Перекрывая кислород

      Медленно опускается солнце за горизонт. Временно затихает гул машин, и лишь некоторые усталые путники возвращаются домой после долгого дня.       Чистая и удивительная умиротворённость. Окрашиваются в ярко-золотой деревья, трава, крыши домов. Нежный ветерок колышет листья, природа находится в своем собственном балансе и спокойствии. Постепенно небо окрашивается в волшебный и бархатистый, тёмно-синий, ласкающий взор и украшенный крапинками ярких звёзд. Это было прекрасно, но жаль только, что многие не видят такой очаровательной картины; лишь природа и незначительное количество людей наблюдают за сие чудом.       В одной из квартир всё упрямо не гаснет свет. Тут уютно, всё выполнено в мягких светлых тонах, витает запах лимонного освежителя воздуха, смешанного с ароматом свежей выпечки, бергамотового чая и какао. Странный, но такой родной для двух людей, находящихся в этой комнатке, дух, означающий то, что они дома, а не где-либо ещё.       На кровати с черными, резко контрастирующими со всей обстановкой, простынями, сидят лишь двое: человек с длинной косой из светлых, почти белых, волос. У него вертикальный шрам на левом глазу, идущий от места немного ниже брови и до середины щеки. Второй, не повреждённый глаз, как ни странно, открыт миру и не скрыт за привычной повязкой в виде игральной карты.       А другой же парень удобно устроился у него на коленях, прикусив губу и наблюдая за всеми, даже за незначительными переменами на лице Николая. Сигма — когда-то владелец Небесного Казино, личность, написанная чужой рукой и собранная из нескольких капель чернил, попавших на волшебные страницы той самой злополучной книги, за которую когда-то так рьяно боролась организация под названием «Смерть Небожителей». Ради их призрачной цели пало многое: дом и пристанище Сигмы – Небесное Казино, но как ни странно, ему удалось пережить такой удар.       — Сигма-кун… — слащаво тянет Гоголь, смотря на бывшего владельца казино ответом — его взгляд гуляет по чужим чертам лица, серым глубоким глазам и останавливается на слегка поджатых губах. — Ну что же ты так злишься, я всего то…       — Гоголь, — Сигма делает акцент на его фамилии, произнося её четко и выражая тоном голоса — он называл Колю так только тогда, когда был зол, — я же просил тебя. Так какого, хочу спросить, рожна?       Гоголю нечего сказать или возразить. Он позволял Сигме себя отчитывать только потому, что это выглядело мило, и иногда он грешил, специально допуская такие ошибки, только в попытке поиграть на нервах и понаблюдать за реакцией.       — Ты ворвался на собрание, перепугал всех, кого можно, сорвал мероприятие и…       Николай внезапно кладёт указательный палец на его губы, прерывая поток возмущений и мягко улыбаясь.       — Я знаю всё то, что ты скажешь, а исход нам обоим тоже вполне ясен. Почему же ты продолжаешь это всё?       — Тебе, Гоголь, встречный вопрос: почему ты продолжаешь выводить меня из себя?       Коля мягко очерчивает нижнюю губу Сигмы, слегка царапнув ногтем и ощутив, как тот бессовестно укусил за самый кончик пальца — больно, но терпимо. Справедливости ради, Николай болезненно шипит, убирая руку.       — Мне нравится то, как ты злишься. А вот то, почему ты даёшь мне наслаждаться своей реакцией, раз не хочешь, чтобы я выводил тебя из себя — вопрос, — Сигма издаёт недовольный звук, предприняв попытку сползти с колен Гоголя, чего ему сделать не дали.       — Мы оба знаем, что если я не предоставлю тебе того, что ты хочешь, то будешь выводить меня до такого состояния, когда я уже точно не смогу удержать агрессии.       Сигма успел пожалеть в другой раз, когда повёлся на уловки Гоголя, который злил его постоянно. Он не хочет больше повторять этот опыт.       — Всё, занавес, тогда закончили! Позлились, поругались, и хватит! — весело говорит Николай, оглаживая чужие бедра и поддерживая задорную улыбку на лице.       Сигма отворачивается, дует губы, не хочет продолжать диалог и всё ещё злится, но пытается это скрыть и держать себя в узде. Гоголь и сам один раз испугался, когда увидел своего парня в гневе, и хорошо, что тогда его просто-напросто не убили чётеньким попадаем любимой голубой вазы в висок — и то, «вазу жалко, живи». Коле тогда осталось только спокойно выдохнуть, пойти отпаивать Сигму какао, долго обнимать и получать тумаки, только чтобы тот не злился.       Сейчас запускать ситуацию до такого не хотелось, потому что планы были совсем иными.       — Ну Си-игма, — продолжает Николай свою песню, подняв одну руку, дабы можно было положить её на макушку Сигмы и наклонить его голову немного ближе к себе, — ну что же ты, ты же знаешь, что я любя-я. Ты так мило хмуришь брови и губы поджимаешь, когда зо-ол. И к слову… очень жаль, что я не могу запечатлить этот момент на бумаге, это так грустно… — Гоголь шепчет эти слова прямо ему на ухо, ощущая, как тот сжимает ткань рубашки на его плече — то ли смущается, то ли злится сильнее, но расчёт был на первое.       — Для таких гениев, как ты, придумали фотокамеру, — на тон ниже произносит Сигма, кусая нижнюю губу, сдирая с нее кожу и ощущая лёгкий металлический привкус на языке.       Гоголь довольно хмыкает, прикусывая мочку его уха, улыбнувшись после шире и ощутив, как по телу его парня пробежалась дрожь.       — Раз такой умный, Сигмушка, — рука Николая опускается ниже, проводя по груди бывшего владельца казино и в конечном итоге заползая под ткань водолазки, чтобы можно было коснуться голой кожи, — то ответь мне: какими такими прочными веревками ты меня к себе привязал? Такими крепкими цепями, и не выпутаться же… Когда я успел тебя настолько полюбить? Ответишь? — Гоголь крепко прижимает парня к себе за талию, улыбаясь и поднимая голову, чтобы заглянуть в спокойные серые глаза.       Он знает, что Сигма не ответит на его вопросы, но все равно спрашивает уже в который раз.       Он знает, что бывший владелец казино просто промолчит — уткнется в его плечо, прижавшись ближе, но не скажет ни слова.       Как всегда.       — Я так люблю тебя… — одна рука Николая ложится на его горло, несильно сжимая и пока ещё позволяя дышать. — Так сильно, что хочу убить. Ты настолько перекрыл мою свободу, Сигма-а… Что я сам уже по большей части не хочу покидать этой клетки.       Гоголь сдавливает его шею немного крепче, ощущая свой внутренний диссонанс во всей красе. Одна его сторона упрямо твердит о том, что ему нужна лишь свобода, и что ничего иное не заменит ему это чувство; а вторая же уверена в том, что он счастлив с Сигмой, те два года, что он провёл с ним, правда были прекрасными, и, похоже, лучшими во всей его жизни.       Все это смешивается в убийственный коктейль, вызывающий лишь тошноту и тяжесть где-то в самой глубине груди. Мысли путаются, не давая сосредоточиться на чем-то одном, но одна из них заставляет Гоголя хрипло выдохнуть, издав рычащий звук. Сигма смотрит на него сверху вниз; в серых глазах отчётливо видится толика страха, которая постепенно набирает обороты, заставляя его попытаться высвободиться из рук Николая повторно.       — Коля… Пожалуйста, отпусти, ты меня пугаешь… — совсем тихо произносит он, чувствуя, что его горло сжали сильнее, уже правда забирая способность дышать и смотря точно в глаза.       Гоголь прищуривается, улыбается совсем безумно, и это заставляет Сигму бояться еще сильнее, чем до этого момента — этот взгляд никогда не предвещал абсолютно ничего хорошего.       — Ты перекрыл мне свободу, Сигмушка… А я тебе кислород. Это будет справедливо, не так ли? — обманчиво мягко тянет Николай.       Сигма смотрит на него, а взгляд постепенно замыливается из-за нехватки воздуха, но силы чтобы прохрипеть одну неразборчивую фразу у него хватает. Гоголь слышит и видит, что ещё немного, и его дорогой мальчик умрёт из-за его же деяний, и это заставляет руку дёрнуться, отпустить Сигму и звонко ударить его по щеке. Этот звук эхом отскакивает от стен помещения, бывший владелец казино валится на пол, вскрикнув и ощутив, как по щекам ручейками текут слёзы. Ужас бьётся в грудной клетке запертой птицей, но задней частью мозга Сигма знает, что у него нет шанса убежать — Коля не позволит, чтобы он ушёл так быстро.       Пока Гоголь не успокоится, он не уйдёт, и это ясно, как небо в солнечный день. Во рту отзывается вкус крови — Сигма от неожиданности прикусил щёку изнутри, и слишком глубоко, но сейчас такая мелочь кажется пустяковой и незаметной. Ему хочется оказаться только где-нибудь подальше, а предпочтительнее и вовсе то, чтобы Николай пришёл в себя.       — Коля… Успокойся, пожалуйста, ты снова…       — Ляг на кровать, Сигма.       Обычно родной для него голос бьёт хлыстом по расшатанным нервам. Солёная вода течёт по лицу с новой силой, и он отрицательно качает головой, утирая щеки рукавом водолазки. Сигма отползает назад, не желая находится к Гоголю слишком близко — аура Николая сейчас убийственна, страшна и опасна.       — Нет, я не хочу… — он отвечает, всхлипнув, и в конечном итоге упирается спиной в стену — дальше бежать точно некуда, максимальная дистанция достигнута, а паника, разрастающаяся внутри, щупальцами опутывает лёгкие и никуда не пропадает.       — Ты хочешь, — утверждает Гоголь, и снова безумная улыбка режет взгляд, заставляя тело Сигмы покрыться дрожью, — иначе я подойду сам, и тогда тебе, моя любовь, будет гора-аздо хуже. Я накажу тебя за неповиновение, не сомневайся в этом.       Сигма плотнее прижимается к стене, будто в попытке слиться с ней в одно целое, и таким образом пропасть из пространства. Он слышит, как скрипит кровать, когда Гоголь встаёт с нее, еле слышную поступь и в следующий момент ощущает вспышку боли — Николай решил не церемониться, хватая его за волосы и заставляя подняться на ноги. Сигма вскрикивает, пытается вырваться из его хватки, но делает только хуже. Тупая боль волнами отдаётся в мозг, заставляя его оставить своё непослушание в стороне, и направиться к кровати вместе с Гоголем.       Страх противной змеёй сжимает сердце, потому что примерно Сигма мог представить, что его ожидает. Такие моменты не заканчивались для него ничем хорошим — самым лучшим исходом были синяки, шрамы, истерика… Но каждый такой раз неясно, насколько далеко может зайти Коля в своей ненависти к нему. Его чувства похожи на монету с разными сторонами — одну он способен показать большую часть времени, и состоит она из нежности, любви и толики пошлых шуток, без которых Сигма уже своего парня не представлял. Вторая же пугала, та, которая постепенно раскрывается в Николае в данный момент: лютая ненависть, злость, желание сделать как можно больнее, потому что Сигма — его ошибка, препятствие к свободе и тому, к чему он стремился долгое время. Но было ясно, что оставить его Коля не может, потому что слишком сильно привязался, и правда смог проникнуться любовью.       Каждое обещание того, что больше такого не повторится, Сигма упрямо держал в памяти и верил, что Гоголь сможет перебороть это чувство, понять наконец, что ничего безграничного не бывает, всё имеет свой предел, и свобода — далеко не исключение из этого правила.       Он прощал, заталкивал все негативные чувства в чертоги души, оставляя гнить, разрастаться в этом маленьком уголке, но это далеко не значит того, что Сигма ничего не помнит. В его памяти даже сейчас отдельными кадрами проносится всё, что было; и каждая частичка тела начинает отдаваться эфемерной болью, которую он, скорее уж, ощущает морально. Хотелось рассказать кому-то о том, что ему дико плохо, что Сигма не может пережить всё это в одиночку. В такие моменты ему желанно лишь то, чтобы всё закончилось как можно быстрее, и не было после так гадко на сердце.       Сигме удается выйти из своих мыслей только тогда, когда он падает спиной на кровать, а Гоголь нависает над ним. Николай щурится, продумывая что-то, а после тянется к ящику, шарясь там и через некоторое время крепко хватая Сигму за подбородок. В руках Коли, на удивление, всего лишь ярко-красная матовая помада, и ему непонятно, как реагировать на такое.       Сигма не любит ощущение этой гадости на своей коже, и не раз он говорил об этом. Но сейчас его собственные желания не учитываются, поэтому Гоголь наносит помаду на его губы, коснувшись лёгким поцелуем. Запястья Сигмы одной рукой прижимаются к кровати, разместившись чуть выше головы.       Серый взгляд наполнен все теми же чувствами. Он слышит тихий шёпот, снова одно и то же: про ненависть, боль и золотую клетку. Гоголь в таком состоянии может переходить все черты, отпускать свои мысли, которые часто били по чувствам не хуже, чем по лицу. На шею, плечи и ключицы обрушивается шквал болючих, глубоких и сильных укусов. Сигма уверен, что на некоторых участках кожи теперь видна кровавая роса. Слезы текут по лицу, помада в какой-то момент оказывается размазана по лицу, но Николаю приятен такой вид. Сейчас ему хотелось коснуться чужого сердца как можно глубже, задеть, ранить и оставить ощущаемый шрам. Темные следы на бледной коже, красные пятна, кровь со слезами – это вызывает трепет, но мозг постепенно возвращает свою трезвость.       — Ненавижу... – глухой шёпот. Глаза Гоголя в ужасе расширяются, он уходит глубже в воспоминания, пытаясь вспомнить, что успел наговорить, но все мутно, будто молочный туман поселился в памяти. Он отпускает чужие запястья, садясь на кровати и наблюдая за тем, как Сигма отползает от него подальше., колени прижимает к груди, смотрит на него и не сводит взгляда – боится. Потому что не знает, когда может что-то перемкнуть в чужом мозге.       — Сигма...       — Просто уйди, – он говорит это, утирая остатки помады с губ. Ворот водолазки оказался порван в процессе всего, сейчас ему хотелось переодеться, чтобы лишний раз не...       Что вообще? Сигма не может ответить. Так пусто и глухо внутри, будто обрубили все чувства.       Гоголь же может лишь безмолвно задаваться одним вопросом: что он натворил?...