Вместо пуль и камней

С каждым новым судебным заседанием все катится к черту. Пустые пузырьки из-под снотворного вперемешку с антидепрессантами копятся в углу шкафа. Сонни написал на ярко-голубом стикере «Нарния» и приклеил к дверце. Если бы кто-то из ОВР узнал, сколько лекарственных препаратов он принимает, он бы вылетел из полиции раньше, чем произнес слово «профсоюз». Он теряет здравый смысл, самоконтроль и вес. Свою жизнь он тоже может запросто потерять. Не вовремя почищенное табельное, заторможенная реакция или банальная неосторожность из-за невозможности сосредоточиться. Он крутится на стуле в участке, и мир вертится вокруг него — хотя бы в такие моменты. Аманда кидает в него скомканной в шарик бумажкой, попадает прямо по макушке: «Остановись, Кариси. От твоего мельтешения уже мутит». Сонни вообще-то тоже мутит, только он не способен остановиться, даже если бы очень сильно захотел. Секрет Полишинеля: он не хочет. *** Какие-то ученые умники подсчитали, что в среднем привычка вырабатывается у человека плюс-минус за два месяца. Шестьдесят шесть дней потребовалось бы Сонни, чтобы привыкнуть называть Барбу по имени, но он работает в полиции не первый год, поэтому знает точно: статистическое среднее арифметическое — это полная ерунда, не имеющая никакого отношения к реальности. Просто набор цифр из отчета. Высокое руководство дрочит на цифры, они пишутся для них, а не для правого дела. Так что ученые со своими двумя месяцами из той же сказки: Сонни спит с Барбой уже сто восемьдесят три дня, но привычку называть его по имени до сих пор не выработал. Полгода вне рабочих стен Барба — это Барба. «Советник» иногда. Не Рафаэль. Он как-то попытался мысленно — долго перекатывал имя на языке, пробовал на вкус, пока не порезался об острую «р», а потом чуть не захлебнулся в мягкой «л». И решил не усложнять себе жизнь еще больше. *** Смс приходит, когда Сонни уже на полпути к дому. Он впервые за несколько месяцев уходит с работы вовремя — никаких сверхурочных, никаких срочных дел, никаких просьб со стороны семьи или друзей. Первый свободный вечер за долгое время — и он растерян, не знает, чем заняться; забыл, как нормальные люди живут свою жизнь после шести вечера. Его завораживает рыжее зарево закатного солнца над Бруклинским мостом, руки согревает теплый кофейный стакан, а в голове до неприличия пусто. Он просто идет вперед и не думает ни о чем — роскошь, которую редко можно себе позволить. Из блаженного, почти медитативного забытья его выдергивает вибрация в кармане. «Кариси, занят? Не хочешь сегодня где-нибудь вместе поужинать?» Вообще-то Барба не любитель спрашивать, чего хочет Сонни. Он попробовал пару раз, ответы ему не понравились. Даже самому Сонни они не нравились. Закатный свет, мягкий и яркий еще пару минут назад, вдруг резко сошел на нет. Налетел противный весенний ветер, который выхолаживал не столько тело, сколько нутро. Сонни приподнял повыше воротник и поежился. Хорошие были полчаса наедине с собой. Жаль, что так быстро закончились. Он начинает придумывать аргументы, почему им не стоит вместе ужинать, и тут же представляет, как кривится лицо Барбы. Этот образ вызывает безотчетную улыбку; Сонни бросает опустевший стаканчик в ближайшую урну, оглядывается по сторонам, находит взглядом пустую скамейку и спешит к ней. Что он точно выучил за последние полгода: у Барбы сложные отношения с аргументами. Сам он может придумать их дюжину за пару минут почти в любой ситуации; может согласиться с чужими или ловко их оспорить; аргументы Сонни он искренне ненавидит — как любой нормальный человек ненавидит стоматологов, налоговиков и телевизионных проповедников. Сонни чувствует усталость. Неделя вымотала его, прожевала и выплюнула. Ему не хочется ничего объяснять. Барба и сам должен понимать, что это дурная затея — регулярный секс совсем не повод для дружеских посиделок. Не повод для свиданий. В их случае — точно. Поэтому он просто отправляет короткое: «Завал на работе, не могу». Тут же приходит короткое: «Лжец». Больше Барба ничего не пишет; не перезванивает. Сонни чувствует облегчение пополам с разочарованием. У него слишком живое лицо. Он умеет вживаться в роли, примерять на себя чужие шкуры, но он не умеет контролировать свое лицо в личном. Эмоции мелькают на его бледной коже, как кадры проектора на белой стене. Поэтому он предпочитает не сидеть вечером в баре напротив Барбы, когда между ними только блики тусклых светильников на гранях бокалов и его, Сонни, неприкрытая уязвимость. Темнота чужой спальни предпочтительнее. Это всего лишь плюс к собственной безопасности и минус один прием антидепрессантов в неделю. *** В их следующую встречу никто не вспоминает короткую переписку. Сонни почти ждет, что Барба поднимет тему — вопрос «почему?», завуалированный под очередным оскорблением или шпилькой. Он ждет и заранее складывает руки на груди — защищается, потому что объяснять по-прежнему не хочется. Но Барба молчит, не напоминает, не пытается докопаться, только смотрит тяжело и более пристально, чем обычно; не скользит мимолетным взглядом — как раньше. Сонни думает, что лучше бы спросил. Тогда они, может быть, поссорились бы, а потом трахнулись и разошлись по своим делам — как делают часто. Но Барба молчит и давит взглядом, под этой тяжестью у Сонни как-то незаметно пропадает всякое желание. Он честный парень, поэтому так и говорит: — Не хочу сегодня. Но могу отсосать. Взгляд Барбы тяжелеет еще больше. Но он почему-то все равно соглашается. Сонни ловит себя на мысли, что ситуация странная даже для них. Чуть более абсурдна, чем обычно. Он и брякнул-то свое предложение, просто чтобы что-то сказать, и никак не ожидал, что придется отвечать за слова. Между ними такого никогда не было, это нервирует. Нет, не то чтобы ему было в новинку брать у Барбы в рот, вовсе нет, но — не так. Сонни чувствует себя... грязным? Неодушевленным предметом? Не в своей тарелке точно. И все-таки он с показной легкостью, которой вовсе не ощущает, согласно кивает и подходит ближе. Барба стоит, оперевшись поясницей о стол. Смотрит, слегка склонив голову вбок. И да, они никогда не позволяли себе ничего лишнего в рабочем кабинете. Это тоже в новинку. Сонни старается незаметно выдохнуть и опускается на колени. Ладно. У Барбы не стоит, понимает Сонни, расстегивая ему брюки. Какой-то новый виток абсурда. Какое-то наказание, а не секс. Он вскидывает голову и смотрит Барбе в лицо. Оно ничего не выражает. Равнодушие, но под ним искрит что-то... Да, Сонни, это наказание. Знать бы еще — за что. Сонни знает, конечно. Он отводит взгляд, на секунду прикрывает глаза, потом возвращается к молнии на чужих брюках. Идеально отглаженные стрелки. Чертов педант. Сонни надеется, что брюки хотя бы немного помнутся, пока будут болтаться в районе колен. Его охватывает раздражение. Больше на себя, чем на Барбу, но от этого не легче. Он резко тянет брюки вместе с бельем вниз, чуть меняет положение, чтобы ноги не затекли в первые же минуты, а потом берет в рот, помогая себе рукой. Спасибо за малые радости — встает у Барбы почти сразу. То ли Сонни слишком хорошо научился сосать, то ли в Барбе тоже бурлит раздражение, трансформируясь в единственную возможную сейчас форму. Сонни отключает мыслительный процесс и сосредотачивается на деле. Он берет не до конца, все так же помогает себе рукой, и обычно Барбе нравится именно так, но сегодня все идет наперекосяк. Сонни чувствует ладонь на затылке, она давит совершенно однозначно, тут не может быть других вариантов. Он убирает руку и едва успевает расслабить горло, когда Барба засаживает ему до упора. Он ожидал, но все равно давится. Отстраняется на мгновение, но жесткая ладонь снова возвращает его рот на место, и больше не отпускает. Это длится долго, по ощущениям — вечность; челюсть сводит, горло саднит, по подбородку течет, ресницы слиплись. Сонни даже представлять не хочет, как выглядит сейчас со стороны. Как неодушевленный предмет, коим он себя и чувствует. Это слишком даже для их недоотношений, не подразумевающих ничего кроме секса. Это и сексом-то назвать нельзя. Не для Сонни. Барба трахает его в ровном ритме, придерживая за затылок одной рукой и за подбородок второй. И за все время не издает ни одного звука, а Сонни знает, что обычно Барба не из молчаливых. Но сегодня — не как обычно. Потом он кончает ему в рот без предупреждения. «Совсем не по-джентльменски», — сказал бы ему Сонни, если бы был способен сейчас говорить. Но он только надсадно кашляет, уперевшись руками в колени, и думает... Ни о чем он не думает, только смотрит, как Барба поправляет одежду, обходит стол и начинает молча собирать вещи. *** В «Нарнии» царит полный хаос. Сонни распахнул обе створки, подтащил стул на середину комнаты и сел, раздраженно откинувшись на спинку. Домашний стул был без колесиков, а так хотелось, чтобы мир вращался — хотя бы так. Но Сонни стоит — сидит — на месте, не двигается, не делает попыток разбить стагнацию последних шести месяцев. В шкафу бардак: некоторые костюмы соскользнули с вешалок и валяются неопрятными комьями на коробках с обувью; галстуки змеятся клубками то тут, то там. Но по крайней мере под этим бардаком не видны пустые упаковки от лекарств. Разговоры. Они стали разговаривать — и это выбивает Сонни из колеи. Не то чтобы это был легкий треп за бокалом пива после работы — нет, Сонни все еще против такого времяпрепровождения наедине, — но разговоры просачиваются в их «отношения». Раньше у них все сводилось к «к тебе или ко мне?», а теперь Барба начинает разговаривать, пока они едут в квартиру. Он продолжает разговаривать, пока они идут на кухню и гремят стаканами. Раньше они никогда не шли на кухню — сразу в спальню. На прошлой неделе это были истории про учебу в Гарварде. А потом история про Алехандро Муньоса. Или про то, как абуэла учила — и научила — играть юного Барбу на фортепиано. Еще была история про первый год на Манхэттене и перепалки с МакКоем по одному сложному делу. Одна часть Сонни ловит каждое слово, любовно фиксирует на подкорке и подписывает каждую как трофей. Другая часть Сонни раздражается и хочет выставить Барбу из квартиры. Или запихнуть его в «Нарнию» в компанию к мятым костюмам и пустым блистерам, где ему самое место. Он выбирает нейтральное: — Вечер не бесконечный, советник. Мне завтра на смену к восьми утра. Он так и не узнает, чем закончилась история с МакКоем. Несколько дней спустя он думает, что если разговоры продолжатся, Сонни в отместку предложит Барбе пойти в субботний полдень в Центральный парк в компании его годовалой племянницы кормить уток и есть ванильное мороженое. Отчего-то он почти уверен, что Барба согласится, но будет ходить с таким лицом, словно ему иголки под ногти загоняют. Если это и месть, то какая-то странная, ведь лицо Сонни будет выражать то же самое. Их теоретические совместные... что бы то ни было, не более, чем эмоциональная катастрофа с привкусом неловкости и отчуждения. *** Страх. Он вычленяет эту эмоцию однажды вечером, когда пялится в потолок в своей пустой квартире, лежа в пропыленным и заляпанном кровью костюме на неразобранной кровати. С любопытством патологоанатома, которому удалось аккуратно извлечь разрывную пулю, застрявшую в раздробленной берцовой кости, при это не разрушив остатки этой самой кости, Сонни рассматривает свой страх. Он даже включает верхний свет, чтобы лучше видеть, как если бы страх был предметом. Он неосязаем, Сонни знает, и тем не менее им забит костный мозг и нижняя полка шкафа. Сонни резко садится и наклоняет голову, прислушиваясь к чему-то внутри себя. Внутри очень тихо. И очень темно. Но где-то за тишиной и темнотой спрятаны истории про Гарвард, фортепиано, про трех мушкетеров с Джером-авеню и неоконченная — про МакКоя. Еще там спрятаны улыбки. Прикосновения. Приглашение поужинать. Несколько просьб остаться на ночь. Он понятия не имеет, когда успел собрать столько сокровищ. И еще меньше понимает, что с ними делать. И только одно Сонни знает наверняка, когда набирает номер на быстром наборе и без предисловий выпаливает: — Рафаэль, чем закончилась та история с МакКоем? Мне нужно знать. На том конце собеседник тихо смеется и обещает рассказать за ужином, если Сонни не против. Сонни очень «за». Потому что «отношения» под знаком вопроса скатились к тому, что знаком вопроса стал сам Сонни. Но ведь Барба продолжает спрашивать, особо не надеясь на ответ. Наскоро приняв душ и переодевшись в простые джинсы и толстовку, Сонни хватает ключи и телефон, на бегу срывая стикер со шкафа. Завтра он наведет в этой «Нарнии» порядок. *** В шкафчике над раковиной стоят пять оранжевых пластиковых баночек с белой крышкой. На каждой из них фамилия Кариси, дата выдачи препарата и суточная дозировка. Двадцать миллиграмм активного вещества в желатиновой оболочке. Рафаэль берет первую баночку, откручивает крышку и высыпает содержимое в унитаз. Методично повторяет то же самое с оставшимися четырьмя. Руки действуют отдельно от мозга, хотя он четко фиксирует каждое свое движение. Потом он спускает воду и выходит из ванны. Сонни разбирает и сортирует галстуки по цветам. В шкафу царит идеальный порядок. Мир медленно приходит в движение.