Вопреки

Рафаэль не очень понимал, чем его привлекает Кариси. Честно говоря, совсем не понимал. Он был не в его вкусе, импонирующие черты пересчитывались по пальцам одной руки, куда больше было аргументов «против». Слишком долговязый любитель вторгаться в чужое личное пространство. Рафаэлю не нравилось даже это бледное лицо, в котором он не мог найти ни одной субъективно красивой линии. Ничего гармоничного. Абсолютно. И все-таки Рафаэль каждый раз велся. Насмешка над собственными предпочтениями была почти вульгарной. Первое время это раздражало даже больше непрошеных юридических советов, а потом он просто забил. Игнорирование порой — лучшая политика, даже если ты игнорируешь здравый смысл. Одно можно было сказать наверняка: нелепая симпатия состояла не более чем из смеси польщенного самолюбия и некстати проснувшегося либидо на фоне бесконечного трудоголизма в приглушенном свете кабинета, в котором было слишком много рабочих бумаг и стаканов с виски. И все это было настолько банально, что самоуважение трещало по швам и осыпалось ненужной шелухой вниз. Рафаэль потер уставшие глаза, еще раз окинул Кариси внимательным взглядом, в сотый раз не нашел ничего, за что можно было бы зацепиться в сделке с собственным здравомыслием, и сказал без лишних экивоков, заведомо отметая все эти расшаркивания, социально-приемлемые игры и намеки: — Кариси, поехали ко мне. Согласие прозвучало раньше, чем он успел договорить свое краткое предложение-капитуляцию. И это тоже было в какой-то степени вульгарно. Рафаэлю не нравился Кариси, не нравилась безобразная легкость, с которой тот произнес «да» и сама ситуация, в которую он сам же себя загнал. Что-то не давало покоя, беспокойная, едва заметная заноза в мозгу, от нее ломило в затылке и сводило челюсть, но разбираться с ней совершенно не хотелось. Целовался Кариси тоже не так, как нравилось Рафаэлю — слишком мягкие губы, совершенно неуместная нежность, осторожные движения, едва заметные касания пальцев вдоль скулы. Словно кто-то их них двоих хрустальный, и первым порывом было принять это на свой счет, но потом заноза в затылке кольнула сильнее, и Рафаэль с недоверием спросил у себя: а в нем ли дело? Возможно, стоило иногда допускать вариант, что мир не сходится только на нем. Но даже если дело было в Кариси, привлекательнее ситуация не становилась. Мелькнула мысль, что ничего не выйдет, и симпатия слишком хрупкая, под ней нет необходимого фундамента, возможно, ее не хватит даже для дежурной разрядки. Господи, да он даже не находил Кариси привлекательным, вся затея была фарсом. Но все работало — вопреки. И, наверное, должно было злить — Рафаэль терпеть не мог беспочвенность и необоснованность... во всем. И только когда раскрасневшийся Кариси потянул молнию на его ширинке вниз и сказал своим дурацким охрипшим голосом, привычно проглотив половину слогов: «Ты мне даже не особо нравишься», Рафаэль понял, что это работает в обе стороны. И это знание, это открытие — оно было восхитительным.