Кое-что о Петунии

Петуния с мрачным удовлетворением выстукивала каблуками по мощеной камнем улочке все, чем планировала похвастаться перед родителями и сестрой. «Лучшая на курсе!», «Триста пятнадцать знаков в минуту!», «Девушки, берите пример с мисс Эванс!». Каждый восклицательный знак Петуния звонко отбивала правой ногой и ни разу не сбилась с ритма. Родителям отрадно будет знать, что старшая дочь с успехом получает настоящую, признанную обществом, полезную и понятную профессию. Об этом можно будет рассказать друзьям и соседям, и никому из них и в голову не придет сомневаться в респектабельности и добропорядочности их семьи. У калитки Петуния остановилась и, просунув в зазор между петлями и забором худую руку, ловко скинула запиравший ее крючок. Щелкнув каблукам, она ступила на короткую дорожку, ведущую к дому, и самодовольство сползло с ее лица, потянув вниз уголки губ. У крыльца один на другом стояли два больших чемодана, рядом с ними – метла и клетка, накрытая куском черного крепа. Петуния взлетела по ступенькам, повесила небольшую дорожную сумку на перила и вынула записку, засунутую в дверной косяк на уровне глаз. «Уехали в магазин, постараемся вернуться поскорее. С нами Джеймс, Лили пригласила его погостить у нас недельку. Он сказал, что сегодня должны доставить его вещи. Не пугайся, если… Что бы ни случилось – не пугайся и не сердись! Я перестелила белье в твоей комнате и сделала уборку. Целую, мама». – Не сердись, – повторила Петуния, медленно комкая записку в кулаке. – Не сердись! Сначала были эти письма и эти птицы, загадившие все оконные карнизы, потом под Рождество он вломился к ним через камин и даже пытался всучить ей свой уродский подарок, а теперь – приехал погостить! Петуния терпеть не могла Поттера, и то, что никто в семье больше не разделял ее чувств, принимала как личное оскорбление. И почему она вообще решила, что ее успехи впечатлят родителей, если сейчас с ними в машине едут Лили и этот, а она, одинокая и ненужная, стоит у запертых дверей родного дома в ужасно натирающих туфлях, дрожит от холода и… На самом деле Петуния дрожала от гнева, но в своих мыслях она сознательно лукавила, чтобы как следует посмаковать очередную выходку сестрицы, бросающую тень на репутацию семьи. Связаться с кем-то вроде Поттера! Если бы Петунию удосужились предупредить заранее, она бы осталась в Лондоне. Мысль о Лондоне немного успокоила ее – теперь Петунии есть, куда гордо удалиться, когда выносить общество Лили и этого станет невыносимо. Рефлекторно опустив записку в карман легкого плаща, Петуния с высоты своего роста, сложенной с высотой крыльца, посмотрела на доставленный багаж. Она знала, кто находится в клетке, и догадывалась о том, что скрывается за твердыми боками чемоданов. Знала она, – хотя не призналась бы и под пытками, – зачем этим метлы. Петуния спустилась на дорожку, прошлась до калитки и обратно. Снова развернулась, сделала пару шагов и замерла на полпути. Со смешанным чувством брезгливости и любопытства она покосилась на метлу, чей лакированный черенок умудрялся ослепительно блестеть даже в туманный день. – Что же это такое? – пробормотала Петуния себе под нос. – Ну где это видано? Она переступала на месте, сцепив костлявые пальцы в замок, словно пытаясь сама себя удержать от какой-нибудь глупости. Затем, решительно выдохнув, она подскочила к метле и схватила ее. Метла дернулась в ее руке, взбрыкнула, но Петуния вцепилась накрепко. Они боролись тихо и упрямо. Наконец, Петуния, удобнее перехватив присмиревшую метлу, энергично подмела ею крыльцо и землю вокруг него, взметнув в воздух облачка сухой пыли. Сделав несчастной внушение о ее истинном предназначении таким безукоризненным способом, Петуния с чувством выполненного долга прислонила метлу к чемоданам ровно в том месте, где та стояла до этого. Настроение, испорченное запиской, немного поднялось. Петуния одернула рукава распахнутого плаща, разгладила складки на юбке и наклонилась было, чтобы подтянуть чулки, но тут же выпрямилась, испуганная негромким, но отчетливым фырканьем. Фыркали из пышного куста жасмина, росшего в темном углу двора. Петуния не моргая уставилась на него. – Кто здесь? – спросила она дрогнувшим голосом. – Предупреждаю – я буду кричать. И она набрала в легкие побольше воздуха, чтобы выполнить свою угрозу, как только выяснит, с чем или кем имеет дело. Или не выполнить. Даже перед лицом опасности Петуния была твердо уверена, что незачем беспокоить соседей по пустякам: если у крика не окажется уважительной причины, те сочтут ее припадочной и потом буду судачить об этом днями напролет (она бы судачила). В кустах снова фыркнули и завозились. Фыркнули еще раз и завозились активнее. Затем, с шумом раздвинув ветви лохматой мордой, из кустов выбрался огромный черный пес. Он тяжело встряхнулся и подошел к чемоданам. Тронул их лапой и сел рядом будто намекая, что является частью багажа. Петуния шумно выдохнула. Это не лезло уже ни в какие ворота. – Сова, метла, все эти его штуки, от которых у меня голова болит, а теперь еще и собака! – одной ей известными усилиями она умудрялась напрягать связки так, чтобы говорить высоким шепотом. – Он притащил собаку! Они смотрели друг на друга. Пес склонил морду набок, фыркнул, дернул ушами. Петуния поджала губы. – Хорошенькое дело, – сказала она и обошла пса по широкой дуге, не сводя с него глаз. По ступенькам крыльца ей пришлось подниматься боком, искать ключи в переднем отделе сумки – на ощупь. Пса она не боялась – страх отступил, вытесненный потрясением, в которое ее ввергла бестактность Поттера, но Петуния все равно оставалась настороже. Она решительно не одобряла все, что хоть как-то связано с этими, и по опыту знала, что даже самые обычные на первый взгляд вещи – взять ту же метлу! – могут оказаться… неправильными. Ненормальными. Пес тоже следил за ней, грузно переваливаясь с боку на бок и перебирая передними лапами. Перед тем, как войти в дом, Петуния снова смерила пса внимательным, недовольным взглядом. Черные, влажно-блестящие собачьи глаза ей не нравились. Пес смотрел на нее не менее испытующе, чем она на него. Петуния могла поклясться, что, за секунду до того, как дверь за ней захлопнулась, пес снова фыркнул, и его фырканье было непростительно похоже на еле сдерживаемый смех. Спустя четверть часа Петуния снова вышла на крыльцо. Вместо плаща на ней был шерстяной кардиган крупной вязки, а туфли она сменила на разношенные войлочные тапочки. В одной руке Петуния держала тарелку, в другой – вилку. На тарелке бочком к бочку лежали три пухлые сосиски. Поттер проявил безответственность, притащив к ним свою жуткую собаку, и не заслуживает снисхождения, но Петуния не собиралась мучить животное из-за неприязни к его хозяину. Тем более ей была приятна мысль о том, как должно уязвить его проявленное ею великодушие! О, она в красках распишет при родителях и Лили всю глубину одиночества и тоски бедного песика, которому пришлось долгие часы сидеть у запертых дверей и дрожать от холода. Петуния не слишком грациозно присела – скорее сложилась, свесившись над ступеньками, – и, накалывая сосиски вилкой, по очереди стряхнула их вниз. – Ешь, – велела она псу. – Чего уставился? Внимательная серьезность во взгляде пса сменилась недоверчивым изумлением. – Ешь-ешь, – повторила Петуния, распрямляясь. – Они вкусные. Этот наверняка кормит тебя всякой… волшебной, – на последнем слове она запнулась и скривилась, словно увидела червяка в надкусанном яблоке, – ...дрянью. Пес фыркнул недоверчиво и удивленно, повел ухом, покачал мордой. С места он не сдвинулся, и Петуния нетерпеливо постучала вилкой о тарелку. Животных она не любила, но такое явное собачье пренебрежение щедрым угощением неприятно покоробило ее. Она никогда не думала о том, чтобы быть хорошей, больше всего ей хотелось быть правильной – не столько в своих глазах, сколько в любопытных глазах соседей. Где бы ты ни был, они всегда рядом, держат наготове глаза и уши: заглядывают через садовые ограды, дежурят у окон, обсуждают тебя с другими соседями, их – обсуждают с тобой. Петуния прилагала все усилия, чтобы вести себя так, как должно, и ждала того же от окружающих. Они ни для кого не делала исключений. Правильная собака должна была радостно завилять хвостом и наброситься на сосиски, а потом попытаться потереться о ее ноги в знак благодарности, чего Петуния, конечно, не допустила бы, и все же. А этот пес сидел и смотрел, и даже не думал делать того, чего от него требовалось. Петуния фыркнула, у нее получилось звонче и выразительнее. Пес не решился с ней тягаться. Она ушла в дом. Вымыв и насухо вытерев посуду, она села за кухонный стол и придвинула к себе блокнот. От половины листов в нем остались тонкие неровные клочки у самого корешка. В этом дежурном блокноте (мама использовала его для всех своих бесконечных записочек, которые крепила на холодильник, оставляла на столике в прихожей, или – вот – засовывала в дверной косяк) Петуния записала свое послание. Сперва она выбила его круглым концом ручки по столу, мысленно проговаривая каждое слово, потом выбросила половину и осталось «Ушла в парк с Линдой, вернусь к девяти. Петуния». Пусть не думают, что она станет изнывать в их ожидании. У нее тоже есть дела и друзья. Переодеваться Петуния не стала, только сменила кардиган обратно на плащ и поправила прическу. С затаенным сожалением сбросила тапочки и влезла в туфли. Натертые пятки снова заныли, но Петуния потопала ногами, убеждая саму себя, что ей нипочем мозоли. Мозоли – это нормально. Чего она, собственно, хотела от новых туфель? Петуния и по кинжальным лезвиям пошла бы, – как девчонка из сопливой сказки, которую мама читала ей в детстве, – чтобы досадить… хоть кому-то. Всем им. Путь они ждут ее, усевшись вокруг стола и нетерпеливо поглядывая на пустые тарелки. Она вышла из дома и прошла к калитке. Пес увязался за ней, высунул морду на улицу. Петуния зацокала языком и замахала перед его носом мыском туфли: – Нет-нет-нет. Она попыталась захлопнуть калитку прежде, чем пес пролезет следом, но тот проявил удивительную для его габаритов ловкость и просочился-таки мимо. Петунии ничего не оставалось, как запереть калитку за ними обоими и пойти вниз по улице, делая вид, что собака не с ней. Петуния не оглядывалась, сосредоточившись на стуке своих каблуков, и задирала нос выше обычного. По пути к реке она заглядывала за все низкие заборы и изгороди, оценивая состояние соседских газонов. Увидев сорняки и брошенные детские игрушки, Петуния удовлетворенно хмыкала и отбивала восклицательный знак левой туфлей – брала увиденное на заметку. Дома становились хуже, пяточки травы перед ними – меньше. Петуния давно свернула с широкой улицы и петляла проулками. Она думала, что хорошо помнит дорогу, но дважды свернула не туда и попала в тупик, из-за чего ей пришлось возвращаться. Никто не видел ее, никто не мог упрекнуть за ошибку, но Петуния все равно чувствовала досаду. Попадись этот проклятый пес ей под ноги – уж она бы ему задала! Но пес умудрялся всегда держаться позади, чем нервировал Петунию. Слишком гордую, чтобы попытаться прогнать его, признав тем самым их знакомство перед… Перед кем-то. Помни, Петуния: глаза и уши! Наконец, она вышла к берегу. Невольно замедлила шаг, потому что удивилась и не могла скрыть своего удивления: то, что в детстве казалось ей рекой, выглядело жалкой речушкой. Грязным ручьем, вяло текущим сквозь подсохший ил и преющие листья деревьев. Петуния спустилась к нему по пологому склону, морщась, когда каблуки туфель проваливались в мягкую землю, и осторожно перешла на другую сторону по обломкам каменного моста, поросшим мхом. Обломки всегда были обломками, но в детстве идти по ним было легче – ноги сами помнили, куда вставать. На этой стороне туман был гуще, или так только казалось, потому что солнце клонилось к закату, и пасмурный день стремительно терял цвета, растворяясь в серости и сырости. То, что они с Лили называли в детстве лесом, теперь – сплошной пустырь. Кусты и трава выкошены, деревья срублены, а их корни выкорчеваны. Несколько месяцев назад мама рассказала Петунии в телефонном разговоре, что привлечены инвесторы, утверждены планы застройки, и обо всем торжественно объявлено в местной газете. Город продолжит расти здесь – на этой опустевшей земле. Когда-то Петуния наравне с сестрой предпочитала ее дикую неухоженность мрачной геометрии городского парка. Петуния заглянула в зияющую яму, на месте которой прежде рос огромный раскидистый дуб. Сколько раз она прислонялась к его шершавому стволу, пряча лицо в сгибе локтя, и считала до десяти? Как часто они с Лили устраивали тут пикники? А каким сладким был запах мелкой дикой ежевики? А этот ее ужасный темный сок, оставлявший пятна на любимых платьях? А противные кусачие муравьи? А забавные ежи, сердито сопящие в кустах? Как много было смешного, глупого, беззаботного. Петуния пришла сюда впервые за долгие годы. Пришла в последний раз – не для того, чтобы попрощаться с хорошими воспоминаниями, а затем, чтобы избавиться от плохих. То, что случилось здесь с ней однажды, осталось нарывом на ее памяти о детстве. Отвратительным гнойником, зреющим с годами и отравляющим сны. Петуния смотрела в темную яму, и та воронкой затягивала ее в душный желтый день, когда страшная выходка нелепого мальчишки навсегда проложила пропасть между ней и тем миром, к которому уже тогда принадлежала Лили. Именно в тот момент Петуния окончательно и бесповоротно решила, что не собирается иметь ничего общего со всем этим… убожеством. Любая мысль о словах на «м», «к», «в» (магия, колдовство, волшебство) до сих пор заставляет ее морщиться и страдать. И вспоминать того оборванного, грязного мальчишку. И боль, отозвавшуюся в ее ушибленном веткой плече, а затем спустившуюся ниже – к самому сердцу. – Маленький негодяй, – прошептала Петуния в его бледное, серое лицо, угрюмо глядящее на нее из-под толщи воспоминаний. – Так тебе и надо! Так тебе и надо. Она помнила его имя, но не хотела даже мысленно признавать за ним право владеть хоть чем-то нормальным. Несколько лет назад Лили сообщила, что порвала с ним, а осенью последний раз упомянула его, рассказав, что он связался «не с теми людьми» и после окончания школы сгинул где-то – то ли в Болгарии, то ли в Румынии. Холодный влажный нос ткнулся ей в руку. Петуния машинально положила ладонь на голову пса, сжала пальцами густую шерсть. Ее мелко потряхивало. Она неэлегантно шмыгнула длинным носом, а потом сплюнула в яму. Пес фыркнул. Петуния, словно разбуженная громким звуком, тут же отдернула руку, вытерев ее о подол плаща. Посмотрела на пса, скривила рот. – Он так легко причинил мне боль, – уголки ее губ нервно дернулись. – Этот уродец вроде… Поттера, только хуже. И я долго боялась того, что Лили… Что она тоже… Им ничего не стоит сделать с тобой всякое, если захотят. И ты понятия не имеешь, что взбредет им в голову. Им не нужны ножи, пистолеты, – ничего из тех вещей, чья опасность тебе понятна, – и ты до последнего момента не поймешь, что это… конец. Петуния замолчала. Пес смотрел на нее, задрав морду, и не моргал. – Я много об этом думала, – кивнула она, по-своему расценив его пристальный взгляд. – Но больше не буду. Хватит с меня. Я вернусь в Лондон, закончу нормальный колледж, устроюсь на нормальную работу в нормальную фирму, выйду замуж за нормального мужчину и буду жить… нормально. И, может быть, однажды я и правда забуду. Петуния снова заглянула в яму и не увидела в ней ничего, кроме комьев земли. Она развернулась и пошла обратно в город, не оглядываясь, прокладывая себе дорогу в густых сумерках уверенным, широким шагом. Скоро ее каблуки застучали по улице, она думала о том, чем похвастается родителям и в чем упрекнет Лили, и не думала о голом пустыре, растаявшем позади нее. Она не сразу заметила тех двоих впереди, а потому не успела свернуть в одну из боковых улочек, пока была возможность. Они стояли у стены заброшенного винного магазина, где тень была гуще – контрастом со светом тусклого фонаря, горящего на углу. Петуния отвернула лицо и попыталась прошмыгнуть мимо, прижавшись к изгороди на другой стороне и слившись с ней, но они не пустили. Глупо ухмыляясь, загородили ей дорогу – парни чуть старше нее, с бритыми головами, в драных джинсах. От них неприятно пахло: прокисшим пивом и немытым телом. – Че, куколка, гуляешь? – развязно поинтересовался тот, что был ниже и плотнее. Он потер свою лысину, оскалился, ткнул локтем товарища, который послушно заржал, словно услышал бог весть какую смешную шутку. Петуния попятилась, но скалящийся схватил ее за рукав плаща, дернул на себя. Его дружок заржал еще громче. Петуния побледнела и тут же вспыхнула. Она знала, чего ожидать, с какой опасностью ей пришлось столкнуться и что можно сделать. Она вытянулась струной, резко развернулась на месте, выкручиваясь из собственного плаща. Он тряпкой повис в чужой руке. Петуния набрала в легкие побольше воздуха и закричала. Она кричала на одной ноте – высоко, громко. Когда дыхание сбилось, она с трудом сглотнула, вдохнула и начала выкрикивать отдельные фразы: «Не смейте!», «Убирайтесь!», «Не трогайте!». Оба парня растерялись, но лишь на несколько мгновений, пока не убедились, что никто в соседних домах не внял этим крикам. Нигде не зажегся свет, не хлопнула дверь, не раздались обеспокоенные голоса. В сумрачной, грязной части города никому не было дела до чужой беды. Петуния тоже поняла это, тяжело перевела дыхание, сжала кулаки и вновь распрямила пальцы. Она будет царапаться и кусаться, потому что никто не смеет… Никто не смеет! Они снова пошли на нее. Оскалили лица ухмылками. Наполнили воздух между ними зловонием своего дыхания. Петуния пятилась и пятилась, оттягивая момент, когда ей придется броситься им навстречу, чтобы царапаться и кусаться, и… Яркая вспышка вспорола темноту узкой улицы. Несколькими часами позже, лежа в кровати и разглядывая потолок, Петуния решила, что это был фонарь, мигнувший из-за скачка напряжения. После вспышки Петуния рефлекторно моргнула несколько раз и остановилась. Двое остановились тоже. Они больше не ухмылялись и не тянули к ней руки. Они смотрели сквозь нее, распахнув онемевшие рты, хватая ими воздух. Один из них пошатнулся, сделал неуверенный шаг вперед, но второй схватил его за локоть и потянул обратно. У Петунии по спине пробежал липкий холодок. Она хотела было оглянуться, но услышала приглушенное рычание и судорожно всхлипнула – от понимания и облегчения. Она смотрела на парней, что стояли напротив, и знала, кого они видят за ее спиной – огромного жуткого пса. Какие же трусы! Не такой уж он и жуткий. Господи. Ей стало смешно. Она нервно усмехнулась, в горле что-то булькнуло. По щеке повело теплом. Петуния вскинула руку и стерла отзвук призрачного прикосновения. Ладонь стала соленой и влажной. Парень, державший ее плащ, выронил его. Отступил назад, утягивая за собой товарища. Лица обоих пошли пятнами, исказились в немых, болезненных гримасах. Ну какие же жалкие! Теперь пятились они, а Петуния наступала. Она остановилась, чтобы поднять плащ, а когда распрямилась – двое уже бежали прочь. – Вот уроды, – фыркнула Петуния охрипшим голосом. Ее до сих пор потряхивало. Она вздрогнула, когда неподалеку раздался приглушенный хлопок. – Здорово ты их напугал. Я уж было подумала, что... Она осеклась, обернувшись и не увидев пса, к которому обращалась. Улица позади нее была темна и пуста. Петуния в недоумении наморщила лоб, сдвинула брови к переносице. Очень странно. Ей хотелось поблагодарить его. Может, не в самых красноречивых выражениях, но зато вполне искренне. Петуния цокнула языком. Все-таки с собакой что-то было не так. Пожалуй, во всем, что имело отношение к типам вроде Поттера, был изъян. Червоточина. Какое-то… проклятие. Петуния не стала развивать свою мысль, и, благоразумно рассудив, что стоять на месте небезопасно, пошла на свет фонаря. Через несколько минут быстрой ходьбы она вывернула на большую улицу. Здесь освещение было ярче, в домах горели окна. Петуния настучала целую гневную тираду, пока подходила к своему дому, но у калитки помедлила секунду, сделала глубокий вдох, все для себя решила. Она не расскажет, что с ней случилось, – никому. Соблазн поставить в своем рассказе все с ног на голову и заставить их чувствовать себя виноватыми был велик, но она будет придерживаться выдуманной истории про Линду и парк. Куда и зачем Петуния ходила на самом деле, из-за чего оказалась в опасности – останется при ней. Если она промолчит, то действительно сможет забыть, – всё забыть, – и никто не напомнит. Петуния притворила за собой калитку, прошла к крыльцу. Вещей Поттера не было, не было и сосисок, к которым пес так и не притронулся, оставив валяться у ступеней. В окнах гостиной горел свет, за дверью слышались голоса. Петуния вошла внутрь, облачаясь в самодовольство, холодную учтивость и плохо скрываемую брезгливость, словно в невидимые доспехи. Мама поцеловала ее, отец – обнял. Лили помялась рядом, провела рукой по ее предплечью, попыталась пожать вялую сухую ладонь. Поттер не улыбался губами, но его глаза – светились смехом. Петунии это не понравилось. Когда они сели за стол, она спросила про собаку. Лили и этот переглянулись и ничего не ответили. Петуния фыркнула, крепче перехватила вилку и повернулась к родителям. – Знаете, – сказала она. – Я лучшая на курсе. Печатаю триста пятнадцать знаков в минуту. Мистер Гринсбург ставит меня в пример остальным студенткам. Передай мне еще фасоли, мама.