***
Вопль ужаса бьёт на острые осколки ночную тишь казённой квартиры Хатаке. Он подрывается с кровати, наконец высвободившийся из цепких когтей сонного паралича, сбросив на пол измятое одеяло, его обезумевшее лицо искажено пощёчиной кошмара и крупными, противно вязкими каплями пота, стекающими по шее на грудь. Ноги его не слушаются, когда он, чуть не падая, бросается к выключателю, чтобы окружить себя спасительным островком электрического света и убедиться, что виденный им лишь периферическим зрением чёрный силуэт исчез. Влажную кожу обдаёт отрезвляющим полуночным холодом из распахнутого окна. Какаши закрывал его перед сном, но оно опять настежь открыто, и полупрозрачную занавеску колышет недобрый ветер. Хатаке захлопывает створки снова, для верности припирая их горшком с подаренным Тензо растением, чтобы воздушная стихия больше не могла потревожить его хрупкий покой. Сам Тензо, по заданию отправившийся в дальний поход на север, не ночевал с ним почти две недели, и за это время его паршивые дела с и без того расшатанным сном ухудшились многократно. Эти изничтожающие в Хатаке волю эпизоды приключились уже трижды, и он медленно, но верно начинал бояться засыпать. Кошмары с поражённой Райкири Рин некогда казались ему пределом, на который только был способен его воспалённый мозг. Но по сравнению с тем, что происходило теперь, это был детский лепет. В ванной, пряча замученный взгляд от беспристрастной глади зеркала, Какаши дрожащими руками открывает в кране ледяную воду и умывает лицо, игнорируя слипшиеся на одном виске пряди волос и слишком странный для пота вкус на губах — он не в силах об этом думать, ему будто выкрутили все суставы, выдрали мышцы и органы, потом раскатали прессом и как попало запихнули обратно, но он почему-то остался жив и цел, переломанный только где-то на уровне разума. После Хатаке шатко пройдёт в кухню, где свет не погаснет до рассвета, а он нальёт в чашку тёплого молока и будет сидеть за столом, сверля книги ноющими глазами и боясь сомкнуть их дольше, чем на долю секунды. Ещё минимум час он будет свято уверен, что эта совершенно не похожая на обычный кошмар параллельная реальность вернётся, стоит ему только снова оказаться в темноте. И на этот раз под маской ночи и расшатанных нервов падающие с освещённого алой луной беззвёздного неба острые и чёрные-чёрные обелиски с именами погибших друзей разорвут его опущенные веки, размозжат череп, а белые-белые могильные лилии засыплют его разлагающийся, но от какого-то проклятия всё ещё обладающий сознанием труп, и больше он никогда не вернётся домой, навечно оставшись в этом аду. Он чувствует воздействие увиденных во сне страшных сцен на своём теле физически, будто кто-то намеренно накачивает его трупной гнилью, пока он спит, заставляя организм переваривать себя изнутри, хотя кроме странной субстанции на нём нет никаких следов постороннего воздействия. Эффект, похожий на гендзюцу крайне высокого уровня, на которое способен лишь очень умелый владелец Шарингана. Может ли это быть ещё одним побочным действием от вживлённого ему глаза Обито? И если так, то почему такого не случалось раньше? Какаши, конечно, не смог и вряд ли когда-либо сможет овладеть дарованным додзюцу настолько хорошо. Так возможно ли, что со временем истинная сила чужого глаза, которую он, не обладающий кеккей генкай Учихи, попросту не был способен реализовать на полную мощность, начала разрушать его психику изнутри? Может, так отражается в нём печально известное Проклятие Ненависти? Ужасно извращённые, болезненные вещи, творящиеся в новых снах его руками с другими, а с ним самим — чужими, облачёнными в подвернутые чёрные перчатки и обладающими чьей-то злой волей, измывающимися над его скованным цепью телом — были истинно монструозны. Или всё же воля не чужая, и это ничто иное, как воплощение его подавленного стремления к самоистязаниям от чувства вины? Какаши знает: сны — лишь хитрое отражение собственного разума, но отказывается верить, что его нейроны способны на такое. Это чужие мысли. Это чужой животный гнев, порождающий в нём, хладнокровном, опытном шиноби нерегулируемый, а потому самый опасный страх. «Ты слабак, Хатаке», — будто бы отдалённо знакомый хриплый голос всё ещё звучит нисходящим эхом в его ушах, повторяясь с каждым ударом сердца и сдавливая его голову раскалённым обручем мигрени. Он перестаёт справляться. Снова теряет над собой контроль. Скорее всего, утром ему придётся передать работу кому-то другому и идти к медикам за самыми сильными успокоительными. Если так будет продолжаться, он окажется профнепригодным. Возможно, голос прав, и он слишком слаб для несения бремени предсмертного подарка Обито. Но есть что-то ещё, свербящее во внутренностях грязной занозой. Перегретое молоко с пенкой ошпаривает губы вместе с гнусным предчувствием. Подсознательной уверенностью в том, что творящееся с ним в иллюзиях зло трогает не только его прошлое, но способно влиять на настоящее. Его спасительное настоящее в не спешащем взрослеть лице Тензо, который, как бы ни хотел, не был способен восстановить разрушенное и никогда не исцелит неизлечимое, но всегда готов протянуть ему руку. Сделать это буквально, потому что только он знает, что именно этот скромный, ничем не примечательный жест способен унимать мучительные вспышки боли в душе семпая. И десять минут назад, вместо благодарности, в диком кошмаре Какаши своими руками ломал ему кости. А теперь мог лишь надеяться, что все его душевнобольные предчувствия — ложные, что на ясной утренней заре, смирно ждущей окончания этой жуткой ночи, кохай прибудет в деревню живой и здоровый, согласно плану похода, и снова робко стиснет кисть Хатаке в своей успокаивающе тёплой ладони. — Пожалуйста… — с обожжённых, зудящих губ Какаши срывается это бесхитростное слово, выдавленное наружу распирающим гортань ядовитым отчаянием. Он закрывает восковое лицо всё ещё мелко трясущимися руками и сжимается с сорванным бесслёзным всхлипом, понимая, что сейчас совершенно бессилен, но что не простит себя, если не сможет уберечь и его. «Пожалуйста, вернись.»***
— Это ты теперь греешь постель Хатаке? Хриплый голос, прозвучавший слишком близко сзади, заставляет Тензо выронить из рук флягу с водой и отскочить в сторону, зажав в ладони быстро выхваченный кунай. Сопроводительная миссия была успешно завершена, вечером на границе страны Огня он и ещё двое из АНБУ без особых потерь устранили группу злоумышленников, пытавшихся атаковать делегацию старейшин, и Тензо вернулся в Коноху затемно, отделавшись лишь усталостью от недолгого боя, но весьма долгого пути. И теперь внезапный вопрос из темноты прервал его короткую передышку, взятую для утоления жажды, как только он оказался в безопасности границ Листа. Но за спиной — лишь мгла безлунной летней ночи, стрёкот сверчков и редкие крики вылетевших на охоту сов. Он сглатывает оставшуюся во рту воду и сдвигает поднятую на лоб маску обратно, напрягая ещё не совсем привыкший к темноте густой рощи взгляд, перехватывает кунай левой рукой и тянется к мечу за спиной, пытаясь выгадать положение незваного собеседника, в следующую же секунду успев отразить им просвистевший в его сторону сюрикен. — Неплохо, но недостаточно быстро. Жёсткий удар локтем в затылок с новой позиции едва не свалил Тензо на землю, но он смог удержать равновесие и вспрыгнуть на прочную ветвь соседнего дуба, направив чакру к ногам. Затылок вполне ощутимо болит, но он совершенно не обнаруживает чужого присутствия, слух не улавливает посторонних шумов, и нет никаких следов чакры в направлении предыдущих атак. Он перемещается настолько быстро или просто не один?.. — Кто здесь?! Назови имя! Тензо прижимается спиной к стволу, пытаясь защитить хотя бы тыл, но именно из этого места его со всей силы дёргают за волосы, ударив головой о дерево, словно рука вышла прямо из ствола. В глазах мутнеет, и даже лесные звуки на несколько мгновений пропадают, он дёргается вперёд, но чужие пальцы не отпускают, а лишь плотнее наматывают пряди. Плохо дело. Но ему не раз говорили, что это может оказаться для него ловушкой. «Что ж, семпай. Вы любили их.» Тензо изо всех сил наклоняет голову вперёд и заносит руку, затем с рычанием махнув мечом по чужому запястью и резко почувствовав свободу, позволившую, наконец, вырваться вперёд. Он спешно соскакивает обратно на землю, оборачиваясь к тому месту, где только что был схвачен неизвестным врагом. В тусклом свете отражённых от облачного неба фонарей Конохи он видит лишь медленно спадающие петлистыми змейками длинные пряди волос, безвольно повисающие на ветвях кустарника. Но явно не все. Голове теперь непривычно легко, а душу колет досадой. Но сейчас у Тензо нет времени на сожаления. — Гнусный приём. Без понятия, кто ты, но если ты хочешь сразиться, то зачем прячешься, а если собираешься убить, то почему играешь в эти глупые игры?! — Какая жалость… По мне так ты только что лишился своего главного достоинства. Но я могу передать их Хатаке. Ему понравится, как думаешь? Обрезанный хвост из остальных его волос хлещет по лицу справа, в то время как голос цедит это прямо в левое ухо, и в следующую секунду меч Тензо свистит в воздухе подобно молнии, высекая продольный круг, центром которого становится он сам. Атака кажется идеальной — быстрой и меткой — но… оружие не встречает никаких препятствий, словно бы всё это время он борется с воздухом. Иначе говоря — с невидимкой. И именно эта жуткая, нереалистичная мысль начинает подкашивать и без того истощённый длительной миссией в другой стране боевой дух. Два ловких прыжка, и он скрывается в кустарнике, беря несколько секунд, чтобы восстановить концентрацию и подготовить атаку Мокутоном — попытаться охватить древесной полусферой пространство в радиусе десяти метров в момент следующего вражеского выпада, поймать — но противник уже материализовался из ниоткуда прямо перед его носом. Чёрный плащ, выбивающиеся из-под капюшона клокастые тёмные волосы, примерно такой же длины, как полминуты назад ещё были у него, и одноглазая светлая маска с рисунком из тёмных волнистых полос. Тензо не может различить детали точнее из-за темноты, но быстро смекает — это не человек из АНБУ, как ему показалось сначала, и даже не шиноби Конохи, судя по незнакомой технике материализации такого высокого уровня. Материализация ли это вообще?.. Чем больше он наблюдает того, с кем имел несчастье столкнуться, тем больше у него возникает вопросов, но ясно одно: любой чужак, который напал на шиноби Листа в его же пределах — преступник, которого надо срочно захватить и доставить Каге. Но Тензо сбит с толку всего лишь одним неудобным фактом и чувствует, что это станет слишком сильной помехой в противостоянии. Мучительный вопрос: почему этот преступник говорит с ним о таких вещах?.. Говорит так, словно… ревнует? Кажется, он знает о нём с семпаем довольно много личного, тогда как они даже не подозревали о его существовании. Либо блефует. Либо Какаши что-то скрывает. Последнее предположение делает ещё больнее, но ведь противник только этого и добивается. Рука в чёрной перчатке мелькает перед глазами, но на этот раз Тензо складывает печать быстрее. Деревянные брусья вырываются из-под ног противника, беря в стальной захват его конечности, но то, что видит Тензо в следующий момент, не идёт ни в какое сравнение с тем, что он знал о ниндзюцу раньше. — О-хо-хо, ты решил удивить меня Мокутоном? Стойкий деревянный солдатик. «Такого не может быть…» Тензо делает попытку атаковать ещё раз, не веря своим глазам, которым и без всяких невидимок мешает царящий здесь мрак. Противник просто проходит сквозь его оковы. Просто настолько, словно вообще бесплотен. Марионетка, под тканью которой пустота? Но нитей чакры не видно. Клон? Но он не растворяется. Тогда гендзюцу… Но когда он успел попасть под влияние?! — Кай! Не срабатывает, зато что-то грубое и шершавое стремительно обвивается вокруг его сложенной в печать рассеивания кисти, царапая кожу на запястье. Что за… Свободной рукой он сжимает рукоять меча как можно крепче и со всего маха рубит по схватившему его нечто, ожидая снова промахнуться, но хотя бы освободиться. Меч с оборвавшимся звоном входит в податливую поверхность. Это что?.. Глина? Или… — Боже-боже. Как Хатаке — жалкая пародия на Учиху, так и ты — на Сенджу. Но даже так ты не ровня своему семпаю, Тензо. Последние два слова, произнесённые невидимым врагом с желчным подражанием его голосу и голосу Какаши, режут по живому. Как долго он следил за ними двумя, оставаясь совершенно незамеченным, а главное — зачем?.. Тензо пытается выдернуть катану из насечки, образовавшейся во встретившемся с ней материале, но он с до боли знакомым треском срастается вокруг лезвия и сдавливает его с такой силой, что оно жалобно звякает и трескается пополам. Две части сломанного меча сваливаются на землю с глухим стуком. Тензо пытается незаметно выхватить ещё один кунай, но в тот же момент вторую его кисть постигает та же участь. Теперь он почти уверен. Это не гендзюцу, не глина, не земля и не камень. Его кожу стёсывает настоящая кора, почти такая же, какая получалась у него с помощью клеток Хаширамы, только более неровная и грубая. В необузданных остриях древесины отражается характер владельца техники, и отражение это невероятно агрессивно. Колкие ветви подбираются к шее, их концы касаются кожи в районе ярёмных вен, не давая опустить голову. Враг предугадывает все его движения, с лёгкостью считывает стратегию, но и не то чтобы сейчас она хитра. В отличие от Тензо, он был явно готов к тому, что вытворял: подстерёг его усталого в темноте, где идеально работает эта пугающая фокусническая техника, где Тензо едва улавливает невооружённым глазом движения, лишённый ориентирования по звукам, запахам и колебаниям воздуха из-за словно бы полного исчезновения врага из реальности. Как, чёрт его дери, он сам ориентируется в таких условиях?.. В голову Тензо приходит только один ответ, который незамедлительно подтверждается, вспыхнув во мраке алым призрачным огнём. «Ещё один обладатель Мокутона… одновременно с Шаринганом?!» — Да кто ты, мать твою, такой?.. — Выбирай выражения, разговаривая с Учихой Мадарой, — тон врага надменен и серьёзен, словно он не придуривается, не издевается, а совершенно уверен в том, что говорит. — Что?.. Что за чушь… Отрастил похожую шевелюру и возомнил себя Основателем?! Выбирай кого посвежее, чтобы прикидываться! Самозванец хохочет в ответ, и где-то в глубине сознания Тензо мелькает нехорошая мысль о том, что образ одиозного Учихи подходит этому уроду, кем бы он ни был. Обладатель Мангекьё и древесных техник, который проник на территорию Конохи, обойдя все барьеры и оставшись незамеченным… но почему-то напал на него одного. — Разве Мадара опустился бы до такого?! — Кстати, о достоинствах, — враг игнорирует все его вопросы и провокации, подходя ближе, и когда Тензо ожидает следующего подлого удара от поднесённой к его голове руки — лишь хватает за подбородок, больно прижав в этом месте маску к лицу, и разглядывает ошарашенные глаза пленника, в черноте которых отражается красный свет его Шарингана. — Может твой извращенец-семпай нашёл в тебе что-то поинтереснее волос? Тензо вскидывает брови и издаёт недоумённый возглас, когда новые грубые ветви обвиваются вокруг его перенапряжённых голеней и доползают до бёдер, не давая свести ноги обратно. Перед взглядом тускло блеснуло лезвие, заставив невольно зажмуриться в ожидании новоявленной травмы. Треск его рассечённой на две части маски — лоб от пореза защитил лишь шлем с протектором — продолжается звуком рвущейся ткани. Стылый воздух лесной ночи, поначалу облизнувший лишь покрывшееся испариной лицо, уже забирается под разрезанный жилет, неуклюже распавшийся по две стороны от торса, а следом под разошедшуюся на груди и животе водолазку. Непривычная в этих местах к холоду кожа вмиг покрылась мурашками, а из неглубокого пореза вдоль белой линии живота выступила кровь. — Что ты… Преступник не даёт ему договорить, лишь тихо посмеивается, сделав короткий взмах мечом снова, и та же участь постигает ткань штанов и белья. Тензо пытается посмотреть вниз, насколько ему позволяет положение, чтобы убедиться, что это не больная иллюзия, не эффект чужого додзюцу. Честно говоря, он предпочёл бы именно такой вариант, но это происходит взаправду. Концом катаны враг отводит в стороны клочки мешающей одежды, бесстыже разглядывая его. — …Это в тебе тоже не впечатляет. И что же всё-таки он разглядел в таком сопляке? Тензо дёргается, пытаясь вырваться ещё раз, но живые деревянные оковы лишь сильнее скручивают затекающие руки и ноги, выдавливая из него мучительный стон. — Как ты можешь называть кого-то извращенцем, когда сам… — Да заткнись ты уже, — наконец реагирует на слова противник, сложив печать, и ветви, сдерживающие руки, выгибают их назад, взяв в болезненный захват за спиной и заставляя Тензо перекатиться на живот, чтобы избежать переломов, тогда как те, что удерживают ноги, расцепляются и устремляются к тазу, туго сдавливая туловище снизу, чтобы лишить заложника возможности защитить себя, прижавшись к земле. В таком положении поясница и шея оказываются предельно прогнуты, отчего Тензо, теперь плотно уткнутый лицом в гущу травы, сдавленно охает, пытаясь найти способ нормально дышать. — Чем поинтереснее твой рот набьёт семпай, а пока поешь земли. Теперь Тензо лишён всякого обзора, кровь шумит в ушах от перенапряжения, но у него получается расслышать, как преступник подходит ближе к его голове и останавливается по правую сторону. Превозмогая боль, Тензо выворачивает голову в его сторону, видя, как рука в тёмной перчатке подбирает с земли сломанное оружие, что вызывает лишь новую волну смятения, ведь он берёт только одну его часть. И не самую полезную. Враг возвращается в прежнее положение и снова оказывается у него за спиной, и Тензо думает, что предусмотрел практически любой исход, великое многообразие вероятно ждущих его впереди повреждений, но не то, что обломок лезвия уткнётся ему пониже поясницы и сдёрнет вниз ткань уже не держащихся на бёдрах разорванных штанов, оставив на ягодице скользящий порез. Судя по звуку, противник подбрасывает оружие в воздухе, перехватывая за лезвие, после чего прохладный, но не острый предмет упирается ему между ягодиц. Рукоятка меча. Тензо в ужасе распахивает глаза, пытаясь отстраниться, продвинуться вперёд, насколько возможно, занозя кожу на выпирающих тазовых костях о кору, но это бесполезно, у него в запасе всего пара сантиметров, и в чужих глазах его возня выглядит разве что жалко, а усилившееся давление теперь сопровождается вкручивающими движениями. Тензо сжимается как может, пытаясь сделать теперь предпоследнее, что в его силах: не пустить инородный предмет в себя. На это назвавшийся Мадарой только усмехается, ткнув в тупой обломок подошвой и ударив по нему пяткой, отчего рукоять сразу входит внутрь почти наполовину. Тензо сипит, затем резко выдыхает со свистом и вцепляется зубами в траву, стремясь хоть так, с достоинством и без крика вынести унизительную пытку грубыми, надрывающими внутренность толчками чужой ноги, проталкивающими его собственное оружие как можно глубже. — Зачем?.. — натужно срывается с прокушенных губ, но, кажется, увлечённый пыткой урод делает вид, что его не существует, или просто не слышит жалобный лепет, и тогда Тензо берёт паузу, чтобы вдохнуть поглубже, и задаёт вопрос громче, почти рыча. — Я спрашиваю… На черта ты это делаешь?.. — У тебя ещё есть воля к болтовне? — язвит самозванец, пиная по обломанному мечу сбоку и вызывая у своей жертвы новый полувскрик, задушенный плотно сжатыми окровавленными зубами, на которых мерзко скрипит песок. — Да потому, что я бы хотел никогда не позволить Хатаке быть счастливым. Но у меня нет времени долго размениваться на урегулирование личных вопросов в ущерб делам, без преувеличения сказать, мировой важности, — наконец-то, казалось бы, конкретный ответ, под мнимой ясностью которого кроется только больше загадок. — Но Хатаке определённо подкосит то, как окажется поломана его утешительная пустышка. Уязвимость Тензо достигает своего предела. Это становится хуже, чем просто больно и просто унизительно. Сейчас назвавшемуся Мадарой ничего не стоит разорвать его изнутри, и скорее всего именно это он и задумал. Это окажется слишком сильной угрозой для безопасности Листа. Тензо не может допустить того, чтобы после мучительной смерти тайны его тела оказались во вражеских руках, хоть и, кажется, для этой твари ничто в нём не является тайной. Значит, вот какой ему был уготован конец? «Но я не пустышка.» Вывернутая за спину правая кисть, которой Тензо мог двигать хотя бы на толику лучше, с дрожью в пальцах, с трудом сложенных в печать, пытается дотянуться до левой. — Но-но, — конечно, враг засёк это. Ветки пуще прежнего сдавливают его запястья, дёргая в стороны друг от друга и протыкая прорезавшимися шипами кожу, заставляя Тензо обречённо выдохнуть и расслабить кисти. — Ты что удумал? Самоуничтожиться по заветам АНБУ? Похвально, я бы на твоём месте поступил так же. Но я вряд ли окажусь на твоём месте, да и ты не на моём. Ветка на правой руке резко дёргается вниз. Треск древесины смешивается с хрустом ломающейся лучевой кости и задавленным воплем. — Почему не убиваешь… сам… — Тензо хрипит с паузами, пытаясь совладать с дикой болью и набившейся в рот травой, и прокашливается, чтобы хоть как-то вдохнуть пережатой грудью. — Потому что смерть сегодня не на твоей стороне, солдатик. Я оставлю тебя жить с этим позором. Теперь вы с Хатаке будете друг друга стоить. Незнакомец хватается за лезвие катаны и под вымученное мычание пленника резко выдёргивает рукоять наружу, швыряя сломанное оружие в кусты, а остроконечные грубые ветки с треском размыкаются, врастая обратно в землю. — Что предпримешь теперь, а? — с издёвкой спрашивает противник, пройдя вперёд и больно пнув его мыском в висок. — Побежишь зализывать раны к своему семпаю вопреки всему, я прав? Он, кстати, тоже не в лучшем состоянии. Тензо наконец перекатывается на спину, пытаясь наскоро предпринять что-то ещё, но слишком истощён болью и безрезультатными попытками спастись. Из него будто вытянули добрую половину чакры. Руки не слушаются, к тому же правое запястье теперь почти лишено подвижности. Тогда назвавший себя Мадарой делает шаг к его голове в последний раз и наступает подошвой на лицо, вдавливая голову в землю и демонстративно крутя ступнёй, словно бы растаптывая назойливую букашку. — Отдыхай, ничтожество. Ещё увидимся, когда мне пригодятся твои способности. Постарайся не сдохнуть раньше. Хриплый голос врага постепенно отдаляется, оставляя за собой оглушающую теперь тишину. Тензо поворачивает голову в его сторону и всё-таки швыряет ослабшей левой рукой два сюрикена, чтобы попытаться повредить врагу хоть одно ахиллово сухожилие и не дать уйти далеко, но они, ожидаемо, проходят сквозь обмотанные бинтами щиколотки, с жужжанием исчезнув вдалеке, и только тогда он повержено закрывает глаза. — Ах да, чуть не забыл. Это тебе. Слабый шелест над головой, и словно из пустоты на растоптанное тело Тензо осыпаются подвявшие белые лилии. Он не видит их, но узнаёт по самобытному, несовместимому с происходящим аромату. Так же пахнет семпай, когда возвращается с могилы своей подруги. Звуки окружающей среды возвращаются к его слуху. Чуть в стороне негромко трещат сонные под утро цикады, а над ухом пищат нашедшие тёплую жертву комары. Теперь из разумных существ он остался здесь один, а, возможно, один и был, потому что противник его был абсолютно безумен. Он исчез в никуда, так же, как ниоткуда и появился. Будто и не было этой пытки, всего лишь не пойми откуда нашедшее страшное наваждение — но слишком по-настоящему болит истерзанное чужим древесным стилем тело, слишком реально высыхающая кровь начинает стягивать кожу на внутренних сторонах бёдер, и разорванные штаны всё ещё сдёрнуты до сбитых колен. В снова открытых чёрных глазах выступают непрошенные слёзы, но не скатываются по щекам. В извалянных в пыли волосах запутались комья земли, нити травы и поломанные ветви, между прядей ползают разбуженные чужим вторжением муравьи. Сквозь лиственные тучи крон над головой проступает бледнеющее предрассветное небо. Утро будет ясным. Чуть в отдалении медленно просыпается центр Конохи. Чужак, не особо утруждая себя, надругался над ним в её пределах, а он не смог предпринять ничего дельного для самозащиты. Ни-че-го. «Береги свою жизнь, Тензо», — всплывает в голове глухой голос Данзо. «Твоя уникальная сила необходима Листу», — вторит ему скрипучий тембр Сандайме. Но, стало быть, его сила не уникальна. Сила ли это вообще? «Постарайся не сдохнуть», — всё ещё дрожит в барабанных перепонках хриплая злоба вражеского голоса. Искренне ли он хотел умереть, намереваясь самоуничтожиться? Нет, конечно. «Вернись, Тензо», — слышится будто наяву полный веры в него спокойный шёпот семпая. И именно этот шёпот, теряющийся в шелесте колышимой лёгким ветром листвы, кажется ему сейчас самой главной причиной продолжать быть. Минут через пять Тензо с трудом приподнимается на локтях, чтобы хотя бы прикрыть наготу рваньём, оставшимся от формы. Он совсем близко к оборонительным стенам, уже скоро будет первый утренний обход границ часовыми. У него есть меньше четверти часа, чтобы не оставить следов своей катастрофы. Его найдут, если он продолжит так валяться. Найдут и увидят, что осталось от бойца АНБУ на его же родной территории. Да, ему придётся как можно быстрее сообщить о никем не замеченном проникновении врага Хокаге. Придётся признать поражение, что не самое страшное, ведь он будет честен, если скажет, что боролся изо всех сил. Но он умолчит о деталях. Этого не узнают и медики, потому что враг и вправду не нанёс ему опасных для жизни внутренних повреждений, и всё, кроме перелома, сможет худо-бедно срастись само. Через десять минут от этой истории здесь останется лишь шесть вражеских лилий, белеющих на траве в сумеречном лесном рассвете, словно снег в середине лета, которого было так много на севере, откуда он едва успел прибыть. Сломанные маску и меч, раны, боль и позор он унесёт с собой в новый день и попытается продолжить жить, как раньше. Эти лилии — для ныне почивших, а Тензо всё ещё здесь. Он не смог уберечь себя, но важно ли это. Пока он дышит, он продолжит защищать будущее Скрытого Листа и Волю Огня, и когда-нибудь мысли о своём предназначении снова вызовут в нём гордость, а не едва выносимую тяжесть долженствования, как сейчас. — Я вернулся, — скоро скажет он изнурённому Какаши-семпаю на пороге его квартиры, нянча сломанную забинтованную руку, вопреки всему, и тот прикоснётся к неровно обрезанным концам его волос, теперь едва достающих до плеч, с немым вопросом в опустошённом долгой тревогой взгляде. А Тензо промолчит и отведёт совсем другие теперь глаза, чтобы скрыть поселившийся в их глубине абсолют печали могильных лилий.