Pulsus irregularis

Правду, не вымысел, только факты без примесей Вывезешь? Детектор лжи

Сердце бьется так сильно, что Сонни невольно хватается за грудь, как будто тахикардию можно унять лишь прикосновением ладони. Чужое сердце мечется и рвется наружу, ему тесно под ребрами. Тесно в Сонни. Оно хочет вырваться. Сонни рвет в туалетной кабинке снова и снова сухими острыми спазмами, желудок давно пуст. Колени болят от удара об кафель, перед глазами белые «мухи», сознание дробится на бессмысленные фрагменты. Через двадцать минут чужеродное сердцебиение приходит в норму. Сонни выходит из туалета, как ни в чем не бывало поправляет галстук. Его выдает только синюшная бледность и дрожащие руки. — Похмелье? — понимающе хмыкает Фин. — Да, приятель. Перебрал вчера, — соглашается Сонни, который накануне не пил ничего крепче латте. Фин хочет добавить что-то еще, но в участок входит Барба, тут же перетягивая все внимание на себя. Сонни чувствует, как его пульс на мгновение сбивается с ритма. В последнее время это часто происходит, но он запрещает себе анализировать. В этом нет смысла — ни здравого, ни какого-либо другого. Отсутствие смыслов между ними является залогом крепкого ментального здоровья. — Доброе утро. Барба кидает быстрый взгляд в сторону Сонни. — Отвратительно выглядишь, детектив. Сонни морщится, но ничего не отвечает. Ему с недавних пор разонравилось разговаривать с Барбой. Бесконечные шпильки, уважения ни на гран, сплошная головная боль, завышенная самооценка и вычурные галстуки. И аритмичный пульс. *** Когда раздаются первые выстрелы, инстинкт кидает его на Барбу — закрыть собой, защитить от пуль; он вцепляется в чужие запястья до синяков. И в этот момент два сердца в его груди начинают биться в унисон, бешено и быстро гонят кровь — вместе. И лучше бы в Сонни попала шальная пуля, потому что, видит Бог, в этом смысла было бы больше. Рафаэль отказывается разговаривать, лишь раздраженно потирает покрасневшие запястья, когда все заканчивается. Сонни хочется взять его за лацканы безупречного пиджака и как следует встряхнуть: «Рафаэль, ты сошел с ума?! Нельзя такое игнорировать!». «Игнорировать нас». Вместо этого он принимает правила игры и тоже уходит в тотальное игнорирование. Если этому высокомерному мудаку хочется просрать единственный шанс в жизни на счастье, то кто такой Сонни, чтобы ему мешать. Про собственное счастье он образцово-показательно не думает. *** — Ты поссорился с Барбой? — как-то спрашивает Роллинс, бездумно покачивая бутылку пива. — С чего ты взяла? — Твой энтузиазм заметно уменьшился в последнее время. Ты совсем перестал его доставать, это ненормально. Сонни пожимает плечами и цепляет на лицо самое равнодушное выражение из всех возможных. — Нет, я просто нашел своего соулмейта. К черту Барбу. Роллинс молчит секунд тридцать, глупо приоткрыв рот, и таращится, словно у него выросла вторая голова. Второе сердце вот отрастил, чего уж там. О том, что соулмейт и Барба — одно лицо, он не говорит. Не о чем тут говорить. — Доминик Кариси младший, ты шутишь? Скажи, что ты шутишь! — Если бы, — качает головой Сонни. — И нет, Аманда, мы не будем это обсуждать. Совершенно точно нет. Обида в ее глазах очень искренняя. Она давит на совесть, на кодекс лучших друзей, на нервы. Сонни не собирается играть в поддавки. *** — Точно не хочешь поговорить, Барба? Сонни честно держался три месяца — давал привыкнуть ему, себе, самой ткани мироздания. — И о чем же, детектив? — Барба привычно приподнимает бровь, и в этой маленькой мимической издевке куда больше презрения, чем может вынести нормальный человек. Чем может вынести Сонни. — Серьезно? — он тоже умеет играть в эти игры. Учитель был хороший. — Ну хорошо, если ты настаиваешь, расшифрую тему нашего сегодняшнего разговора — пульс. Барбу не так-то просто сбить с толку. Он наливает себе виски, проводит пальцами по кромке бокала и будто бы поглощен исключительно цветом и янтарными бликами. Сонни виски он не предлагает. «Мудак». — Неожиданная тема для разговора, Кариси. После юридического решил все-таки поступить на медицинский? Признаюсь, я не слишком хорошо разбираюсь в теме, но, если мне не изменяет память, там много градаций: полный, пустой, нитевидный, дикротический, ритмичный, аритмичный и еще примерно столько же определений. На твое счастье, давно изобрели гугл. Воспользуйся. В такие моменты Сонни не-на-ви-дит Барбу. — Тебе не надоело? — сдается он. Поясняет: — Двадцать четыре на семь быть по-отношению ко мне мудаком не надоело? Барба вдруг как-то очень человечно вздыхает, трет переносицу и наконец смотрит на Сонни в упор. — Ладно, Кариси, давай серьезно. О чем ты сейчас на самом деле говоришь? И это искреннее непонимание на его лице обескураживает. Обезоруживает. Выбивает почву из-под ног. Сонни теряется, два сердца в его груди опять бьются в разном ритме. Свое — панически быстро, чужое — размеренно ровно. — Перестрелка три месяца назад. Ты не мог не почувствовать, Барба. — Что? Страх и панику? Почувствовал, спасибо, что напомнил. Мне тогда потребовалось удвоить дозу виски на пару недель, чтобы справиться со стрессом. Сонни подходит ближе, облокачивается руками на стол, смотрит в уставшее лицо напротив и не находит слов. — Прислушайся, Барба. Посчитай пульс, — Сонни протягивает запястье, предлагает, сдается, идет ва-банк. И, кажется, все-таки проигрывает, когда видит насквозь фальшивую вежливую улыбку. Отрицание в чистом виде. — Нет, Кариси. Я ничего тогда не почувствовал, ты ошибаешься. С моим пульсом все в полном порядке. Оба сердца в груди Сонни пускаются в галоп, замерев лишь на старте, — когда Барба скрещивает руки на груди, отгораживается. Закрывает всего себя для Сонни. — Ты лжешь, я же слышу. У Сонни больше нет сил сражаться. То, ради чего другие готовы отдать жизнь, Барба выбрасывает не глядя. Ни желания, ни мотивации — их тоже нет. Есть только Барба и его отрицание. С ними почти невозможно бороться. — Прислушайся к себе, Кариси. Не я блефую, а ты занимаешься самообманом. Сонни отходит от стола, поворачивается спиной, расслабляет галстук. Считает про себя до десяти, старается дышать на счет, сбивается, начинает заново, добирается до двадцати, снова сбивается. Потом разворачивается, подходит обратно и молча берет со стола бутылку. Пьет прямо из горла, глотает жадно, давится, виски течет по подбородку, затекает за воротник, его начинает тошнить. Взгляд Барбы цепкий и немигающий как у ядовитой змеи. — Меня тошнит, — голос звучит настолько несчастно, что хочется пожалеть самого себя. Сонни хороший, он не заслужил такого отношения. Господь очень неудачно пошутил, дав ему соулмейта, который из чистого упрямства и черт знает чего еще отказывается от него, глядя прямо в глаза. — Ну поцелуй меня, Барба. Хотя бы один раз. В конце концов, я прикрывал тебя от пуль, неужели не заслужил? Это последний козырь. Больше у Сонни ничего нет, ему нечего предложить, кроме собственного ненужного сердца. — Ты из тех людей, Кариси, которым проще дать, чем объяснить, почему нет, — вздыхает Барба и поднимается из-за стола. Обходит, но не подходит вплотную. Чего-то ждет, препарирует взглядом. Сонни тоже не двигается, только дышит загнанно. — Настолько не нравлюсь? — Настолько, — соглашается Барба. А потом подходит, притягивает горячей ладонью за шею и целует. Одно из сердец замолкает. Сонни не понимает, какое именно.