— погляди-ка на это, она прекрасна, не правда ли?
— и выглядит один в один как я. это жутко, винс.
— разве вам, аниматорам, не на пользу становиться частью своего образа? к тому же, громадные звери после случившегося пугают детей куда больше, тебе так не кажется? вот увидишь, дорогая, как упростится твоя работа, когда начальство разрешит выпустить их на сцену.
— что ж… спасибо, наверное.
***
— будь умничкой, приведи своих детишек, их ждёт особый подарок.
будничный тон и кровавое пиршество самопровозглашённого бога из года в год почти каждые сутки иглой граммофонной врезаются в изъеденный коррозией мозг-пластинку. сумасшедший паяц, так просто обставивший её, за три хода шах и мат: втереться в доверие, сделать соучастницей, а потом и вину всю свалить, лихо закрутив на допросе показания. гляди: по камерам в комнату ты их вела? ты. после твоего выхода оттуда детишек нашли мёртвыми? всё так, после твоего. чем обратное докажешь, а? урод, заранее изучивший все слепые зоны и недочёты системы видеонаблюдения, чтобы незамеченным слинять и после обеспечить себе железобетонное алиби всё теми же записями. копы деньги свои получили и отвязались, вот только за решёткой она всё равно оказалась и тоже ничуть не метафорически (разве что решётка эта из проржавевших насквозь прутьев-костей костюма, второй кожей обтекающего в тот злосчастный день и навсегда). и к этому он тоже руку приложил, заставив расплачиваться за его грехи. жалко, полжизни на этого мерзавца потратила, а в итоге гниёт теперь буквально и фигурально, плесенью по углам затхлого здания разлагаясь. будь ты проклят ещё сотню раз, винсент-как-тебя-там, это ведь не твоё настоящее имя, верно? кристально чистый, первородный гнев трепет в груди вызывает там, где у людей сердце находится. попадись эта мразь распоследняя ей на глаза, она разделается с ним голыми руками, лишь бы почувствовал только, что чувствовала всё это время она. интересно, как он спит по ночам после воткнутого им ножа в спину? спринг уверена, с вселенским спокойствием и самыми красочными снами, в которых наверняка душу очередную несчастную мучит. чёртов психопат, так бы и запихнула тебе ружьё поглубже в глотку. некогда обаятельный, с этой его извечной улыбкой, поначалу лишь слегка насмешливой, с июля восемьдесят четвёртого в её глазах превращается в сатану во плоти. или лучше сказать, в несправедливое божество, так легко распоряжающееся чужими жизнями? пожалуй, ведь дьявол заготовил для него кипящий котёл в самом сердце ада и самолично будет колоть вилами до скончания времён. костюм, тюрьмой ей ставший, жуткий от того, насколько точно был подогнан под её тело будто с тогдашней пока-ещё-не-спринг снимали мерки, но на тот момент одновременно тем даже льстивший, опротивел по той простой причине, что делал его этот монстр под человеческой личиной. каждую деталь. и после так любовно очищал от останков её раздавленного тела — зрелище в своей отвратительности настолько великолепное, что взгляд оторвать было сложно. фантомное ощущение тошноты, комом стоявшей в горле, тогда присутствовало на протяжении всего процесса, и поделать она с ним ничего не могла, оставшись всего лишь бесплотным духом, отныне привязанным к механическому телу.— прости, дорогая, но в этой истории я — необходимое зло, а ты просто оказалась в неправильное время в неправильном месте. для тебя. но, знаешь, ты и вправду мне по душе, так что я даже жалею.
искать мотивы — оправдывать убийцу. оправдывать — сочувствовать. сочувствовать — прощать. он этого не заслуживает. ей от скуки иногда приходится задумываться, что всё-таки имелось тогда в виду под «необходимым злом», но проржавевшие шестерёнки в голове мыслей дельных не выдавали. винсент — не-человек, душегуб, так погано этим наслаждавшийся, что одному чёрту известно, возможно ли обосновать этот кошмар. будь у спринг выбор, словечка бы не замолвила. в мечтах своих только и представляет его на своём месте. беспомощного, в угол загнанного, по ошибке принятого не за того. с вспоротым животом, раздробленным черепом, вывернутыми внутренностями — вскрыть, изучить, просканировать досконально, понять, вырезать опухоль из плоти земной, — переломанными костями. лужей крови, фаршем с острым привкусом металла, оборвавшимся воплем нечеловеческим — чудовищным. видел ли, менял в голове слагаемые, опуская руки в ещё не остывшие петли кишок? понимал ли, каким животным выглядит в её глазах? почему с такой ужасающей нежностью смотрел на всё, что от неё осталось? в глубине здания из офиса охранника раздалась мелодия, оповещающая о начале смены, прерывающая мысли и туманящая взор. моментально красным перед глазами: «помогите». тело безвольною куклой дрогнуло. этой ночью очередной бедолага или отправится в мир иной при виде до смерти страшной роботической девушки, или будет бежать без оглядки лишь бы подальше от проклятого места. сопротивляться было бесполезно, казалось, будто этот костюм обрёл своё сознание и старался как можно скорее избавиться от хозяйки-невольницы, свинцовыми пулями голоса умоляя незнакомцев прервать эти мучения. но, к её счастью и удивлению, на рабочем месте никого не оказалось. спринг была достаточно далеко от офиса и входа, чтобы слышать, приходил ли кто-либо. должен был. несмотря на тотальное запустение, это место никогда не оставалось без охраны. тело дёрнулось в сторону и отправило её дрейфовать по бесконечно пустым коридорам аттракциона и своего сознания, вытесненного чем-то более мощным, не отдающим контроль над движениями. это будет продолжаться ещё шесть часов — до конца смены. ничего, она привыкла, хоть менее горько от этого не становилось. … наверное, прошло около получаса, прежде чем до неё донёсся скрип тяжёлой двери и по коридорам загулял свежий прохладный воздух. — извини, дорогая, опоздал. голос — мёд. стекает по языку, анафилаксией сдавливая глотку. нет. быть этого не может. это не он. просто кто-то шутит. кто-то из давно работающих, которые иногда наведываются сюда и в курсе её существования. перестань себя обманывать. эту до тошнотворного сладкую сродни патоке манеру речи, это тягучее «дорогая» она узнает из тысячи. наслушалась. неужели у него закончились развлечения? пришёл поглумиться? приводит в чувство. тело снова её слушается, будто реагируя на голос создателя и давая заключённой время на свидание. спринг осторожно выглядывает из-за угла. он всё ещё стоит у двери, поглядывая на часы. улыбается. о, эта премерзкая гримаса хищника, всегда одна и для флирта, и для выражения крайней степени удовлетворения, когда руки по локоть в крови. поистине привлекательная когда-то, каждой клеточкой прогнившего тела ненавистная теперь. и рубашка, чёртова его любимая фиолетовая рубашка. цвет в подкорку мозга въелся настолько, что впору делать лоботомию, да та не поможет — частью костюма на плече расшитая звёздами точь-в-точь по оттенку повязка, слава богам, от времени истлевшая, но всё ещё мозолящая глаза. не содрать. — значит, не покажешься? — взгляд прямо, она едва успевает юркнуть за стену. не заметил. нет, точно не заметил — шаги отдаляются в противоположную сторону, к офису. или, может, только сделал вид? фантомное сердце пропустило удар, когда в голову закралась мысль: шанс! сейчас или никогда — она прикончит его и наконец сможет — ведь сможет, правда? — жить спокойно. возможно, она вовсе освободится и наконец покинет бренный костюм, оставит его гнить без своего участия. возможно, освободятся и убитые невинные дети. ей нужно только заставить его страдать так же, как и страдали они. может быть, он решит искупить свои грехи, и тогда, так уж и быть, она помолится за него перед господом. … сенсоры, временем притупившиеся, ласкает приглушённый сигаретный дым. не такой противный, как раньше, но по-прежнему переносимый с трудом просто потому, что курит он. — здесь нельзя… — резко начинает она и словами, ровно как тлеющим табаком, туманом заполнившим помещение, почти что давится. можно сказать, вдохнула, и тогда всё как у людей, горло обожгло и засаднило, только дышать она больше не может, значит, и ощущение то тоже ненастоящее. превозмогает себя, в руке за спиной крепче сжимая найденный кусок заострённой арматуры, смотрит ему прямо в лицо и… снова теряется. человек, сидящий перед ней в кресле, кажется крайне напряжённым и при этом устало расслабленным одновременно. и выглядит совсем не как тот винсент, которого она слышала и видела несколько минут назад. он рассматривает стекло перед собой и словно не замечает её совсем, только дым продолжает выпускать через нос. спринг на мгновение чувствует себя увереннее, распрямляется — на счастье, даже ржавые суставы не скрипят. казалось бы, потрясающая возможность осуществить задуманное, не встречая сопротивления, но… — эй! — с удивлением и осторожным удовольствием наблюдает, как дрожь проходит по его плечам. надо же, значит, он правда её не заметил. а ведь раньше напугать его было совершенно невозможно, будто винсент лишней парой глаз на затылке обладал. — здесь нельзя курить, — повторяет строго, удовлетворённо отмечая, что даже звучит убедительно. выкидывая непотушенный окурок в урну под столом, он смотрит несколько секунд как-то совершенно не так, хмуро, исподлобья, и даже не пытается этого скрыть. хлор глаз, резкий и удушающий, почти вынуждает закрыть нос ладонью. она держится, упорно напоминая себе о своей новой ипостаси. — явилась всё-таки. там снег идёт, не хочешь посмотреть? и куда-то пропал этот полунасмешливый тон. нет, ей показалось. это ведь придурок-винсент, никогда не держащий язык за зубами, пиявкой впивающийся прямиком в мозг. не может быть такого, чтобы он и разговаривал как обычный человек. спринг всё же замирает, невольно вжимаясь в дверной косяк, когда он поднимается с кресла и подходит ближе. от него веет опасностью даже сейчас в, казалось бы, мирной обстановке. а ведь представлять опасность должна была она. усмешка. вот оно! всё тот же мерзавец. — не переживай ты так, я тебя больше не трону. — вот уж спасибо, — если бы мимика костюма позволяла, спринг бы обязательно нахмурилась, продемонстрировав весь спектр эмоций, показав, что она-то уж точно не будет бояться после всего произошедшего. храбрится. она ведь смелая. всегда такой была. и винсент заглядывает в глаза. смотрит внимательно, долго, до отказа наполняя лёгкие ртутной яростью. но… ему весело? он в самом деле пришёл сюда только за тем, чтобы поглумиться. — не злись, дорогая, — так по-дурацки легко щёлкает по носу, отвлекая, и плавным движением вытягивает арматуру из ослабевших пальцев. импровизированное оружие эхом металлическим скачет по кафелю, и уверенность с каждой секундой тает, — пойдём. прямо сейчас захотелось или спрятаться подальше-поглубже от всего мира, или взорваться. не злись? ты, чёрт возьми, убил меня и бросил гнить в этой дыре, и теперь предлагаешь не злиться?! идёт следом покорно, потеряв всякую надежду на скорую расправу. он открывает дверь и достаёт вторую сигарету. ей на секунду кажется, что сенсоры вновь работают в полную мощность и даже больше, потому что холод обжигает. просто глупость, судя по тому, как винсент спокойно стоит в одной этой рубашке. в свете одинокого фонаря снег поблёскивает сродни её некогда сияющему костюму. белые мушки танцуют в воздухе, подхватываемые слабыми порывами ветра. под переносицей защипало. снова мнимое чувство. — сколько я здесь? — спринг поворачивается к до сих пор молчащему собеседнику. всё-таки что-то с ним не так. она видела винсента таким задумчивым всего несколько раз за свою короткую жизнь: когда случайно заглядывала в мастерскую в момент его работы над чертежами. неужели в нём совесть проснулась? — пару лет. словно вечность прошла. надо же, как давит на восприятие отсутствие в мире снаружи. — зачем ты пришёл? — соскучился. — и снова. снова он тот же. снова скрылся. пускай. так даже лучше. привычнее. спринг знать не хочет, что там происходит в его голове. отворачивается и рассматривает украдкой, пока сам винсент расчленяет её на винтики и гаечки непроницаемым весёлым взглядом. и курит, выпуская дым в её сторону — они стоят на расстоянии полуметра, вся эта гадость прекрасно ощущается. совсем-совсем не изменился. наверное, именно поэтому его готовы были облизывать ровно до того момента, как он щёлкнет колёсиком зажигалки. а сколько раз она просила его так не делать! — хватит, — спринг, будто подражая недавнему инциденту, выхватывает из его пальцев сигарету, заранее зная, что шансов удержать у него нет: сожмёт — раздавит. и, кажется, проецирует всю свою ненависть к винсенту на табак. — это была последняя. смеётся-издевается опять, изображая удивление от наблюдаемого процесса — никто никогда ещё с такой жестокостью не расправлялся с сигаретами. её это злит до ужаса. — купишь ещё. я уже тысячу раз просила не дышать на меня, когда куришь. и перестань наконец делать вид, будто ничего не произошло! — не удержалась. стало немного легче, но в ту же секунду в область желудка будто свалился огромный камень. она снова наговорила лишнего. нет, это — не лишнее, и ты прекрасно это знаешь, он должен был услышать. а винсент делает. смеётся прокурено, что-то мимолётное отпускает в её сторону, сводя всё в шутку. как всегда. и ей больно, больно до ужаса, ненавистно и страшно. этот не-человек, прекрасно понимая, что она имела в виду, сейчас говорит о своих дурацких сигаретах. жизнь — это же такой пустяк, правда? и ты решил, что в праве играть с чужими. ты никогда не умел признавать свои ошибки, какая же ты всё-таки сволочь, винсент. сволочь, которую она, кажется, когда-то полюбила. которая сейчас снова молчит и наблюдает, словно через глаза пытаясь пролезть под череп и прочесть мысли. спринг чувствует, будто у неё руки трясутся, и сосредотачивается на пальцах, не поднимая взгляда. нет, не достанешь, не вскроешь, катисьтыкчёртовойматери. — а ведь я правда соскучился. тогда не нужно было меня убивать. я тоже соскучилась. он стоял перед ней, совершенно обычный, тот-самый-выглядящий-хорошим, как когда-то пару-тройку лет назад, когда они так же из дверного проёма наблюдали за снегом. и всё было хорошо, и он то насвистывал какую-то глупую детскую мелодию, то пытался подластиться-обнять, а она всё легонько отпихивалась, не очень-то сопротивляясь, да смеялась. и сейчас, вроде бы, всё тоже как обычно, но зачем ты это сделал? но в нём что-то изменилось. не только его новоприобретённое амплуа убийцы, было что-то ещё. как будто человечное. такое, из-за которого его взаправду пожалеть хотелось. под искусственную кожу лава заливается, треском идёт краска, плавится металлический скелет. если не веришь — не больно. реальность казалась куда более суровой, но ей хотелось забыться ненадолго. ненадолго простить. самой сделать вид, будто ничего не произошло. спринг прячет лицо в ткань ненавистной фиолетовой рубашки, вновь оказываясь в ловушке.