Beautiful crime

Мы оставляем позади то, что потеряли, И тех, с кем наши дороги разошлись, Мне нужно положить всему конец, чтобы мы могли начать что-то новое И спасти свою душу любой ценой. Я отдал тебе всё. Эта тьма и есть свет. Beautiful crime – Tamer

Брюс блуждает по лабиринтам в собственной голове. Он так сильно запутался. Мысли крутятся вокруг него, него одного, он словно в бреду. Словно у него температура. Брюс должен думать о Готэме, о спасении и помощи людям, которые остались на острове, отрезанном от остального мира, но он не может перестать искать его. Брюс почти не ест и не спит, беспрестанно блуждая по улицам, зарабатывая новые синяки и царапины. Альфред очень за него переживает и выглядит сильно старше своих лет. Брюс ежедневно прочесывает грязные улицы в его поисках, и это повторяется уже так долго, словно он попал в непрекращающийся цикл. Это сводит с ума. Он бьет воришек и дворовую шпану, всех, кого находит, в надежде выведать хоть что-то о Джеремайе. Но он словно испарился. Исчез. Пропал. Канул. Словно его никогда не существовало. Брюс сходит с ума. Вдруг Джеремайя и правда никогда не существовал, являясь Брюсу кем-то вроде призрака или галлюцинации? С каждым днем это становится все больше похоже на правду. Дни и ночи сливаются воедино, они серые и холодные, ничем не отличаются друг от друга. Брюс не помнит, когда последний раз спал. Он не может перестать прокручивать в своей голове мысль о той ночи, когда он и Барбара Кин убили Ра'с аль Гула. Когда взорвались мосты. Когда Джеремайя сбежал. Что было бы, если Брюс смог остановить Джеремайю? Что бы сейчас он чувствовал? Что делал бы Джеремайя? Все было бы по-другому? Нет, неправильно думать об этой роковой ночи. Правильно думать о том дне, когда Джеремайя показал свое истинное лицо. Когда он открылся Брюсу таким, каким сделал его Джером. Тем самым монстром, которым он стал. Гениальным, но до чертиков ужасающим. Брюс скучает по старому Джеремайе. По своему коллеге и другу. По тому, к кому он испытывал такие нежные трепещущие чувства. Он не может поверить, что все их разговоры по ночам, все их взгляды и мимолетные улыбки были ненастоящими. Они были притворством. По крайней мере, со стороны Валески. Настоящий Джеремайя все это время прятался за толстым слоем тонального крема и своими вечно сползающими на нос очками в стильной оправе. А ведь Брюс действительно поверил, что у него, впервые за столько лет, появился настоящий друг. Неужели Джеремайя не понимал, что чувствовал Брюс, говоря о том газе Джерома, о своих безумных планах с бомбами? Неужели не понимал, какую сильную боль он причиняет ему, обрывая все ниточки надежды? Неужели не осознавал, каково Брюсу было очнуться в могиле Джерома? Брюс бежит по крыше. Он часто ходит по ним, потому что сверху обзор лучше. Но разве это может помочь сейчас? Джеремайя неуловим, он – тьма, окутывающая Готэм. Брюс идет по туннелю, который вырыли приспешники Джеремайи. Он помнит, как оттаскивал Селину от Валески, вырывая из ее рук окровавленный нож. Он думал, что она убила его. Но, вернувшись сюда на следующий день, Брюс не нашел его тела. Джеремайя слишком гениален, чтобы умереть вот так. Он жив и не хочет, чтобы остальные так думали. Брюс идет так долго, что ему кажется, что это сон. Он потерялся, заплутал в своей голове и уже утратил способность различать сновидения и реальность. Его окружает душная чернота. В какой-то момент он хочет повернуть назад, но видит впереди неяркий свет. Он снова в поместье. Это ошеломляет настолько, что он застывает и тупо бегает глазами по кабинету своего покойного отца. Здесь все осталось прежним, если не считать незнакомых чертежей на столе. Брюс подходит ближе и проводит по ним рукой. Бумага гладкая и чистая, в отличие от всего остального в помещении: каждая вещь покрыта толстым слоем пыли. Значит, уже точно прошло несколько месяцев с момента подрыва мостов. Он идет по дому, тихо открывая одну дверь за другой. Стоит затхлый густой запах, неприятно осядающий на языке. — Здравствуй, Брюс, — раздается голос, от которого по спине бегут мурашки. Он оборачивается и видит Джеремайю, стоящего на лестнице. Он выглядит более потрепанным, чем в их последнюю встречу, однако все еще потрясающ. Его поза расслаблена, будто он ожидал прихода гостей. На лице застыла добродушная улыбка, но вот глаза блестят и кажутся пустыми и неестественно светлыми, и этот контраст отдается роем мурашек по спине. Брюс не знает, что сказать. Ему кажется, что это снова галлюцинации. Он не до конца уверен, что происходит. Джеремайя медленно спускается с лестницы и подходит ближе, грациозно и плавно, не утрачивая свою страшную улыбку. Все это настолько не похоже на старого Джеремайю, что Брюсу хочется засунуть пальцы в рот и проблеваться. Его мутит от этого. Его мутит от того, как Джеремайя смотрит на него, будто он – центр вселенной, будто он – чудо света, будто он – гениальнейшее изобретение; его мутит от того, насколько Валеска близко. Брюс так долго искал его, а теперь, когда нашел, хочется убежать и трусливо спрятаться в одном из платяных шкафов, закрыть голову руками и надеяться, что его больше не найдут. — Я скучал, Брюс, — шепотом мурлычит Джеремайя, пока они медленно кружатся в вальсе. Руки в фиолетовых перчатках касаются тела Брюса, и от этого пробирает. Он всё еще не может вымолвить ни слова. Рядом с его великолепием язык не слушается. Брюс хочет сказать Джеремайе о том, как сильно устал и измотан. Как сильно его ненавидит за всё, что Джеремайя сотворил и уничтожил. Как долго и мучительно искал его. Как сильно его трясет от прикосновений человека, ведущего в танце. Яркая помада притягивает взгляд, Брюс не может перестать смотреть на нее, словно наконец нашел точку для расфокусировки глаз. Она немного смазана прямо в уголке губ. Интересно, как это произошло. — Ты бросил меня, Джеремайя, — раздается хриплый шепот в тишине огромного пустого поместья. Валеска улыбается, уголки губ подрагивают, будто он пытается сдержать улыбку, чтобы она не стала шире. — О, Брюс, это было необходимо. Тебе нужно было все обдумать и переварить, иначе ты злился бы намного сильнее из-за разрушения мостов, — они танцуют плавно и медленно, не слыша музыки. Она не нужна им, ее бы все равно перебил стук их сердец. Джеремайя говорит правду, и Брюс это понимает. Пусть очень многое изменилось с тех пор, но Брюс подсознательно все еще верит каждому его слову и мягко восхищается этой продуманностью. Сейчас он не может молчать. Та болезненная опустошенность, неприятно распирающая грудь все эти месяцы, наконец нашла пробоину и стала выплескиваться наружу. Сейчас, когда он рядом с Джеремайей, виновником стольких бед, человеком, к которому Брюс испытывает такую сильную ненависть, только рядом с ним Брюс может и хочет быть откровенным. Это то, в чем он так долго нуждался. — Не тогда, Джеремайя. В тот самый день, когда ты признался, что газ Джерома отравил тебя. Почему ты бросил меня? — Джеремайя знает Брюса так хорошо, что Брюс иногда сомневается в том, что сам знает себя достаточно. Джеремайя знает о его кошмарах, о его мыслях, о его переживаниях. Он знает, на что Брюс способен, к чему склонен. Но сейчас на его лице застывает гримаса удивления, смешанная с недоумением от неожиданности вопроса. Его глаза сканируют лицо Брюса очень пристально и внимательно. Стоит ли ждать от него ответа? Стоит ли ожидать взаимной откровенности? Брюс прекрасно знает, или думал, что знал, прошлого Джеремайю, но осталось ли в новом хоть что-то от старого? Это все еще тот человек? Брюс больше не понимает ход его мыслей. — О, Брюс, ты столь очарователен. Скажи мне, почему тебя это так сильно волнует? Ведь что было, то прошло, — Джеремайя склоняет голову набок, неотрывно смотря Брюсу в душу. Кажется, что он ни разу не моргнул за весь этот вечер. Хочется закрыться от этого взгляда, хочется спрятаться, хочется сбросить с себя его руки в этих отвратительных перчатках, хочется ударить Валеску, хочется избить его досмерти, хочется смотреть, как он мучается также сильно, как и сам Брюс. — Зачем ты пришел, Брюс? Не пойми меня неправильно, я всегда рад видеть своего дорогого лучшего друга, но ты совсем один, истощенный, не намеренный убить меня. Я не до конца понимаю цель твоего визита. Брюс откидывает голову назад и смеется. Надрывно и громко. Его трясет. Джеремайя кружит его вокруг своей оси, притягивает к себе так близко, что они соприкасаются грудными клетками. Брюс хохочет и по его щекам текут слезы. Брюс слышит, что Джеремайя тоже начинает смеяться. В его смехе слышен восторг. Он все понял. Он его услышал. Брюс утыкается лбом Джеремайе в плечо и смеется уже беззвучно. Тошнотворно-фиолетовый пиджак намокает от его слез, но Брюс не чувствует вины. Он чувствует удовлетворение. Он держится руками за лацканы пиджака и чувствует опору впервые за долгие месяцы. Он чувствует руки на своей спине, талии и болезненно улыбается. — Ты и сам понимаешь, Джеремайя. Мы не можем друг без друга. — Брюс не видит его лица, но чувствует, как Валеска выдыхает, словно все это время он дышал через раз. Брюс не слышит стука его сердца и может предположить, что монстры тоже умеют любить. От Джеремайи пахнет опасностью и лаком для волос. Брюс впервые за очень долгое время чувствует внутреннее спокойствие. Он не единожды обращался к словам Джеремайи о том, что Брюс должен позволить себе быть тем, кем ему суждено стать. Должен позволить своей внутренней тьме одержать верх, должен отбросить все свои принципы. И сейчас это кажется настолько реальным, настолько правильным, что Брюс еле подавляет новый приступ дикого смеха. Как забавно. Он так долго боролся со злом, так долго играл роль святого. И все это было ради того, чтобы на восемнадцатом году жизни прийти к тому, что пора перестать строить из себя героя. Он так устал от всего этого. Он просто хочет быть свободным. Он достоин счастья после всего, что ему пришлось пережить. Наверное, он сошел с ума. Но если ради этого осознания нужно было провести несколько ужаснейших месяцев в изолированном от мира Готэме, это того стоило. Брюс поднимает голову и жадно смотрит в пугающие глаза напротив. Видимо что-то переменилось в его лице, потому что Джеремайя понимает, что произошло. Он хихикает и почти невесомо касается его губ своими, окончательно подрывая последние мосты в голове Брюса, связывающие его собственный уродливый Готэм с материком здравого смысла. — Ты – мой лучший друг, Брюс, — говорит Джеремайя свистящим от восторга шепотом, — ты – брат, которого у меня никогда не было. Ты – партнер, которого я так страстно желаю. Друг без друга мы как шутка без кульминации. Мы связаны, ты чувствуешь это? Кто-то из них дрожит. А может, они оба. Брюс чувствует прекрасное удовлетворение, приятным электричеством бегущее под кожей. Он кивает и искренне улыбается впервые за долгие месяцы, прежде чем самому прижаться губами к губам Джеремайи, наверняка пачкаясь в красной помаде. Он не думает об Альфреде, не думает о Джеймсе, не думает о Ли, не думает о Пингвине, не думает о Харви, не думает о мисс Кин, не думает о Селине, не думает об остальных жителях Готэма, которым остались считаные недели. Он не думает ни о чем, ощущая на губах вкус помады и чужую сумасшедшую улыбку.