Трапезы

Джулия выделяется блестящим пятном золотой монеты (на Марсе так редко можно встретить светловолосую женщину с медовой, не тронутой загаром кожей) в своем престижном медицинском колледже, финансирует который, по ее собственным словам, траст-фонд ее покойных родителей. Одногруппники, врачи, без пяти лет финальных издевательств ординатуры, бесцветные дети, с бесцветными лицами и биографиями достатка и рутинного спокойствия, понимающе кивают, участливо переводят тему, так как диктует им воспитание светлой (светской ли?) половины марсианской столицы, а Джулия все продолжает вплетать свое безыскусное вранье, говоря с ними о даже самом простом и повседневном. В просторном, устеленном мрамором кафетерии колледжа, ее светлые глаза кажутся совсем чистыми, небесными, и сразу темнеют, когда она опускает свой взгляд вниз, на ладони, плотно и нервно сжатые вокруг керамической чашки, доверху наполненной слишком крепким, черным кофе, который никто больше из студентов не закажет себе. Джулия слышит, что кто-то по ее правое плечо (она привыкла отчаянно не помнить имена, так, чтоб под пытками никто не узнал их, а еще — никогда не вести записи обо всем, что заставляет вещественно переходить на личности) после выпуска обязательно попробует себя как аспирант Венерианской Академии Медицинских Наук. — Заманчиво, — отзывается кто-то, а Джулия уже обладает тайным знанием, что именно на Венере готовит один из важных стратегических государственных переворотов синдикат «Красный Дракон». Брюнет со слишком кудрявыми, такими, что кажется, ни один гребень не подчинит их воле хозяина и пропорциям прически, волосами, перегибается через стол, совсем близко к Джулии (она смотрит стеклянными пустыми глазами, будто не видит этого — и это — ее второе правило выживания), и говорит, будто ей, только для нее: — А я на Марсе останусь карьеру строить. Местным клиникам нужны профессионалы, тем более, когда все вы тут в разъездах окажетесь. — Ну, и кого ты будешь лечить? Из беглых мафиози пули вытягивать?.. — окликнул его еще один безымянный, недальновидный университетский спортсмен, и сразу же запнулся. Потому что линию, разделявшую Марс, на часть, принадлежащую государственным властями, и ту, которой безраздельно властвовал преступный синдикат, нарушать не стоило даже на словах. Марс разделен этой негласной границей подобно экватору, опоясывающего планету уже более трех сотен лет, и созидающего мнимый мир на светлой стороне, что будто бы и не составляет главную клиентуру поставщиков Синдиката в сбыте сырья для наркотиков. Джулии кажется, что на нее смотрят, даже если это совсем не так. Когда брюнет, что божится остаться на Марсе навсегда, лечить всех, как завещала врачебная клятва, пусть даже самое больное и непоправимое, мчится за Джулией по лестнице, после уроков, и порядком запыхавшись, робко предлагает подвезти ее, она обернется неспешно (будто это ее последние слова, и она по праву заслужила их произнести перед расстрелом), и скажет: — Хороший ты, очень. Ее проницательный, острый, замечающий все и в то же время направленный в никуда взгляд, не должен принадлежать девушке, которой даже не исполнилось двадцать. Как и слова, которые она произносит. Черный автомобиль с затемненными стеклами, сквозь которые не видно водителя, каждый раз увозит ее вглубь города, по единственному шоссе, ведущему за известную черту невозврата… *** Вишез всегда приходит на ужин домой, даже когда его подопечные и партнеры по Синдикату сходят с ума от количества дел. Этот час для него свят и неприкасаем, как и истина то, что завтра взойдет солнце, и новый, случайно выпавший, как счастливая козырная карта день жизни нужно встретить с почестями. Джулия раскладывает по тарелкам еду, ставит в центр стола что-то из свежей выпечки, и разлив крепкий зеленый чай, и сама приступает к трапезе. По его правое плечо. Уже прошли годы их совместной жизни, а она все еще снимает пробу первой. Вишез уверен в ней, так он говорит, но утверждает также, что он не видит, чтобы она была достаточно уверенной в себе. Она смотрит как он в молчании с ледяной жадностью хищника разрывает горячее мясо зубами, и думает, что никогда бы не смогла его отравить, и ему бессмысленно думать об этом. Ведь он ей как отец, возможно, брат, а, может, она никогда не подберет точного слова. Они живут как муж и жена с ее пятнадцати, когда он расправлялся с должниками, а она, оставшись одна, вцепилась в его рукав, пытаясь не смотреть назад, на перекинувшихся парой многозначительных фраз мафиози, уже заприметивших ее. «Забери меня, или убей.» — Сколько лет тебе еще учиться? — внезапно спрашивает Вишез о ее единственной возможности выезжать за линию вечного марсианского ада. — Шесть, — она по-детски позволяет себе соврать. — Вложишься в четыре, — он посылает законный год ее обучения ко всем чертям. — Я поговорю с вашим ректором. В Синдикате у тебя будет поле непаханое для практики. Ложь. С первых ее занятий по анатомии и хирургии, Вишез позволяет ей вытягивать свинец и зашивать раны свои и своих людей. Не иначе как он хочет, чтоб она запомнила каждый из дней на своей мнимой, несуществующей воле тогда, когда она на пороге двадцатилетия, у подножия зарождения собственной сознательности. Когда всем телом и сутью Джулия начнет понимать, что ее ждет и почему, ведь она — член Синдиката, и назад пути нет, пусть и клятву она давала в свои несерьезные пятнадцать, протянув трясущуюся крупной дрожью окровавленную руку, не понимания смысла и единого слова из того что обещала. Лишь теперь все начнёт обрастать для Джулии смыслом. Она лишь думает (надеется, мечтает), что этот парень, самый близкий из всех присутствующих на той безумной перестрелке к ее возрасту, проявит милосердие. Возможно, у него есть мать, сестра или крошечная дочь-младенец. И, несомненно, теплый дом, в котором всегда горит свет, и есть комната для гостей, в которой обоснуется Джулия по приезду. Она будет стирать, готовить, убирать, она полезна, она хороша, и обязательно убедит в этом этого молодого мужчину, приказам которого почему-то подчиняются все, кто старше и сильнее его в разы, и смотрят на него исподлобья с опаской и тенью непонятного Джулии брезгливого отвращения. В его доме не горел свет. Там было темнее, чем в аду в притчах, которые так артистично представляла и обещала ей за несущественные детские пороки, верующая в давно позабытого в Солнечной Системе бога верующая мать. «У тебя есть семья?» — Джулия пытается выдавить из себя как можно тише и нежнее, почти детским голосом, хотя и хочется, подобно кошке в новом доме забиться в первый же безопасный угол и разрыдаться, потоком слез опустошая оскверненную память. «Я никогда их не знал. Да и вряд ли это было нужно.» То ли врет, то ли такие как он действительно вырождаются напрямую из пламени ада, будто и до него и после в мире существовал лишь раскаленный пепел: в освещенных холодным неоном включенной Вишезом лампы комнате ни одной фотографии или вещи, которую бы хотелось прижать к груди, надеясь, что на секунду это заглушит боль. «У моего друга, » — внезапно Вишез заговаривает сам, но лицо его закрыто от Джулии густыми пепельными прядями, — «У Спайка все еще есть семья. И это порядком мешает делам, возможно, поэтому он так медленно растет в синдикате.» Так, Джулия улыбнулась Спайку еще до того как увидела его впервые. За три года до их первой встречи. «Ты позволишь мне остаться на этом кресле?» — спросила Джулия, и добавила с тихой молитвой в мыслях. — «Я не займу много места.» Они впервые соприкоснулись взглядами, и Джулия поняла, что совершила ошибку выбрав именно его руку, нащупав ее в порохе и мороке кровавой бойни бандитской разборки. «Для этого у меня есть спальня, » — он улыбнулся жестко, и глаза его не выражали сожаления, ибо каждый в этом мире должен находиться на своем месте, заплатив по счетам. — «Теперь ты дома.» Это могло бы показаться справедливым, будь Джулия на его месте, будь она даже кем- то из его мира. Зло принимает облик справедливости, когда ему более негде скрыться. Так бы наверное, ее мать рассказала очередную небылицу об обликах дьявола. Что самое чудовищное (что заставило почувствовать себя чудовищем и ее саму) — в его объятиях ей было до безумия хорошо, когда одно, пышущее горячей влагой тело, со звериной жадностью обладания теплом и стремлением к выживанию, приникало, едва не ударяясь о напряженные мускулы другого тела. Вишез крепко держал ее, едва знакомую, все еще не отмытую от крови и пыли, так будто знал, что едва он ослабит хватку, и Джулия пустится в бег. Голая, безоружная, на улицы из преступного города, и подумав дважды, наверное, совершит ошибку еще большую чем сейчас, не позволяя ему сменить позу, так, чтобы он мог видеть ее лицо. Женщин не стоит брать сзади в их первый раз, ожидая того, что они простят тебя сразу после (так бы несомненно пошутил Спайк), однако, именно Джулии хотелось взглянуть в ее затуманенные глаза, развернув к себе, удосужившись понимает ли она, кто он теперь для нее. Сегодня солнце горит как и в тот вечер кровавым закатом, скрываясь за горизонтом, оно украдет все от их глаз. — Вы без меня начали или уже заканчиваете? — Спайк провернул своим ключом в их двери (вот уж кому точно Вишез доверял как себе), однако, обнаружив, что к ужину его ждал лишь сам Вишез, но никак не Джулия, ничуть не обиделся, лишь про себя засмеявшись, насколько это было в природе его товарища так поступить. В прошлый раз Вишез попросил Спайка зайти часами позже, как в те времена, когда Джулии еще не существовало в жизни Вишеза. Когда Джулии не существовало и жизни Спайка. Количество слов, которые она обронила ему, можно было сосчитать на пальцах обоих рук. И Спайк не раз признавался себе что подсчитывал каждое. Иногда он играл ими в своей памяти, переставляя свои ответы в шутку, а некоторые заменяя новыми, более подходящими и нужными. В тот день Спайк замер у приоткрытой двери, понимая что дом Вишеза совсем не так пуст как кажется, и где-то в глубине комнат именно для него горит яркий свет, и, возможно, даже что-то говорит (или даже плачет) Джулия. Над ней, конечно, довольно склонится обнаженный Вишез, и поцеловав ее в лоб, примется одеваться, мол, дела синдиката неотложны, и потому Джулии придется подождать. — У вас врачей скоро каникулы? Вон уже лето поспело, а Вишез говорит, что ты все в книгах, да в книгах, — Спайк назвал себя идиотом в мыслях, и тут же захотел выпить бренди, которого на столе будто умышленно, назло, не оказалось. Это его реплика номер одиннадцать для Джулии. Самое нелепое, что можно было придумать, но, к счастью, любая другая фраза показалась бы неуместной, по крайней мере, на жестокий суд Вишеза. Джулия улыбнулась тому, что не заметила, что лето и правда наступило, и стало так тепло, что хотелось оказаться на свободе чистого зеленого поля, которое она помнила, хранила как память, из своих детских лет, когда мать и отец еще не были ни мошенниками, ни должниками синдиката, а всего лишь молодыми женщиной и мужчиной, передавшими ей медовые как золотая монета волосы, и глаза цвета чистой реки. Спайк и сам похож на бесконечное лето. — Мы отправимся на Венеру в ее выходные, — ответил за нее Вишез, и тут же шутя подбил друга локтем, — и мысли не допускай, что я ее не балую. *** Когда безымянный одногруппник вновь решится настигнуть Джулию со спины, она, развернувшись, сурово ответит ему: — Больше не делай так никогда, — и добавит, смягчившись, глядя в непослушные вихры темных волос, и в честные карие глаза, — я не останусь на Марсе после выпуска и не буду вытаскивать свинец из раненых мафиози. — Он просто дурак, — товарищ принялся оправдываться так, как никогда бы не поступил такой похожий на него Спайк. — Я даже разобрался с ним после уроков, разве ты не слышала? -Джулия смеется, но смотрит таким взглядом, к которому привыкли все из ее окружения, пустым и направленным на что-то, кто никто никогда не мог отследить, то ли на солнечный летний свет льющий из окон, то ли на то, что и вовсе скрывалось за окнами каменной клетки их колледжа. — Мы можем, — она все также не смотрит на юношу, лишь иногда скользя взглядом по краям его пышных темных волос, в кайме полуденного света, наполнившего пространство коридора так внезапно, будто и марсианской бури на сегодня не предвещали. Мать Джулии такое внезапное явление света называла знамением, свечение над головой — нимбом, что мог исходить лишь от чистого помысла ангела. Джулия повторила, — мы можем выпить кофе в обед, правда, мне бы не хотелось покидать колледж. «И не смей догадываться почему.» — У тебя кровь, — юноша, которого Джулия называет совсем не так в своих мыслях, как его зовут на самом деле, тянется к ее ладони, неуверенно, робко, но Джулия делает уверенный шаг назад, и взгляд ее наливается сталью. Он уточняет, — на ладони. И Джулия с трудом разжимает кулак. Ногти ее и без того крашены алым лаком, и все даже выглядит почти прилично. И она снова смеется, но тише, словно пытаясь исправиться или оправдаться перед чем- то незримым. — Прости, мне надо домой. Меня будут ждать.