Сопревшие яблоки

«Я подчинился тебе и душой, и разумом, и талантом» — О. Уайльд

Когда Пол находит где-то старую соломенную шляпу, Джон отплевывается. Пыльная она, да и на вид непременно скоро развалится. Когда Пол надевает её, Джон очарован. Лето пахнет по-странному тепло, будто вдруг все ароматы цветов, утренней росы и сопревших яблок мешаются в один. На самом деле «теплый» запах слащав, такой насыщенный, как если бы кто-то вылил на себя флакон женских духов. Джону такое мало нравится, но когда Пол сует ему переспевшие яблоки в тёмных пятнах, с мягкими боками и бархатистой мякотью, ему приходится влюбиться в это чувство. Во рту тает мороженое с явным вкусом жирных сливок, Джону это напоминает что-то о детстве. О том самом времени, когда ему самому было четырнадцать лет, как Маккартни, и его не волновало ничего, а радость приносила даже глупая шляпа с порванной лентой. От этого времени мало что осталось, никаких вещественных доказательств, будто вовсе его не было. Ему и правда порой кажется, что всё детство было сном, и единственная причина не верить в это — Пол, который сейчас переживает то же самое. Это лето должно стать особенным. На это нет причин, но Леннон в это свято верит. Кроме того, он не знает, что именно «особенное» должно произойти, да и должно ли вообще произойти что-то, чтобы это время заняло отдельное место в сердце? У них каждое лето особенное, потому что больше они и не видятся за остальной год. И Пол для Джона тоже особенный. От духоты спасают поездки на велосипеде. Леннон не боится упасть, отпуская руль, потому что уже делал это миллион раз, но грозит пальцем, когда Пол старается провернуть то же самое. Мэри с содроганием наблюдает за тем, как они резвятся во дворе, как Джон подталкивает того к новым безумствам. Но она никогда не просит их прекратить глупые игры, потому что знает, что с Ленноном Пол точно не пропадёт. Мэри порой странно косится на них, все понимают, что внутри у нее миллион вопросов, миллион слов, которые никто не захочет ни говорить, ни слышать. И она молчит. Она молчит и доверяет Джону своего сына, потому что он никогда не сделает ему плохо. Они чуть ли не дерутся за глупую шляпу, ведь Маккартни настырничает, а Джону только дай повод подразнить его. Такие перепалки никогда не переходят определенную черту, но порой он все же может похвастаться парой царапин, оставленных Полом — не хуже, чем от его котов. — Она же тебе не нужна, — чуть ли не обиженно тянет он, пока пытается допрыгнуть до шляпы, которую Джон задирает высоко над головой. Мальчишка пока что не догоняет его в росте, но, будем честны, такому преимуществу для Леннона не суждено длиться особо долго. Пройдет пару лет, и Пол совсем перестанет быть таким же мальчишкой. Тем не менее шляпу отдавать ему никто не собирается, Джон только показывает язык. Он точно уяснил, что чем дольше дразнить Маккартни, тем изощреннее способы достичь победы он выберет. За этим всегда весело наблюдать, правда сегодня особого энтузиазма в чужих глазах он не видит. И все же ему приходится поддаться, когда Маккартни кричит резко: «Смотри!» — и указывает пальцем куда-то позади него. Он знает, что сзади нет ничего, однако все равно, будто случайно, опускает руки до тех пор, пока тот резво не хватает «ценный приз». Лишь боковым зрением Леннон замечает взгляд Мэри — по-прежнему уставший, но особенно счастливый. Джон пытается схватить того, при этом оступается и сталкивает небольшую корзину с яблоками. Тихо ойкает и оглядывается на женщину, всё ещё стоявшую позади, но та только улыбается и машет рукой, мол, не беспокойся. Маккартни смеется над ним, потеряв бдительность, и как раз в этот момент Леннон ловко выхватывает шляпу из его рук и надевает ее. Пол пару раз открывает и закрывает рот не в силах что-либо сказать, что кажется смешным. Именно в эту секунду раздается негромкий щелчок. Они синхронно оборачиваются и видят Мэри с фотоаппаратом в руках. — Ну-ка, встаньте поприличнее, — ворчит она и машет руками, едва ли они могут понять, что именно она хочет от них. Джон пихает тому шляпу, потому что не хочет выглядеть как идиот, и хватает за руку. После второго щелчка фотоаппарата Пол выбегает за ограду дома, но Джон не спешит за ним кидаться, он спокойно идет за своим велосипедом, оставленным за домом, потому что Маккартни точно быстро заметит его отсутствие и подождет. Леннон одновременно беззаботно относится ко времени, которое они тратят впустую, но где-то внутри всегда есть страх, что они что-то упустят. Он все время живет с ощущением последнего, но ту легкость в его жизнь привносит только Маккартни. Пол тянет его на глухое поле, где не растет ничего, кроме высокой травы, которая тут же иссыхает на солнечном пекле. Он по-детски доверчиво сжимает ладонь Джона, ему так важно держаться за него. И Леннону остается только сделать то же самое в ответ. Маккартни бежит вперед, словно не видя никаких преград, ему кажется, что это поле без границ, впереди только солнце, и он следует за ним. Он звонко смеётся, ярко улыбается и в тот момент, когда он поворачивается к Джону, тот будто впервые видит настолько светлые и чистые глаза. Пол валится на траву первым, подминая её собой. Одуванчики и ромашки, простодушные полевые цветы колют стеблями в спину, в оголившуюся от лёгкой рубашки поясницу. Цветы пачкают пыльцой белоснежную рубашку, но Маккартни впервые это не заботит. Джону так непривычно наблюдать за этой процессией раскаяния перед природой, принятием ее даров и желанием свободы. Но он быстро вспоминает, почему он сам себя чувствует вольной птицей. Румянец сияет на чужих щеках, а ресницы трогательно подрагивают. Пол такой ещё глупый и наивный, но Леннон знает, что тот скоро так же расправит свои крылья. — Джон, — быстрый шепот сменяется смелым певчим голосом, — Джонни. Джон даже не знает, зачем тот зовет его несколько раз, ведь он все это время только и смотрит неотрывно на него, но ему так нравится, как мальчишеский голос забавно растягивает буквы его имени, ласково напевая. Он садится рядом и тянется к волосам того, пока ветер колышет их вперед него. Пол переворачивается на бок и чуть поджимает колени, на его губах та же мягкая, чуть игривая улыбка, такая детская. Леннон внимательно следит за его глазами, пока тот не прикрывает их, но он всё равно не отводит взгляда от лица. — Давай венки сплетем? — Джону так сложно понять его интонацию, пусть он и внимает каждое слово. Маккартни звучит одновременно жалобно и смело. Что же у него внутри? Что там, в самой глубине этой чистой души? Если бы тот только дал взглянуть… Он касается свободной рукой щеки Пола и ласково поглаживает, тот только тянется за прикосновениями, пододвигается выше и вскоре вовсе укладывает голову на колени Леннона. — Давай. Мальчишка как по команде распахивает глаза, и улыбка становится намного шире. Он как ребенок малый радуется, что ему снова кто-то угодил, сразу же тянется за цветами рядом с ним, даже не глядя на то, какие они. Гнилые они или облетевшие — не важно, каждое дуновение ветра сейчас прекрасно. Джон так же срывает парочку ромашек, руки сами вспоминают, как нужно сплетать стебли, ведь сам он смутно помнит спустя столько времени. Леннон мнит из себя взрослого, который вовсе не должен заниматься подобными глупостями, как плетение венков, но пока рядом Пол, пока он смотрит на него своими честными глазами, Джон готов отступить и с ностальгией принять беззаботность уже прошедшего детства. Он вспоминает, как раньше всё хотел быть старше, чтобы другие (в особенности Мими) видели в нём того, на кого можно положиться, кого-то ответственного, умного. Только сейчас он понимает, что такое вряд ли зависит от возраста, пусть его желания и не изменились. Он искренне хочет, чтобы Маккартни мог доверять ему, чтобы тот не отпустил его руки. Джон легко щелкает того по носу, чем пытается привлечь внимание. Мальчишка сначала тушуется и округляет глаза до смешного широко, а потом и вправду поворачивается в сторону друга, одним взглядом спрашивая, чего тот хочет. Леннон его манит пальцем, прося чуть приподняться, а сам чуть наклоняется к уху. — Я скажу тебе кое-что, думаю, ты поймешь, — на его губах чуть ли не лукавая улыбка, будто сейчас он говорит нечто более серьёзное, не такое глупое и наивное, а у Пола уже щеки алеют от одного ощущения теплого дыхания на своей щеке, — Я хочу держать тебя за руку. И если сейчас Джон думает, что это пустые слова, чистое ребячество, то в глубине души для него эти слова значат столько же, сколько и «Я люблю тебя». Есть намного больше правды в том, чтобы показать свое доверие, и, если Маккартни согласится, значит он так же доверяет ему. Пол и правда протягивает в ответ свою руку, пряча взгляд за полуопущенными ресницами. Едут домой они все в пыли, с ветками и травинками в волосах, но довольные. Леннон оставил свой венок еще на поле, а тот таскает свой на голове. «Лишь бы что нацепить," — усмехаясь про себя, думает Джон, на секунду обернувшись к сидящему сзади на багажнике велосипеда Полу. Тот сжимает в руках края его футболки, потому что так и не решился обнять со спины, хотя Джон знает, что хочет. Они делали так, сделают ещё не раз, но не сейчас, ведь для такого нужен особый случай. Вроде темноты, которая бы точно скрыла их от чужих глаз, потому что все бы смотрела на звезды, которые сегодня ярче, чем вчера. Полночь будто может простить все, ведь в ней никого. Никого кроме них двоих. Или это полночь в них. Может, они одно целое, в своем выдуманном мирке. Но такой ли он несбыточный, если в нём уже есть они трое? Кто-то еще разве нужен? Сейчас в них светит закатное солнце внизу покрасневшего неба. И оно такой же свидетель, только ничего не простит, все запомнит. Джона пугает свет. Грозу все предвидели по алому закату, будто это — неоспоримый факт. Каждый ждал ночного холодка и различимого стука крупных капель. А что они будут крупными, просто казалось Джону само собой разумеющимся. Всё ожидание стоило влажного воздуха. Пол по-хозяйски расхаживает по его дому (знает же там каждый уголок), предлагает тому чай и, независимо от ответа, уже ставит чайник. Его движения аккуратны и привычны, легки, как дуновение ветра из открытого настежь окна на кухне. Маккартни заботливо вытирает полотенцем воду с только что вымытых волос Джона и напоминает об открытом окне, на что он лишь отмахивается. — Мистер Леннон, я напомню, что когда Вы заболеете, никто- Его заметно передергивает. — Боже, прекрати. Ты звучишь, как Мими, — он даже согласен на то, чтобы закрыть окно, лишь бы не слышать противного тона своей тети — ему и с ней его хватает. Форточка остается открыта на верхнее проветривание. Совсем скоро холодает. Джон начинает понемногу различать запах сырого асфальта или листьев (что трудно понять), прежде чем первые капли стучат по стеклу. Маккартни дожди, уж тем более грозу не любит, почти что боится. И каким бы взрослым он не хотел казаться, от детских страхов до конца избавиться не удается. Леннону думается, что это даже хорошо: должна оставаться даже самая маленькая крупица незабываемого, пусть и короткого детства в человеке. Нельзя стать совсем взрослым, иначе не будешь человеком вовсе. Несмотря на уличный холод, руки Джона потеют как всегда, так что он прижимает их к холодной столешнице, растопырив пальцы, Пол это совсем не может оставить без внимания и тут же лезет своими пальцами. Они привычно холодные, потому Джон не отмахивается. Мальчишка протискивает свои между чужих и забавно пытается достать хотя бы кончиками до выемки между пальцами у Леннона, приходится крутить ладонь туда-сюда. Джон замечает, что тот больно уж внимательно наблюдает за их руками, так что позволяет себе воспользоваться этим и щелкнуть по носу. Они так и сидят в тишине, не произнеся ни слова, словно в своем маленьком мирке, что ограничивается лишь не особо большой комнаткой и ими двумя. Им хочется быть ближе, особенно когда дует сквозняк, но их разделяет целый стол, а пальцы кончиками касаются друг друга. Маккартни становится жаль ложиться в кровать из-за дождя за окном, ему не хочется пропускать ни минуты вдали от окна. — Тебе же не нравятся дожди, — тянет Леннон в подозрительном тоне, усаживаясь в специально им пододвинутое к окну кресло. Оно широкое и глубокое, так что даже если в тесноте, то им двоим все равно хватит места на нем. Пол медленными шагами, плавными как у кошек Джона, отходит от окна и его волосы уже, чует он, пахнут летней свежестью. — С тобой — нравятся, — без тени стеснения или лукавства отвечает мальчишка и мостится на кресло рядом с другом. По привычке его голова оказывается на плече Джона. Улыбка постепенно сползает, и грудь Пола поднимается размеренно. Иногда Маккартни мог быть необычайно серьезным, и Джону даже казалось, когда он заглядывал в его глаза, что там поселилась усталость. Та, что на дне глаз Мэри. Та, что была у Джулии, когда они в ссоре кричали друг на друга. Та, что есть у каждого взрослого, который вынес слишком многое, чтобы сохранить теплящуюся под сердцем надежду, что, думалось Леннону, должна гореть огоньком. Может, он и мечтатель, но он просто искренне хочет жить. — Говорят, что поцелуй луны — синяки, — вдумчиво говорит мальчишка после затянувшегося молчания. Говоря о луне, Джон даже не видит ее из-за пасмурного неба, но будь облака не такими густыми, ее свет слепил бы его: медленно сполз бы с подоконника на пол, освещая брошенные вещи и бумагу, добрался бы и до кровати, прямо до прикрытых век, а потом бы у двери ждал, будто кто-то решит зайти, чтобы сразу же раскрыть из тьмы. Леннон не знает, как смотреть на ночь — он предпочитает закрывать глаза, чтобы не видеть недопонимания. Но порой ему просто страшно, что тем чужаком, которого должен разоблачить проворливый луч лунного света, окажется он сам. Почему-то Пол всегда успевает нащупать его руку. — А что же с поцелуями солнца? — он знает, что это лишь сказки, но так хочет верить в них. Это красивые сказки, рассказанные Полом. Значит в них нужно хотя бы вслушаться. — Это веснушки. Прямо как у тебя на руках, — Маккартни явно преувеличивает, потому что кожа его почти чистая, за исключением совсем редких россыпей коричневых пятен, и то бледных. Его явно не целовало солнце. Пол резко поднимает голову с плеча и, щурясь, смотрит на лицо того. Быстрый поцелуй в переносицу будто не значит ничего, но почему-то Джону становится жарко. Мальчишка долго не выдерживает и быстро засыпает. Сначала на его плече, потом сползает ниже и ниже, пока не оказывается на коленях. Леннон совсем не против, просто долго осматривается по сторонам, ведь не знает, чем можно укрыть его. До одеяла не дотянется, а кофта самого Пола осталась то ли в ванной, то ли на кухне. Джону они именно в этот момент кажутся неправильно смирившимися: такими спокойными, привычными друг для друга. Вдруг и в его глазах давно пролегла та пустота? Или лишь вместе они такие? Ветер дует особенно сильно, завывает за окном, толкает ветки, и те бьются об окно. Он осторожно треплет волосы им обоим, и Джон вспоминает день на поле, ромашки и одуванчики. Он чувствует вдруг их запах, будто они прямо под носом, но скоро понимает, что это волосы Пола. Понимает быстро, что наконец разгадал маленькую и сокровенную загадку. В его волосах мокрый ветер, сопревшие яблоки и расцветшие сорняки. Леннон стаскивает с себя тонкую кофту, что была надета поверх футболки, и накрывает ей плечи мальчишке. Приобнимает его все так же, чувствует тепло кожи, чувствует как поднимается грудь за каждым вздохом, чувствует мягкую и слегка влажную ладошку в своей. У Маккартни впервые теплые руки, и на этот раз Джон видит их живыми. Джон не любит суеверия, вера заставляет его чувствовать злость, она напоминает о всей несправедливости и, если честно, ему просто хочется плевать на все это, но веснушки на его переносице будто стали ярче. Мими оставляет им целую миску клубники с утра, прежде чем уйти на работу. Джон удивляется тому, насколько она сочная и красная, крупная, такую он ещё не ел ни разу. Пол же кидается на нее сразу, особо не рассматривая, он просто рад ее наличию, а уж какая она на вид — дело десятое. Леннону бы так. Он слишком часто оглядывается на всякие мелочи, что-то такое незначительное и маленькое, но никогда на важные вещи. Но ведь для всех разная значимость одной и той же вещи, так ведь? И если он так долго смотрит на спелые плоды клубники, потому что думает, что они такие же красноватые, как губы Маккартни, значит так нужно. Джону не хочется и притрагиваться к ягоде, потому что слаще ее вкуса только ее вид, так он терзает себя желанием открыть все ярко-алые и желтые тюбики с краской, которые еще с начала лета валяются в самом дальнем углу ящика. Пол на его задумчивый взгляд обращает внимание слишком поздно, когда он не имеет значения и проще продолжать игнорировать. Леннон настолько свыкся с тишиной вокруг, что и вовсе вздрагивает, когда слышит грохот упавшего стула, а потом чувствует холодное прикосновение к своим губам. Маккартни нос к носу держит в губах клубнику, чуть сощуренно смотря в глаза Джону и ожидая, когда тот все же соизволит тоже попробовать сочную ягоду. Тот и вправду надкусывает ее, после чего в тот же миг Пол съедает оставшуюся часть. К вечеру от жары не остается практически ничего, лишь душноватый ветер, от которого колышется легкая рубашка. Со стороны воды наоборот веет прохладой, и она заставляет мурашек пробежаться по пояснице, оставить после себя гусиную кожу. — Смотри, — Пол внезапно одергивает его, потянув за рукав. Он ежится от небольшого холода, хохлится, как воробей, и сильнее зарывается носом в воротник рубашки. Последние лучи солнца блестят в отражении бликами на воде, а в глазах напротив загораются новым цветом. Кожа под их светом едва желтеет, приобретая такой красно-оранжевый теплый оттенок. Маккартни поднимает их руки вверх, соединяя ладони. — У тебя такие большие руки. Мальчишка тихо хихикает с этого, отворачиваясь в сторону заката, но руку не опускает, а Джон так и продолжает осматривать их пальцы. Его руки и правда больше, пальцы грубее и толще, а кисть не такая изящная и костлявая. Это так ярко показывает, что он старший из них. Он чувствует от этого неясную ответственность, словно он обязан оградить Пола от всего, защищать его, быть верным. На самом деле, он всегда был таким. Пол резко поворачивается и опять улыбается лучезарной улыбкой, озорливо смотрит на друга и чуть смещает пальцы в бок, после переплетая их с чужими. Он вновь доверчиво сжимает его ладонь, Леннон должен ценить каждый момент. — У тебя красивые руки. Джон совсем не понимает, почему тот говорит это, но глупо улыбается, чувствуя, как щеки у самого рдеют. Мальчишеские руки холодные всегда, но мягкие, Леннон сжимает пальцы сильнее, чтобы быть ближе и согреть, как прошлой ночью. Дорога домой проходит в тишине. Она могла бы смутить кого-то, но в их компании дарит лишь успокоение, да и не совсем это тишина: шуршание листвы за редкими порывами ветра, проезжающие мимо машины, которых почти не было, и пара дворовых котов, что не в первый раз провожают их до дома. Пол позволяет взять себя за руку, ведь людей в округе нет. Это даже удивительно, обычно в такое время их навалом, но сегодня судьба делает для них исключение. Леннону, лицемерно ко всем своим убеждениям, порой нравится думать о том, что они должны быть вместе, что кто-то сверху (кем бы он ни был) хочет, чтобы они были друг у друга. Такие мысли дарят необъяснимое спокойствие, оправдание вопреки страхам остаться одному. Сегодня они есть друг у друга, а завтра не наступит никогда. В полумраке сложно что-либо разглядеть, тем не менее Джон замечает, чувствует, как его руки касается что-то мелкое. Он инстинктивно дергается, чем пугает Маккартни, но, только завидев, что вдоль его руки вниз ползет божья коровка, успокаивается. Его удивляет как мелкое создание быстро перебирается с одной руки на чужую, он чувствует, как маленькие лапки касаются их пальцев. — Где-то на Востоке считается, что божья коровка может указать тебе на суженного, — без особого интереса Джон оглядывается по сторонам, чтобы после снова вернуть взгляд к жучку. Он не знаток кучи легенд и мифов, примет и сказаний, он и не верит в те, которые знает, но ему приходится по душе мечта, где они обязательно вместе, — Она должна улететь от тебя к другому человеку и шепнуть на ухо твоё имя. Пол его имя вряд ли услышит, однако божья коровка пробирается выше, доползает до самой шеи, пока мальчик испуганно не дергается, вырывая руку из ладони Джона и не начиная отмахиваться ей же. Леннон тихо смеется, пока держит того крепко за плечо, чтобы он не дергался, и пальцами снимает жука с кожи. — Божье создание, что сказать, — в насмешке пожимает плечами Джон, пока Маккартни еще периодически двигает плечом, фантомное ощущая шевеление. — Божья тварь, — угрюмо бормочет себе под нос мальчишка. И как бы то ни было, упертость Леннона дала о себе знать — к ночи у него поднимается температура. Мими ворчит, носясь вокруг него с таблетками и градусником, а Пол словно вторит ей и сидит, насупившись. Джона такая обстановка угнетает куда больше, чем вскочившая до отметки в тридцать восемь ртуть градусника. — Окна ночью не вздумайте открывать, — Мими конечно же обращается к Полу, но при этом грозно смотрит на своего племянника. На самом деле он настоящий балбес. — Хорошо, — слегка виноватым тоном отвечает Маккартни, в ответ слышит только стук туфель уходящей женщины о пол. — Ты идиот. Мальчишка так резко обращается к Джону, что он вздрагивает, едва не подавившись таблетками. Он не знает наверняка истинных причин злости Пола: может, волнуется за него, а может, просто неприятно получать нагоняй от Мими. — Ты злишься? — негромко спрашивает Леннон. Глаза ужасно слезятся, он едва может держать их открытыми, а выдержать взгляд Пола становится ещё сложнее. Ему сразу начинает казаться, что еще чуть-чуть и мальчишка просто возненавидит его. Маккартни смотрит так, словно хочет спросить, не идиот ли он часом. И, в целом, Джон не то, чтобы может отрицать это. А потом тот просто отводит взгляд. Последнее, что видит Джон прежде чем провалиться в сон, это как Пол расправляет одеяло, которое он ногами успел сбить в комок. Джон держит глаза едва приоткрытыми и наблюдает исподтишка за другом. Пол мотает ногами, рассматривает что-то за окном — это всё, что он делает. Его действия не сменяются друг за другом, они стабильны, всё так же легки и знакомы. Леннона это даже успокаивает, как если бы тот лежал рядом или хотя бы говорил с ним. Луна наконец показывает своё обличие, и Джону остаётся только следить за её руками, медленно подползающими к его кровати. В комнате душно, особенно ему, ведь кажется, что он сейчас плавится изнутри. Маккартни замечает его, только когда Леннон порывается скинуть с себя одеяло, на что тот испуганно дергается и вмиг поворачивается. Мальчишка сводит брови, делает знакомое жалостливое лицо, он им обычно выпрашивает что-либо у Джона, но сейчас ему просто жаль. Он аккуратно смахивает вспотевшие пряди челки со лба, вытирая пот с него тыльной стороной ладони. — Засыпай, — Пол скорее просит, нежели указывает. Ему не нужно слов, чтобы понять боль состояния Джона. И он правда просит его только лишь заснуть, потому что так будет легче. Леннон тянется к чужой едва прохладной руке. И, хоть ему жарко, он не хочет отпускать его, Джону так спокойнее. Мальчишка поднимает взволнованный взгляд к лицу и, выбравшись из хватки, рукой забирается в волосы того. Вот, так даже лучше. Утром на кухне Джон сидит, закутавшись в одеяло, потому что его слегка знобит, и все-таки усидеть на месте он не может. Пол это не одобряет, но сказать что-либо поперек не может — это бесполезно. Он что-то увлеченно готовит, напевает одну из песен Элвиса, периодически прерывая свое пение тихими «ой» после грома посуды. Леннон, вторя ему, насвистывает ту же мелодию, но абсолютно так же постоянно запинаясь из-за кашля и заложенного носа. Из них бы вышел идеальный дуэт. — Тебе джем класть? — спрашивает внезапно Пол, от чего Джон вздрагивает и тут же сильно начинает кашлять, не то подавившись слюной, не то от простуды. — Там есть только вишнёвый, — бурчит он. Маккартни точно помнит, что он его терпеть не может. Не сказать, что он в целом был особо большим любителем сладкого, то было больше по части Пола, который мог за час опустошить все полки. — Я попросил купить Мими клубничный, — с невозмутимым лицом возражает мальчишка и в доказательство словам достает из холодильника еще даже не открытую банку джема. Джон в целом не удивляется тому, что его тетушка с большим вниманием относится к просьбам его друга, нежели к его собственным. Когда от простуды ничего не остаётся, Джон предлагает сходить в кино. Их обоих мало привлекают фильмы в прокате, и идут они в итоге лишь из-за сложившейся традиции. Билеты приходится взять на один из романтических (Леннон считает их исключительно сопливыми и дешёвыми драмами, насчёт чего Пол был с ним согласен) фильмов, благо последний ряд был свободен полностью. Это даже веселит их, потому что обычно на такое любовное дерьмо приходят только парочки, которым не то, чтобы важен сюжет. Так что либо зал вообще пуст, либо в нем только одинокие девушки. Каково было их удивление увидеть всего две парочки, сидящие в двух противоположных углах. Что ж, вклиниться в такую обстановку было проще простого, ведь они наперед знали, что никому до них не будет дела. Джон никогда не считал их дружбу (если их отношения вообще оставались таковыми) чем-то странным. Они знали друг друга с детства, и не было ничего такого в том, чтобы держаться за руки, обниматься или спать вместе. Никто не сказал им, что это неправильно, поэтому получать косые взгляды сначала было неприятно и страшно, но позже оба привыкли. Пока странными взглядами их не стали одаривать Мэри и Мими, Майк. В конце концов, они не делали ничего такого. Все еще друзья, ни разу не больше, просто очень близкие друг другу. Что в этом такого? В заглавной теме играет Бадди Холли, поэтому даже нормы приличия не мешают им беситься на последнем ряду. Не особо громко, но достаточно, чтобы одна из девушек обернулась на них, при этом не сказав ни слова. — Как в дерьмовом фильме может играть такая музыка? — недоумевает Пол и под шумок хватает его за руку. Их все равно никому не видно, да даже если света от экрана будет достаточно, парочки были слишком увлечены друг другом, чтобы следить за тем, что там делает двое парней сзади них. — Ну, я же как-то играю Элвиса, — пожимает плечами Джон. Маккартни очевидно не понимает сначала шутку, однако и после не смеётся. Его изрядно достали подобные высказывания со стороны Леннона. Маккартни вздыхает и поворачивается в его сторону, от чего скрипит кресло. Он всматривается в его лицо с нахмуренными бровями, во взгляде даже нет злости, одно лишь волнение. — Ты красивый. Ты… — голос сильно дрожит. Леннон знает это чувство неприятного волнения, граничащего со стыдом, но он не знает, почему испытывает его сейчас Пол. — Ты говоришь, что я похож на Элвиса. И это типа комплимент, но… ты, знаешь, ты тоже ничего. Слова звучат неловко, совсем непривычно. Джон даже не знает, что и ответить. — Нет, я хотел сказать, что ты мне нравишься, — уверенно говорит Маккартни, а Джон уверен разве что в том, что никогда не смог бы такое сказать, — Вообще весь. Что это вообще значит? Признание в любви? Да с чего бы? — Прям весь? — решает отшутиться Леннон. В его полномочия входит радоваться тому, что тусклый свет никогда не позволит увидеть его покрасневшие щеки. — Ага, — Пол гордо задирает нос, вновь поворачиваясь к экрану. — Ладно, — смеется Джон и крепче сжимает мальчишескую руку. Фильм заканчивается только после заката, в то время, когда на улице совсем нет людей. Маккартни взбудоражено осматривается по сторонам (Джон точно видит озорство в его глазах) и, только убедившись в том, что никого нет ни спереди, ни сзади, захватывает мизинец Леннона. В таких прогулках была своя прелесть. Они всегда были близки, чтобы касаться друг друга, но достаточно далеко, чтобы не привлекать чужого внимания. Беседы они предпочитали не вести, чтобы не терять тишины вокруг, скрываемой порой проезжающими мимо машинами. Джон не знает, что его так сильно удивляет в том моменте, когда Пол шагает под свет фонаря. Ему кажется, что в это мгновение их разделяет целый мир. Пока он остается в тени, Пол был на виду. Может, именно в этом их различие? Может, между ними в самом деле целый мир и они никогда не знали друг друга? Маккартни резко отпускает его руку и вместо этого тянет за рукав, пока Джон тоже не оказывается под светом. — Может перестанешь ворон считать? — усмехается Пол и даже не старается замедлить шаг ради запинающегося через каждый шаг Леннона. Издевается, не иначе. Джон не отвечает ни слова и лишь раз оглядывается назад, чтобы заметить насколько на самом деле размыты границы между тенью и светом. Джон в этот раз совсем не спешит к другу. Он тянет момент, когда переступит порог дома и ему придется осознать, что это последний раз, когда он его видит. Наверное, другие бы напротив спешили, чтобы провести как можно больше времени вместе, но как он может думать об этом, если часы неизбежно перевалят свои стрелки за двенадцать, а потом и за девять? Что спеши, что стой на месте — времени плевать, оно побежит дальше, отнимая у Леннона последнюю отдушину. Если мальчишка уедет, то что он будет делать остаток лета? Видимо ходить с самим собой в кино, смотреть на гниющую клубнику и яблоки. Ему не удастся снова почувствовать запах солнечного лета, дождливого лета, цветущего лета. Джону бы хватило только этого для счастья. Чувства вернутся только когда он снова встретится с Полом через год. Джон останавливается почти у каждой клумбы, что высаживают только старики, у которых совершенно нет личной жизни, а такие, как он, срывают их труды для тех, кто живёт в их сердцах. Круговорот цветов в природе. Ну, и зачем тогда эти цветы растут здесь? Чтобы увять к зиме? Леннона пожертвует их долгим цветением ради одной улыбки Пола. Ему цветы не нужны, Джон прекрасно помнит, потому что он не девчонка какая-то, при этом же улыбается каждый раз, когда он тащит охапку полевых цветов. Вот оно, то чувство лёгкости лета. Это та любовь, те мгновения, которые останутся у них в сердце навсегда. Он чувствует щемящую до боли любовь к мальчишке, коснувшись пальцами до яркого цветка, похожего на лилию, но слишком цветастого для неё. Он, кажется, не пахнет ничем, при этом одними своими шершавыми лепестками напоминаю сразу обо всём. Леннон думает о румяных щеках Пола, они непременно будут такими, когда он вручит ему с гордостью такой букет. И почему-то он так счастлив в эту секунду, даже несмотря на скорое расставание. Черт с ним, Джон только хочет хотя бы ещё раз за год увидеть улыбку на мальчишеских губах и понять, что он не ошибся, постучавшись четыре года назад в соседскую дверь. Почему такая случайность привела их сейчас к этому? Маккартни был просто десятилетним мальцом, открывшим ему дверь, они не должны были стать настолько близки друг другу. Джон никогда не жалел и не станет, потому что Пол подарил ему чувства. Радость, счастье, влюбленность, боль, разочарование, любовь, страх. Ему всю жизнь нравились кошки, но сам он стал верным псом только ради одного человека. И он никогда не страдал от этого, он был рад наконец довериться кому-то. Он был бы рад остаться навсегда в маленьком мире под названием «Джон и Пол». — Пошел вон от моих клумб! — раздаётся не на шутку злой крик пожилой старушки за спиной. Джон, вздрогнув, на секунду теряется и готов сорваться на бег. К черту старую каргу, зря он что ли слюни пускал минуту, думая о счастливом лице Пола? Он крепко хватает несколько цветков за стебли и дает деру, пока та женщина проклинает его вслед. Это того стоит. Маккартни, конечно, улыбается копне цветов, однако вмиг становится угрюмым. — У каждого должен быть свой цветок, — задумчиво, но без особого интереса, скорее, скучающе тянет Пол, пока вертит в руках ромашку из вазы. — У тебя тоже. Мальчишка внезапно так поднимает взгляд, что Джон вздрагивает от проницательности глаз. Он словно пристыженно смотрит вниз на цветок в руках Маккартни. На размышление уходит не так много времени, как на то, чтобы собрать силы и ответить. — Ты мой цветок, — Леннон уверен, что Пол и ожидал услышать именно это, потому что тот смущенно улыбается и щеки снова покрываются румянцем. Краснеют, краснеют, краснеют. — Моя цветочная принцесса. Сначала в гробовой тишине после сказанных слов слышится смешок, а после и вовсе заливистый смех. Такая нелепая глупость, в самом деле, ему что, пять лет? — Но ты не похож на принца, — шутит тот. — И белого коня у тебя тоже нет. Джону на самом деле не обязательно быть с высоким титулом. — Я буду твоим верным слугой, — он готов присягнуть верностью и волей перед Маккартни, отдать последние частички разума Его Величеству. Только чтобы признаться в этом понадобится выпить бутылку вина, но, в конце концов, он сделает его своим. Пусть так и будет дальше. Они смогут сосуществовать в этом, абсолютно зависимые друг от друга. Леннон не может смотреть на это, как на что-то неправильное. Рядом с Полом вообще не существует «неправильного», он будто своим существованием делает вокруг них все без претензии на «плохое». Пол делает их правильными. Что бы остальные не говорили, Джон не мог поверить в то, что им быть вместе не стоит, что они не должны быть вместе. Они были связаны той невидимой красной нитью, которая объединяла их несмотря ни на что. Значит, так нужно. Рядом с Маккартни он и себя чувствовал наконец «правильным». Не странным парнем со своими тараканами в голове, а абсолютно таким же, как и все. Или же они оба были слишком странными для остальных. Но, даже если так, они могли оставаться странными вдвоем, ведь в этом и был смысл дружбы всегда. Пол для него всегда был и будет смыслом. Он останется навсегда в его сердце, даже если следующим летом они так и не встретятся, даже если Пол забудет вовсе про него. Джон сохранит чувство свободы и любви, запомнит навсегда время, когда все, что он делал, не было бессмысленным. И совсем не важно, что вокруг них. Есть один маленький мир, в который помещаются только они вдвоем. Джон и Пол. Пол и Джон. А что станет с завтрашним днем его вновь не волнует. Им позволяют провести последнюю ночь вместе. Мэри утихомиривает мужа, не особо жалующего Леннона. Джим был тем, кто хуже всех относился к их дружбе, с самого начала что-то подозревал и пытался даже отгородить Пола. Но был ли в этом хоть какой-то смысл? Они бы в любом случае нашли бы пути друг к другу. Людям наверняка казалось, что они просто двое запутавшихся мальчишек. Думали, что они еще юны, чтобы начать понимать что-то о себе и лишь делают маленькие шаги к этому, просто в определенный момент запутались. Их близость не принимают ни за что серьезное и пускают на самотек. Скоро все встанет на свои места, они найдут себе девчонок, им нужно только понять себя и свое тело, влечение. Но им это не интересно. Леннон не смотрит на ноги Маккартни, как на ноги девушек, потому что они ему тоже не интересны. Он может сказать, что они хорошенькие и любить только за длину юбки. Более лояльные люди назвали бы это «влюбленностью», и Джон бы почти согласился, потому что чувство внутри у него такое же легкое, правда намного глубже. Ему не нужна одна кристальная красота в Поле, безупречность и непорочность. Он смотрит на него, как на идеал, только потому что видит живым человеком. А может, Леннон уже давно возвел его слишком высоко, на грань восхищения и страха. Там, где поклонение — там страх. Джону совсем не нужен очередной кусок мяса. Ему не нужны поцелуи и физическая близость, ему хватит всего лишь глупых танцев наверху в его комнате с единственно включенной настольной лампой. Они будут шаркать босыми ногами по полу, наступать на пальцы и держаться крепко-крепко друг за друга, потому что больше не за что. — Ложись, — зовет необычайно звонким в тишине голосом Пол. Леннон оборачивается на секунду, прежде чем вернуть взгляд к окну. Что ж, он смотрит на ночные улицы из этого окна в последний раз в этом году. В них уже давно нет ничего красивого, к ним можно быстро привыкнуть. Честно говоря, он не то чтобы вообще многое видит без очков. Ну и пусть. Джон старается не оборачиваться, пока идет к кровати, и это становится проще, когда он старается вглядеться в лицо Маккартни. С каждым шагом оно все ближе и четче, и он наконец перестает теряться. Постель прохладная на его крохотной половине, рядом с Полом становится вмиг тепло. Еще одно правило и принцип — с ним всегда тепло. Независимо от погоды и времени суток Маккартни раздает тепло. Он всегда его обнимает или держит за руку, да Джон чувствует уже мурашки от одного его взгляда или улыбки. И до сих пор не верит, что это для него. Пол не может быть для него одного, он всегда будет для всех, и Леннон принимает это за правду, ведь он один этой доброты не достоин. Они смотрят безмолвно друг другу в глаза. Не ждут чего-то, слов тем более, они и так разговаривают, только молча. Хватит и одного взгляда, чтобы понять, что творится в душе. Джон чувствует яркую боль в груди и наверняка знает, что то же самое внутри у Маккартни, и при этом оба они с виду спокойны, будто завтра ничего не случится. Будто наступит самый обычный день, они будут вместе, проведут вдвоем еще один день, вечером будут идти домой, держась за руки. И Леннон будет чувствовать, что он такой же смысл для Пола. — Ты не хочешь засыпать, да? — странно замечать столь болезненную улыбку на лице Маккартни. Джон знает, что даже если он не будет спать всю ночь, то это ничего не изменит. Времени они безразличны. — Нет, — правдиво отвечает Джон. Он прикрывает глаза, когда Пол касается по-прежнему прохладными пальцами его лица. И ему даже не нравится этот извечный холод, только это так успокаивает, как воспоминания из детства. Он думает о Джулии, вспоминает вмиг столько всего с ней связанного, и сразу становится еще больнее. На кого только Пол его оставляет? — Я тоже. Слова виснут в воздухе, словно повторяются раз за разом, как на заезженной пластинке. Сейчас и дышать становится труднее, потому что все те чувства, что были все время внутри, давят на грудь. Глаза щиплет и в носу колет, а Джона почему-то внезапно удивляют эти слезы. Даже Пол держится, не издает ни звука и, только завидев странное выражения лица того, обнимает. Почему с ним так спокойно? Почему не может быть еще кого-то же столь близкого ему человека, кроме Пола? А если нет, то разве они должны оставить друг друга? Маккартни пятерней путается в его волосах, заботливо поглаживая. Джон позволяет себе разве что сейчас обнажить чувства, ведь он продолжает прятаться от других, он такой же «чужой» для лунного света. Он никогда не дождется, что в комнату зайдет кто-то еще, потому что он главный враг самого себя. Пол позволяет спрятаться в своих объятиях, пока луна светит ему в спину. Леннона с утра будит возня внизу и топот наверху. Мэри заглядывает к ним лишь раз, быстро оглядывает и уходит, прикрыв за собой дверь. Она даже не замечает, что Джон не спит, хотя он смотрит непрерывно на нее. Он никогда не понимал, почему Мэри так снисходительна к их дружбе. Настолько, насколько может ярая католичка, ведь даже Мими порой задает неприятные вопросы. Джону не стоит большого труда выбраться из чужих рук и сесть на кровати. Холод тут же ощущается от открытого окна, который до этого момента не имел значения, потому что они были вместе. Кожа к коже. Он подтягивает одеяло по шею Полу, но это так бесполезно, ничего уже не согреет, ведь скоро август. Он для остальных самый солнечный месяц, от того и обиднее возвращаться в череду пасмурных дней, а потом и вовсе окунуться в снежный покров. Правда в августе они уже будут порознь, и в этом тепле нет никакого смысла. Леннон понимает, насколько быстро можно привыкнуть к одиночеству, приспособиться к тому, что чего-то больше нет. Пройдет пара недель, и он не будет ждать того, что делал Пол. Ни теплой руки, ни сопения под боком, ни знакомых фраз в ответ на что-то. И от этого в разы хуже, потому что выглядит, как предательство. У Джона такая свалка в голове, полная гнили. Он себя так и чувствует — разлагающимся внутри постепенно, только в отличие от настоящих трупов тепло и воздух совсем не делают хуже. Их отсутствие — да. Он достает из оставленной у кровати сумки блокнот. Там есть половина того, что творится внутри, а это уже немало, больше знает только Пол. Джон вовсе не понимает, как перевести чувства в слова. У таких вещей вообще есть названия? А если нет, то почему их еще никто не придумал? Неужели никто не чувствовал того же, что и он? Леннон не может быть настолько одинок в этом. Ему хочется исписать все оставшиеся страницы одним «Мне плохо», но это будет слишком эгоистично, потому он просто оставляет пятно от потекшей ручки. — Что ты опять пишешь? — такой громкий голос над ухом заставляет Джона крупно вздрогнуть и опасливо захлопнуть блокнот. У него есть старая привычка все прятать подальше от глаз Мими. — Не знаю, — пожимая плечами, он вновь раскрывает блокнот. Пол, как видит боковым зрением Леннон, с интересом всматривается в открывшиеся ему страницы, а потом вовсе протягивает руку, явно так намекая, чтобы ему дали в полной мере увидеть всё, что есть на тех страницах. Джон, конечно же, дает его, скрывать особо нечего. Порно-стишки явно не те мысли, которые он бы хотел упрятать от Маккартни, есть намного хуже. Пола, кажется, его писанина особо не увлекает, наверняка он даже не может разобрать его почерка, потому что он неаккуратный и крупный, да и что в самом деле может быть там такого, что мальчишке бы понравилось? Его гораздо больше увлекают рисунки Леннона. Добрая половина из них была лишней для детских глаз, Джон бы и не давал их тому, если бы не потаенное желание, чтобы тот увидел другие вещи. — Это Мими? — спрашивает мальчишка и разворачивает блокнот лицом к Леннону, указывая на рисунок в самом углу. Тот в ответ кивает. — Там есть и что-то интереснее, — не сдерживаясь, наигранно-безучастным тоном говорит Джон. Его просто малость раздражает излишне сильное чувство любопытства внутри — ему интересно, что скажет Пол на другие рисунки. Маккартни не говорит ничего, вместо этого принимается листать дальше с еще большим интересом, теперь он тоже хочет узнать, что же такое «интересное» там еще есть. Джон ловит тот момент, когда на мальчишеском лице появляется мягкая, чуть смущенная улыбка. — Можно я вырву для себя? — он поднимает взгляд из-под ресниц, которому Леннон совсем не умеет отказывать. Да он и так не против того, чтобы Пол оставил что-то себе на память. Даже за четыре года у них не осталось практически ничего, что напоминало бы друг о друге. Пара фотографий, старые письма на дне ящика. Должно же быть хоть что-то большее. Рисунок Джона явно не то, что можно назвать хорошей заменой совместным снимкам, только в этом есть что-то большее, чем обычное изображении их двоих. — Конечно. Мэри слишком резко зовет их. Уже почти восемь, пора собираться. И, как бы того не хотелось Джону, на поезд они не опоздают. Джон не привык показывать свои чувства. Есть в нём непоколебимая уверенность в том, что его засмеют. И он не может позволить себе быть слишком откровенным, даже когда они видятся с Полом в последний раз перед долгой разлукой. Девять месяцев — не так много, но точно не когда ты ждёшь встречи с другом. И им вновь предстоит пройти через это время, прежде чем провести еще одно незабываемое лето. — Мог бы хоть ради приличия всплакнуть, — шутливо обиженным тоном возмущается Пол. Он держит в руках лицо Джона, ногтями сильно впивается в кожу, что Леннон предпочитает игнорировать, его лишь смущает то, насколько они близко друг к другу. Маккартни не делает ничего, только смотрит уверенно в глаза напротив. Это наверняка очень глупо выглядит со стороны, абсолютно удивительно для других людей. Джон же в этом улавливает привычное спокойствие рядом с Полом. Они будто снова одни в душной комнате под одеялом, где даже лунный свет не достанет их. — Сходи уже в драматический театр, — отшучивается Леннон. Ему в голову лезут всевозможные шутки, старые как мир, но почему-то ни одного хорошего слова на прощание. Это не оттянет их расставание, как бы Джон не старался того отрицать, — Вы рано в этом году. Маккартни, поджав губы, кивает со вздохом и опускает руки. Джон старается поймать их пока ещё совсем не поздно, но успевает коснуться лишь кончиками пальцев. — Маме нужно на лечение, — мальчишка устал говорить об этом, и Леннон прекрасно знает это, как никто другой. Ему жаль, что он не сможет всё это время быть с Полом, чтобы помочь. При этом Джона гложет странное воодушевление от мысли, что сорвется в любой момент, чтобы приехать к другу. И постепенно понимание взгляда Маккартни доходит до него. У него не прозрачные глаза, как у Мэри, как у всех потерянных, они темные и прячут глубоко в себе маленький огонек, и его явно не хватит на всего Пола. Джону хочется держать ладони у этого огня, как над свечкой, которая может легко погаснуть от дуновения ветра. Это не его каприз, это стойкое желание защитить того. Леннон как озверевший пес, ему не жалко, если разорвут его плоть. — Ну… Пора, — Маккартни оглядывается по сторонам. Вокруг куча людей, они так же прощаются с близкими, бегут быстрее к перрону, чтобы не опоздать, гремят чемоданами и кричат на нерадивых попутчиков, которые идут слишком медленно. Они вдвоём ничем не отличаются от толпы, при этом прекрасно знают, что не могут сделать лишнего движения. — Адрес тот же? — внезапно опомнившись, спрашивает и почти кричит в догонку Джон. Пол уже разворачивается к нему спиной, делая шаг к ступенькам поезда. Мальчишка вздрагивает и резко оборачивается, тут же резво спрыгивает на землю и вновь сокращает между ними расстояние. Леннона беспокоит только то, как он потом будет писать письма дорогому другу. — Да, да, — нервно кивает Пол. То спокойствие, с которым он еще секунду назад решался уйти от него, вмиг рушится. Джон видит, как тот почти дрожит перед тем как расплакаться, и когда он порывается обнять мальчишку, тот отступает назад. Они не смогут разойтись никогда. Пол касается пальцами своих губ, целуя их, и поднимает будто извиняющийся взгляд на Леннона, а после касается уже губ того. Джону удаётся на секунду уловить теплоту пальцев Маккартни. Мальчишка стягивает с себя шляпу, пихая её в руки тому и, не оборачиваясь ни на секунду, сбегает от него. Это всё, что им удается сделать, прежде чем расстаться. Прежде чем Пол сядет в вагон поезда до Лондона, а Джон выйдет с вокзала со старой соломенной шляпой. Джону непременно понравятся поцелуи солнца, расцветшие еле заметными веснушками. Август врывается в его жизнь холодными и пасмурными ночами. Луна больше не светит в окно, да это уже и не важно, потому что их теперь не двое. Для Джона все возвращается в прежнюю канитель, будто и лето закончилось. Мими странно косится на него, словно спрашивая, точно ли это ее племянник. Леннон не становится послушнее, просто теряется смысл дебоширить — некому больше бить окна камнями. Он, конечно, знает, что нужно всего лишь подождать до следующего лета, и шумные дни резво войдут в жизнь. Но Джону просто не нравится, что в самые холодные месяцы он снова окажется один. Что ж, когда снег ляжет на землю, он только и сможет, что копаться в шерсти своего кота. Элвис будет много мурчать, и это сможет успокоить его. Через неделю, разбирая почту, он с удивлением находит конверт и для себя. Мими что-то кричит с кухни, наверняка спрашивает о том, что было в утренней почте, а Джон, спотыкаясь через каждую ступеньку, спешит открыть письмо. Он не знает, чего ждет сам и чего стоит ждать. Письмо? Скорее всего. Он рад всему, что связано с Полом. Вместо сложенного в четыре раза листа бумаги на стол падает фотокарточка. Не требуется много времени, чтобы понять, что этот тот самый снимок, сделанный во дворе Мэри. Леннон и забыл про него, уж тем более не надеялся получить его в руки. Фотография такая яркая, теплая, как прошедшие июньские дни. Он быстро замечает те случайно упавшие из-за их беготни сопревшие яблоки и фантомно чувствует на языке их вкус. Им тогда для широких улыбок нужно было не так уж много. Джон отдаст все, чтобы остаться в череде тех солнечных и ярких дней навсегда. Потому что его смыслом всегда будет Пол. На обратной стороне выведено размашистым почерком: «Моей летней любви, Джонни-бою».