нет, — голос шиона — взмывшая в небо стая стимфалийских птиц. перья впились в плоть. ни “смириться”, ни “забыть”: шелест его шагов разнёсся в тишине оглушительно громко — рокот моря померк перед ним. — король, дама, валет. встретимся у трёх башен, — коротко бросил риндо. на отмели сознания осталась лишь бледная тень предвкушения, сумрачная и заблудшая меж берегов разума, как офелия — напоследок он подумал, что нужно встретиться с раном. ...а затем — темнота и плеск воды. пока кокон мрака не взрезало солнце — солнце, восставшее из кровавого токийского лежбища, из груды изувеченных тел, смеясь и стеная, — поднявшееся над их головами и застывшее багряной печатью. дальше были лишь глаза шиона: черные, как обугленные руины выжженных дыханием atra lues древних городов, черная ядовитая весна, грохочущая и тлетворная; его неуёмная, непримиримая жажда жизни — до пугающего безумия. бесконечная дорога, ползущая по его лицу глубокой трещиной улыбка — такая, что перечёркивает полотно, пока холст не рассыпается в прах; колесо сансары, превратившееся в карусель бед; гремящий в голове шиона ветер, играющий на ветхих костях острова, вихрь, — раскидавший сухие обрывки мыслей риндо, с детства упорядоченных братом (шион — не ветер; он — стихийное бедствие, сметающее пристани, корабли, оковы штиля). ядовито-желтое солнце, как око тараска-дракона, снег в саппоро, заснеженные вершины хоккайдо, кровь на белом — пляшущие аисты, путешествие (или скитания?), затянувшееся на полгода. и куда бы они не шли — за ними неизменно змеилось море, настигая их и дразня. море звенело даже в голосе шиона — взвиваясь хаотической волной, взлетающей до небес, разбивалось о камни, падая и угасая. риндо угадывал его оттенки, мысленно записывая их в памяти: берлинская лазурь, ультрамарин, гнев-индиго, а это, неживое и злое, лишь временами всплывающее на поверхность вековыми льдами у вымерзших берегов — кобальт. и это стало чем-то почти что естественным. ...шион спрыгнул с пристани; прошёлся по берегу, медленно покачиваясь — пьяный корабль рембо, пригвожденный к суше; багряная мгла нависла над ним тяжёлой аркой, расправив уродливые крылья гарпией, — объяла и окутала, разгладив и смягчив росчерки отрывистых, резких движений, выбившихся из каданса его шагов. — сядь, — блёкло от усталости. слово — стрела, сбившая его с ног, свалившая на колени. в пленительном танце терпсихоры закружилась кровь в голове — в такт ей затрещали позвонки в жемчужной нити панциря позвоночника, сбитого стрелой. плеск волн заглушил хриплый смешок шиона, опустившегося подле, привалившегося к плечу риндо. — когда возвращаемся домой? — у меня нет дома, — шион желчно осклабился. море в непроглядной черноте его зрачков взмыло штормом, расплескавшись за закраины роговиц, но тон совсем не изменился. остался прогоркло-спокоен; не зная его, невозможно было бы различить в его голосе увядшую, невольно выдранную из недр сердца мечту; когда-то, может быть, он лелеял ее, — или она, как рак времени, выжрала ему плоть, иссушив до кахексии. шион внезапно вскинул голову, и кривой оскал растаял в возродившейся улыбке, коснувшейся его глаз — так в безлюдных пустынях мелькают миражи, в темных омутах пещер пляшут огни; но они пусты и черны. море не вымыло из него жажду крови, подумал риндо — ему почудился скрежет ржавых от крови клыков бешеного пса; то, как море забесновалось яростью в его выкорчеванном и выскобленном сердце, забурлило в полых органах, заполнив их кипящим ядом. — уходи. ...он приподнялся, опираясь ладонями о бедра риндо, долго дыша солью и льдом в губы — опьяненный и безумный — мир раздробился, подхваченный ветром, развеянный трухой над морской гладью. когда шион поцеловал его — ужалил поцелуем, словно скорпионьим жалом, кусая, сминая карминовые губы — рокот далёкого моря слился с гулом крови, ласковым прибоем бьющейся в ушах, вылизывающей шершавым языком горящий висок. шион украл не только его дыхание, но и остатки мыслей; тяжёлая морока запорхала мотыльком у бескровных век, отозвалась дрожью трепещущих ресниц, — риндо вздохнул, словно у него защемило сердце, — сдерживая вал крови в пропасти между нёбом и языком; трель, застрявшая в нежном птичьем зобу. он открыл рот, чтобы вытолкнуть из раскаленного медного горла бессвязные комья слов, но шион и тут перебил его. — нет. вслушайся, — с сиплым, шероховатым — точно море окончательно слилось и срослось с ним — смехом он стёк вниз, на мгновение прижавшись пылающей щекой к мертвецки холодному колену риндо. шион распластался на земле, сырой песок запутался в его волосах — он вскинул взгляд к лантаново-хрупкому небу, и его взгляд, подернутый поволокой бури, замер, опустев. адажио моря стихло — словно вымыло из него жизнь, ее жажду и огонь, тлевший в бездонности глаз. риндо лег рядом — сквозь шум крови, дымку в голове, сладкую, как несбыточные грёзы — и прикрыл стеклянные веки. море дернулось в судороге.