Эфемерида

*** Тим держит его под водой. Тим держит Джинджера под водой и смотрит на него сквозь ее толщу, соленую и раскаленную, безудержную, яркую, сквозь каждый атом растворенного в ней кислорода, он смотрит на черные провалы его глаз, на его красивое обреченное лицо, на шевелящееся словно щупальцы гало его волос, на его затопляющую собой все любовь, его любовь, которая вырывается, хлещет из него. Тим держит все принявшие руки Джинджера в своих, сжимая их, крепко сжимая, пока горло Джинджера не начинает подрагивать. Пока он не решается открыть свой рот для Тима еще один, последний раз. Пока он не решается сделать вдох. Тим тянет его вверх, и он делает свой вдох над водой, и Тим тоже, и внезапный приток кислорода раздирает ему легкие, а внезапный поток речи раздирает ему уши. — Заткнись и дыши, — говорит Тим тогда. Джон трясет за плечи их обоих, когда они наконец опять обретают способность к прямохождению, когда они стоят перед ним на песке после того, как проводят целую вечность жадно глотая воздух, после того, как они проводят еще одну, обнимаясь и дрожа в руках друг друга, после того, как они проводят и третью, рывками выдыхая этот воздух, истерически смеясь и сталкивая друг друга с ярко-розового матраса, а потом бросая его ко всем чертям, оставляя его на милость волнам и направляясь к берегу двумя обгоревшими до углей, вымотанными, едва ли существующими, безжизненными телами. — Где вас, блядь, носило? — спрашивает Джон. Тим держит бедра Джона, когда трахает его на четвереньках двумя часами позже. Тим держит сумку в одной руке и банку пива в другой, когда Джон и Джинджер машут ему на прощание в аэропорту два дня спустя. Они уезжают в тур, а он возвращается домой. *Десять тысяч девятьсот девяносто четыре* Тим держит дверь открытой нараспашку, пропуская Джинджера через порог. Ну, то есть, сначала он допрашивает его, выясняя, не заявился ли он к нему с заросшей нитевидными белками физиономией. Затем он все же дает Джинджеру войти, так как тот сбрил свою ебаную бородищу еще в аэропорту, он впускает его в дом с темной комнатой и языческим храмом, впускает его в их дом. — На кухню, — объявляет Тим, отбирая у Джинджера сумку. — В ванную, — продолжает Тим, спихивая нафаршированного кальмара со стула. — А теперь во дворец половых сношений, — дает последнее указание Тим, выталкивая вымытого и высушенного кальмара наружу. — Я тоже скоро подойду. — Для созерцания, — поясняет Тим, когда Джинджер спрашивает, почему зеркало на колесиках ждет их в спальне. Тим расчесывает его влажные волосы, пока они оба торчат перед этим самым зеркалом и курят одну сигарету на двоих, и Тим стоит позади Джинджера, выдыхая дым ему в ухо. — Мы будем оба на тебя смотреть, ладно? — говорит Тим немного спустя, утыкаясь подбородком Джинджеру в плечо и встречаясь с ним взглядом в отражении. — Хорошо, — отвечает Джинджер. — Конечно. И Тим мурлыкает. Тим поднимает руки и проводит ими по телу Джинджера, по его лицу, шее, его груди и бедрам, вспоминая, повторяя, заново создавая фигуру, вздрагивающую под его касаниями. — Давай-ка, помоги мне, — говорит Тим, подхватывая руки Джинджера своими и прижимая их к бледной коже. Тим смотрит, как четыре их ладони двигаются вместе, как они прокладывают тропы через далекую зарубежную страну, исследуя ландшафт, как они скользят по оболочке, и Джинджер прижимается к нему спиной, Джинджер нагревается и тает, Джинджер стонет, Джинджер выдыхает его имя. — Погоди немного, — говорит Тим, отступая на секунду в сторону и хватая смазку с тумбочки. Тим заталкивает пальцы в Джинджера и поливает смазкой и его ладонь, и Джинджер обхватывает ей свой член, двигает ею, медленно, и рукой и бедрами, покачиваясь на пальцах Тима, насаживаясь на них, и два нестройных ритма смешиваются с мелодией, которую наигрывают его голосовые связки, смешиваются с низким гулом песчаной бури в пустыне у Тима во рту. — Раздвинь ягодицы, — говорит Тим, нажимая рукой ему на поясницу, собирая капли пота с его кожи. — Хочу, чтобы ты на мне поерзал, хорошо? Чтобы ты выебал себя. Джинджер согласно стонет и нагибается, и кладет свои руки с белыми костяшками себе на задницу, раскрываясь, и ноги у него дрожат. — Не волнуйся, ты не упадешь, — шепчет Тим, толкаясь внутрь, и его ладонь скользит вниз по спине Джинджера, скользит по его позвоночнику. Джинджер покачивает бедрами, подаваясь назад, насаживаясь на него, неуверенно, подергиваясь, а Тим стоит, не двигаясь, Тим встречает его, разглядывая и обводя пальцами каждый позвонок, обводя их один за другим и чувствуя, как волны легкой, едва ощутимой вибрации струятся под его руками, как гладкая поверхность идет рябью, и рваное дыхание срывается с губ Джинджера, с губ Джинджера срывается не только одно оно. — Тим, — шепчет Джинджер. — Боже, Тим. — Хочу, чтобы ты так кончил, — отзывается Тим. — Ты же сможешь? Скажи мне, ты же сделаешь это для меня? — Тим, я… — начинает Джинджер. — Я… Господи. — Я тебе помогу, ладно? — говорит Тим, нажимая пальцами, костяшками на позвонки. — Я буду трогать тебя, вот так. Тебе же хватит? — Боже мой, — говорит Джинджер. — Тим, я… — Я могу еще как-нибудь тебе помочь, если не хватит, — перебивает его Тим, вдавливая пальцы в его выгнутую спину. — Я могу сделать тебе еще хуже. Я могу сделать тебе больно. Или ты все же кончишь для меня? — Я… — выдыхает Джинджер. — Да, я… Да, Тим. — Ну так давай, — говорит Тим, и все его тело напрягается, и отвратительные вещи бурлят под его тяжелой металлической оболочкой, отвратительные вещи рвутся из него наружу. — Выеби себя на мне. Хочу, чтобы ты кончил. — Я… — запинается Джинджер, и его бедра запинаются вместе с ним. — Блядь, Тим. Я… Я уже… Я сейчас… — Ага, — говорит Тим и чувствует, как дырка Джинджера пульсирует вокруг его члена, Тим чувствует это и сжимает зубы. — Давай. Кончи для нас, Джинджер. Покажи нам, на что ты годен. Заклинание, которое он произносит, оказывается самым подходящим. Джинджер кончает, неловко дергая бедрами, и отвратительные вещи, которые бурлили под металлической оболочкой Тима, теперь роятся в воздухе вокруг них, и Тим сжимает руки в кулаки, Тим вдавливает ладони в спину Джинджера, костью в кость. — Я тебя вылижу, — говорит Тим, отстраняясь, и накрывает руки Джинджера своими. — Я тебя вылижу, а потом снова трахну, хорошо? Кончу в тебя. — Да, — говорит Джинджер, но Тим едва ли слышит его голос, его голос скрыт от него беспрестанным гулом отвратительных вещей, которые вырвались на свободу и кружат над ними. Тим опускается на колени и вылизывает Джинджера, водя языком по его раскрытой дырке и сжимая руки Джинджера, лежащие у него на ягодицах, вжимаясь в него лицом, вспоминая, узнавая вкус. Тим встает и перехватывает Джинджера за волосы, задирая ему голову, и снова толкается в него, резко подаваясь вперед бедрами и удерживая Джинджера на месте, не позволяя ему колебаться, предупреждая удары землетрясения, запрещая самой земле куда-либо сбежать, и тяжелые, безжалостные боеголовки взрывают ее носами, а Тим кончает в Джинджера, обретая свободу целиком и набирая скорость, прорываясь через атмосферу, подтягивая дрожащее тело Джинджера к себе, наверх, и обнимая его обеими руками, крепко, принимая и приветствуя. — Я так по тебе скучал, — запинаясь, шепчет Джинджер. — Боже, я так по тебе скучал, Тим. — Я здесь, Джинджер, — отвечает Тим. — И ты тоже здесь. Тим продолжает обнимать Джинджера, источая радиацию, и после того, как они выкуривают одну сигарету на двоих, лежа в кровати, возле которой задумчиво стоит зеркало, показывавшее им их отражения. Тим держит Джинджера до тех пор, пока тот не засыпает, и дольше, еще дольше. Тим держит Джинджера до самого утра. Тим держит прекрасное лицо Джона в своих руках, пока Джинджер держит его за бедра и трахает на четвереньках на следующий день. Тим держит прекрасное лицо Джона, по которому он так скучал, пока Джинджер не кончает, и дольше, еще дольше, пока не кончает Джон. А Джинджер держит Тима за руку, крепко сжимая ее, и за подбородок, целуя его и вылизывая ему рот, пока Тим кончает в рот Джона, и его металлическая оболочка вновь раскалывается, идет трещинами, и смертоносные частицы вырываются наружу еще раз. Тим проводит много дней подряд со своими бестолковыми стонущими полудурками, он слушает рассказы Джона про оральный секс и отпускает шутки про волосяные фолликулы, а Джон показывает ему язык и средний палец — так же, как он делал, когда упражнялся в куннилингусе на дамах, которых столь вдохновили его навыки дрочения гитары, и Тим выуживает такие же истории из Джинджера, а тот краснеет, Джон же гнусно хихикает и таращится на Джинджера с тем же выражением лица, которое он надевает, когда флиртует с дамами, так что Тим щедро делится с ними байками на ту же тему, возмещая недостаток заграничной экзотики количеством совершенных эскапад, внося предложения и раздавая советы налево и направо, советы, которых у него никто не просил, он ведет себя как невыносимый, задравший нос мудак. Тим проводит много дней подряд со своми бестолковыми стонущими полудурками, захлебывась их сиропом и беспрекословно следуя за ними везде, куда они только пожелают идти, с готовностью развлекая их и страдая, оказываясь затянутым в места, которые он никогда в жизни не считал достойными даже прогулки мимо, и размышляя, как этим постыдным заведениям вообще было позволено начать существовать, он несколько раз одалживает свои пальцы Джону, разрешая ему гонять их по струнам, разрешая ему наигрывать ими его новые мелодии, поддаваясь его уговорам и наигрывая их самостоятельно, счастливо принимая унижения с широченной улыбкой на губах, и Джон хихикает, все так же гнусно, а Джинджер таращится на них глазами, полными единственной эмоции, которая имеется в его репетуаре, и Тим одалживает свои пальцы и ему, Тим трогает своими пальцами его пальцы и чувствует, как они подергиваются и подгибаются в теплом молоке его карманов. Тим проводит много дней подряд с бестолковыми стонущими полудурками, впуская их в кухню дома с темной комнатой и языческим храмом и позволяя им устроить там свинарник, Тим вносит предложения, которые никто не слушает, и раздает налево и направо очень даже полезные советы, но полудурки игнорируют и их, а он смеется над результатами их усилий как высокомерный белобрысый уебан, работающий учителем начальных классов, но тем не менее жует безобразный торт, который они производят на свет божий, решив, что лучше ранить торт, а не их чувства, он укрывает их одеялами после того, как они набивают себе рты, и укладывается рядом с ними, он слушает, как Джинджер читает Джону вслух, читает один любопытненький философский роман одного любопытненького ирландского драматурга, он тоже слушает, наполняя комнату сигаретным дымом, подпирая голову локтем и перебирая пряди волос Джинджера, время от времени помогая ему расправиться и со своими легкими и запихивая сигареты ему в рот, а Джон то и дело спрашивает, что вообще значит та или иная фраза, и через некоторое время Тим видит, как книга летит на пол, а полудурки начинают целоваться, позабыв о готической литературе и перейдя к сахарному посасыванию членов, которое оказывается возможным только потому, что Тим услужливо стаскивает с них одеяла, а потом, чуть позже, Тим показывает им себя во всей красе, развлекая их ужасной болью, которую он причиняет сам себе по просьбе Джона поскорее это сделать, а потом снова ею, игнорируя просьбу Джинджера поскорее перестать, он кончает, ухмыляясь как термоядерный придурок, и по языку его растекается горячий шоколад. Тим проводит много дней и ночей подряд со своими бестолковыми стонущими полудурками и трахает их всеми способами, которые только приходят ему на ум, пока им не срывает башню, и весь сияет от восторга, ведь он пережил то временное расставание, которое нависало над ними в будущем, а теперь пропало в прошлом, он весь сияет от восторга, перебирая все свои дьявольские планы, и предчувствие прекрасного щекочет ему пальцы электрическими разрядами, порождая смутные идеи в его ебанутой голове, и Тим не знает, что же ему ожидать, но надеется, что события, караулящие его за углом, будут полны чудес. После покачивающегося приветствия, которое Тим устроил Джинджеру, проходит неделя, и теперь Тим сидит вместе с Джинджером на диване, и замысловатый сюжет фильма, который они совсем не смотрят, разворачивается на экране, пока Джинджер спрашивает его обо всем подряд, о том, чем он занимался, пока они были в туре, и Тим, разумеется, рассказывает ему все, что может, про каждую струну, которую он дергал, и каждый рычажок, который повернул, и про все до единой ссоры с Брайаном, он перечисляет вещи, которые он бросал на пол, и вещи, которые видел в своих снах, и вещи, которые ворочались глубоко в его ядовитом сердце, он описывает пьесу, которую они смотрели с Джулс, но не упоминает куннилингуса, который он исполнил для нее, потому как про это Джинджер уже и так все знает, он описывает вечера, проведенные с Аланой, рассказывает про все их физические упражнения, про боулинг и про бильярд, и не упоминает гимнастику другого сорта, которой они тоже занимались, потому что и эта гимнастика Джинджеру уже знакома, он описывает клубы, где он трясся под музыку, глотая разные таблетки, половина которых вызвала у него рвоту, и отсасывая всем желающим, он предлагает Джинджеру расчехлить свой ментальный калькулятор и посчитать, сколько лет ему еще осталось стараться, чтобы он все-таки достиг того четырехзначного числа, тесно связанного с ротовой полостью Джона, которое стало столь дорого ему, он спрашивает, сколько лет ему еще осталось, если он будет продвигаться с нынешней скоростью, и Джинджер смеется, пытаясь спихнуть его с дивана, а потом, наконец, его вопросы иссякают, но прежде этого проходит равное нынешнему возрасту вселенной количество лет. Замысловатый сюжет фильма достигает разрешения, и Тим выключает телевизор и подбирает с пола бутылку пива, опустошая ее в несколько глотков. Джинджер вздыхает и обхватывает руками колени. — Я… — начинает он. — А? — переспрашивает Тим, поворачиваясь к нему. — Я кое-что тебе не рассказал, — быстро произносит Джинджер. — О, — отвечает Тим, чувствуя, как пробуждается в нем противозаконный интерес, а электрические разряды начинают бегать по коже. — Непослушный ты кальмар. Чего ты мне не рассказал? — О том, что я сделал в туре, — говорит Джинджер, облизывая губы. Тим усмехается. — И что ты сделал? Что-нибудь грязное? — спрашивает он. — Что-нибудь, что я смогу использовать против тебя? — Иди нахуй, — говорит Джинджер. — Впрочем, что я не смогу использовать против тебя, — продолжает Тим, не обращая на его ругательства внимания. — Давай уже, признавайся. Заплывай сам мне в пасть. Джинджер вздыхает еще раз, ерзая на диване. — Хочешь мне на ушко прошептать? — предлагает Тим, услужливо ухмыляясь. Джинджер кивает, принимая предложение. Тим хохочет во весь голос, когда он заканчивает каяться. — Блядь, и это все? — недоумевая, спрашивает он. — Господи, грязь еще никогда не была настолько чистой. — Иди ты, — говорит Джинджер. — Я… Я в первый раз это сделал. Тим давится своим смехом. — Чего? — переспрашивает он. — Ты серьезно? Джинджер кивает, принимая капитуляцию. — Охуеть, — говорит Тим. — После всего того, что я с тобой творил… Джиндж, у тебя там два хуя одновременно были, а ты только месяц назад начал трогать свою задницу? Блядь, а ты ведь реально девственник. Джинджер бросает на него угрюмый взгляд и отворачивается, подхватывая с дивана пачку сигарет. — Ну ладно тебе, — говорит Тим, решив проявить немного милосердия. — Почему ты не делал этого раньше? — Блядь, — говорит Джинджер, затягиваясь, и Тим думает, что, может быть, это вообще не милосердие, может быть, это он опять клацает своими вечно не умещающимися во рту зубами. — Потому что я боялся, что буду дергаться. И потому что ты меня и так постоянно трогаешь. Знаешь, я не то чтобы… Ну, не то чтобы мне… — Не то чтобы я тебя и без этого по стенам не размазывал, понятно, — говорит Тим, тоже закуривая. — А если меня вдруг нет поблизости, то всегда можно воспользоваться волшебными пальчиками Джона, так? Джинджер требует от него покинуть помещение, употребляя фразы, которые бы ни за что не пропустили в эфир. — Тогда почему ты в этот раз все же это сделал? — спрашивает Тим, даже не думая шевелиться, потому что не то чтобы Джинджер действительно хотел его прогнать. — Потому что я… — начинает Джинджер. — Потому что… Тим хватает его за подбородок и проводит большим пальцем по нижней губе, предвкушая расчлененку, за которой вполне можно скоротать вечер. — Ага? — говорит он, демонстрируя Джинджеру свой биологический арсенал. — Потому что я скучал по тебе, — выдавливает из себя Джинджер. — Блядь, Тим. Потому что я думал о тебе. Блядь. Я так по тебе скучал. Тим улыбается и растягивает ему рот пальцами. — Хм, — хмыкает он. — Знаешь, а это ведь даже любопытно. Я буду не прочь посмотреть. — Ты хочешь, чтобы я потрогал свою дырку для тебя? — спрашивает Джинджер, запинаясь, и порывается было приступить к делу. — Хочу, но не сейчас, — останавливает его Тим. — Я не хочу, чтобы ты свою дырку трогал для меня. Это я уже сто раз видал. Хотя, когда это в следующий раз будут по телику крутить, я точно опять к экрану прилипну. — Ладно, — говорит Джинджер, и его дыхание щекочет Тиму пальцы. — Я хочу, чтобы ты свою задницу потрогал для себя, — продолжает Тим. — Я хочу, чтобы ты это сделал тогда, когда тебе самому опять захочется. Я на это не против посмотреть. — Ладно, — повторяет Джинджер, вздрагивая. — Я… — А свои бессердечные руки я при себе пока подержу, — добавляет Тим, поглаживая губы Джинджера и забираясь пальцами внутрь. — Вообще ни одной гадости с тобой не сделаю. Мы подождем, пока твое либидо само не проснется. Ну, если старуха с косой нас обоих раньше не приберет, конечно. — Пошел ты, — говорит Джинджер, выдыхая стон одновременно с оскорбительными фонемами. — А я как-нибудь иначе поразвлекаюсь, — заключает Тим, завершая монолог и убирая пальцы. — Посочиняю сказок с моим неумолимым нытиком. А потом ты мне покажешь, чем ты там в туре занимался. Договорились? Или у тебя какие-то возражения есть? — Нет, — качает головой Джинджер. — Хорошо. — Отлично, — наклоняет свою Тим, разглядывая пошедшее трещинами лицо Джинджера. Джинджер не отворачивается, не мешая ему, только ерзает на диване еще несколько раз. — Знаешь, ты так выглядишь сейчас, будто умираешь как хочешь еще что-то мне рассказать, — с ухмылкой замечает Тим. Джинджер кусает губы. — Ну что там, Джиндж? — спрашивает Тим, накрывая его пах ладонью. — В чем ты еще хочешь для меня повиниться, а? Джинджер тихо ноет. — Я тебя во все уши слушаю, — заверяет его Тим, поглаживая ему член, хотя слушает он его скорее во все зубы. — Я… — шепчет Джинджер. — Ну, я… — Ты моя еда, так ведь? — договаривает за него Тим, тоже понижая голос. — Ты мой чрезмерно воодушевленный ужин. — Я… — говорит Джинджер и вздрагивает на каждом слове, которое он выталкивает из себя. — Да. Тим. Да. Тим отпускает смешок. — Тебе свою тупую физиономию надо публике показывать в ближайшие дни? — спрашивает он, слегка надавливая рукой Джинджеру на член. — Нет, — отвечает Джинджер. — Ну и замечательно, — говорит Тим, поднимаясь на ноги. — Тогда давай ее хорошенько разъебем. Раздевайся. Открывай свой рот для меня. А я его выебу. Кончу тебе в глотку. Джинджер раздевается, и Тим тоже, Тим снова толкает его на диван, вжимая его в спинку и задирая ему голову, он нависает над ним, забираясь коленями на сиденье, и запихивает свой член в теплый, мягкий рот Джинджера, который тот открывает в ту же секунду, как Тим взгромождается на него, и Тим трахает его горло, а Джинджер послушно давится, Тим разъебывает ему губы и лицо, долбясь в него так безрассудно, как он только может, и Джинджер кашляет и жалко стонет, а Тим крепко сжимает рукой спинку дивана и ритмично двигается, качая бедрами, Тим сбрасывает на него одну бомбу за другой, чтобы причинить как можно больше разрушений, чтобы снова уничтожить его, сравнять с землей, чтобы выплюнуть его и заново сожрать, Тим кончает в его мягкий, теплый, напрочь разъебанный рот, совершая это военное преступление с искренним признанием в любви на устах. Тим обхватывает вымазанное слюной, заплаканное лицо Джинджера своими бессердечными руками и водит черствыми, безжалостными пальцами по его разбитым губам, радуясь успехам и нежно улыбаясь, скаля свои акульи зубы, и Джинджер подает ему свое сырое мясо все с той же извечной привязанностью, которой полны его мокрые, несчастные глаза. Тим заглатывает его плоть в один присест и коротко целует его разбитые губы, а затем встает и разбивает их еще больше, он бьет Джинджера по лицу и видит размазанную по нему слюну, видит слезы, он бьет его, желая увидеть кровь, желая оставить столько синяков, что ему не поможет самый лучший грим, надеясь причинить вред и боль, надеясь увидеть очередную катастрофу, очередной беспомощный оргазм, и Джинджер следует его указаниям и отдрачивает себе, не пытаясь отстраниться, сидя смирно, позволяя ему лупить себя, словно боксерскую грушу, и истекая соками как его самый любимый стейк, Джинджер рыдает для него, захлебываясь, и беспомощно кончает для него, и любит его, безумно любит, по безумным же, в корне неправильным причинам. Когда они лежат вместе в кровати после этого, Джинджер не может произнести ни слова, ни единого звука. Тим смывает соль с его лица и покрывает его измученную кожу кремом, замазывая кровоподтеки, Тим целует каждый сантиметр его лица и помогает ему пить, курить, дойти до спальни, Тим смотрит на него, не отрываясь, на его боль и уязвимость, на красоту. Джинджер не может произнести ни единого звука, так что Тим говорит за него, задавая ему риторические вопросы, проявляя особый интерес к его идиотской преданности Тиму, и Джинджер кивает на каждый его вопрос, соглашаясь, а Тим и так знает все, что только можно про него, Тим уже давно содержит каждую его часть внутри себя, хранит его внутри своего безобразного сердца и чувствует, как его нежные шупальца трепещут в беспощадном пламени взрывающегося плутония у него в груди. *Двадцать три* — Дай-ка посмотрю, — говорит Тим, потягивая за веревку, напрягая мышцы. — Нет, так не пойдет. Давай. Ты точно можешь и потуже затянуть. Джон хмурится и возится с веревкой, обматывая ей Тима, и Тим тянет за нее снова через пару минут, и в этот раз чувствует он себя гораздо более обезвреженным. — А вот теперь нормально, — сообщает он Джону. — Можешь приступать к пыткам. Джон несколько секунд кусает губы, а потом отходит в сторону, и Тим терпеливо ждет его, стоя на полу на коленях, Тим ждет, что Джон запихнет ему в рот что-нибудь несвежее и грязное, а потому — невероятно сексуальное, и постепенно переполняется смертоносным трепетом. Однако, на самом деле ему просто завязывают глаза. Он оскаливает зубы. Он чувствует, как влажное дыхание ложится ему на член. Он чувствует, как язык Джона касается его. Он чувствует, как Джон забирает его в рот. Некоторое время спустя он чувствует себя как забарахлившее оружие массового поражения, чьи внутренние системы уничтожает смехотворный глюк, так что оно превращается в бесполезный кусок железа за секунду до взрыва, потому что Джон выпускает его член изо рта раз за разом, не давая ему кончить и непристойно постанывая, и Тим задыхается, плюясь кровью, взбешенный до кончиков ногтей, Тим яростно трясется и слушает, как стучат во рту его собственные зубы. — Б-блядь, — выплевывает он, сжимая руки в кулаки, когда ему снова отказывают хоть в каком-то облегчении. — Блядь, блядь, блядь. Ебаный пиздец. Джон мягко хныкает, хотя Тиму остается только гадать, чем он-то, сука, тут недоволен, а потом накрывает потные, дрожащие бедра Тима своими божественно жестокими руками, и теперь Тим слушает новые — и удивительно постыдные — звуки, производимые его собственным речевым аппаратом, а веки его окрашиваются красным изнутри, и кровь заливает ему глаза. — Блядь, Джон, ты просто охуенный, — выдавливает он из себя, и то, что он при этом запинается, только дополняет похвалу, которой он от чистого сердца одаряет своего личного палача. — Ну давай уже. Сломай меня. Заставь меня корчиться от боли. Прикончи меня нахуй. Джон снова хныкает и прикасается к нему рукой, потирая своими волшебными пальцами головку его неоднократно отвергнутого члена, дразня его, и Тим проваливается к самому центру земли в ту же секунду, чувствуя, как почва и каменистые породы раздавливают его, превращая в труху все его ничтожное, незначительное тело. — Что, радуешься, ублюдок малолетний? — шипит он, пытаясь выкрутиться из веревок, пытаясь высвободиться и опустошить, снести к чертям все вокруг, и все его попытки оказываются тщетны, все его усилия бесплодны. — Нравится видеть меня размазанным, да, ты, говнюк? Давай уже. Разделайся со мной. Заставь меня просить пощады. — Заткнись, — говорит Джон великолепным тоном, тоном, полным гнева, и его пальцы впиваются в член Тима, сжимая его. — Заткнись, ты, тупая вонючая рыбешка. Тим вскрикивает и содрогается всем телом, а Джон зажимает кожу на его члене между пальцами и тянет за нее, со всей дури тянет, и удары боли путешествуют по занемевшему, мокрому насквозь телу Тима, и разъяренные элементарные частицы сталкиваются друг с другом под его перегревшейся металлической оболочкой. — Разъеби меня, — выплевывает он, обнажая свои крошащиеся зубы. — Вмажь мне хорошенько. Переломай мне кости. Выброси меня в помойку. Разъеби меня, Джон. — Закрой свой блядский рот, — говорит Джон, отпуская его член и хватая за подбородок. — Хватить рассказывать, что мне делать. Тим шумно, с клокотанием смеется. — А ты меня заставь, — говорит он, мотая головой и вырываясь из хватки Джона. — Засунь мне в пасть кляп. Покажи мне, что я такое для тебя. Покажи мне мое место. Покажи мне, что ты хочешь со мной сделать. — Блядь, — говорит Джон, он отвешивает ему пощечину и запихивает кулак ему в рот, а Тим с готовностью распахивает его, давясь пальцами Джона и рыча. — Я выебу твою поганую глотку. Я твой грязный рот порву. Я тебя сейчас, блядь, просто уничтожу. Тим чуть ли не лопается от блаженства, когда Джон начинает создавать только что описанное будущее, которое Тим с охотой переживет, когда Джон запихивает свой член ему в рот, он давится, когда Джон перехватывает его за волосы и дергает за них, надавливая ему на голову, насаживая его на свой член, Тим чувствует, как слюна течет по его подбородку, и изо всех сил старается не проблеваться, он бьется в своих путах, бьется в судорогах, он слушает, как Джон называет его последними словами, называет его человеческими отбросами, больным ублюдком, бесполезным куском мусора, и уже через минуту Джон кончает, кончает ему в глотку, и Тим сглатывает его сперму, изрыгая шумные термоядерные раскаты, а Джон резко отстраняется, отталкивая его от себя, как будто в омерзении. — Блядь, какой же ты мудак, — говорит он. — Надо тебя просто здесь нахуй бросить. Тим заливается хриплым, рваным смехом. — Брось, — соглашается он. — Ты можешь со мной все, что тебе угодно, сделать, Джон. Я ведь всего лишь кусок мяса. Я просто дырка, Джон. Я коврик у двери, об который ты вытираешь ноги. — Блядь, заткнись, — говорит Джон, и Тим слышит, как он выходит из комнаты, и широченная ухмылка растягивает его с азартом выебанную пасть. Затем Джон все же возвращается, усаживаясь рядом с ним. Затем Тим чувствует, как рука Джона крепко сжимает его истекающий смазкой член. Затем Тим чувствует, как нечто металлическое царапает ему кожу. Звук, который он тогда порождает, неизвестен ему, но этот звук точно выражает воодушевление. Этот звук точно выражает восхищение. Этот звук выражает его щенячий, блядь, восторг. — Отрежь его совсем, Джон, — говорит он, и кровь фонтанами бьет из его ликующего рта. — Отрежь мой крохотный, вонючий член. Вспори мне брюхо. Нарежь меня на ебаные ломтики. Заставь меня смотреть на это. Заставь меня кричать. Звук, который порождает Джон, ему тоже незнаком, но этот звук точно выражает гнев. Этот звук вселяет ужас. Этот звук угрожает ему. Этот звук ровно такой, какой Тим мечтал услышать от него. Джон сдергивает тряпку с головы Тима, и Тим видит его миловидное лицо, искаженное чертами уродливого внутреннего демона. Тим приветствует его как старого друга и смотрит вниз. Тим смотрит вниз и видит руки Джона, способные обрушить на него кары небесные, видит, что Джон держит руками его член. Тим видит его руки — и его медиатор, зажатый между пальцами. — Блядь, пиздец, Джон, — рвано, резко выдыхает он. — Блядь, я же так сладко буду для тебя кричать. Я буду корчиться, как земляной червяк. Я буду молиться, чтобы ты меня прикончил. Я ведь точно буду умолять тебя остановиться, Джон. Джон вздрагивает всем телом и сжимает его член покрепче, проводя медиатором по стволу, и Тиму кажется, что глаза у него сейчас просто лопнут от такой картины. — Я буду умолять тебя остановиться, — продолжает он, твердо намеренный произвести на свет хоть какую-нибудь сексуальную катастрофу, если и не ту, о которой он так увлеченно распинается. — Но ты не остановишься, Джон. Ты же не остановишься, не так ли? Ты меня на куски порубишь. Ты отрежешь мой поганый хуй. Ты сделаешь это медленно. Ты мне им рот заткнешь. Ты бросишь меня гнить. — Блядь, — выплевывает Джон, и Тим видит, что зрачки у него расширены, а лицо — абсолютно белое от ярости и страха. — Я сейчас это и правда сделаю, если ты не заткнешься. Мерзкая ты дрянь. Ебаное ты чудовище. Он начинает отдрачивать ему, крепко стискивая член, и Тим хватает ртом воздух, таращась на медиатор, и чувствует себя чрезвычайно безрассудным и чрезвычайно кровожадным, готовым использовать любые методы, чтобы получить то, что он заслуживает. — Ну так, блядь, сделай, тупой ты хуесос, — говорит он, нажимая красную кнопку, и Джон шипит, а медиатор Джона болезненно вжимается в его бедро, и Тим прикусывает язык, мгновение спустя кончая Джону в кулак, Джон же выругивается и отшвыривает свое оружие в сторону, он шлепает раненую конечность Тима и встает, вытирая сперму об блаженную, ухмыляющуюся морду Тима, и Тим смеется, открывая рот и вылизывая его ладонь. — Озабоченный уебок, — говорит Джон, нависая над ним. — Ты просто тупорылый, озабоченный уебок. — Ага, — соглашается Тим, смотря на него снизу вверх. — Почему бы тебе меня и за это не проучить? Почему бы тебе не объяснить мне ценность правильных манер? — Иди ты нахуй, — отзывается Джон, отворачиваясь и хватая пачку сигарет и полотенце с тумбочки. — Иди ты нахуй со своими играми. Тим посмеивается, наблюдая, как он вытирает сперму и капли крови с его кожи. — Ну что, хочешь мне еще порассказывать, как тебе не нравится делать мне больно, ты, малолетний лицемер? — спрашивает он, принимая сигарету, которую Джон сует ему в зубы, с радиоактивной благодарностью, разливающейся по его груди. — Отвали, — говорит Джон. — Это тебе нравится, когда я делаю тебе больно. Тебе нравится меня бесить. Ты, блядь, ебучий извращенец. — Ага, — кивает Тим, затягиваясь. — А у тебя просто изумительно получается меня пиздить. Ты такой красивый, когда злишься. Мы с тобой идеальная пара, Джон. — Да заткнись ты уже нахуй, — говорит Джон, порываясь было развязать его. — Стой, погоди, — останавливает его Тим, подмигивая ему. — Меня же еще за матершину в отношении твоей высокоуважаемой персоны надо наказать. Оставь меня пока вот так. — Господи, тебе что, никогда достаточно не бывает? — возмущенно произносит Джон, прикладывая ладонь к глазам. — Ладно. Похуй. Тим докуривает сигарету, а Джон забирает у него окурок и оставляет его стоять на коленях посреди комнаты, одеваясь, хоть и не до конца, и намываясь в ванной, а потом валяясь на кровати и болтая ногами в воздухе, посасывая шоколадный батончик и потешаясь над ним, Джон развязывает его десять минут спустя, и Тим пытается поцеловать его руки, Джон же тащит его занемевшее акулье тело в кровать, толкая его на нее как сосиску размером с человека и отказываясь разминать ему спину, показывая ему язык. — Мелочный садюга, — усмехается Тим. — Разве меня сегодня мало унижали? Джон хихикает. — Ты же сам сказал, мне нравится делать тебе больно, — говорит он, облизывая пальцы. Тим фыркает. — Ну как бы да, нравится, — говорит он. — Нет. — Блядь, хватит уже. Тебе реально это нравится. Почему ты вечно пытаешься отбрехиваться? Знаешь, в том, чтобы хотеть сделать больно мне, вообще-то нет ничего плохого. Ты же не забыл, что я из себя представляю, а? Джон корчит гримасу, морща нос, и кусает губы. — Ладно, — говорит он. — Блядь, ладно. Допустим, мне и правда нравится. Допустим, думает Тим. — Немного нравится, — продолжает Джон. — Мне нравится, как ты выглядишь, когда я с тобой это делаю. Пиздец клево. — Ага, предсмертные корчи еще как заводят, — подтверждает Тим. — Я их тоже просто обожаю наблюдать. Великолепнейшее зрелище. — Иди ты, — говорит Джон. — Мне зато не нравится, что ты меня все время провоцируешь. Я же, блядь, знаю, что ты это делаешь. Я не тупой. Ты, больной мудак. Тим ухмыляется и выдувает дым прямо ему в лицо. — Прекрати, — говорит Джон и лупит его по руке. — Ублюдок. Заставил меня себя порезать, блядь. Тварь поганая. Блядь, мне это не нравится. Мне не нравится людей резать. — Хм, — задумчиво хмыкает Тим. — Жаль. Я-то надеялся, что мы это еще раз повторим, но только намеренно. — Нет! — говорит Джон. — Не буду я тебя, блядь, больше резать. И хватит меня бесить, Тим. Хватит заставлять меня делать вещи, которые я делать не хочу. — Хм, — опять хмыкает Тим. — Знаешь, раз ты все-таки признался, что тебе нравится меня пытать, ты мог бы тоже начать меня заставлять. Ты вполне мог бы установить свои правила, Джон. — Ага, как будто ты будешь меня слушаться. — Разумеется, я буду, — смеется Тим. — Я же к тебе прислуживать и подчиняться прихожу, Джон. Тебе всего лишь надо в меня это вбить. Тебе всего лишь надо доказать мне, что ты на это способен. Использовать язык насилия, чтобы мной командовать. Я же территориальная, блядь, акула, в конце-то концов. — Господи, — говорит Джон, дожевывая последнее печенье. — Еще какая. Озабоченная территориальная акула. Тим тушит сигарету в пепельнице. — Но если серьезно, — добавляет он, проводя ладонью по прекрасной обнаженной спине Джона. — Когда мы в следующий раз не будем больше этого делать, просто покажи мне, куда мне соваться не положено, окей? Заткни мне рот своими трусами, если я начну возражать. Это, вообще говоря, не мое дело — решать, когда тебе останавливаться. Я, знаешь ли, печально известен тем, что всегда проебывался, когда такие решения приходилось принимать мне. Так что… — Блядь, — вздыхает Джон. — Ладно. Но только ты перестанешь меня дразнить, Тим. Ебанутый ты говнюк. — Конечно, — улыбается Тим. — Твое слово для меня закон, Джон. — Закрой свой рот, — говорит Джон, прижимаясь к нему. — Заткнись уже и обними меня. — Все, что пожелаешь, — отвечает Тим, беспрекословно следуя приказу. *Ноль* Джинджер ерзает под одеялами, и плазма его тела накрывает Тима, а одна довольно-таки твердая ее часть упирается Тиму в бедро, но Тим закуривает, хватая пачку сигарет вместо члена Джинджера, и делает это он неохотно, держа в уме поставленную цель. Он таращится в потолок, выдыхая дым, пока Джинджер возится рядом с ним, и впитывая кожей жар, исходящий от его тела — и не шевеля ни пальцем. — Тим, — шепотом произносит Джинджер несколько минут спустя. — А? — переспрашивает Тим, поворачивая голову, чтобы посмотреть на его бледное, помятое лицо. — Чего? — Я… — начинает Джинджер, облизывая губы. — Я хочу подрочить. — В смысле, ты сейчас себя как в туре пальцами трахнешь? — интересуется Тим и тушит сигарету. — Или просто так развлекаться будешь? — Я… — повторяет Джинджер. — Да. Наверное. Я пока не знаю. Может быть. — Ладно, — говорит Тим, усаживаясь на кровати. — Тебе что-нибудь нужно? А, и скажи, куда мне съебаться-то. Я не хочу, чтобы ты тут от природного мазохизма с ума сходил, потому что я на тебя таращусь. Это нам все результаты перекосит. Джинджер сообщает ему, что ему нужна смазка, а еще отлить, и добавляет, что все, наверное, будет в порядке, если Тим просто сядет на стул в нескольких метрах от кровати. Затем Джинджер уходит отлить, и Тим к нему присоединяется, и оба они заодно пополняют запас жидкости, заливая воду в свои пересохшие утренние рты. После этого Тим вручает Джинджеру смазку и пододвигает к себе стул, усаживаясь на него задом наперед, готовый наблюдать за второй попыткой Джинджера анально подрочить, он закуривает, потому что Джинджер сказал, что и это, наверное, нестрашно, потому что не то чтобы он сам не занимался тем же самым, не то чтобы он тоже не прокуривал их дом насквозь. Джинджер опирается на спинку кровати, подсунув подушку себе под поясницу, и закрывает глаза, а Тим внутренне усмехается, увидев это. Джинджер просто лежит так какое-то время, медленно дыша, и его утренний стояк постепенно восстанавливается, и Тим снова усмехается про себя, проводя языком по зубам. Джинджер начинает трогать себя, неуверенно двигая рукой, и движения его выглядят для Тима одновременно и знакомо, и совершенно ново, он поднимает другую руку и отводит волосы с лица, а потом роняет ее, так что она валяется на простынях, вся бесполезная, и Тим прикусывает себе язык, чтобы не начать раздавать советы, немного раздражаясь от такого наглого пренебрежения всякими изумительно чувствительными частями тела, но надеясь, что дело скоро наберет обороты, и обращая все свое внимание на охуенный член Джинджера, который этот возмутительно целомудренный кальмар продолжает полировать. Через минуту терпение Тима вознаграждается звуковым сопровождением. Джинджер шумно выдыхает, распахивая рот, и Тим улыбается, а бесполезная рука Джинджера неожиданно взлетает и приземляется на его бедро, и выглядит при этом крайне испуганной, Джинджер же принимается водить пальцами по коже, и Тим гадает, что же там такое происходит в его тупой ебанутой головой, но все-таки решает отложить допрос до поры до времени и держит свою пасть плотно закрытой, чувствуя, как нестерпимо чешутся зубы. Джинджер вздрагивает несколько раз и убирает руку с члена, оставаясь абсолютно неподвижным несколько секунд, а потом слепо шаря по кровати в поисках смазки. Он неловко открывает тюбик одной рукой, пока вторая все еще расслабляется на его бедре, все еще лежит на нем, как будто он придерживает себя ею, успокаивает себя, он наливает смазку на ладонь и обхватывает ею член, производя свой первый стон. Тим с усилием сглатывает, ощущая вкус крови на языке, и смотрит на плавные движения его щупальца и на ритмичные подергивания его бедер, и обратный отсчет в его груди быстро доходит до нуля, и Тим собирает в кулак всю свою волю, практикуя ебаное воздержание. Джинджер резко замирает спустя какое-то время, делая несколько глубоких вдохов, а потом снова подбирает смазку, он наконец наливает ее и на свою ленивую руку, он опускает эту руку и осторожно трет дырку пальцами. Тим крепко сжимает свои чешущиеся зубы и смотрит, как он проталкивает первый палец внутрь, медленно и настороженно, он видит, как все его лицо на секунду напрягается, как он расслабляется, как раскрывается его рот, и рот Тима тут же переполняется слюной, рот Тима настойчиво требует еды, а праздные руки Тима сжимают спинку стула, сам же Тим гадает, сможет ли он сохранить свое зрение после этого, потому что к тому времени Джинджер уже трахает себя пальцем, проталкивая его внутрь в ритм мелодии, которая играет у него в голове, мелодии, которую Тим точно никогда не слышал, как не слышит он ее и сейчас, ведь она скрыта от него, он смотрит, как Джинджер трогает себя, и его мягкие, изучающие движения выглядят удивительно, выглядят совсем не так, как они выглядели тогда, когда его руками распоряжался Тим. Джинджер стонет, выгибаясь, и снова хватается за смазку, он добавляет палец, и его голова заваливается в сторону, а голова Тима достигает точки кипения, и Тиму кажется, что он внезапно обнаружил совершенно новое блюдо в своем любимом ресторане, который он еженедельно посещал годами, Тима заливает жадность, голод и нетерпение, Тим испытывает страстное желание попробовать, но всеми силами сдерживается, чтобы не начать это желание удовлетворять, он смотрит на подрагивающие мышцы Джинджера и на его потную кожу, на его раскрытые губы и его невольные подергивания, он просто смотрит, как Джинджер трахает себя и выглядит спокойным и расслабленным, выглядит умиротворенным, выглядит полностью погруженным в свои собственные ощущения, в себя самого, выглядит таким красивым. Тим тушит сигарету и медленно встает, бесшумно подбираясь ближе, и хрупкие, жалобные стоны Джинджера, которые он теперь беспрестанно производит, помогают ему остаться незамеченным. Тим нависает над кроватью, сжимая руки в кулаки и подавляя порыв схватить и смять, сожрать, он смотрит, как Джинджер удовлетворяет свои робкие желания, и чувствует себя воплощением желаний отчаянных, он видит, как Джинджер проталкивает в себя третий палец и снова обхватывает член рукой, он видит его удовольствие, он видит, как Джинджер наконец его вкушает, так, как Тим вкушал все его тело столько лет, он смотрит, как Джинджер кончает, сжимаясь и вскидывая вверх бедра, выгибая шею, он смотрит, как он кончает без стыда и без волнения, на своих собственных условиях, и думает о нежданном, но ведь вполне возможном будущем, думает о своих отсутствующих талантах к его предсказанию и мечтает хоть что-нибудь отдать, что-то вырастить, что-нибудь создать, он забывает про все свои мысли и трясется на подкашивающихся ногах, зависая в воздухе атакующей ядерной боеголовкой, замершей за секунду до столкновения. Джинджер кончает, сжимаясь и вздергивая бедра, выгибая шею, и его горло, его блаженство и вся его неуверенная, колеблющаяся сущность ясно предстают перед Тимом. Джинджер кончает, и обе его руки безвольно падают на матрас. Джинджер кончает и просто лежит, не двигаясь, какое-то время, пытаясь перевести дыхание и превращаясь в студень, покачиваясь на волнах океана. — Тим, — шепотом произносит он, сглатывая. — Ты здесь? — Здесь, — тут же отвечает Тим, шокируя и себя, и Джинджера хищным тоном голоса. Джинджер вздрагивает и открывает глаза, и снова вздрагивает, а Тим чувствует, как зубы, жаждущие крови, захватывают все его без сомнения ошалевшее лицо. — Тим, — резко выдыхает Джинджер. Тим рычит. — Я тебя хочу, — говорит он. — Я хочу тебя сейчас. — Хорошо, — кивает Джинджер, сползая вниз и подхватывая колени руками, дрожа и раскрываясь перед Тимом, чтобы Тим раскрошил его своими челюстями. — Конечно. — Блядь, — выругивается Тим, он сплевывает себе в ладонь и размазывает слюну по члену, он валится на Джинджера, вламываясь в него — так, как ядерная боеголовка взрывает землю носом. — Блядь, Джинджер, — хрипит Тим, обхватывая его бледное, перепуганное лицо своими бессердечными руками, трахая его и крепко держа его, смотря на него и кончая в него, выдыхая слоги, выражающие жуткую привязанность, прямо ему в рот, и заново его пожирая. — О чем я думаю, когда дрочу? — переспрашивает Тим несколько недель спустя, затягиваясь, лежа в кровати рядом с Джинджером и накручивая его волосы на пальцы, водя ладонью по его спине, закончив наблюдать его пятую попытку трахнуть себя в задницу, которую в этот раз помогли осуществить стеклянный дилдо и сам Тим, с радостью притащивший этот самый дилдо Джинджеру, наблюдавший и все предыдущие попытки, видевший, как Джинджер заталкивал в себя пальцы медленно и быстро, грубо и нежно, дергая бедрами или же двигая рукой, как он дрочил себе одновременно с этим и как намеренно не прикасался к члену, и как он ерзал, сидя сверху на дилдо, и как потом трахал им себя на четвереньках и на спине, с задранными к потолку ногами, видевший все это и узнавший, что Джинджер предпочитает делать это медленно и нежно и трогать себя, лежа на спине, и заодно услышавший, что Джинджер думал и о волшебных пальчиках Джона, наигрывающих что-то у него внутри, и о его ласковом выражении лица, и о жестоких пальцах Тима, причиняющих ему боль, и о его уродливой акульей морде, о том, как Джон трахнул его в первый раз без услуг Тима, и о том, как Тим впервые усадил его на себя, и о том разе, когда они оба просто передавали его друг другу, том разе, который Тим немедленно предлагает повторить, предлагает, а потом разглядывает красное как свекла лицо Джинджера, который признается ему, запинаясь, что в свою самую первую попытку трахнуть себя в задницу он думал о том разе, когда Тим выебал его на одеялах, брошенных на землю, где-то у черта на рогах, о том, как Тим заставил его сделать отвратительные вещи и навсегда его сломал, разрушив до основания, Тим смотрит, не отрываясь, на его лицо, а Джинджер нервно сглатывает, добавляя, что во время своей второй попытки трахнуть себя в задницу он думал о том разе, когда Тим издевался над ним на диване, о том, как он заставил его произнести все те слова, которые он прятал от него, запирая их где-то глубоко внутри себя, о том, сколько боли Тим причинил ему тогда, и о том, как он тогда сказал, что именно это он и любит делать, вынуждая его признаться во всех своих секретах и используя их против него, и все это дополнялось в его голове бесчисленными поцелуями, которых сам Тим, в отличие от него, не помнит, ведь их не было, но зато Тим помнит, как Джинджер кончил, сидя на члене, не чтобы его развлечь, а для себя, без всякого стыда и без волнения, на своих собственных условиях, Тим это видел и заметил, что некоторые вещи были приняты, некоторые вещи были созданы и с тех пор подросли, что означает, что этот их проектик по запоздалым исследованиям своей сексуальности в ближайшем будущем останется их основным занятием, и Тим так и говорит, Тим говорит, что проектик этот примет форму честного и справедливого обмена, и в качестве причин называет поддержку и товарищеский дух, и соглашается ответить на вопросы Джинджера, и слушает, что же там Джинджер жаждет у него спросить. — О чем я думаю, когда дрочу? — переспрашивает Тим, затягиваясь. — Хм. О всякой странной хуете? О частях тела? О моих этически сомнительных аранжировках? О чем-то в этом роде, в общем. Джинджер мягко смеется и тыкает его в бок стеклянным дилдо, на котором он кончил для себя и который он потом сосал для Тима, слизывая свою грязь, Джинджер смеется, явно ожидая более подробных пояснений. Тим тоже усмехается и отпихивает его руку, а потом передает Джинджеру бутылку пива, которым они запивают их негигиеничный ужин. — Ладно уж, — говорит он. — Только дай мне подумать. Джинджер кивает и ждет, пока Тим собирается с мыслями, выпуская губами струйки дыма. — Ну, я точно думаю о вас двоих, — начинает Тим секунд через двадцать. — В смысле, я однозначно думал о ваших хуях в моей мерзкой заднице и о том, как я на тебе скачу и луплю твою бестолковую физиономию, и о том, как я луплю миленькое личико Джона, пока скачу на нем, и еще о фистинге, которым вы оба меня радовали, о ваших кулаках и о том, как вы их вдвоем в меня засовываете разом, однако это вот, скорее всего, останется лишь моей фантазией. — Скорее всего? — шепотом переспрашивает Джинджер, и Тим ухмыляется. — Что там еще было… — задумчиво продолжает он. — Иногда я думаю о всей той хуйне, которую я хочу сделать с тобой, хотя меня за это и посадят на пару сотен лет, а иногда я думаю о всей той хуйне, которую я хочу получить от Джона, что обеспечит ему пару сотен скандальных интервью, и еще иногда я думаю о том, что я уже успел с тобой сотворить, и о том, что уже успел состричь с Джона. — Боже, — тихо ахает Джинджер, и Тим скалит зубы. — Еще я думаю о всяких других людях кроме вас, — добавляет он. — Раз уж мы тут конкретно анальную дрочку обсуждаем, то у меня есть один старенький, но излюбленный сценарий, где меня норвежский бойсбэнд всей толпой ебет, и это просто невероятно оскорбительно по всем фронтам. Или, знаешь, есть еще один, где меня всей толпой ебут валькирии со страпонами, и — интересная деталь — все они почему-то чрезвычайно увлечены идеей сесть мне на лицо… Это если я на той неделе предпочитаю хуям пизду. — Ебаный пиздец, — говорит Джинджер, закрывая лицо руками и теряя возможность наблюдать реакцию Тима. — Или если ты хочешь чего-нибудь посвежее, — щедро предлагает Тим, ощущая, как у него начинают гореть щеки. — Я иногда представляю, что на мне упражняется в насилии целая команда испанских инквизиторов, и командует ею один наш общий знакомый, чье имя я тебе не скажу, потому что ты меня нахуй бросишь, хотя в том, что я на эту ересь дрочу, ты сам и виноват. И инопланетный монстр, запихивающий щупальца во все мои отверстия, которого я тоже время от времени представляю, он у меня тоже завелся благодаря тебе, кстати говоря. Джинджер вымученно стонет, как умирающий инопланетный монстр, едва шевелящий своими щупальцами, а Тим придвигается поближе и проводит пальцами по его спине. — А иногда я просто думаю про твой член, — говорит он. — Ну, то есть, я всегда про твой член думаю. В смысле, все члены, которые я представляю, кроме члена Джона, выглядят как твой, по правде говоря. Я этот твой огромный хер, сука, просто обожаю, знаешь. Джинджер хохочет, содрогаясь на кровати, четырнадцать миллиардов лет подряд. — А если я ни для чего такого не в настроении, — завершает свою речь Тим, когда к Джинджеру возвращается способность внимать ему, — Я издеваюсь над своим членом и таращусь на себя, и думаю, как я охуенно выгляжу, когда так извиваюсь, и как круто я сейчас сожмусь на том, что там в моей мерзкой жопе в этот раз торчит. Он подмигивает Джинджеру. Джинджер хватает с кровати пачку сигарет, и Тим подносит зажигалку к его сигарете. — Ну как, я ответил на твой вопрос? — интересуется он, наклоняя голову и разглядывая физиономию Джинджера, которая по загадочности выражения легко сравнится с Моной Лизой. — Да, — говорит Джинджер. — Спасибо. Тим фыркает. — Я… — заговаривает Джинджер. — Я бы хотел посмотреть на это. — А? — в недоумении переспрашивает Тим. — Ты бы хотел посмотреть на что? На то как я себя в задницу ебу, когда дрочу? Джинджер кивает. — Да ты как бы это уже видел, — говорит Тим. — Хуй знает сколько раз. Это у тебя сегодня был пятый заход, а за моими плечами их минимум пять тысяч. И я это всегда одинаково делаю, один я там или перед публикой, которая мне вовсю аплодирует. Ты все эротичное и сочное в бутылку заливаешь и в подвал уносишь, в подвал, куда тебе самому, блядь, ходить запрещено. А я своей безнравственностью искренне наслаждаюсь и с радостью демонстрирую все свои пороки тем, кто попросил меня их показать — а также тем, кто ничего такого видеть не хотел, как ты, наверное, помнишь. — Иди нахуй, — говорит Джинджер. Тим вздыхает. — Ладно, я просто подрочу еще раз, — соглашается он. — Я же сам сказал, что мы будем честно всем делиться, так что… Только скажи мне, что именно-то ты хочешь? Типа, на что конкретно мне дрочить? — На то, что ты последним рассказал, — отвечает Джинджер. — Ты хочешь, чтобы я на себя таращился? — изумленно спрашивает Тим, отбирая у него бычок и выкидывая его в пепельницу. — Это же полная скучища. Джинджер молча пялится на него. — Ладно, ладно, — сдается Тим. — Я прямо завтра этим и займусь, ну, как мы домой вернемся. Так тебя устроит? — Конечно, — говорит Джинджер. — Ну что, спать? Или хочешь сначала нашими микроскопическими приятелями обменяться? — спрашивает Тим, подтягивая вверх одеяла и укрывая их обоих. — Да, хочу, — выдыхает Джинджер, и Тим накрывает его перепачканные губы своими перепачканными губами. *Одна тысяча тринадцать целых двадцать пять десятых* — Блин, это пиздец тупо выглядит, — говорит Джон с глуповатым выражением лица. — Ага, — кивает Тим, затягиваясь и защелкивая замок на поясе верности у себя на члене. — Очень унизительно. Тебе не нравится? — Не знаю, — отвечает Джон, кусая губы — Я не уверен. — Если тебе не нравится, я могу его снять, — предлагает Тим. — Я могу просто навоображать себе всякого, как обычно. Знаешь, что у меня хуй в кислоте растворился и все такое. — Но разве ты хочешь его снимать? — Не хочу, — подтверждает Тим предположение Джона. — Я надеялся, что ты надо мной хорошенько посмеешься. Я же пиздец нелепо выгляжу, разве нет? Джон хихикает, и радиоактивные элементы в груди Тима тут же отзываются, высвобождая свою разрушительную энергию. — А у тебя… — снова заговаривает Джон. — У тебя теперь не встанет? — Неа, — ухмыляется в ответ Тим, внимательно наблюдая за реакцией Джона на свое последнее приобретение. — Там просто места нет для стояка. У меня, конечно, хуй совсем крохотный, но даже для моего карлика этот домик будет тесноват. Джон заливается идиотским смехом, немного краснея. Тим довольно пыхтит дымом, забавляясь со своим нелепым, заточенным в клетку членом, подергивая его за кольца пояса. — А тебе больно не будет? — спрашивает Джон. — Ну, когда ты возбудишься и все такое. — А хер его знает, — пожимает плечами Тим. — Может, и будет. Оно же давит и так далее. Должно быть больно. Но я бы на твоем месте об этом вообще не переживал. Ты меня в любом случае от этих страданий отвлечешь, когда будешь лупить мою дырку своим гнусным, возмутительным ремнем. Я эту металлическую поебень нацепил только для того, чтобы смирение перед тобой почувствовать. — Боже, какой же ты ебанутый, — мотает головой Джон. Тим усмехается и тушит сигарету. — Давай уже, — говорит он, понукая Джона приступить к запланированным сексуальным фокусам. — Как мне для тебя расположиться? На миловидном лице Джона ясно отражается его мыслительный процесс, и Тим четко видит в нем пока, к сожалению, недостаточное количество жадности. — Хочешь, я на спину лягу на краю? — предлагает Тим, протягивая Джону свою развращающую руку помощи. — Ты тогда реально сможешь мою мерзкую дырку полностью разъебать. И заодно полюбуешься этим жалким, болтающимся пеньком. Тим кивает на свой член, и на миловидном лице Джона ясно отражаются признаки того, что Джон — просто избалованный, плохо воспитанный идиот, за что Тим его всем сердцем обожает. — А я буду любоваться твоим грозным ангельским ликом, — добавляет Тим. — С подобающим почтением и подобострастием по отношению к тебе, конечно. — Блядь, заткнись ты, — говорит Джон, поднимаясь и подбирая смазку. — Почтение, как же. Тим ощеривается, скаля зубы. — Кстати, начет этого, — говорит он, таращась на то, как Джон размазывает смазку по пальцам. — Насчет чего? — Запихни мне что-нибудь в пасть до того, как начнешь меня лупцевать, ладно? — говорит Тим, раздвигая ноги и просовывая локти под колени, раскрываясь, чтобы Джону было удобнее его растягивать. — Я пиздец как устал постоянно язык прикусывать. Джон гадко хихикает. — Ладно, — говорит он и наконец приступает к пыткам. Несколько минут спустя Тим переполняется подобающими случаю эмоциями, и они и правда напоминают почтение и подобострастие, которые он обещал проявлять к Джону, так как Джон вкладывает всю свою душу и, что еще более важно, все части своего тела в стоящую перед ним задачу, Джон проявляет свой талант садиста и издевается над ним, и его волшебные задрачивающие гитару пальчики с воодушевлением отплясывают внутри дырки Тима, а его язык проскальзывает между металлических колец пояса и елозит по члену Тима, по члену Тима, который точно не может встать, и Тим упоенно наблюдает за своим собственным поражением, делая в уме пометки, чтобы в будущем провести для Джона уроки более продвинутого уровня, и используя оставшиеся части своего рассыпающегося, кровожадного, сумасбродного разума, чтобы отделить реалистичные идеи от полностью невменяемых, и нихуя в этом не преуспевая, проваливаясь с позором и пыхтя, словно ебучий паровоз, сжимая кулаки и чувствуя себя акулой, запертой в аквариуме, который ей не по размеру. — Блядь, Джон, — выдыхает он, дергая бедрами, и голос у него оказывается таким же напряженным, как и тело. Джон обхватывает ладонью его яйца и облизывает головку члена, просовывая кончик языка между кольцами и постанывая, еще больше воодушевляя Тима своим беспутным тоном. — Господи, ты просто охуенный, — выдавливает из себя Тим, трясясь и ерзая, насаживаясь на пальцы Джона. — Давай, разъеби меня. Сломай. Заставь меня рыдать. Джон лупит его по бедру, упрямо продолжая его дразнить, и его прекрасное лицо краснеет, а Тим таращится на него и на свое потное, дрожащее тело, разложенное перед ним, находящееся полностью в его милости, Тим завороженно смотрит на него, и рот у него переполняется кровью до краев от одного только вида. Еще несколько минут спустя Тим начинает чувствовать себя игрушкой Джона, которая действительно сейчас разрыдается, он извивается на кровати, и кольца пояса впиваются в его замурованный стояк, а пальцы Джона все глубже ввинчиваются в его дырку. — Блядь, стой, стой, — через силу выговаривает он, выгибаясь и пытаясь отодвинуться, спастись — от Джона и от волн оргазма, которые угрожают накрыть его с головой. — Я так, сука, обкончаюсь. А мы этого не хотим. Джон отстраняется, хныкая, и поднимается на ноги, разглядывая поверженное тело Тима, и зрачки у него выглядят огромными, в его зрачках отчетливо проглядывает темное, жуткое, обсидиановое нутро, обычно скрытое мраморной оболочкой, он обхватывает рукой член и резко останавливается, застревая взглядом на пасти Тима, и лицо его приобретает выражение, которое столь знакомо Тиму, которое он сам не раз носил на своей морде. — Что, хочешь спросить, нравится ли мне твой член? — говорит он, щерясь и чувствуя, как искажаются его черты в жадной, чудовищной гримасе. — Еще как нравится. И в мою игру с пальцами я бы тоже с тобой еще как поиграл. Я бы для тебя постоянно ошибался. Я бы только и делал, что давал тебе повод меня наказать. — Заткнись, — шипит Джон, облизывая губы. Тим издает смешок. — Давай уже, заткни мне рот, — говорит он. — Мою уродливую рожу мы в другой раз с твоим кулаками познакомим. Он широко раскрывает пасть, пусть зубастую, но вполне гостеприимную. Джон принимает его приглашение без лишних промедлений. Джон затыкает ему рот своим членом, и Тим отсасывает ему, ритмично двигая головой, утробно рыча и слушая ответный рокот Джона, мысленно аплодируя их дуэту. Джон отстраняется через какое-то время и слезает с кровати, покачиваясь, и выглядит он целиком состоящим из адреналина, и Тим тут же переполняется радиоактивной гордостью. Джон берет с кресла ремень, а Тим снова обхватывает свои лодыжки, раскрываясь, раскладывая свое тело на разделочной доске, выставляя особенно чувствительную его часть напоказ, ту часть, над которой Джон еще недавно издевался, сводя его с ума, и гордость в его груди постепенно сменяется на похоть. Джон вытягивает свои трусы из кучи одежды на полу, и Тим с готовностью распахивает свою оскорбительную пасть, которую следует немедленно заткнуть, что Джон и делает, небрежно запихивая ткань поглубже, пока Тим с благодарностью мычит, и пальцы Джона задевают его язык и губы, взбудораженные и нервные. Тим несколько секунд наслаждается видом своего смехотворного заброшенного члена, таращась на то, как он болтается, подпрыгивая на его животе всякий раз, как ремень приземляется между его ягодиц, и ухмыляясь этому идиотизму, дергая бедрами под ударами, испытывая все возрастающую боль. Затем боль достигает подросткового возраста, и Тим обращает свое жадное, оголодавшее внимание на Джона, и пялится на него, как на своего личного ангела смерти, абсолютно точно испытывая подобающее подобострастие и почтение, испытывая восторг и ужас и стеная от таких великолепных истязаний, а Джон таращится на него в ответ, пойманный в петлю пристальных взглядов. Когда боль оканчивает университет, Тим понимает, что лежать там просто так, не шевелясь, становится пиздец трудно, несмотря на все те изумительные звуки, которые он издает, вплетая их в мелодии, производимые Джоном. Он на секунду даже жалеет, что его не связали по швам перед этим упражнением, потому что ему кажется, что он вот-вот потеряет контроль над собственным телом, он чувствует, что уже едва ли может вынуждать себя стоять с распростертыми руками под обстрелом, но потом находит идеальное решение проблемы, которое удовлетворяет и его порывы двигаться, и его страстное стремление продлить минуты анальной агонии, в которую Джон ввергает его столь увлеченно, он начинает подаваться бедрами вперед, подставляясь под удары, оставив все попытки увернуться, и хрипло воет с мокрым комом трусов Джона во рту, которые плавают в океане облученной крови и в его слюне. Решение это оказывается настолько идеальным, что через несколько секунд Тим вдруг осознает, что больше не может видеть лицо Джона, его прекрасное, крошащееся лицо, потому что глаза ему заливают слезы, слезы бегут вниз по его блаженной морде, Тим вдруг осознает, что он не может слышать хныканье Джона, потому что его подвывание постепенно превратилось в самый настоящий крик, и он звенит в его ушах, если не в воздухе, Тим чувствует, что сам он превратился в фарш, и невидяще таращится на угрожающую, размытую фигуру Джона, который размалывает его в труху ремнем, Тим чувствует экстаз, корчась от боли, и получает то, что заслужил. — Блядь, блядь, блядь, — скороговоркой произносит Джон, разъяренно занося ремень над его задницей еще раз и отшвыривая его в сторону после удара, трясясь всем телом — и не только потому, что у Тима вся комната дрожит в глазах. Тим было пытается ответить. Тим пытается дополнить его высказывание, добавить какой-нибудь глагол и обозначить действие, которым над этой блядью необходимо надругаться, Тим изо всех сил пытается сформировать повелительное наклонение и вымолить у Джона завершение мучений, вымолить у Джона свой собственный горестный конец, но проваливается с позором, и ни одна фонема так и не покидает его рта, застревая в нем, заблокированная кляпом, и Тим чувствует невыносимую фрустрацию, желая анального уничтожения, но тут срабатывает вуду, в котором они оба мастера, и Джон хватает с кровати смазку, поспешно размазывая ее по члену, и обрушивается на Тима сверху, въезжая в него с яростной руганью на устах и содрогаясь, будто под ударами землетрясения, Тим же снова верещит, надеясь, что делает это достаточно истошно, надеясь, что его вопли вдохновляют Джона, надеясь, что они вдохновят его расправиться с ним окончательно, и смертоносный, раскаленный газ гудит в его термоядерной груди, а Джон хрипит ему в ухо, трахая его, вдалбливаясь в его дырку, будто отбойным молотком, используя услужливую позу Тима для успешного осуществления этой операции, Джон стонет с полным ртом, набивая его отравленной плотью Тима, стонет глубоко и низко, и расправляется с ним окончательно, кончая кипятком и терпя поражение вместе с ним, падая в гостеприимные объятья Тима, поверженный и проигравший, как и Тим, и Тим обхватывает его руками, притягивая к себе, так, как только одно чудовище может обнять другое, Тим скалит зубы своего жуткого, безобразного сердца, и сердце его полнится не только ядом, сердце его полнится гордостью, восторгом, сердце его знает, что оно не одиноко. Когда их кровавое братание заканчивается, Тим проводит несколько минут, валяясь на кровати как жертва сатанинского ритуала, таращась в потолок и прислушиваясь к тому, как Джон шатается по дому. Он послушно глотает воду, которую Джон ему приносит, и радостно принимает в зубы сигарету, которую Джон ему в них запихивает, а потом позорно тявкает и чуть ее не роняет, когда пальцы Джона, вымазанные кремом, прикасаются к его рваной дырке. Джон хмурится. — Что там такое? — спрашивает Тим, приподнимаясь на локтях. Джон не отвечает, продолжая свои лечебные манипуляции и мрачно жуя губы. — Сколько раз я тебя ударил? — спрашивает он через несколько секунд, поднимая голову. — Откуда мне, блядь, знать-то? — отзывается Тим, выдыхая дым и со стоном выпрямляя ноги. — Я математикой не занимаюсь. Она весь кайф мне портит. — Блядь, — говорит Джон. — А я думаю, что нам надо начать считать. Твоя ебаная дырка выглядит так, как будто… Мне, блядь, не нравится, как она выглядит, понятно? — Хм, — задумчиво мычит Тим. — Думаешь, ты перестарался? — Да, — говорит Джон, и голос его неприятно звенит. — Ничего подобного, ну да ладно, — говорит Тим. — Хочешь считать? Давай будем считать. — Правда? — переспрашивает Джон. — Конечно, — кивает Тим. — Я же тебе сказал, теперь ты у нас тут командуешь. Возьми-ка ремень. Давай пару экспериментов проведем. Джон подбирает ремень, а Тим тушит сигарету. — Так, бей вот здесь, ладно? — говорит Тим, показывая пальцем на внутренную сторону бедра. — Так же, как ты мою бездонную пещеру бил. И считай. Только не вслух, пожалуйста. Я все-таки хочу поберечь иллюзию бесконтрольной ярости, на которую я надрачиваю. — Иди ты, — говорит Джон. — Давай уже, — понукает его Тим. — Бей. И остановись, когда почувствуешь, что по-твоему уже пора. Джон сверлит его взглядом еще несколько секунд, а потом начинает лупить его ремнем по бедру, и Тим прикусывает губы, а потом шипит, а потом выругивается, и воздух вырывается из его рта с громким хрипом. Потом он взвизгивает, как какой-то ебаный щенок, а потом взвизгивает еще раз и еще, и тогда Джон останавливается, таращась на его лицо. — И это все? — спрашивает Тим. — Ну да, — говорит Джон. — В смысле, тебе ведь больнее будет, если бить по дырке, или нет? — Будет, — пожимает плечами Тим. — Этот дебильный лай, наверное, скорее криком был бы, если бы ты меня по заднице лупил. — Блядь, — вздрагивает Джон. — Я не хочу, чтобы ты кричал. Тим фыркает. — Даже чуть-чуть? — ноет он. — Я обожаю верещать. — Иди нахуй, — говорит Джон, надуваясь, но потом вздыхает. — Ладно, если чуть-чуть, то можно и кричать. Тим коротко смеется. — Так ты число запомнил? — спрашивает он. Джон кивает. — Добавь… Добавь к нему еще десяток, — говорит Тим, снова хватая сигареты. — Для меня. Мы посмотрим, как оно пойдет в следующий раз. И снизим обороты, если ты захочешь. Ладно? — Ладно, — говорит Джон. Тим закуривает и смотрит, как Джон возится с кремом, размазывая его по горящей коже, как он затем жует свое бестолковое печенье и оставляет крошки на кровати, Тим послушно придвигается поближе, когда Джон прижимается к нему. Трогать любопытными пальцами кольца пояса, за которыми все еще томится его истекающий смазкой член, он ему тоже позволяет — и делает это с большим воодушевлением, усмехаясь. — Что, передумал теперь? — спрашивает он. Джон проводит пальцем по его яйцам, и Тим вздрагивает. — Ты еще возбужден? Тим издает смешок. — Ну да? — говорит он. — И если ты будешь продолжать в том же духе, я тут моментально извиваться начну. Джон хихикает и продолжает в том же духе. Тим шипит. Джон снова хихикает и вносит дополнения в свои забавы, наклоняясь и облизывая ему член, просовывая язык между кольцами, и его влажное, горячее дыхание дразнит кожу Тима. Тим моментально начинает извиваться. — Б-блядь, — запинается он. — Ты, говнюк похабный. Джон поднимает голову и облизывает губы, смотря на него. — Это круто, — говорит он. Тим оскаливается в очаровательной улыбке. — Хочешь, я тебе отсосу? — предлагает Джон. — Нет уж, не надо портить мои страдания всякими оргазмами, — отказывается Тим, ухмыляясь ему. — Я оргазмов не заслуживаю. Я мудак поганый. Джон показывает ему язык, а потом еще черт знает сколько забавляется с его недостойным членом, и Тим не прекращает извиваться. — Эй, — говорит Тим, возвращаясь в постель из туалета, и бросает пояс верности на матрас. — У меня появилась еще одна идейка насчет этой штуковины. Раз уж она тебе так приглянулась. — Какая идейка? — переспрашивает Джон, набивая себе рот сладостями, однозначно компенсируя недостаток спермы Тима в нем. Тим закуривает. — Я могу ее нацепить, когда мы плясать пойдем, — поясняет он, затягиваясь. — И часами быть у тебя на поводке, ну, если ты хочешь. Хочешь? Джон хмурится. — А разве ее можно надолго надевать? — Конечно, можно, — говорит Тим. — То есть, год я ее носить не буду, если что. Мне мой хуй еще пригодится. У меня дома, знаешь ли, целый кальмар, которому только дай свой шоколад с него послизывать, сидит и именно этого и ждет. — Пошел ты, — говорит Джон, тыкая его пальцами. Тим усмехается. — Ну да в любом случае, все будет в порядке, если я пару часов в этой хрени похожу, — говорит он, выдыхая дым. — Ты сможешь надо мной поизмываться, а я даже завидным стояком похвалиться не смогу. Круто ведь, или нет? Что ты думаешь? Чувствуешь хоть немного вдохновения? Джон задумчиво кусает губы. — Ладно, — говорит он. — Хорошо. Но только потом ты кончишь мне в рот. — Господи, — ухмыляется Тим. — Твоя страсть к моему белковому коктейлю начинает меня беспокоить, Джон. Ты что, какой-нибудь вампир, сосущий сперму? — Отвали, — говорит Джон и швыряет в него обертку от конфеты. — Мне вообще-то нравится, когда ты кончаешь. Я этой твоей ебанутой хренью занимаюсь только потому, что ты меня просишь. Тим хохочет во весь голос. — Ну, тогда благодарю тебя за самоотверженность, — говорит он и тушит сигарету. — Иди сюда. Я твоей подушкой побуду. За все те жертвы, которые ты для моего развлечения принес. *Пятнадцать целых девятьсот девяносто девять тысячных* — Тим, — шепотом произносит Джинджер, внезапно останавливаясь, опуская руки на матрас. Тим подпрыгивает, услышав его голос, и ерзает на стуле, не отвечая поначалу, неуверенный, чем вызвано такое неожиданное внимание к факту его присутствия. — Тим, — повторяет Джинджер, уже чуть громче. — Да? — отзывается Тим, производя единицы речи крайне неохотно, не желая разрушить мираж, который они сочиняли на протяжении нескольких недель, не желая случайно развеять эту магию своим извечным голодом, который всегда словно по команде превращает Джинджера в послушный кальмарный студень, твердо намереваясь поститься и дальше, намереваясь видеть то, что было принято и выращено, то, что было создано ими обоими. — Ты можешь… — неуверенно начинает Джинджер, кусая губы, крепко-накрепко закрыв глаза и сжавшись. — Можешь мне кое-что дать? — Конечно, — говорит Тим, поднимаясь. — Чего ты хочешь? Джинджер просто дышит несколько секунд, и пальцы его подергиваются. — Может дать мне зажимы? — выговаривает он в итоге. — Разумеется, — отвечает Тим, отчаянно пытаясь взять тон своего голоса под контроль, сделать его ровным и подавить зубастую ухмылку, не дать отравленной крови начать хлестать изо рта. Он откапывает зажимы среди хлама на полках и подходит к кровати. — Держи, — говорит он, оставляя их возле нервно подрагивающей руки Джинджера. — И расслабься. Я просто на стуле посижу, хорошо? Джинджер кивает, и Тим возвращается к стулу, закуривая и ожидая повторного явления Фаты Морганы. Джинджер подхватывает зажимы и возится с ними несколько секунд, а потом откладывает их, вздыхая, и лежит, не двигаясь, будто медитируя, и напряжение постепенно покидает его тело. Он вздрагивает несколько раз, снова обхватывая член рукой, начиная медленно дрочить себе. Тим затягивается и еще крепче сжимает спинку стула пальцами. Другая рука Джинджера тоже не остается неподвижной, Джинджер расставляет ноги пошире и начинает трахать себя дилдо, толкая его внутрь и немного вынимая, в ритме той мелодии, слушать которую Тим намеренно отказывается, той мелодии, которая целиком принадлежит самому Джинджеру. Выражение лица Джинджера тоже меняется, уже знакомым Тиму образом, и вскоре оптический феномен снова вовсю красуется перед его глазами, и Джинджер погружается в собственное удовольствие, каким бы сдержанным и скудным оно ни было по меркам Тима, а сам Тим погружается в Джинджера, откладывая смерть и разрушение на потом, изо всех сил убеждая себя, что его мерки сейчас никого не интересуют, и поставленная цель, которую он держит в уме, есть его высший приоритет. Через минуту Джинджер вознаграждает Тима за проявленный стоицизм. Он отпускает дилдо и отпускает член, и опять просто лежит и дышит несколько секунд. Затем он поднимает свою потную, дрожащую руку и подхватывает с кровати зажимы. За этим следует еще один период молчаливого и неподвижного газообмена, и Тим пристально таращится на Джинджера, не делая ни единого вдоха, используя свои воображаемые жабры, затаившись в ожидании, словно охотящийся хищник. Джинджер вздрагивает, облизывая губы, и медленно надевает зажимы себе на соски. Джинджер стонет. Тим собирает всю имеющуюся у него силу воли в кулак, всю силу воли, которую он тренировал, принимая участие — или скорее отказываясь принимать участие — во всех этих влекущих, безумно притягательных занятиях, что перепали ему во время неконтролируемого процесса, который он называет своей жизнью, он собирает ее всю в кулак и остается на своем месте, остается сидеть на стуле, крепко сжимая его спинку, сжимая ее настолько крепко, что у него начинает болеть рука, и делая глубокие затяжки одну за другой, наблюдая то, что, как ему казалось, он никогда не сможет наблюдать, то, чего, как ему казалось, там вообще не было, то, за чем ему не должно быть можно наблюдать, что-то интимное и личное, что-то особое и тайное, что-то, что каким-то образом ускользнуло от его зубов, хотя и тело Джинджера, и его разум, и вся его суть давно покоятся, заточенные, внутри его отравленной радиоактивной груди, он точно это знает, он наблюдает за Джинджером с термоядерной теплотой, разливающейся у него внутри, и термоядерным же голодом, и плутоний расщепляется в его сердце, переполняя его пугающей, жуткой, леденящей привязанностью к нему. Тим сидит на стуле, крепко сжимая его спинку и делая глубокие затяжки, и смотрит, как Джинджер извивается на кровати, весь потный, без стыда и без волнения, он смотрит, как Джинджер трогает себя, знакомыми и незнакомыми касаниями, смотрит, как он пробует разные вещи и трогает себя нежно, тогда как раньше Тим заставлял его делать это грубо, трогает себя спокойно, тогда как раньше он всегда смущался и боялся всего подряд, он смотрит, как Джинджер трахает себя дилдо и тянет за цепочку, и стонет с раскрытым ртом, он смотрит, как Джинджер тянет за цепочку и двигает рукой на члене, и стонет с раскрытым ртом, он замечает, как его руки начинают путаться, сбиваясь, и их движения становятся неловкими, он замечает это и гадает, в чем же дело, он думает, что, может быть, что-то не так, но через секунду-другую понимает, что все так, что этому извивающемуся на кровати кальмару просто не хватает щупалец, что он явно мечтает их себе как-нибудь отрастить, Тим понимает это и тут же чувствует порыв подойти ближе, подобраться ближе, броситься, блядь, ближе и протянуть свою руку помощи, чтобы удовлетворить желания Джинджера, существование которых удивляет их обоих, он останавливает себя, сжимая свои чешущиеся зубы и подавляя свои желания, свои бесчисленные желания, о существовании которых им обоим очень хорошо известно, он силой принуждает себя оставить удовольствие Джинджера ему самому, не вырывать его из его рук и из него, он силой принуждает себя дать Джинджеру возможность получать удовольствие на своих собственных условиях. Тим сидит на стуле, трясясь всем телом, истекая смазкой, истекая физиологическими жидкостями и воображаемой кровью, истекая радиацией, сжимая руки в кулаки и перенапрягая каждую свою мыщцу, сгорая дотла и рассыпаясь, разлетаясь элементарными частицами. Тим сидит на стуле и смотрит, как Джинджер кончает, смотрит, как он трахает себя дилдо и тянет за цепочку, выгибаясь, вздергивая бедра и сжимаясь вокруг дилдо, перенапрягая каждую мышцу своего потного, дрожащего, колеблющегося тела, отпуская цепочку и обхватывая член запутавшейся, взволнованной рукой, обхватывая член рукой и кончая, кончая себе в кулак и ненароком поворачивая лицо к Тиму, свое бестолковое лихорадочное лицо, голова Джинджера заваливается набок, и он стонет с открытым ртом и выглядит таким нелепым и таким красивым, он выглядит как самое драгоценное существо, которое Тим когда-либо в жизни видел, он выглядит как это существо сам по себе, по своему желанию, и, даже не зная об этом, отдает себя Тиму целиком. Тим сидит на стуле, пока Джинджер превращается в кипящую плазму на кровати. Джинджер шумно вдыхает и выдыхает на кровати, а Тим вообще перестает дышать на стуле. — Тим, — шепотом произносит Джинджер, опуская руку на матрас во влекущем, безумно притягательном, открытом жесте. Тим поднимается со стула и подходит ближе, подбирается ближе, бросается, блядь, ближе и усаживается на кровать рядом с ним, Тим накрывает его руку, сжимая его запутавшиеся, неловкие, вечно перепуганные пальцы своей невероятно воздержанной рукой. — Ты хочешь есть? — тихо спрашивает его Джинджер. — Я, блядь, умираю с голоду, — честно отвечает Тим. Джинджер с усилием сглатывает, открывая глаза, и волна жара бьет Тиму по лицу, по его ошалевшей кровожадной морде, и охваченное ужасом дыхание Джинджера тоже ложится на нее вслед за волной. Тим улыбается, сдавливая пальцы Джинджера сильнее. Джинджер дрожит. Тим поднимает руку и убирает волосы с его тупого лихорадочного лица, заправляет их ему за ухо, потом проводит пальцами по коже, по виску, щеке и подбородку, он гладит его губы. Джинджер издает неопределенный звук. — А ты хочешь есть? — спрашивает Тим, и улыбка его растягивается в ухмылку. Джинджер кивает, дрожа, и ухмылка Тима превращается в гримасу, Тим опускает руку, и Джинджер открывает рот, а Тим вытаскивает дилдо из него, поднося его к губам Джинджера, Тим вытаскивает свой заброшенный член из джинсов, Тим обхватывает его бессердечной рукой. Джинджер просто смотрит на него, держа свой сговорчивый рот открытым. Джинджер выглядит как ебаный, блядь, идиот. Джинджер выглядит как его еда. — Облизывай, — говорит Тим, сжимая свой член крепче и выкручивая его, таращась на лицо Джинджера и впиваясь зубами в его тело. — Счисти-ка с него свое дерьмо. Джинджер подчиняется со стоном и водит языком по дилдо, который Тим вынул из него, который Тим теперь неспешно поворачивает, чтобы каждому сантиметру его поверхности досталось неуверенное, задыхающееся, подвывающее внимание Джинджера, чтобы ни один изгиб не остался обделенным, он возит дилдо по лицу Джинджера, по его влажным губам, размазывая слюну, и издевается над своим членом, чувствуя, как свежая, бьющая из раны кровь заливает ему глотку кипятком. — Ну-ка поднимись, ты, дрянная блядь, — говорит Тим, и Джинджер выполняет и этот его приказ, опираясь на локти. — Открой свое мерзкое отверстие пошире. Джинджер открывает рот еще шире, краснея и на секунду закрывая глаза, и Тим запихивает дилдо внутрь, заталкивая его ему в горло так же, как Джинджер всего несколько минут назад заталкивал его себе в задницу, но только не нежно, не спокойно, совсем нет, он ебет им Джинджера в рот, не сдерживаясь, наслаждаясь видом его залитого краской, мучительно смущенного, всхлипывающего лица, наслаждаясь и вкусом блюда, и его подачей, и обнажая свои залитые кровью зубы, сжимая руку у себя на члене и присоединяясь к Джинджеру в деле произведения на свет звуков, но используя совсем другие настройки для своего инструмента. — Ебаное желе, — говорит Тим, вытягивая дилдо у него изо рта. — Ебаный говноед. Джинджера встряхивает, и Тим усмехается, Тим запихивает дилдо себе в рот и сосет его, присоединяясь к Джинджеру и в этом занятии. — А неплохо, — говорит он, отбрасывая дилдо в сторону. — Неудивительно, что ты так по нему тащишься. Ты же просто тащишься, когда ешь свое дерьмо, так ведь, Джинджер? — Да, — жалко кивает Джинджер. В груди у Тима, в его жуткой, термоядерной груди, раздается низкое, довольное урчание. — Как же я рад это слышать, — говорит Тим. — Но ты кое-что забываешь. Ведь это я тебя твоим любимым деликатесом накормил, Джиндж. Ты должен быть мне благодарен. Давай, перестань хамить. Поблагодари меня за то, что я угостил тебя твоим собственным дерьмом. Джинджер трясется. — Спасибо, — шепотом произносит он, выталкивая из себя слова. — Спасибо, что ты угостил меня моим дерьмом. Тим смеется, похлопывая его по щеке. — Ну ладно, пора и меня теперь ублажить, — говорит он, подхватывая пальцами цепочку, соединяющую зажимы. — Я буду ее дергать, дергать за твои идиотские соски, а ты поплачешь для меня, договорились? Я пиздец как хочу кончить, пока ты рыдаешь для меня, хорошо? — Хорошо, — отвечает Джинджер, подбираясь. Тим ощеривается, одаривая его своей нежной акульей улыбкой, и тянет за цепочку так же, как Джинджер тянул за нее несколько минут назад, но совсем не осторожно, без всякой жалости, и Джинджер морщится и вскрикивает, Джинджер начинает всхлипывать, но терпит и лежит смирно перед ним, а Тим разламывает его, запихивая в пасть лучшие куски, и отдрачивает себе, кончает и рычит, пока Джинджер заливается слезами для него, он падает на Джинджера, подгоняемый взрывной волной, вжимаясь в его горячее, мягкое, дрожащее как студень тело, ждущее его, и крепко обхватывает его руками. — Блядь, я так тебя хочу, — выплевывает Тим, зарываясь мордой в волосы Джинджера. — Ты ебаный подножный корм. Блядь, какого хуя мне все мало. Джинджер дрожит под ним и тоже обнимает его, и его нежные любящие шупальца гладят ему спину. — Блядь, я тебя всего сожрать хочу, — говорит Тим, приподнимаясь на локтях и обхватывая раскрошившееся, пошедшее трещинами лицо Джинджера ладонями. — Ты и твое ебучее рукоблудие. Он подается ближе и слизывает слезы с раскрошившегося, пошедшего трещинами лица Джинджера, которое он обхватил ладонями, и пожирает его губы, по которым он несколько минут назад возил грязным дилдо, он пожирает его рот, который он трахнул этим дилдо, и Джинджер стонет вместе с ним, как его напрочь ебанутая группа поддержки. — Ебаный пиздец, — говорит Тим, отстраняясь, и смотрит на раскрошившееся, пошедшее трещинами, но глубоко любимое лицо Джинджера. — Мы завтра весь день кальмаров жевать будем. Мы этих, блядь, кальмаров всю неделю будем есть. Ты дрянь. Блядский ты фураж. Джинджер мягко смеется. — Ладно, — говорит он. — Я тебя люблю. И Тим повторяет за ним его слова, Тим тоже смеется, и их проектик по запоздалым исследованиям кальмарной сексуальности остается все столь же честным, столь же справедливым, пусть и этически сомнительным, полностью безумным, блядь, обменом. — Хочешь, расскажем про все это Джону? — спрашивает Тим несколькими неделями спустя, расчесывая волосы Джинджера пальцами, пока тот лежит у него на коленях головой. То есть, сначала происходят всякие другие вещи. Сначала Тим лежит в кровати с Джинджером, переваривая его и мечтая о добавке, перебирая в голове рецепты, которые он может использовать, чтобы приготовить кальмаров, которых они будут жевать все следующие семь дней, и изо всех сил стараясь убедить себя, что готовить он будет кальмаров, которых они купят в магазине, а вовсе не того кальмара, который сейчас лежит рядом, обнимаясь с ним. Сначала Тим лежит в кровати с Джинджером, и оба они курят, прихлебывая ебучий зеленый чай, и Тим водит пальцами по груди Джинджера, время от времени задевая его соски, за которые он тянул, чтобы Джинджер рыдал, пока он кончает, и Джинджер вздрагивает, резко выдыхая, но не останавливает его, Джинджер рассказывает ему о том, что было принято и выращено, то, что было создано ими обоими. Сначала Тим лежит в кровати с Джинджером, и Джинджер рассказывает ему, что в этот раз он снова о нем думал, думал о том, как Тим заставлял его надевать эти самые зажимы, которые он надел сейчас сам и по своему желанию, он думал о том, как это произошло в первый раз, как он смотрел на себя в зеркале, как опускался на колени и как плакал, и как кончал как полный идиот, и все это благодаря Тиму, как Тим выражал свою жуткую привязанность к нему потом, как он выражал ее, еще не объясняя, что же она значит и что он под ней подразумевает, лишь намекая, оставляя Джинджера гадать, испытывать надежду, страх и путаться, пытаясь что-нибудь понять, оставляя его задерживать дыхание месяцами, он думал и о том, как, произнеся свои пока не совсем ясные слова, Тим целовал его четырнадцать миллиардов лет подряд, и Тим приходит к выводу, что в этом случае Джинджер вполне разумно оценил длительность периода их прошлых лобзаний, Тим усмехается и приносит свои искренние извинения за то, что его заявления были столь трудны для понимания, он тут же исправляет в высшей степени неверный ход своего поведения и делится с Джинджером рецептами кальмаров, которые он перебирал в голове, и деталями процесса их приготовления, которые он смаковал, и Джинджер вздрагивает, Джинджер ахает, Джинджер пугается, и это физически ощутимо, Тим говорит ему, что его любит, и говорит это теперь предельно ясно, он говорит, что любит и его, и делать ему больно, к примеру, он любит выкручивать его идиотские соски, за которые он теперь еще раз подергает, опять целуясь с ним четырнадцать миллиардов лет подряд и глотая его болезненные, послушные, капитулирующие всхлипы, как не знающее жалости честное чудовище, которым он в полной мере и является. Затем Тим продолжает лежать с Джинджером в кровати, и Джинджер рассказывает ему о том, чего он хотел в этот раз, что ему понравилось, он подтверждает сделанное ранее предположение Тима, касающееся нехватки щупалец, касающееся нехватки их касаний, и краснеет как бестолковая свекла, которая без всяких, блядь, на то причин опять себя стыдится, и Тим шипит и говорит ему, что он, блядь, бестолковый, Тим говорит ему сейчас же перестать нести эту хуйню, протягивая ему руку помощи в надежде, что его явное присутствие и его явное участие не развеют их мираж, он делает это и из доброты, из щедрости, и еще, разумеется, просто потому, что он всегда, блядь, хочет жрать. Тогда Джинджер ерзает в его объятьях, отстраняясь на секунду, чтобы схватить с тумбочки пачку сигарет, Джинджер закуривает и нервно смотрит на него, выдыхая дым, он добавляет, что, по правде говоря, от зажимов ему было больно, что он бы предпочел трогать себя пальцами, что он мог бы попробовать так и сделать в следующий раз, если Тим хочет этого, а после того, как Тим снова шипит на него, он говорит, что и сам этого хочет, а Тим отбирает у него сигарету и отвечает, что он-то точно хочет, он его целиком, блядь, хочет, точка, он говорит, что это вообще сейчас неважно и дела не касается, не входит в планы и не является частью их проектика, он замечает, впрочем, что идея трогать себя пальцами никак не решает проблему нехватки щупалец, скорее наоборот ее усугубляет, он снова предлагает свою руку помощи и терпеливо ждет ответа Джинджера, гадая, как же у него вообще получается-то, блядь, когда он так очевидно хочет жрать. Разумеется, Джинджер принимает его руку помощи, он говорит, что ему сначала надо будет попробовать самому, опять краснея, а Тим кивает и тушит сигарету, натягивая одеяла на себя и на него, и они засыпают под ними, утопая в волнах жара, который производит Джинджер. Потом они целую неделю жуют кальмаров. Потом Тим усаживается на стул задом наперед еще раз. Тим усаживается на стул и смотрит, как Джинджер трогает пальцами свои соски, как он делает это медленно и нежно, как он пробует разные вещи, как он делает это целую, блядь, вечность, как будто Тима с ним в комнате вообще нет, он избегает путешествий в те отдаленные и экзотические уголки планеты, которые он навещал вместе с Тимом, он стонет, извиваясь на кровати, пытаясь насадиться на дилдо, торчащий у него в заднице, проваливаясь с позором, пока Тим заливает комнату радиоактивной кровью и наполняет ее дымом. Тим сидит на стуле задом наперед и смотрит, как руки Джинджера опять запутываются в своих собственных движениях, как они дергаются, как их ему не хватает, как ясно их волнение выражает удивительное желание Джинджера, желание чего-то большего, это его удивительное желание, которое по меркам Тима, разумеется, все равно пиздец какое целомудренное, это его желание, которое столь мало и осторожно по сравнению с безумными желаниями самого Тима. Тим сидит на стуле и смотрит, как Джинджер корчится на кровати, пытаясь насадиться на дилдо и трогая свои соски, делая это до самых последних секунд и резко останавливаясь, обхватывая член рукой движением, которое выглядит в высшей степени безотлагательным и срочным, Тим смотрит, как Джинджер кончает себе в кулак, выгибаясь всем своим потным телом и издавая звуки, которых Тим уже почти не слышит, ведь оружие массового поражения в его груди гудит вовсю, и гул этот стоит у него в ушах, а сам Тим превращается в термоядерное пламя, Тим подходит ближе, подбирается, он бросается, блядь, ближе, мгновенно пересекая комнату, словно подгоняемый той песчаной бурей, которая бушует у него во рту. Тим срывается со стула, и его движение безотлагательно и срочно без всякого сомнения, Тим забирается верхом на Джинджера, хватая его рукой за горло, и душит его без предупреждений, таращась на то, как он корчится под ним в полном ужасе, но беспрекословно принимает свою возможную еще более ужасную судьбу, Тим смотрит на жуткую, пугающую, леденящую привязанность, которой полны его влажные глаза, и дрочит себе щупальцем Джинджера, сжимая его своей рукой, не только как неконтролируемый, безудержный, психически нестабильный, блядь, процесс, но еще и как пиздец тупая рыба, и к счастью, он кончает почти сразу, он валится на Джинджера и обхватывает его руками, он говорит ему заткнуться и дышать, просто, блядь, дышать, он говорит это и гадает, как ему самому-то можно делать выдохи и вдохи. Они проводят приблизительно четырнадцать миллиардов лет, пытаясь успокоиться. Они лежат в кровати, обнимаясь, и ведут ебучие дискуссии, и Тим спрашивает Джинджера, не хочет ли он перестать, не хочет ли он бросить их проектик, который вовсе не был же изначально столь опасным, не хочет ли он заодно бросить и все, блядь, остальное, что всегда грозило катастрофой, и Джинджер отвечает, что, разумеется, он не хочет ничего бросать, он его любит, Джинджер его любит, а Тим может делать с ним все, что ему только вздумается, он говорит это и начинает плакать, и, видимо, им нихуя не хватило времени, равного возрасту вселенной, чтобы успокоиться, особенно, блядь, Джинджеру, которого он чуть не задушил. Они и после этого лежат в кровати, ведя ебучие дискуссии, и Тим мучается чувством вины и изо всех сил убеждает Джинджера, что любит его, до смерти любит, любит его настолько, что хочет убить, но только вот планирует он это сделать так, чтобы это не подразумевало ебаных несчастных случаев, и вселяющие в него тревогу всхлипы Джинджера сменяются на смех, вгоняющий его в еще больший ужас, так что Тим называет его безрассудным идиотом и вылизывает ему рот, а когда Джинджер, отойдя от шока, снова его открывает, Тим задает ему вопросы, сменив тему их беседы, раз уж оба они теперь и правда успокоились, Тим расспрашивает его о том, как в этот раз проходили запоздалые исследования его сексуальности — пока он не полез нисхуя его душить — и Джинджер все ему рассказывает, рассказывает про то, что было принято, и то, что было выращено, то, что они вдвоем создали несмотря на все, и в конце добавляет, что думал он про Джона, потому как иначе, думай он про Тима, те отдаленные и экзотические уголки планеты точно бы удостоились его визита. В этот момент Тим понимает, что дни его сочтены, что он теперь дохлая акула. Затем Джинджер пытается втереть ему, что нет, все нормально. Чуть позже жизнь доказывает Джинджеру его неправоту, и Джон поносит Тима последними словами, пока Тим послушно подставляет шею под его клинок, Джон лупит жуткое тело Тима кулаками в ярости и тыкает пальцами в следы пальцев Тима на горле Джинджера, требуя объяснить ему, что же там, блядь, случилось-то такое, и называя обоих участников этого катаклизма нездоровыми уебищами, и напоминая лично Тиму в чрезвычайно грубых выражениях, что между ними был подписан договор, гласящий, что все эксперименты над противозаконным, блядь, дыханием Джинджера могут происходить столь же часто, сколь часто происходят сингулярности, производящие на свет вселенные, что все эти эксперименты могут происходить только в его непосредственном присутствии, и Тим принимает свою вину беспрекословно, но отказывается от наказаний, он уведомляет Джона, что тот, конечно, может его избить и глотку ему перерезать, хоть все кости ему переломать, Джон может делать что угодно, да только вот это ничему не поможет нихуя, потому что Тиму все это только понравится, а удовольствие — это вообще не то, что должно быть частью наказаний, и Джинджер начинает истерически смеяться, услышав это, и Джон присоединяется к нему довольно быстро, и Тим тоже от них двоих не отстает, чувствуя самую настоящую эйфорию от того, что ему почему-то до сих пор позволено не просто быть там, но еще и хохотать. Покончив с этим, Тим проводит три дня подряд, с полной готовностью прислуживая Джону с Джинджером, пока ему отказывают в участии во влекущих, безумно притягательных занятиях, но принуждают к нескончаемым, блядь, поцелуям, и все, что не стоило ему прощать, ему в конце концов прощают. Затем Джинджер еще три дня торчит у Джона, как можно дальше от бессердечных, хватающих людей за горло клешней Тима. Затем он возвращается, и они снова приступают к работе над проектиком, внеся необходимые изменения. Они снова приступают к работе над проектиком, так что Тим усаживается на кровать и ведет себя как можно тише, незаметнее, он изо всех сил пытается быть незначительным, он держит голову Джинджера у себя на коленях, пока тело Джинджера, как главный объект их ненаучных исследований, извивается прямо перед ним, и Джинджер дрочит себе, трахая себя в задницу дилдо — так, как хочется ему самому, без стыда и без волнения — так, насколько этого позволяет их взаимное расположение в пространстве, и Тим протягивает ему руку помощи, обе руки, Тим трогает его соски так, как говорит ему это делать Джинджер, он медленно и нежно поглаживает их, сидя рядом с ним с негнущимся стояком и затекшим, занемевшим телом, словно труп, ярко демонстрирующий окоченение как признак биологической смерти, он гладит Джинджера и накаляется добела, кровожадный и голодный, он превращается в шар смертоносного радиоактивного газа, который по какой-то причине умеет щелкать челюстями, и смотрит, как Джинджер растрескивается и крошится перед ним на своих собственных условиях, смотрит, как Джинджер кончает кипятком, трясясь, и слышит, как он стонет с раскрытым ртом, глубоко и низко, Джинджер смотрит на него своими невидящими, абсолютно черными, широко распахнутыми глазами, и это не единственный сюрприз, которым он одаривает Тима, еще Тим видит, как что-то новое расцветает на его лице, осторожно распуская свои бутоны, Тим видит что-то новое, Тим видит те события, появления которых за поворотом он совсем не ожидал, Тим видит то, что считал попросту невозможным, то, что, как ему казалось, не может быть принято и выращено, не может быть создано, то, что все же было, было создано, Тим видит это, и его жуткая, отвратительная грудь переполняется чем-то, чему он не знает ни одного названия, но его ошалевшая морда не передает этих чувств, его морда оскаливается тысячами зубов, а сам Тим целиком тонет в том, что наблюдает, Тима с головой захлестывает его собственное желание поглощать. Затем, став свидетелем этому восхитительному, прекрасному моменту, Тим взрывается в термоядерной вспышке и творит то, что и всегда, творит свои обычные непростительные вещи. Тим стаскивает Джинджера с себя и вынимает из него дилдо, слизывая его грязь с него, он трахает Джинджера на четвереньках, вламываясь в него без всякой заботы о его благополучии, он опустошает все вокруг своими ковровыми бомбардировками, которые он очень хорошо умеет производить, он тянет Джинджера за волосы, задирая ему голову и вынуждая его выгнуть спину, он отрывисто выплевывает единицы языка, выражая то, что он хочет сделать с его противоречащим всему позвоночником, и голод его разыгрывается еще сильнее, и он подтягивает Джинджера вверх и кончает в него, перехватив его за горло, только, к счастью, в этот раз удушение выходит несколько более воображаемым, так что успокаиваются они значительно быстрее, так что через какое-то время Джинджер снова укладывается головой ему на колени, а Тим запускает пальцы ему в волосы, так что через какое-то время они курят, и Тим задает свой вопрос. — Хочешь, расскажем про все это Джону? — спрашивает он, рассматривая лицо Джинджера. Джинджер хмурит брови, явно не поняв его. — В смысле, про наш проектик по исследовательской мастурбации, — поясняет Тим. — В моих ебучих срывах ничего нового нет. Джинджер мягко смеется. — Ладно, — говорит он, затягиваясь. — Если ты хочешь. Тим фыркает. — Блядь, — говорит он, качая головой. — Джинджер. Я вообще-то спрашиваю, хочешь ли ты этого. Джинджер кусает губы. — Мне кажется, он обрадуется, если увидит наши примечательные достижения, — говорит Тим, выдавая ему свои рассуждения. — И отреагирует на них гораздо более адекватно, чем это делаю я. Джинджер снова смеется, вжимаясь лицом в ладонь Тима. — Хорошо, да, — говорит он через несколько секунд. — Да, я хочу рассказать ему. Но… Только не… — Не сейчас? — переспрашивает Тим, наклоняя голову и улыбаясь ему. — Да, — вздыхает Джинджер. — Просто это немного… Блядь, это немного… — Немного слишком? — Да. — Ну ладно, — кивает Тим. — Расскажем ему тогда, когда ты будешь готов. А я пока твоими скромными удовольствиями в одно лицо побалуюсь. — Спасибо тебе, — говорит Джинджер. — Господи, закрой свой рот, — усмехается Тим. — Ебаный ты идиот. Спасибо тебе. *Восемь тысяч восемьсот сорок восемь* Джон ноет. Джон ноет целыми днями, по телефону и при встречах. Джон ноет у себя дома и вне дома, и даже в языческом храме Тима, куда Тим сбегает от него, пытаясь спастись от нытья, надеясь, что его жуткие древние боги смилостивятся над ним. Джон ноет по утрам, по вечерам, возможно, Джон даже во сне, блядь, ноет. Джон канючит, требуя, что они поехали куда-нибудь все втроем, в небольшой отпуск, куда-нибудь за город, в какое-то интересное, классное место, только он сам, конечно, вообще не в курсе, что это за место и где оно может находиться, потому что это дело Тима — высказывать всякие замечательные идеи, да и развлекать Джона тоже обязан лично Тим. В конце концов Тим решает уступить и открывает карту, и тыкает в нее пальцем, находя ближайший национальный парк, и говорит, что туда-то они и поедут, там-то они и будут кататься и бродить, как безногие калеки, там-то они и поставят палатку, чтобы в ней вонять потом и сигаретным дымом и творить мерзости, и раздражать всех, кто в палатку не попал, а потом просить у них прощения при помощи кулинарного вуду, если в этом парке разрешено готовить, и при помощи бесстыдного флирта, если случайно не запретили и его. Потом Тиму приходится внести изменения в изначальный план, потому что национальный парк, который он выбрал по тычку пальцем, оказывается скучным и унылым, так что они пробуют еще раз и теперь пальцем в карту тыкает Джинджер, а потом еще раз, и право наносить колющие раны экрану ноутбука предоставляется волшебным пальцам Джона, потому что Джинджер тоже попадает в какую-то занудную, убогую хуйню. План и дальше подвергается внесению поправок, так как Джон заявляет, что не хочет он торчать в палатке в этом охуенном парке, по которому он попал, и раздражать там никого он тоже не желает, даже флиртовать — и то нет, отказывается он и от мерзостей, вещая, что мерзости он согласен совершать только в нормальном помещении с крышей и стенами, в помещении, где точно должна быть разрешена готовка. Так что Тим принимается охотиться на лоджи и отели в районе охуенного парка, по которому случайно попал Джон, решив, что лоджи и отели действительно больше им подходят, не только для совершения мерзостей, но и для удовлетворения многочисленных желаний Джона — всех до самого последнего. Джон, однако, канючит еще целую неделю, пока Тим разбирается с делами, заканчивая проекты, в которые он ввязался ради своих друзей и знакомых, потому что он ничему не учится, и умоляя уебана с хриплым голосом, который держал его на цепи в студии целый месяц, спустить его с поводка на пару дней. За день до их поездки Джон наконец переключается, принимаясь гнусно хихикать, а Тим пакует вещи, запихивая в чемоданы тонны хрени, которая поможет ему совершать мерзости в приемлемом объеме, пока Джинджер вымученно стонет, как обреченное морское животное, но собирает их блядское шмотье вместе с ним. Затем, когда они все же выбираются из дома утром, Джон снова начинает ныть и продолжает ныть как минимум, блядь, сутки, на что его провоцирует Тим и его проебы. Его первый проеб, на самом деле, случается еще тогда, когда он пакует вещи, так как он заебывается вкрай и приходит к выводу, что ему же тоже позволено иметь немного магии в своей несчастной жизни, приходит к такому выводу — и закидывает в рот таблетки, чтобы облегчить свое существование тем вечером. Утром же, однако, он чувствует себя еще более заебанным и страдает на заднем сиденье, то ли засыпая, то ли отбрасывая там копыта, пока Джон дуется на сиденье переднем, рядом с Джинджером, который вежливо, мило и услужливо крутит баранку, доставляя три их задницы в ебучий национальный парк. Джон же все это время ведет себя грубо и погано, Джон, сука, бесит Тима всю дорогу, возмущенно понося его опасную, обидную, возмутительную наркотическую зависимость и в высшей степени оскорбительную нехватку внимания и поклонения ему, вызванную ей, и Тим и правда то ли засыпает, то ли подыхает, Тим и правда очень так себе слуга. Через несколько часов они останавливаются у кафешки и, к счастью, к этому времени Тим уже пребывает в мире живых и проснувшихся. Он решает воспользоваться этой возможностью и накупить Джону всего подряд, чтобы сменить мелодию, которой тот сверлил ему мозги. Это срабатывает, но ненадолго, потому что вскоре он проебывается опять. — Кстати, — начинает он, возвращаясь из туалета, куда он потащился мыть руки по настоятельной просьбе Джона. — Все забываю вам рассказать. Жующие придурки поднимают головы и смотрят на него. — Мы с Папочкой разводимся, — продолжает Тим, закидывая картошку фри в рот. — Мы с ним все обсудили. Расставание будет полюбовным. Детишки, разумеется, отойдут ему. И мне придется еще пару недель повыполнять супружеский долг моей несчастной жопой, ну, пока мы с ним альбом не допишем, но потом я соби--- Закончить фразу Тим не успевает, так как Джон давится своим молочным коктейлем, а потом орет на него, шипя и вереща, и объявляя, что он его нахуй бросит, если Тим еще хоть один раз назовет Брайана этим словом, Джон допрашивает его по поводу каждого аспекта их с Брайаном взаимоотношений, словно ебучая испанская инквизиция, о чьем внушающем беспокойство и очень даже относящемся к делу присутствии в его пизданутой голове Тим молчит, как партизан, догадываясь, что Джон высказывает свои угрозы вполне серьезно, что Джон вполне серьезно говорит, что эту черту ему точно нельзя переступать, Тим торжественно клянется, положив руку на ядерную бомбу, которая бьется у него в груди вместо сердца, что его взаимоотношения с Брайаном, с которым он да, ни в коем случае трахаться не станет, про которого он даже ничего фантазировать не будет, никогда и ни за что, что его с ним взаимоотношения лишены секса целиком и полностью, ни одного намека на какой-то секс там между ними нет, а Джинджер, пока Тим клянется, тоже молчит, как партизан, краснея от стыда за Тима, так как Тим пиздел и не краснел, Джинджер молчит и ничего не говорит, но очень много знает про все то, на что Тим годами намекал и что Тим объявил ему открыто, Джинджер Тима уже давно про все это расспросил, хотя и совсем в другой манере, но ровно и именно про это, расспросил — и никаких, блядь, черт воображаемых ему своими грязными фантазиями пересекать не запрещал, а уж фантазии у Тима, разумеется, имеются. В итоге на протяжении оставшегося пути Тим торчит на заднем сиденье рядом с Джоном, прислуживая ему, расчесывая ему волосы и нанося похабный макияж, стоически претерпевая тычки пальцами, которые Джон каждую минуту всаживает в него, пока Джинджер мило и услужливо крутит баранку, поступками выказывая Тиму свое сочувствие и моральную поддержку, как ебаный святой. Затем они бродят по охуенному нацпарку как безногие калеки, и Джон на пару часов прекращает ныть, Джон вместо этого хлопает в ладоши и подпрыгивает, и тыкает пальцем во все подряд, раздражая посетителей и заигрывая с ними без всякого смущения, не только с ними, с рейнджерами тоже, даже с ебучими деревьями, которых там просто до пизды, Джон занимается всем этим, пока Джинджер шепотом расспрашивает Тима о том, чем же он собрался заниматься после, ну, после развода с Брайаном, Джинджер дает ему закончить фразу и осторожно касается его руки своими пальцами, а Тим-то с ним вовсю делится всеми планами, Тим сообщает ему, что подумывает начать соло проект, чтобы наконец поведать миру о тех влекущих, безумно притягательных событиях, которые он пережил за последние годы вместе с ними, чтобы излить душу в песнях, в своих собственных песнях, и эта последняя ремарка смущает и запутывает Джинджера, так что Тим с готовностью поясняет ему, к чему там относились намеки на бондаж, которыми полнилась определенная композиция из тех, что исполнял хрипящий уебан, та самая, которую Джинджеру всегда нравилось играть на сцене, и когда Тим поясняет ему это, Джинджер спотыкается еще сильнее, чем когда-либо ранее, и краснеет как свекла, он закрывает лицо руками и вымученно стонет, и называет Тима больным уебищем, а Тим ржет как ненормальный и заверяет его, что сначала ему надо подождать, сначала ему надо прочитать то, что настрочит лично Тим — и, кстати, он не будет против руки помощи, когда дело дойдет до сэмплов, тактов и прочих басовых партий — ему не надо торопиться выносить суждения, он еще это больное уебище во всей творческой красе не наблюдал. Вслед за этим Джинджер бросает его вместе с его гнусными ухмылками и ковыляет к Джону, а Джон принимает его в свои пушистые объятья и бесстыдно заигрывает с ним без всякой на то нужды, а Тим решает, что настало время расчехлить свою харизму, что стоит это сделать на тот случай, что его покинут и оставят умирать в наказание за то, что, как он в кои-то веки считает, вообще не должно быть ему запрещено, решает — и именно так и делает, сходясь характерами с кучкой хиппи и предаваясь опасной наркотической зависимости вместе с ними, пыхтя бесчисленными косяками, а потом возвращаясь в лодж и то ли засыпая, то ли подыхая по дороге, а по прибытию — получая вербальных пиздюлей от перемазанного помадой нытика, который все никак не угомонится, но все же укладываясь спать в кровати, а не на полу, где ему самое место, потому что Джинджер относится к его опасной наркотической зависимости более снисходительно, Джинджер и сам не совсем трезвенный кальмар, Джинджер заключает Тима в свои бестолковые, пьяные объятья несмотря на все крикливые, несносные протесты Джона. Следующим утром, которое наступает только после полудня, Тим просыпается от знакомого ощущения, что нечто очень талантливое и бесконечно жестокое и без сомнения божественное тыкается в довольно чувствительную часть гниющего трупа, в который превратилось его тело, он просыпается и отпускает довольный смешок. — Интересный выбор, — произносит он, смещаясь и раздвигая ноги пошире. — Я всегда думал, что ты скорее по утренним отсосам специалист. — Заткнись, ты, погань, — шипящим шепотом отвечает Джон, пропихивая свои волшебные пальчики ему в дырку. — Не смей даже открывать свой грязный рот, пока я тебе не скажу. Тим издает довольное мычание, и одобряет он и действия, и выданные ему указания. — И называть ты меня можешь только Папочкой, — хихикая, добавляет Джон и тянет его за волосы, взъерошивая их еще больше. Тим фыркает. — Господи, Джон, это же полный бред, — возражает он, подаваясь назад, насаживаясь на пальцы Джона. — Какой ты Папочка? Может… Может, давай Господин или Хозяин? — Заткнись, мерзкая вонючка, — говорит Джон, вздергивая ему бедра. — Папочка. Ты будешь называть меня Папочкой. Тим приподнимается на локтях. — Джон, ты, блядь, никак не Папочка, — настаивает он, мотая своей тяжелой со сна головой. — Тебе лет-то сколько, максимум семнадцать? Хочешь… Хочешь, Милордом будешь? — Заткнись, помойка, — не унимается Джон, размазывая смазку по дырке Тима. — Твое ебаное мнение меня не волнует. Папочка и все тут. Тим задирает задницу повыше. — Джон, это же тупость полная, — ворчит он. — Знаешь, вот эта херня с мусором, которым ты меня постоянно обзываешь, она прикольная. Но Папочка — это тупая поебень. Как насчет Императора? Вашего Величества? — Да заткнись ты, сука, — говорит Джон, проталкиваясь в него и заезжая ему рукой по заднице с размаху. — Тебя никто не спрашивал. Я твой Папочка. Тим даже открывает глаза на такие заявления. — Ебаный пиздец, — говорит он, таращась на то, как Джинджер отдыхает рядом с ними, пуская слюни на подушку. — Упрямый ты, блядь, идиот. Так. Стоп. Прошу прощения. Упрямый ты, блядь, Мастер. Упрямый ты, сука, Государь. — Ты, дрянной кусок навоза, — отзывается Джон, гневно вдалбливаясь в него так, что картина пускающего на подушку слюни Джинджера трясется перед его глазами. — Папочка. Блядь. Ты будешь называть меня Папочкой. Или я сейчас тебе всю задницу порву. — Ты уж порви, пожалуйста, — тут же соглашается Тим, довольно хрипя, хотя он одобряет только действия, но не бестолковые, блядь, указания. — И врежь мне еще пару раз хорошенько. Ох ты ж бля. Но только хватит Папочек, Мой Властелин. Это пиздец нелепость. — Бесполезная ты шваль, — говорит Джон, продолжая рвать ему задницу и лупить по ней, дополняя происходящее изумительным нытьем. — Захлопни свою пасть, блядь. Блядь. Или ты называешь меня Папочкой, или я тебя нахуй брошу, понял? — Что за хуйня тут происходит? — вопрошает Джинджер, невнятно выговаривая слова и поднимая голову с подушки, на которую он напускал целый океан слюней. — Наш пустоголовый Повелитель хочет, чтобы я его Папочкой назвал, — сообщает Тим, тоже бормоча, таращась на бледное, помятое лицо Джинджера и ощеривая зубы. — Боже, блядь. Он у нас завидущий Всемогущий. — Тебе кто вообще разговаривать, сука, разрешал? — говорит Джон, вдавливая Тима лицом в матрас. — Ты, мерзкий клок человеческих отбросов. Блядь. Драная ты свалка. — Ебаный пиздец, — объявляет Джинджер, разлепляя глаза и таращась на ухмыляющуюся, сплющенную морду Тима. — Больные вы уебки. — Давай уже, разнеси меня в труху, о, Великолепный, — подбадривает Тим Джона, закидывая руки за спину и прогибаясь. — А ты прекращай нудеть, кальмар. Дай сюда свои пальцы. Через несколько минут Тим переживает очередное влекущее, безумно притягательное событие, так как о, Великолепный надавливает на его закинутые за спину руки и долбится со всей дури в его отвратительную дырку, поливая его помоями на каждом толчке, совершая оба этих действия с восхитительной яростью и доказывая, что он был достоин всех тех эпитетов, которые Тим использовал по отношению к нему, кальмар же запихивает четыре пальца в пиздобольную пасть Тима и наконец затыкает его, затыкаясь сам, он пялится на эту пасть и на свои пальцы в ней с внушающей беспокойство нежностью, всеобъемлющей любовью, доказывая, что он просто чрезмерно эмоциональный полудурок с огромным стояком, а сам Тим кончает, кончает кипятком, рыча, и подставляется, когда кипятком кончает Джон, рыча так же громко, как и минутой раньше, Тим скачет задницей на Джинджере, чтобы кончил кипятком и он, все еще вовсю рыча, доказывая, что в деле рычания он съел собаку, как реально нездоровый уебан, и получая в руки вдохновение для творчества, сочиняя песни прямо на хую. Спустя несколько часов Тим готовит обед в лодже, где готовить точно разрешено, и заслуживает таким образом полное прощение о, Великолепного, ведь о, Великолепный наконец выкидывает дурь из головы и признает, что именно этот титул подходит ему больше всего и бродит по охуенному национальному парку, который он сам великолепно выбрал, тыкая своими идеальными пальцами во все подряд и хлопая своими безупречными ладошами, бесстыдно заигрывая с Тимом, хотя Тим как был, так и остается нездоровым уебаном с кучей непотребных мыслей, заигрывая с ним, а потом и с кучкой хиппи, с которой Тим предавался опасной наркотической зависимости прошлым вечером, заигрывая с ними и выдувая косяки один за другим, позабыв о своих собственных невыносимо громких и возмутительных протестах, обдалбываясь окончательно и возвращаясь в лодж, то ли засыпая, то ли подыхая по дороге, но точно бестолково хохоча и проклиная Тима за то, что Тим, пока он отсутствовал, обратился за помощью в воплощении своих похабных мыслей к чрезмерно эмоциональному придурку с огромным стояком и не подождал его, проклиная его и вереща, но все-таки оказываясь в кровати вместе с ним и с Джинджером и вырубаясь в их объятьях чистым, незамутненным совершенством. Следующим вечером, который отмечает конец самого обычного дня, полного разнообразных занятий, которые и дозволены, и запрещены в охуенном национальном парке, в который Джон случайно попал пальцем, Тим перерывает вверх дном их чемоданы, которые он паковал, и выуживает все-таки из них предмет, завидев который Джинджер вымученно стонет как обреченное морское животное, Тим усаживается на стул задом наперед и пялится на придурков, обсасывающих друг другу члены, так как ему самому разрешено только лишь смотреть, а трогать свой довольно-таки скромный и надежно запертый, посаженный в клетку стояк ему точно запрещается, он снова заслуживает прощение Джона тем, что выглядит просто смехотворно и даже не рычит, потому что болтливый его рот заткнут грязными трусами Джона, рот же Джона в конце концов демонстрирует свои таланты освобожденному из-под стражи члену Тима, Джон исполняет на нем безукоризненный отсос, что доказывает, что Тим ошибся только в том, что касалось времени, а так он в целом был вполне прав, когда высказывался о его оральных предпочтениях, Тим с гордостью думает об этом, кончая Джону в рот, кончая кипятком и искренне благодаря своих жутких древних богов за то, что они смилостивились над ним, ведь мерзости, которые Тим им поставлял, не могли оставить их равнодушными, эти мерзости точно порадовали их, сам Тим же понимает, что материала для сочинения песен ему теперь хватит далеко не на один альбом. Следующим вечером, который отмечает собой конец дня, очень похожего на предыдущий, Тим снова перерывает вверх дном их чемоданы и обеспечивает Джону изумительно медленные и мучительные анальные пытки, выполняя его же требование, полное непристойного воодушевления, и зарабатывая себе в качестве награды извивающегося, разбитого на части, упоительно вкусного виртуоза, который кончает кипятком и хныкает, не сдерживаясь, зажатый в объятьях между ним и Джинджером. Вечер, наступающий затем, Тим проводит, дроча свой хуй в полном одиночестве, покинутый и позабытый, так как мудила с хриплым голосом призвал его обратно в студию, а Тим решил, что все-таки не будет с ним ебаться на прощание, Тим оставляет полудурков, ебаться с которыми он намеревается до той самой минуты, когда он все-таки подохнет, предаваться мерзкому веселью в охуенном парке без него. Когда они вскоре возвращаются домой, Тим хлебосольно встречает их тщательно запланированными катастрофами. *Тридцать три — тридцать четыре* — Джиндж, серьезно, не дури, — говорит Тим, пыхтя дымом. — Тебе это не понравится. Упрямая морская дева с дилдо в заднице просто молча таращится на него несколько секунд. Тим вздыхает. — Ладно, тупой ты полудурок, — говорит он, подпирая щеку локтем. — Делай как знаешь. Джинджер облизывает губы и закрывает глаза, какое-то время не двигаясь, просто мерно дыша. Потом он обхватывает член рукой, заводя другую себе за спину. Тим же наблюдает, он наблюдает за преломлением потоков света в атмосфере и лежит рядом с ним, зажав в зубах сигарету, лежит совсем близко к нему, но временно не имеет никакого значения. Джинджер стонет и останавливается на секунду, и рука его подрагивает. Затем он сжимает себе член, выкручивая его пальцами и надавливая — и все еще позорясь как неуклюжий идиот. Он вздрагивает и болезненно морщится. Тим ухмыляется. Джинджер же хмурится и возвращается к предыдущей стадии дрочки в присутствии публики, он снова стонет, а потом резко замирает, он повторяет последовательность: сжать, выкрутить, надавить — и полностью провалиться. Джинджер со свистом втягивает в себя воздух, и член его почти сразу опадает. Тим заходится хохотом, трясясь на кровати. — Охренеть, — говорит он. — В аду, наверное, сегодня страшные морозы. Джинджер со свистом выдыхает и открывает глаза, таращась на него, как фрустрированная итальянская дама из шестнадцатого столетия, пребывающая в глубоком замешательстве. — Отвали, — говорит он. Тим усмехается. — Я же сказал, что тебе это не понравится, — повторяет он, протягивая руку и убирая волосы с его лица. — То есть, вот этого… этого невозможного абсурда я, конечно, не ожидал. — Он жестом указывает на противоречащий самой реальности поникший член Джинджера. — Но, блин, серьезно. Тебе боль не нравится. Ты из-за ебаных зажимов жалуешься, а теперь думаешь, что тебе пытки члена в радость будут? — Отъебись, — упорствует Джинджер. — Мне же… Мне же нравится, когда ты это со мной делаешь. И… Блядь. Когда ты мне говоришь сделать это. — Ага, — кивает Тим, проводя пальцем по его горлу. — Но это же не из-за боли. Это из-за того, что я тебя всего переломал. — Господи, — выдыхает Джинджер. — Наверное. Наверное, ты и правда, блядь, меня переломал. Блядь, зачем я такой ебанутый-то. — Эй, — перебивает его Тим. — Ну-ка хватит. И не дуйся. Иди ко мне. Тим вылизывает растерянную физиономию Джинджера, и его руки путешествуют по встревоженной плазме его тела. — Так, — говорит он, отстраняясь, и его странствующая конечность добирается до места назначения, а оно уже вовсю приобретает былую твердость. — Давай-ка поможем дьяволу все эти шубы с себя снять. Джинджер производит довольно многообещающий звук. — Ты… — начинает он, вздрагивая. — Ты хочешь есть? — Да нет, у меня просто хуй стоит, — отвечает Тим, оскаливая зубы. — То есть, ладно, немного перекусить я сейчас тоже не прочь. Блядь, господи, я всегда жрать хочу, окей? Но похуй. Давай просто нормально как-нибудь, без определений поебемся. Без всей этой безумной хуеты. Джинджер мягко смеется и толкается ему в ладонь. Тим вытаскивает дилдо из него, когда Сатана опять красуется в сексуальных стрингах, и отбрасывает его в сторону, решив все же воздержаться и не способствовать распространению патогенных организмов и уверяя Джинджера, что дерьма они еще поесть успеют, что они приступят к его поеданию в течение ближайших дней, как только с того дня, когда они узнали, что никаких нелегальных иммигрантов в обоих их кишечниках не проживает, пройдет хотя бы одна неделя, а получили они эти результаты всего-то лишь вчера, Тим объясняет это Джинджеру черт знает зачем, а Джинджер краснеет как свекла и посылает его нахуй, усаживаясь задом наперед ему на бедра и с негодованием оглядываясь на него, Тим же хохочет и отказывается принимать столь невежливо сформулированное предложение, Тим выдвигает в ответ свое, еще более грубое, такое, от которого Джинджер никак не может отказаться, ведь словарный его запас не включает ни одной возможности сказать Тиму нет. Тим усаживается на кровати, облокачиваясь на спинку, а Джинджер вжимается своей спиной в него, и Тим пропихивает ему в задницу член вместо дилдо, толкает Джинджера вниз, на себя, чтобы тот начал двигаться, обхватывает его член рукой, а Джинджер стонет, осторожно покачивая бедрами, и голова его заваливается Тиму на плечо, а имя Тима выпадает у него изо рта, рот Тима же переживает острый приступ жадности, и ебанутые идеи роятся в его ненасытной голове. — Так ты сказал, что тебе нравится, когда я над твоим членом издеваюсь, так ведь, Джинджер? — спрашивает он, на пробу сжимая пальцы вокруг ствола. — Ты же тогда, наверное, хочешь, чтобы я и сейчас это сделал, да? — Блядь, — вздрагивает Джинджер, и Тим чувствует, как он сжимается у него на члене, как стенки его дырки плотно обхватывают его. — Я… Боже, Тим. — Давай уже, — говорит Тим, вздергивая бедра и принимаясь толкаться в него, оскаливая зубы и царапая ими его плоть. — Попроси меня сделать тебе больно. Я же тебе ни за что в таком удовольствии не откажу, сам понимаешь. — Боже, — повторяет Джинджер, сбиваясь, и в своем высказывании, и в движениях. — Боже мой. Ладно. Я… Блядь. Ты можешь… Ты можешь сделать мне больно? — Запросто, — говорит Тим, щерясь, и перехватывает его член покрепче, сжимает и выкручивает его, тянет, и у него-то получается просто отменно, жестоко и мучительно, великолепно получается, ему впору аплодировать. Джинджер жалобно вскрикивает и начинает трястись. — Ну как, хватит? — интересуется Тим, на минуту ослабляя хватку. — Или еще хочешь? — Блядь, Тим, — прерывающимся голосом бормочет Джинджер. — Я… — Хочешь, ведь хочешь, да? — полным щебня голоса произносит Тим. — Давай. Продолжай просить. — Господи, — говорит Джинджер. — Ладно. Блядь. Сделай мне больно еще раз. Тим отпускает смешок и повторяет последовательность, надавливая теперь еще сильнее, вытягивая из Джинджера целую череду постыдных звуков, набивая себе ими рот. — Нравится? — спрашивает он, шепчет Джинджеру на ухо. — Сбылись там все твои мечты? Или ты еще чего-то хочешь? Джинджер содрогается всем телом. — Мне кажется, еще как хочешь, — продолжает Тим, не давая ему перестать двигаться. — Мне кажется, ты хочешь порыдать, Джиндж. Ты же обожаешь плакать для меня, ведь так? — Блядь, — выдавливает из себя Джинджер, спотыкаясь у него на члене. — Я… Да. Обожаю. Сделай мне больно. Блядь. Боже, блядь. Я хочу плакать для тебя. — Сейчас, — отзывается Тим и снова накрывает его член своими безжалостными пальцами, он издевается над ним, растягивая его страдания. — Сейчас заплачешь. Слезы действительно проступают на глазах Джинджера через несколько секунд, и его подвывание теперь звучит почти без перерывов, а Тим толкает его потное насквозь тело вверх и вниз, удерживая его рукой за плечо, Тим подносит его тело к своим голодным челюстям. — Ну и как тебе, Джинджер? — спрашивает Тим, на мгновение отпуская его. — А то я никак не пойму. Мне кажется, тебе и этого почему-то не хватает. Тим чувствует, как несколько ударов дрожи сотрясают тело Джинджера, тесно прижатое к его собственному телу, пока всхлипы срываются с его губ, и усмехается. — Мне кажется, ты хочешь покричать для меня, — говорит он, водя пальцами по члену Джинджера и вздергивая бедра вверх. — Мне кажется, ты хочешь обкончаться, пока я с тобой расправляюсь. Потому, что я с тобой расправляюсь. Или я не прав? — Тим, — выдыхает Джинджер, раскалываясь на части в его руках. — Или я не прав, Джинджер? — повторяет Тим, перехватывая его за волосы. — Ты хочешь рассказывать мне, как сильно ты меня любишь, пока я вызываю у тебя предсмертные конвульсии. Рассказывать, как сильно ты меня любишь именно за это. Потому что ты как раз настолько ебанутый. — Господи боже мой, — говорит Джинджер. — Боже, Тим. Я… Да. Тим смеется. — Отлично, — говорит он и ускоряет движения руки на члене Джинджера. — Я сейчас каждую кость тебе переломаю. Я сделаю тебе больно, а ты будешь выть и сжиматься для меня, ты кончишь для меня и подашь мне себя на блюде. Как тебе идея, Джиндж? Тебе всего лишь надо меня попросить, и я все это тебе предоставлю. Джинджер начинает рассыпаться мелкой пылью, и волны страха прокатываются по его телу жаркими вспышками. — Скажи мне, что ты обожаешь, когда я издеваюсь над тобой, — говорит Тим, сжимая его еще крепче. — Скажи мне, что тебе нравится, когда я все, что мне угодно, с тобой делаю. Скажи мне, что тебе это нравится больше всего на свете. — Я… — выдавливает из себя Джинджер. — Да. Мне нравится. Мне нравится, когда ты издеваешься надо мной. Боже, блядь. Мне нравится, когда ты делаешь со мной все, что тебе угодно. Блядь. Господи. Мне это больше всего на свете нравится. Блядь, Тим. Тим. — Ага, — растягивая гласные, произносит Тим и вскидывает бедра вверх, сжимая член Джинджера рукой, выкручивая его и дергая за него, без всякой жалости. — А теперь кончи, Джинджер. Скажи мне, как сильно ты меня любишь, и кончи. Разлетись в труху. — Я тебя люблю, — подвывая, выговаривает Джинджер, извиваясь у него на члене, извиваясь между его беспощадных челюстей, пытаясь выбраться и пытаясь навсегда остаться там, где он находится сейчас, сбиваясь, спотыкаясь и сжимаясь, и член его пульсирует под чудовищными пальцами Тима. — Боже, я так сильно тебя люблю, Тим. Я люблю тебя. Джинджер кончает через три удара ядерной бомбы, которая разрывает Тиму грудь, беспомощно кончает в руках Тима, разрушенный этими руками, разрушенный его стараниями, реальными воплощениями его гениальных, блядь, идей, разрушенный и полностью им поглощенный, а Тим кончает через еще парочку ударов, вдалбливаясь в его тело, которое он целиком хранит в своей развороченной взрывом груди, он толкает его вверх и вниз, безрассудно и жестоко, смертносно, не зная жалости, зная только голод. Некоторое время спустя Тим нависает над кроватью словно башня, зажав в руках мокрое полотенце, а между зубов — сигарету, он разворачивает изуродованное тело Джинджера, раскрывает его, нагибаясь и раздвигая ему ноги, накрывая его искореженный член полотенцем и вслушиваясь в его тихий плач, Тим выпрямляется и качает головой. — Блядь, это пиздец какой-то, — мрачно произносит он. — Я тебя чуть не искалечил, а ты все равно, сука, кончил. Джинджер скулит, и его плечи начинают подрагивать. — Боже, я ведь тебя совсем раздавил, — говорит Тим и садится на кровать рядом с ним. — Я тебя полностью сломал, Джинджер. — Да, — прерывистым шепотом отвечает Джинджер, пряча лицо в ладонях. — Именно это ты, блядь, и сделал. Тим, ты… Ты меня всего сломал. Я… Блядь. Я полное ничтожество. Тим, ты… Ты сделал из меня полное ничтожество. Блядь, Тим. Тим трет лицо руками и сжимает зубы. Тим тушит сигарету. Тим запускает пальцы в волосы Джинджера, перебирает их. — Мне… — начинает было он, но тут же останавливается, усмехается, он снова качает головой. — Нет, нихуя. Вообще нет. Мне нихуя не жаль. Мне нихуя не жаль, что я это сделал. — Тим, — говорит Джинджер, и Тим падает на кровать рядом с ним, он смотрит на его трясущиеся руки, которыми Джинджер все еще закрывает свое мокрое лицо, он продолжает гладить его по голове и волосам. — Я это снова бы сделал, не задумываясь, — вздыхая, произносит он. — Я сделаю это снова. Я уже, блядь, это делаю. — Блядь, Тим, — говорит Джинджер, и Тим убирает его трясущиеся руки с его мокрого лица и кладет на него свою ладонь, гладит его кожу. — Мне нихуя не жаль, Джинджер, — говорит он и смотрит прямо ему в глаза. — Но я так перед тобой виноват. Я так, блядь, виноват. Джинджер сглатывает и тоже кладет свою руку на морду Тима, и Тим понимает, что и его морда мокрая насквозь. — Я… — шепчет Джинджер, кусая губы, таращась на бестолковую заплаканную харю Тима своими бестолковыми заплаканными глазищами. — Я тебя прощаю. Тим хохочет во весь голос, трясясь под нежными прикосновениями Джинджера. — Как ты можешь меня, блядь, простить, кальмар? — спрашивает он, криво улыбаясь. — Ты меня никогда ни за что и не винил. — Боже, Тим, — говорит Джинджер, мотая головой по подушке под черствыми, скупыми касаниями Тима. — Но все в порядке, — продолжает Тим, притягивая его к себе поближе, притягивая его в свои черствые, скупые объятья. — Я сам себя виню. Я и за тебя могу это делать. И у меня есть еще один идиот, который мне все-все-все прощает. Джинджер мягко смеется, и его горячее дыхание высушивает мокрое лицо Тима. — Иди сюда, — говорит Тим и целует еще не высохшее лицо Джинджера, и пьет, глотает его горячее дыхание. — Господи, ты такой красивый, — снова заговаривает Тим, отстраняясь, и радиоактивный газ, который выдыхает он, опаляет лихорадочную физиономию Джинджера. — Тим, я не… — перебивает его Джинджер, тоже открывая свой дебильный рот. — Заткнись, — говорит Тим, зажимая его дебильный рот рукой. — Ты еще какой красивый. Ты, блядь, идеальный. Ты меня любишь — и это после всего того, что я с тобой сделал. Ты самое доброе живое существо на этой ебаной планете. Во всей ебаной вселенной. Ты самое драгоценное существо, которое я когда-либо в жизни видел, Джинджер. — Тим, это сли… — бормочет Джинджер из-под руки Тима и дрожит, дрожит по причине, которая более чем известна Тиму. — Нет, нихуя это не слишком, — возражает ему Тим, убирая руку. — Этого, блядь, мало. Он берет руку Джинджера в свою и кладет ее себе на грудь, накрывая ей свое никудышное, дрянное сердце. — Я все, что хотел, получил, Джинджер, — говорит он, сжимая его пальцы. — У меня есть то, чего я хочу. У меня оно прямо здесь есть. У меня прямо здесь весь ты. Ты, блядь, у меня внутри. Я тебя целиком сожрал, Джинджер. Джинджер морщится, прикусывая губы. — А ты не получил ничего, — продолжает Тим. — Это неправильно. Ты тоже должен получить то, чего ты хочешь. — Я не… — Я знаю, что ты, блядь, нихуя не хочешь, — перебивает его Тим. — Я знаю, что ты хочешь только где-нибудь поблизости от этой вот мерзкой твари быть. Но это тоже неправильно, Джинджер. Я сука, блядь, поганая. И тебе пора начать требовать от меня чего-то большего. — Отвали, — говорит Джинджер, и пальцы его шевелятся, поглаживая Тиму грудь. — Я тебя люблю. — Ага, а я люблю делать тебе больно, — усмехается Тим. — Тебе и твоему несчастному, блядь, члену. — Все в порядке, — упрямится Джинджер. — Нихуя не в порядке, — поправляет его Тим. — Тебе гораздо больше полагается. Блядь, твоему херу точно гораздо больше полагается. Я сегодня реально полной хуйни наворотил. Криминальной, блядь, хуйни. Джинджер криво, едва заметно улыбается ему. — Твоему охуенному члену поклонение и восхищение полагается, а не вот это все, — говорит Тим, кивая головой на мокрое полотенце. — За вот это все меня на электрический стул надо посадить. Джинджер смеется. — Я теперь всю неделю буду твой хер боготворить, ладно? — говорит Тим, приподнимаясь на локте. — Ну, когда он опять в строй вернется, то есть. Я всю неделю буду самозабвенно его тебе сосать. Стоять перед тобой на коленях каждый день. — Тим, мне не… — Закрой рот, — говорит Тим, подбирая с постели сигареты. — Ты и твоя обязательная, блядь, взаимность. Ты мне, если что, совсем не ебаных любезностей задолжал. Он щелкает зажигалкой, затягиваясь, а потом запихивает сигарету в бестолковый рот Джинджера. — Спасибо, — говорит Джинджер, как всегда безоговорочно принимая медленную, мучительную смерть. — Блядь, я искренне надеюсь, что это ты меня сейчас только за курево поблагодарил, Джиндж, — говорит Тим, раскуривая вторую сигарету для себя. — Отъебись, Тим, — говорит Джинджер. — Просто отъебись уже. *Двадцать целых девяносто пять сотых* Джон хмурится, нависая над ванной, словно башня, и волнение отражается на его миловидном лице. — Нет, — наконец-то отвечает он. Тим фыркает. — Ну давай, — продолжает настаивать он. — Какой же это вотербординг, если я могу запросто тебя остановить? — Безопасный? — предлагает Джон, и голос его звучит неприятно резко. — Я не хочу, чтобы ты не мог меня остановить. Я не хочу, чтобы ты тут, блядь, случайно помер. — А я вполне смогу тебя остановить, — ухмыляется Тим. — Просто так это будет чуть сложнее сделать. У меня вообще-то еще другие части тела есть. Я могу ими тебя отпихнуть. Я могу пинаться. И выворачиваться. Я, знаешь ли, охуенно умею выворачиваться из чего угодно. — Нет, — повторяет Джон. — Никакого связывания не будет. Тим качает головой, вздыхая, чуть ли глаза к небу не возводя. — Ты же мне сам сказал, что я тут правила устанавливаю, — говорит Джон, прищурившись, смеряя его взглядом. — Так что такое у меня будет правило. Никакого связывания. И вообще, скажи спасибо, что я опять на это согласился. — А, ну да, — говорит Тим, проводя языком по зубам. — И правда же сказал. И спасибо, кстати. Джон корчит недовольную гримасу и выключает воду. — А если я просто сам руки за спину уберу, это тебе как? — все же спрашивает Тим, выбираясь попутно из штанов. — Я же… — начинает было Джон и прерывается, прикусывает губы. — А. Ну, это, наверное, нормально будет. Но только если что-нибудь пойдет не так, то ты сразу… — Ага, я сразу тебе врежу, ты не беспокойся, — кивает Тим. Джон показывает ему язык. — Ты свои шмотки-то тоже сними, — говорит Тим, отбрасывая в сторону рубашку. — Ты все равно весь намокнешь. Я твое нытье еще раз слушать не хочу. — Пошел ты, — говорит Джон, но стаскивает все-таки свои ебучие наряды. — Так, — говорит Тим, когда они оба оказываются наконец голыми. — Мне как, назвать тебя тупым жадным хуесосом или ты и так уже меня убить готов? — Да блядь! — взвизгивает Джон, и Тим не удерживается от смешка. — Я тебя, суку, ненавижу. Наклоняйся уже, блядь, давай. Тим тут же нагибается над ванной, закладывая руки за спину. — Смотри только темп не проеби, — добавляет он, посмеиваясь, а потом Джон окунает его башку в ванну, полную холодной воды, нажимая на нее своей взбешенной рукой, давая Тиму понять, что его изобретательные оскорбления еще как сработали, и Тим вполне понимает это, Тим задыхается, выныривая, и рычит, он пытается вывернуться и заодно выворачивает сам себе руку, чтобы добавить великолепия в и без того великолепное занятие, он быстро теряется в пространстве и чувствует себя изумительно подавленным и скользким, и его абсолютно пустая голова болтается между водой и воздухом, пока он сам пыхтит, как паровоз, дымясь, Джон же удерживает его под водой, не давая ему сделать вдох, нажимая ему на затылок, перехватывая его за волосы, вообще ни разу никакой темп не проебывая, наоборот, Джон пинает его коленом, не давая ему сдвинуться, показывая ему его место, проявляя похвальнейший энтузиазм, талант и самую настоящую, блядь, несравненность. Тим наслаждается происходящим, пока термоядерная благодарность и радиоактивная гордость не переполняют ему грудь. Тогда он все же выворачивается из хватки Джона, даже не собираясь задействовать при этом руки, и обливает его водой, на этот раз руками, чтобы вдохновить его на продолжение. — Блядь! — визжит Джон и отталкивает его, так что Тим падает на пол и ржет там на коленях, словно ненормальный, любуясь разгневанным лицом Джона и всем его возмущенным телом, похожим на взбесившуюся мраморную статую, особенно тщательно он любуется садистким членом Джона, стоящим на происходящее вовсю. — Ты ебаный говнюк. — Я же тебе говорил, я в деле выворачивания главный мастер, — ухмыляется ему Тим. — Давай уже, выеби мою непочтительную пасть. Джон делает шаг вперед и перехватывает его за волосы, а Тим широко распахивает рот в приглашающем жесте, и Джон набивает его своим изумительным хуем и трахает его в него, наказывая за неуважение, еще он говорит ему снова убрать руки за спину, а уж Тим сразу так с радостью и делает, он стоит на коленях на полу, где ему самое и место, но в душе он возносится прямо, блядь, к небесам. Затем Джон спускает ему в глотку и упоительно трясется, Джон приказывает ему отдрочить себе, головокружительно задыхаясь, и поливает его оскорблениями в непревзойденно грубых выражениях, а Тим отдрачивает себе на полу и обнажает зубы, и предлагает Джону плюнуть ему прямо в пасть, прямо в эту его дерзостную пасть, и врезать ему по морде хорошенько, прямо по этой его нахальной морде, и въебать ему ногой по почкам, прямо по этим его наглым почкам, Тим предлагает Джону вбить, наконец-то, хоть немного послушания в него, а Джон посылает его нахуй, но все-таки отвешивает ему достаточно умелую пощечину, и Тим кончает прямо на плитки пола, об которые он уже все колени сбил. Потом он моет этот ебучий пол, к сожалению, не применяя тех возмутительных и в высшей степени негигиеничных приемов, которые он пытался впарить Джону, он просто вытирает сперму тряпкой, воду тоже, он моет пол, беспрекословно выполняя раздраженные указания Джона и усмехаясь, наслаждаясь своими новыми обязанностями слуги. — Тебе нет равных, Джон, — провозглашает Тим какое-то время спустя, валяясь на кровати Джона с сигаретой в своих предовольнейших зубах, он закидывает руки за голову и наблюдает за тем, как Джон суетится перед зеркалом, расчесываясь. — Ты феноменальный. Сверхъестественный. Бесподобный. Позволь мне лобзать твои безжалостные пальцы. — Господи, — говорит Джон, откладывая расческу и подходя к кровати, протягивая ему ладонь. — На. Больное ты уебище. Ты мне три дня Доброго Тима должен. — Да хоть тридцать три, — говорит Тим и целует костяшки Джона, ухмыляясь. — Эта наша мокрая возня вышла просто эталонной. Я твоим лакеем теперь вечно буду. Джон тоже укладывается, принимаясь разворачивать свой ебаный шоколадный батончик. — Эта твоя ерунда пиздец какая странная, — произносит он с набитым ртом, чавкая. — Я хочу знать, что тебя там так вставляет. — А что тебя там так вставляет? — спрашивает Тим его в ответ, затягиваясь и подмигивая ему. — Отвали, — отмахивается Джон. — Я правда не врубаюсь. Ты, типа, что-то представлял? Что ты заложник или заключенный? — Да нет, — выдыхает дым Тим. — Это полная скучища. — Тогда о чем ты думал? — Ни о чем, по большей части, если честно, — отвечает Тим, секунду-другую разглядывая потолок. — Ну, и о том, какой ты у меня замечательный и поразительно жестокий. И какой я сам жалкий и презренный. Знаешь, ебучие сюжеты в голове, которая туда-сюда мотается, держать довольно трудно. Джон хихикает. — И это все? — спрашивает он. Тим пожимает плечами. — Херня, — говорит Джон. — У тебя член стоял. — Он не только у меня стоял, — парирует Тим и тушит сигарету, опираясь на локоть. — Ты себя к дяде Фрейду отведи — и сразу все узнаешь. Джон корчит гримасу, а потом снова начинает жевать свое приторное угощение. — Хватит уже отмазываться, — говорит он неразборчиво. — Расскажи. — Чувак, — вздыхает Тим. — У меня для тебя вообще не каждый раз целая сказка есть. По-моему, тут дело только в том, что мне кислорода не хватает, а зато адреналина — просто завались. Ну и еще мне это башку прочищает. — Это прочищает тебе башку? — Ага, — говорит Тим. — Ты же тысячу раз видел, как я с раковинами обнимаюсь. — Но не так же. То другое. — Ну, оно с того другого все и началось, — поясняет Тим. — А потом я обнаружил, что у этого занятия есть и более эротическое применение. А потом парочка добрых самаритян протянули мне свои крепкие руки помощи. Вот и все. Джон продолжает дуться. — Что, хочешь грязных секретиков послушать? — ухмыляется Тим. — Могу поделиться с тобой тем, о чем я думаю, когда это я свою тяжелую клешню к такому веселью прикладываю. Хочешь узнать, какими соображениями я развлекаюсь, когда это Джинджер под себя кончает, пока я его душу? — Блядь, — говорит Джон. — Нет. Заткнись. — Разумеется, не хочешь, — кивает Тим. — А как ты насчет узнать о том, что во внутреннем мире Джинджера в тот момент творится? — Ебаный пиздец, — говорит Джон и звонко шлепает его. — Перестань, блядь. Не хочу я твоей припизднутой херни. И хватит действовать мне на нервы. Я же вижу, что ты пытаешься тут сделать. Озабоченная, блядь, акула. Тим отпускает смешок и раскуривает еще одну сигарету. — Ладно, ладно, — соглашается он. — Ты уж прости дурака. Никак не могу справиться с собой. Ты такой красивый, когда презираешь меня. Джон показывает ему язык. — А если серьезно, — заговаривает Тим снова через несколько секунд. — Я бы не против был еще раз кальмара той выебонистой салфеткой обернуть. Если ты согласен присмотреть за нами, разумеется. Джон хмурится. — Блядь, Тим, — говорит он. — Тебе что, мало было? Ты в том месяце--- — Ага, и за это ты меня тоже, пожалуйста, прости, — перебивает его Тим. — Я проебался. Увлекся, знаешь ли, как полный ебанат. Этого не повторится. — А что вообще тогда случилось-то? — спрашивает Джон. — Вы, уебки, мне так и не рассказали. — Джиндж показывал мне разные фокусы, а я от такого представления совсем обалдел, — отвечает Тим. Джон снова шлепает его со всего размаху. Тим делает несколько затяжек, ничего не говоря, затем вздыхает. — Мы… — начинает он. — Мы с кальмаром над кое-каким проектиком работаем. Я тебе пока не могу подробно рассказать, окей? Это не мои грехи и не мои признания. Джиндж тебе сам потом все выдаст. Джон разглядывает его, прищурившись, но все-таки кивает. — Отлично, — говорит Тим. — Но о своем безрассудном срыве я тебе могу все-все-все хоть сейчас же разболтать. Если пожелаешь. — Нет, — говорит Джон. — Блядь. Ты, психопат ебучий. — Самый настоящий, да, — говорит Тим. — Обняться хочешь? — Ага, — говорит Джон, и Тим тушит сигарету и притягивает его к себе поближе. — Так насчет той тряпки… — начинает Тим опять через несколько минут. — Блядь, — говорит Джон. — Тебе настолько надо? Это, блядь, опасно. — Нет, мне вообще не надо, — говорит Тим. — Но я этого хочу. И я сделаю все, чтобы никакой херни в этот раз не произошло. И я сразу же отдам тебе эту ботанскую поебень, как только закончу. И я больше никогда не буду смотреть на ваши фотографии из клубов, чтобы она на мои поганые глаза не попадалась. И о селективной деменции я тоже в храме помолюсь. — Но Джиндж… — говорит Джон. — А Джиндж на все согласен, — перебивает его Тим. — В смысле, можешь с ним отдельно побеседовать и уточнить, конечно. Но он еще черт знает когда на все, что мне угодно, подписался. Так что… — Блядь, — говорит Джон. — Блядь, ладно. Но чтобы ты потом как минимум полгода про эти свои приколы даже не заикался. И никаких больше ванн тоже. — Заметано, — кивает Тим. — Если мне так уж приспичит, я просто нашим воображаемым удушением развлекусь. — Господи, — говорит Джон. — Заткнись уже, пока я не передумал. Тим затыкается, а три дня спустя берет в руки отвратительный бархатный шарф, который занимал все его еще более отвратительные мысли несколько недель подряд, после того, как он случайно заметил его на фотках, которые бестолковые целующиеся придурки понаделали, пока плясали в клубе. Тим затыкается, а потом трахает Джона на четвереньках, выдав легко возбудимому, нервному кальмару инструкции сидеть со своим противозаконным стояком и своим еще более преступным дыханием в другой комнате, сидеть и ждать, пока он радует и себя, и Джона злющей еблей, сопровождающейся не только толчками внутрь, но и тяганием за волосы, ударами по заднице и сказками в жанре хоррор о разрушении дырок в этих самых задницах, Тим изо всех сил старается, чтобы оба они смогли вести себя вменяемо, а не как полоумные уебки. Тим затыкается, а потом приглашает легко возбудимого, нервного, подслушивающего, блядь, кальмара обратно в спальню, после того, как Джон сжирает целую, сука, тонну ебаных конфет, а сам Тим выкуривает удивительно сдержанное количество сигарет, после того, как оба они выдувают по галлону воды, после всего этого Тим укладывает кальмара на кровать, на которой он только что вовсю долбил Джона в жопу, и шепчет ему на ухо, рассказывая ему сказки в жанре хоррор, сказки об агонии и нехватке воздуха, так что легко возбудимый кальмар возбуждается еще больше, Тим же гладит его горло, которое вызывает в нем столько раздирающих его, противоречивых желаний, а Джон лапает его за хуй — с той же увлеченностью, с которой он лапает гитары, в общем, оба они прикладывают все возможные усилия к тому, чтобы кальмар обкончался кипятком через двадцать секунд после начала упражнения и прервал таким образом эту рискованную затею, прежде чем Тим, слетев с катушек, прервет его жизнь. Тим затыкается, а потом затыкается и Джон, и Джинджер тоже затыкается, и тут начинают происходить волшебные, непозволительные, просто легендарные, блядь, вещи. Тим садится на кровать и оборачивает фиолетовую поебень вокруг шеи Джинджера, и тянет за нее, оскаливаясь, как одержимый мыслями об убийстве мудак, которым он, без сомнения, является, а Джон сидит на стуле перед кроватью и крепко держит себя руками за плечи, подвывая сквозь сжатые зубы, как травмированный тем, что ему пришлось увидеть, свидетель террористической атаки, которым он, без сомнения, является, Джинджер же корчится на кровати, отдрачивая себе и жалко задыхаясь, как безмозглая жертва жестокого маньяка, которой он, без сомнения, является. Тим садится на кровать и таращится на раскалывающееся, идущее трещинами лицо Джона, таращится на его прекрасное лицо, показывая ему свою ошалевшую акулью морду и морду своего уродливого внутреннего демона, а Джон старается не смотреть на ошалевшую акулью морду Тима и на морду его уродливого внутреннего демона, который от Тима вообще не отличается, так как они давно слились воедино, Джон пялится на Джинджера, показывая Тиму, что же там написано на его тупой, задыхающейся физиономии, показывая это Тиму в волшебном зеркале своего раскрошившегося лица, показывая Джинджеру то, что хранится в его вполне нормальном, не безумном, сердце, сам Джинджер же всматривается в бездну и теряет рассудок, показывая им обоим свое кровоточащее нутро, по традиции кончая кипятком и сгорая в процессе ядерного распада, заполонившего собою все пространство сердечной мышцы Тима, сердечной мышцы, которая качает вместо крови теперь чистый адреналин, щедро производимый его ебанутым мозгом, контроль над которым он потерял еще четырнадцать миллиардов лет назад, и все это, конечно, тянется чуть дольше, чем двадцать-то секунд, и завершается оно их превращением в бездыханную, но вполне живую кучу конечностей, частью которой Тим почему-то до сих пор является, а выпендрежная фиолетовая тряпка, неизменно провоцирующая Тима на припадок одержимости, оказывается в итоге заперта в потайном ящике в доме у Джона — и валяется там она даже дольше полугода. *Пять умноженное на десять в тридцатой степени* — Боже, я обожаю твою кожу, — говорит Тим, медленно водя пальцами по руке Джинджера, пока Джинджер лежит рядом с ним, прижавшись к нему спиной, вздрагивая под касаниями. — Она такая мягкая. Теплая. И нежная. Просто, блядь, идеальная. Плазма Джинджера немедленно приходит в волнение. — Тим, я… — шепчет он, сбиваясь. — Тихо, — говорит Тим, рисуя круги у него на животе. — Заткнись и слушай. Заткнись и хоть раз в жизни просто наслаждайся. — Блядь, — выдыхает Джинджер. — Я обожаю твое ебаное тело, — говорит Тим, поглаживая его бедра. — Я обожаю, что ты так легко краснеешь. Я обожаю, что ты так потеешь, когда мы трахаемся. Я обожаю, что ты трясешься, блядь, постоянно. Я обожаю, что ты всегда такой горячий. Как будто ты, блядь, плавишься. Я обожаю тебя трогать. Я обожаю твою кожу, Джинджер. Твою мягкую, теплую, нежную кожу. И я даже ничего противоестественного и аморального с ней сделать не хочу, ты вообще можешь в это поверить? Джинджер мягко смеется и трясется, как он трясется, блядь, постоянно. — Я обожаю, что ты такой чувствительный, — говорит Тим, продолжая свои тактильные исследования. — Я обожаю твои нелепые соски. И твои ступни идиотские. И твои губы, которые ты мне подставляешь каждый божий день. Я обожаю твои костлявые коленки. Я обожаю, как ты запрокидываешь голову, когда кончаешь. Я обожаю, как у тебя член пульсирует. Я вообще твой блядский член всем сердцем обожаю. У тебя самый лучший в мире член, Джинджер. Всем членам член. Джинджера снова потряхивает от смеха, а Тим берет его руку в свою, кладет его ладонь поверх его же дымящейся кожи. — Я обожаю твои сговорчивые волосы, за которые я всегда могу тянуть, — говорит Тим, подталкивая Джинджера рисовать карты его тела вместе с ним. — Я обожаю твою спину. У тебя охуенная, блядь, спина. Это твоя ебучая алкоголичка, она сексуальнее всех кружевных тряпок, какие я только в своей жизни видел. Я обожаю твои руки, которыми ты обнимаешь мое жуткое, блядь, тело. Я обожаю твои ласковые руки, которыми ты меня до сих пор трогаешь. Я, блядь, себя блаженным чувствую, когда ты ко мне прикасаешься, ты вообще знаешь это? — Блядь, Тим, — со стоном произносит Джинджер. — Ты… Зачем ты… — Тихо, — повторяет Тим, поглаживая его по плечу омерзительно нежными движениями. — Я хочу, чтобы ты это знал, Джинджер. Я обожаю, что ты меня лапаешь и никак отпустить не можешь каждую, блядь, ночь. Я обожаю, что ты всегда обнимаешь меня на пороге. Я обожаю просыпаться рядом с тобой по утрам. Я только из-за тебя и просыпаюсь, Джинджер. Я ненавижу просыпаться. Если бы тебя со мной в кровати не было, я бы лучше в ебаную кому впал. Джинджер издает тихий смешок, и Тим чувствует, как он отражается от его металлической оболочки. — Я обожаю, что ты в студень превращаешься, как только кончишь, — говорит Тим, расставляя пальцы пошире и накрывая ими горло Джинджера. — Я обожаю, что ты на меня безвольным мешком валишься после того, как выебешь. Безвольным, беспомощным мешком. Желейным одеялом. Я обожаю держать тебя, пока ты у меня на члене извиваешься. Я обожаю, что ты так сильно дергаешься. Я обожаю, что ты так крепко сжимаешься. Я обожаю, каким потерянным ты выглядишь. Я обожаю твои черные глаза. И твое красное, потное лицо. Я и эту невидимую лампочку, которую ты точно каждый раз во рту держишь, тоже обожаю. Джинджер опять начинает смеяться, и потоки воздуха гладят бессердечные пальцы Тима, которыми он держит его лицо. — Я обожаю видеть тебя полностью разрушенным, — говорит Тим, обводя пальцем губы Джинджера. — Ты, блядь, такой красивый. Просто охуенный. У меня на тебя всегда стоит. Я всегда тебя хочу, Джинджер. Я никогда не перестаю. Я тебя даже с этой поганой бородищей для туров, на которую я смотреть не могу, хочу. Даже когда ты соплями в своем гнусном носу шмыгаешь. Когда ты его высмаркиваешь. Я тебя даже тогда, когда ты станешь старым и бесполезным, хотеть буду. Когда у тебя стоять вообще перестанет. Я даже после такой трагедии тебя ебать полезу. Джинджер разворачивается в руках Тима, и его потряхивает от смеха, а Тим убирает волосы с его лица, рассматривая его и тоже усмехаясь. — Знаешь, что я просто обожаю делать? — спрашивает Тим, обхватывая его щеку ладонью. — Что? — моргает Джинджер. — Только ты никому не рассказывай, это мой секрет, — шепотом сообщает ему Тим. — Я обожаю с тобой целоваться, Джинджер. Я даже этого всегда хочу. — Блядь, Тим, — произносит Джинджер, и глаза у него наполняются слезами. — Эй, рыдать я тебе не разрешал, — говорит Тим, качая головой. — Я сегодня сухой пост держу, чтобы очистить свое дрянное тело. Не надо это анонимное чудовище тут соблазнять. Он накрывает подрагивающие губы Джинджера своими, размыкая их, но оставляя свою прожорливую пасть запечатанной, и целует его до тех пор, пока вселенная не достигает отмеренного ей к этому часу возраста. — Чего ты хочешь, Джинджер? — спрашивает Тим, отстраняясь. — Чего ты хочешь от меня? Джинджер таращится на него, водя своими бестолковыми глазами на мокром месте по его лицу, выискивая там что-то, как будто на морде Тима когда-либо росло хоть что-нибудь, кроме зубов. — Что мне сделать? Чего ты хочешь? — повторяет Тим, против собственной воли пряча свое биологическое вооружение и обхватывая член Джинджера ладонью, член Джинджер, который пока вполне стоит. Вовсю стоит. — Ты можешь… — начинает Джинджер неуверенно. — Можешь меня трахнуть? — Конечно, — кивает Тим. — Как? Как ты хочешь? Джинджер накрывает руку Тима своим щупальцем и стаскивает ее со своего члена, переплетая их пальцы. — Я хочу… — шепотом выговаривает он. — Я хочу сидеть на тебе. И я… Я хочу, чтобы ты держал меня. Держал мои руки. — Ты хочешь позорно спотыкаться? — переспрашивает Тим, хмурясь. — Это же не особенно удобно. — Я… — говорит Джинджер, кусая губы. — Мне так нравится. Мне нравится, когда ты меня вниз тянешь. Когда ты… Ну, когда ты меня на полпути встречаешь. Тим мотает головой, усмехаясь. — Господи, Джинджер, — говорит он. — Ты ведь понимаешь, что я это делаю только для того, чтобы над тобой поиздеваться? А вовсе не для того, чтобы тебе помочь. Я так развлекаюсь, понимаешь? — Я… — бормочет Джинджер, на секунду прикрывая глаза. — Да. Понимаю. — Ну и тогда зачем? — Мне… Мне все равно так нравится, Тим. — Дебил ты, блядь, проклятый, — говорит Тим, и в груди у него тянет. — Иди нахуй, — отвечает ему Джинджер. Тим вздыхает. — Ладно, — говорит он и кладет руку Джинджера себе на грудь, накрывая ей расщепляющуюся внутри нее ядерную бомбу, полную вины. — Хорошо. Я выебу тебя как идиота, если ты этого от меня хочешь. Джинджер отталкивает его слегка, а потом сжимает руку в кулак. — И я… — заговаривает он снова. — Что? — Я… — запинается он, с усилием сглатывая, крепко-накрепко захлопывая глаза. — Давай, — говорит Тим, поднимая их переплетенные руки к губам, целуя костяшки Джинджера. — Говори. Все в порядке. Чего еще ты хочешь? — Я хочу… — едва слышно шепчет Джинджер. — Блядь. Я хочу тебе после этого отсосать. Тим шумно выдыхает воздух. — Джинджер, — с нажимом произносит он, скрипя зубами, которым сегодня точно никакого мяса не достанется. — Это, блядь, полный б--- — Нет, я… — перебивает его Джинджер. — Я этого хочу. Блядь, мне кажется, я реально этого хочу. — Джиндж, — сжимает его пальцы Тим. — Хватит мне потакать. Это пиздец бредятина, т--- — Отвали, Тим, — вздрагивает Джинджер. — Мне… Мне, блядь, это нравится. — Почему? — спрашивает Тим. — Что именно-то, сука, тебе в этом нравится? Джинджер ничего не говорит несколько секунд и просто молча дышит. Тим отпускает его руку и касается своей его волос, поглаживает их, перебирая пряди. Джинджер осторожно открывает глаза и смотрит на него. — Я… — выдавливает он из себя. — Блядь. Тим. Я… — Не хочешь мне говорить? — спрашивает Тим. — Хочу. Просто… Блядь, это слишком… — Слишком трудно? Джинджер кивает. — Но ты уверен, что хочешь это сделать? — спрашивает Тим, уставившись на его покрасневшее лицо. — Я не знаю, — говорит Джинджер, и его губы растягиваются, подергиваясь, в болезненной улыбке. — Я, блядь, не знаю. Наверное, хочу. Боже, Тим. — Ну да, — отзывается Тим с тем же выражением лица. — Я понял. Ладно. Давай попробуем, если ты хочешь. Посмотрим, как оно пойдет, договорились? — Конечно, — говорит Джинджер. — Спаси--- — Эй, — говорит Тим и зажимает ему рот рукой. — Хватит. Благодарность сегодня строго запрещена. Перестань пихать еду мне в глотку. Я в любом случае уже завтра тебя грызть начну, ты не волнуйся. Меня уговаривать и на свидания водить не надо. Джинджер смеется, и его горячее дыхание шекочет Тиму пальцы. — Давай, — говорит Тим, убирая руку. — Хочешь, я тебя растяну? — Да, — отвечает Джинджер. Какое-то время спустя Тим собирает все имеющиеся в нем скромные запасы щедрости и помогает Джинджеру забраться к нему на член, придерживая его и направляя внутрь, пока Джинджер цепляется руками за его плечи. Джинджер стонет и краснеет. — Все нормально? — спрашивает Тим, переводя взгляд на него, на его занавешенное волосами лицо, он кладет руки ему на бедра. — Скажи, если больно. — Нет, не больно, — качает головой Джинджер. — Нормально. Хорошо. — Окей, — говорит Тим и перехватывает его покрепче. — Будешь сам двигаться? Я тебе помогу. Джинджер кивает и начинает покачивать бедрами, насаживаясь на член Тима, цепляясь потными руками за его плечи и дрожа, и Тим придерживает его, Тим чувствует, как член Джинджера задевает ему живот, смотрит на красные пятна, расцветающие у него на щеках, слушает мягкие, тихие звуки, срывающиеся с его подрагивающих губ. Нелепый полудурок, думает Тим, улыбаясь ему, и раскаленная, плотная масса, навеки поселившаяся там, распирает ему грудь. Неуклюжий уебан. — Тим, — говорит Джинджер, и мокрые пальцы его выбивают дробь на плечах Тима. — Я тут, — говорит Тим и видит, как темнеют его глаза. — Тебе хорошо? Нравится? — Да, — выдыхает Джинджер. — Тим. Ты можешь… — Что? — спрашивает Тим, отводя волосы с его лица. — Чего ты хочешь? — Ты можешь тоже двигаться? — торопливо произносит Джинджер. — Запросто, — говорит Тим и несколько раз вздергивает бедра. — Так? — Чуть-чуть… Чуть-чуть помедленнее. — Хорошо, — говорит Тим и замедляет свои движения, толкаясь в него снизу, перебивая и без того запинающиеся ритмы, те ритмы, на которые он точно должен положить мелодию, мелодию, которую разве что Джон мог бы сыграть, Тим двигается, и Джинджер ерзает на нем, подпрыгивая и съезжая, ахая, потерянно и потрясенно, ерзает и стонет с невидимой лампочкой во рту. — О боже, — говорит Джинджер, и Тим чувствует, как электрические разряды бегут по его коже, чувствует, как волны жара, исходящие от Джинджера, прокатываются по его телу. — Я… Тим. Я тебя люблю, Тим. — Я знаю, — отвечает Тим, дергая бедрами и поглаживая бедра Джинджера руками. — Мне подержать тебя? — Да, — говорит Джинджер и содрогается всем телом. — Да. Я сейчас кончу. — Иди ко мне, — говорит Тим и перехватывает Джинджера за запястья, крепко сжимая пальцы вокруг них, притягивая его к себе. — Боже, блядь, — говорит Джинджер, подаваясь задницей назад и извиваясь на нем. — Сейчас кончу. Блядь, боже мой. Не отпускай меня. Я так тебя люблю. — Не отпущу, — отзывается Тим, тоже придпонимаясь, напрягая мышцы пресса. — Только рыдать мне не начни, ладно? Все хорошо. — Ладно, — говорит Джинджер, позорно спотыкаясь у него на члене, и его собственный член покачивается в такт их нестройным движениям, а его дырка пульсирует. — Блядь, ладно. — Давай, — говорит Тим, испуская радиоактивные волны, проталкиваясь еще глубже в дырку Джинджера, пока плутоний расщепляется в его груди. — Не волнуйся. Бери. Возьми. Ты такой красивый. Ты просто, сука, идеальный. — Тим, — с долгим стоном произносит Джинджер и начинает сжиматься на нем, горячо и тесно, начинает плавиться на нем, нежно и беспомощно, а Тим смотрит на него, сдавливая его пальцы в своих и толкаясь в него снизу, оказывая ему свою жестокую поддержку и даруя свое безжалостное утешение, он смотрит на его растрескавшееся, раскрошившееся, рассыпавшееся пылью лицо, и оно складывается в мозаику, которую он до сих пор не смог собрать, он смотрит на то, как в хаосе рождается порядок, на то, что было принято и выращено, на то, что создается, то, что сотворяется, он смотрит на его обновленную, обнаженную, кровоточащую сущность, такую уязвимую перед ним, и чувствует термоядерное ликование, которое он никогда не сможет описать, термоядерное ликование, которому он не знает ни одного названия, термоядерное ликование, которое не умещается в слова, он смотрит и удерживает бесполезные единицы речи за своими плотно сомкнутыми, запечатанными губами, удерживает там их и свои прожорливые зубы, рвущиеся наружу, Тим смотрит на Джинджера, а Джинджер смотрит на него, кончая и погружаясь в удовольствие, без стыда и без волнения, возможно, даже на своих собственных условиях. Тим наливает трясущийся, потный, кипящий студень тела Джинджера на кровать, когда его оргазм заканчивается, и Джинджер слабо улыбается ему, растекаясь по простыням лужей дрожащей хуеты, кучей дымящегося желе, противозаконным одеялом, сделанным целиком из киселя, самозабвенным, блядь, идиотом, полным ебучей благодарности. Тим наливает тело Джинджера на кровать, и Джинджер улыбается ему, Джинджер улыбается ему, облизывая губы, и хватает его руку пальцами. Джинджер смотрит на его член. Тим хмурится. — Джиндж, — вздыхает он. — Я хочу, — говорит Джинджер, на мгновение прикрывая глаза и сжимая свое щупальце на бессердечной руке Тима. — Я правда хочу это сделать. — Блядь, — говорит Тим, качая головой. — Ладно, блядь. Ладно. Он с трудом сдвигается с места, словно подгоняемый безжизненным океаническим штилем, и усаживается на Джинджера сверху. Он запускает руку в податливые волосы Джинджера, помогая ему приподняться, так мягко и медленно, будто он до смерти устал, совсем не так, как обычно, как когда он бесконтрольно пожирает его. Джинджер опирается на локти, и Тим ждет, и рваное дыхание Джинджера опаляет его металлическую оболочку, а несчастное лицо Джинджера отражает квантовые колебания, происходящие внутри него. Тим не знает, сделает ли он это. Тим не может говорить. Джинджер закрывает глаза. Ты не обязан это делать, не может сказать Тим. Ты не обязан это делать, если ты этого не хочешь. Я не испытаю отвращения к тебе, не может сказать Тим. Я не испытаю ни капли отвращения к тебе, если ты все же это сделаешь. — Я люблю тебя, — произносит Тим. — Я люблю тебя, Джинджер. А Джинджер вздрагивает. Джинджер открывает глаза. Джинджер облизывает головку его члена. — Блядь, я так сильно тебя люблю, — выговаривает Тим. А Джинджер забирает его в рот. Джинджер стонет. А Тим взрывается, сидя на нем верхом. И Джинджер отсасывает ему. И Тим со всей дури кусает обе своих руки. А Джинджер смотрит на него. И Тим молит о прощении. Тим истово молит о прощении, но вместо этого просто кончает, а Джинджер сглатывает его сперму. Джинджер просто обхватывает его член своим ебучим нежным ртом, пока Тим кончает. — Нет, это херня какая-то, — говорит Тим четырнадцать миллиардов лет спустя, зажигая сигарету и затягиваясь. — Не может так быть. Это, наверное, какой-нибудь ебанутый импринтинг или что-то в этом роде. — Иди нахуй, — говорит Джинджер, пытаясь отобрать сигарету у него. — Мне это нравится. Тим фыркает. — Ага, да, — говорит он, добровольно отдавая сигарету Джинджеру. — Тебе нравится целоваться и держаться за руки, нравится безмятежный фингеринг и сентиментальный секс, нравится часами в кровати обниматься — и еще когда я тебя твое собственное дерьмо жрать заставляю. Конечно. Само собой разумеется. — Иди нахуй, Тим, — говорит Джинджер и содрогается всем телом рядом с ним, и его кожу словно окатывает потоками холодной воды. — Эй, — говорит Тим и запускает руку ему в волосы. — Перестань. Перестань ты уже про свое говно так дергаться, или я ебучий торт именно с говном и испеку, и скормлю его тебе. Мы его вместе целую неделю жевать будем. А потом месяц в больнице отдыхать. А потом я тебя выебу. Я тебя и после этого еще как выебу. Джинджер смеется, и Тим целует его. — Ты меня понял? — спрашивает он, отстраняясь. Джинджер кивает. — Отлично, — говорит Тим, вынимая сигарету из его пальцев. — А насчет нашей занимательной беседы… — Блядь, — вздыхает Джинджер. — Тим. Я же сказал тебе, что мне это нравится. — Ага, а я в твоих словах глубоко, блядь, сомневаюсь, — отвечает Тим, пыхтя дымом. — То есть, ладно, я понимаю твою страсть к спотыканию. Но это… Это просто бред какой-то. — Боже, Тим, — говорит Джинджер, на секунду прикрывая глаза. — Мне это нрав--- — Почему? — перебивает его Тим, запихивая сигарету ему в рот. — Скажи мне, почему, в таком случае. Джинджер выдыхает дым и смотрит на его упертую, непреклонную морду, склонную к допросам. — Это… — выдавливает он из себя. — Я не… Я просто… Мне это с тобой нравится. Понятно? Мне просто нравится это с тобой. Тим выдыхает свою термоядерную фрустрацию. — Ладно, — говорит он, подхватывая с тумбочки бутылку пива и отхлебывая. — Понятно. Хватит разводить страдания. А то я нахуй перевозбужусь. Ладно. Все понятно. Тебе в принципе нравится ванилька, а зато со мной — дерьмо. Блядь. Отлично. Просто отлично, блядь. — Иди ты, — говорит Джинджер и укладывается головой ему на плечо. Тим тушит сигарету и принимается водить рукой по позвонкам Джинджера. — Знаешь что, — заговаривает он снова через минуту-другую. — Я просто тоже это сделаю. Если ты мне нихуя не можешь объяснить. Я просто сам это сделаю. Тогда, может быть, я пойму. Что ты скажешь? Джинджер вздрагивает и поднимает голову. — Ты хочешь… — Ага, — кивает Тим. — Я слижу с тебя свою грязищу. Может, тогда до меня наконец дойдет, почему ты так с этого кайфуешь. Джинджер хмурится. — Ты не обя--- — Господи, заткнись, — смеется Тим. — Разумеется, я не обязан. Я хочу. Я, блядь, заинтригован, знаешь ли. У меня ощущение, что я что-то важное в жизни упускаю. Джинджер тоже издает мягкий, отрывистый смешок. — Ты… — начинает он. — Ты никогда этого не делал? Тим задумывается на несколько секунд, пожимает плечами. — Блядь, а я не знаю, — говорит он. — Возможно, делал. Не уверен. Я в целом обеими руками за то, чтобы люди, забравшиеся мне в задницу, в нее же мне и спустили. И еще я всякого СПИДа там не фанат, поэтому обычно дела делались не без резинки. В смысле, я не то чтобы был на ком-то женат, пока смерть не разлучит нас, до тебя. Следовало проявлять определенную осторожность. Джинджер фыркает и толкает его, а Тим перехватывает его руку, ухмыляясь и подмигивая ему. — Но я озабоченный безрассудный ебанат, — продолжает он, поцеловав костяшки Джинджера. — Который глотает таблетки и бухает, и за одну ночь целую толпу может переебать. Так что, наверное, я должен был несколько раз что-то такое отчудить. По-моему, это неизбежно, с моим-то образом жизни. — Ебаный пиздец, — краснеет Джинджер. — Ага, я та еще блядь, — говорит Тим и снова хватается за бутылку. — Пива хочешь? Джинджер делает несколько глотков. — Тогда зачем… — заговаривает он. — Зачем тебе опять это делать? Если это уже случалось. — Ну, если это и случалось, то не потому, что я специально это сделал, — поясняет Тим, переворачиваясь на бок. — Я этого даже, блядь, не помню, знаешь. Так что это все не то. Я хочу понять, что ты в этом находишь. Дело ведь не в самом дерьме, да? Джинджер с усилием сглатывает и качает головой. — И не в запретном плоде тоже, — продолжает Тим, разглядывая бестолковую, смущенную физиономию Джинджера. — За этим скорее к Джону обращаться надо. Ты недостаточно испорченный, чтобы дрочить на собственную аморальность. Ты, сука, девственник вообще. Тут Джинджер решает выразить свое негодование и сообщает ему, что Джон тоже вовсе не испорченный, а потом хватает сигаретную пачку и принимается курить, пока Тим высказывает свои возражения, доказывая ему обратное. — В любом случае, — говорит он, принимая в зубы любезно протянутую ему Джинджером сигарету. — У тебя вся соль не в этом. И ничего похожего на мои людоедские склонности у тебя тоже нет. Бля, а вот это было бы пиздец как странно. Ебаная аутофагия. Джинджер смеется, а Тим притягивает его к себе поближе, и выдыхаемый ими дым начинает перемешиваться. — И еще ты продолжаешь утверждать, что делаешь это не просто для того, чтобы вот эту жадную жопу в моем лице позабавить, так что… — Не для этого, — говорит Джинджер. — То есть… Блядь. — Я знаю, — вздыхает Тим. — Если честно, мы вряд ли сможем тут что-то реально разделить. Но я тебя понял. Тебе в обоих случаях приятно. Успокойся. — Ладно, — говорит Джинджер. — Так что и вот, — заключает Тим, принюхиваясь к его волосам. — Я хочу разгадать эту загадку. Может, я этим тоже как малолетняя фанатка увлекусь. Может, у меня новый ебанутый кинк появится. И я смогу его с тобой разделить. И моя кишечная фауна наконец мир посмотрит. Ну, это если ты мой перемазанный фекалиями рот целовать согласишься, разумеется. — Боже, Тим, — выдыхает Джинджер с улыбкой в голосе. — Согласишься? — спрашивает Тим с ухмылкой в своем. — Отвали, — говорит Джинджер, и его щупальце ложится на мурлыкающую грудь Тима. Минуту спустя Тим тушит в пепельнице обе их сигареты, и они постепенно погружаются в сон. Через два дня Джинджер еще как соглашается поцеловать его перемазанный фекалиями рот. Но перед этим Тим ложится на кровать, на спину, и раздвигает ноги перед ним, Тим приглашает его воткнуть свой охуенный член в его набитую поносом дырку и вытрахать этот понос из него, а Джинджер краснеет как свекла, услышав это, и подпрыгивает, пока Тим лупит свою морду, чтобы обеспечить себе первое место в очереди к достижению оргазма, подпрыгивает на каждом ударе. Перед тем, как Джинджер соглашается поцеловать его перемазанный фекалиями рот, Джинджер целует его не перемазанный фекалиями, чистый рот, снова выражая свою привязанность к нему, а вместе с ней — и склонности к телячьим нежностям, перед там, как Джинджер соглашается поцеловать его перемазанный фекалиями рот и таким образом обратить микроскопических обитателей нижних отделов его кишечника в истинных бродяг и заядлых путешественников, он представляет этих обитателей тем их родственникам, которые обитают в разбитой пасти Тим, чем неимоверно ублажает эту пасть. — Иди сюда, — зовет его Тим, прежде чем это происходит. — Накорми меня моим собственным дерьмом. Джинджер трахает его на спине, и Тим кончает, запихнув кулак в свою разбитую пасть и крепко обхватив ногами спину Джинджера, еще крепче сжимаясь на его охуенном члене, таращась на его лихорадочное, неуверенное лицо, пока боеголовка его сердца стремительной спиралью летит вниз. Тим кончает и улыбается одеялу, сделанному целиком из киселя, лежащему на нем. Тим улыбается этому одеялу, и оно медленно выходит из него. Тим улыбается, приподнимаясь на локтях. — Иди сюда, — говорит он и открывает свою разбитую пасть. — Накорми меня моим собственным дерьмом. Тим открывает свою разбитую пасть так же, как Джинджер открывал свой рот для него, и Джинджер беспомощно моргает, пялясь на него, Джинджер дрожит, Джинджер все-таки сдвигается с места и усаживается на него верхом. Тим открывает свою разбитую пасть и обжигает такую мягкую и нежную, просто идеальную кожу Джинджера выдыхаемым им смертоносным газом, и Джинджер ахает над ним, Джинджер стонет, Джинджер начинает плакать. Тим забирает его охуенный член в свою разбитую пасть и сосет его, он слизывает свою грязь с него, смотря вверх на Джинджера и восторженно рыча, а Джинджер спускает прямо ему в рот, Джинджер сваливается прямо на него, Джинджер прямо ему и говорит, что так сильно его любит. И только после этого всего Джинджер целует и целует и целует перемазанный фекалиями рот Тима. — Кажется, я понял, — говорит Тим некоторое время спустя, запихивая сигарету в свой перемазанный фекалиями рот. — То есть, мне твоя грязь все равно больше нравится, но я был бы не против сделать и это упражнение регулярным. — Кажется, я понял, — говорит Тим вслед за этим, затягиваясь. — Мне давно надо было это сделать, блядь. Мне давно надо было к тебе присоединиться. Мне давно надо было устроить все по-честному. Мне давно пора наконец отдать тебе что-нибудь. — Кажется, я понял, — говорит Тим в завершение, выдыхая дым. — Все дело в связи. Это опять та хрень про то, чтобы мы близко друг к другу находились. Ты тогда видишь, что я хочу, чтобы ты был рядом, несмотря на то, какой ты омерзительный. Это вообще все не про тебя. Это про то, как я на тебя в тот момент смотрю. — Ладно, — говорит Джинджер. — Если хочешь. — Тим, — говорит Джинджер. — Ты не обязан. — Блядь, — говорит Джинджер. — Да. Боже, Тим. Да. *Одна целая пятьдесят семь сотых умноженное на десять в седьмой степени* — Успокойся, блядь, — тихо шипит Тим, покрепче перехватывая извивающееся тело Джона. — Ты нам сейчас всю магию испортишь. Они сидят вместе. Они не сидят на стуле задом наперед, как Тим сидел на нем один несколько месяцев подряд. Они как полагается усаживаются в кресло, и теперь Тим злится и едва удерживается от ерзания под Джоном со своим дурацким стояком, а Джон жадничает и еще как ерзает на нем — опять же, не без стояка, а Джинджера с ними в кресле нет, Джинджер лежит на кровати, показывая свои запоздалые занятия анальной мастурбацией Джону, которого недавно ознакомили с деталями их текущего проекта, а вслед за этим пригласили побыть свидетелем тому, что от него скрывали все это время. Они сидят в кресле вместе, а Джинджер корчится перед ними на кровати, закрыв глаза и обливаясь потом, и его голосовые связки трепыхаются, и его руки тоже, они волнуются и сбиваются с пути, и дырка у него заткнута дилдо, его охуенный член торчит на всеобщем обозрении, а на сосках болтаются зажимы, которые Тим с радостью нарыл для него до начала упражнений, и это, блядь, та еще пытка — сидеть в том кресле вместе. Они сидят в том кресле вместе и вместе же сходят с ума. А Джон к тому же ноет. Джон ноет, извиваясь на коленях Тима, ничуть не облегчая его участь, наоборот, утяжеляя ее неимоверно, так что Тим сам, блядь, не знает, как он вообще сдерживается и сидит спокойно, а не подходит, не подбирается, не бросается, блядь, ближе. Джон ноет, ерзая у Тима на коленях. — Успокойся, блядь, — шипит Тим. — Ты нам сейчас всю магию испортишь. — Отъебись, — шепотом отвечает Джон, вжимаясь своей ненасытной задницей в негнущийся, заброшенный, аскетический член Тима. — Это круто. Я хочу--- — Заткнись, — говорит Тим, выдыхая единицы речи прямо в его строптивое ухо. — Представь, насколько я чего-нибудь хочу. Подумай, чего хочет Джинджер. Хватит только о себе, блядь, заботиться. Джон заезжает ему локтем в бок. Тим матерится, не подавая голоса. Джинджер стонет на кровати. А Джон опять начинает ныть. — Блядь, ладно, — выплевывает Тим, толкая Джона, чтобы тот встал. — Снимай свои ебучие штаны. Два раза ему просить не приходится. — Только веди себя как-нибудь потише, — добавляет он, облизывая пальцы и запихивая их в нетерпеливую жопу Джона, а Джон кусает губы, запрокидывая голову, укладываясь ей на занемевшее, деревянное плечо Тима, и Тим обхватывает его член рукой и плотно сжимает губы, сшивает их одна с другой, беззвучно скрипя кровожадными зубами. А Джон нихуя его команд не выполняет. Джинджер трясется на кровати, выгибаясь и потягивая за цепочку, потягивая за член и насаживаясь на дилдо, издавая влекущие, безумно притягательные звуки, а Тим таращится на него мутными глазами, которые ему вовсю заливает кровь, которыми он ничего не видит, Тим страдает в кресле, страдает выше всякой меры, страдает, придавленный похотливым телом Джона, а Джон нихуя его команд не выполняет, Джон хныкает и дышит, всхлипывает и пиздит, и делает он все это преступно громко, как распущенный, раздражающий уебок, как личный палач Тима. Мучения Тима традиционно длятся несколько дольше, чем двадцать секунд. К счастью, мучения Тима заканчиваются до того, как вселенная принимает присущую ей ныне форму. Джинджер кончает на кровати, выгибаясь и потягивая за цепочку, вскидывая бедра и отдрачивая себе своей взволнованной, сбившейся с пути, недостаточной рукой, он стонет с раскрытым ртом и пялится на Джона абсолютно черными глазами, пялится на Тима абсолютно черными глазами, он вообще не видит их, погруженный в свои мысли, а Джон кончает, ерзая на Тиме, отдавливая ему его дряхлые, гостеприимные, потакающие мудакам колени, он сжимается вокруг его услужливых пальцев, изливаясь в его угодливый кулак, и стонет невероятно непристойно, а Тиму никаких оргазмов не достается, Тим не кончает и остается умирать от голода, остается трястись, истекая смазкой и подвывая в ебаной агонии. Тим кончает позже, свалившись на пол. Джинджер кончает на кровати, произнося имя Джона, а Джон кончает верхом на Тиме, произнося имя Джинджера. Затем Джон слезает и подходит ближе, бросается ближе, со всех ног несется ближе, Джон падает в кровать, а Джинджер принимает его в свои постигшие сексуальное удовлетворение объятья. Тим же сваливается на пол и дрочит себе, стоя на коленях. Тим кончает на полу, прижимаясь перегревающимся лбом к этой позорной поверхности и сдавливая расплавившийся член в своих отвергнутых клешнях, рыча и стирая всю жизнь с лица Земли, как ядерная боеголовка, загнутая кем-то в знак вопроса. Тим кончает на полу, и на полу же остается. Может быть, Тиму и место-то есть только на полу. — Я не знаю, — говорит Джинджер. — Просто мне трудно это делать. — Ты что… — начинает Джон. — Тебе что, стыдно? — Боже, — говорит Джинджер. — Нет. Наверное. В смысле, я никогда это ни с кем другим не делал. Я, блядь, девственник. Джон смеется. — А тебе? — спрашивает Джинджер. — Что? — Тебе не стыдно? — Блядь, — говорит Джон. — Нет. Я… Может быть. Немного. Не за это. Но за другие вещи, знаешь. За всякие тупые вещи, которые я делал. Они целуются. — Мне кажется… — говорит Джон. — Мне кажется, всем стыдно за что-нибудь такое. — Но ему вряд ли. — Ага, вряд ли. Тиму точно ни за что такое вообще не стыдно. Тим курит, лежа на полу. — Не в этом дело, — говорит Джинджер. — Я так не думаю. Просто… — Ага? — Это все с ним связано, — вздыхает Джинджер. — Это всегда все с этой дрянью связано… — Джиндж. — Я всегда думаю о нем, — говорит Джинджер. — Я всегда по нему скучаю. Блядь, ты вообще знаешь, как сильно я по нему скучаю? — Знаю, — говорит Джон. — Ты его любишь. — Блядь, — говорит Джинджер. — Он меня сломал, Джон. — Боже, Джиндж. Они целуются. — Он все, что ему вздумается, со мной творил, — начинает Джинджер снова. — Он заставлял меня делать, что он хочет. Заставлял говорить. Омерзительные, блядь, вещи говорить. Он меня в полное ничтожество превратил. — Ты не ничтожество. — Ничтожество, — говорит Джинджер. — Он превратил меня в пустое место, а мне только понравилось. Мне все это понравилось. Я, блядь, благодарил его за это. Я его люблю за это. — Ебаный пиздец, Джиндж. Они обнимаются. Кровать трясется. Тим трясется на полу. — Ты меня не ненавидишь за все это? — Блядь, ты что? — ахает Джон. — Конечно, нет. Я тебя люблю. Разумеется, я тебя не ненавижу. — Блядь, — выдавливает из себя Джинджер. — Я… Он делал мне так больно. Он делал мне больно, а я просто позволял ему. Я… Это, блядь, отвратительно. — Неправда, — говорит Джон. — Ты его любишь. Это… Это не отвратительно, это, блядь, красиво, понимаешь? Джинджер смеется. — Я бы дал ему меня убить, — говорит он. — Я бы, блядь, дал ему меня убить, Джон. — Джиндж. — Ага, — говорит Джинджер. — Я бы ему все позволил. — Но это… — начинает Джон. — Блядь. Тебе разве не страшно? — Разумеется, мне страшно. — Блядь. — А тебе? — Наверное, — говорит Джон. — Блядь, да. Страшно. Но я тебя не ненавижу, понимаешь? Точно нет. Ты ни в чем не виноват. Тим виноват. Тим лежит на полу. Тим захлебывается собственной желчью на полу. — А ты не ненавидишь меня? — спрашивает Джон. — Что? — Ты не ненавидишь меня за… — запинается Джон. — За то, что я смотрел. — Боже, Джон, — ахает Джинджер. — Конечно, нет. За что мне тебя ненавидеть? — Блядь, — говорит Джон. — За то, что я ничего не делаю. Он делает тебе больно, а я ему даже не пытаюсь помешать. — Все в порядке. Мне… Мне нравится, когда он делает мне больно. — Мне… — начинает Джон. — Мне, блядь, тоже. То есть… — Да? — Я не хочу делать тебе больно. Я правда не хочу. — Я знаю. — Но… — говорит Джон. — Мне, блядь, нравится, когда больно тебе делает он. И мне кажется… — Джон. — Мне кажется, будто я тоже издеваюсь над тобой, знаешь. Будто и я тебя ломаю. — Блядь, — говорит Джинджер. — Нет. Ты не ломаешь. Я тебя люблю. Не думай этого. Пожалуйста, только не думай этого. Тим этого вообще не думает. Тим зато думает всякие другие вещи. Тим умирает, сгнивая заживо и лежа на полу. — Мне так хуево из-за этого, — говорит Джон. — Джон. — Я тебя люблю, — говорит Джон. — Но я и этого больного психопата тоже люблю. — Я знаю, — говорит Джинджер. — Он… Он тоже любит нас. — Блядь. — Он правда любит, — говорит Джинджер. — Просто… Просто как больной психопат. Джон смеется. — Я его, сука, ненавижу, — говорит он. — Это он во всем виноват. Почему тебе должно быть стыдно из-за него? — Мне… — Разве ты его тоже, блядь, не ненавидишь? — Нет, — вздыхает Джинджер. — Я не могу. — Блядь, — выплевывает Джон. — Как ему-то, блядь, все это нравится, мне интересно знать. — Ему, скорее всего, тоже хуево. Они целуются. Они целуются, а Тим умирает медленной, мучительной смертью на полу. Они целуются и задают ему вопрос. — Нет, — говорит он. — Мне не хуево. — Мне стыдно, — говорит он. — Стыдно за то, что я правда во всем этом виноват. Мне так же, как вам двоим, стыдно, только у меня на то хорошие причины есть. Они садятся на кровати и произносят его имя. — И еще мне, сука, себя жалко, — говорит он, оставаясь лежать на полу. — И я ненавижу себя. Знаете, быть мной — это так себе, блядь, удовольствие. Конечно, вами быть еще хуже, но… Это жутко. Это жутко — знать, что я чудовище. Это жутко — жить в доме с одиночной камерой. Это жутко — знать, что она обязательно нужна. Это жутко — понимать, что меня даже близко к вам подпускать нельзя. Это жутко — думать, что я давно должен был себя убить. Они произносят непечатные слова. — И еще я счастлив, — говорит он, распадаясь на элементарные частицы на полу. — Блядь, я сейчас так счастлив. Как будто меня благословили. И меня ведь действительно благословили. Я ебаное чудовище, а вы любите меня. Я живу в доме с крайне необходимой одиночной камерой, и я не живу в нем один. Меня даже близко к вам подпускать нельзя, но все-таки я рядом с вами. Я давно должен был сдохнуть, но я все еще живу. Я все еще живу, и я делю свою жизнь с вами. Они начинают рыдать, блядь, на кровати. — И я надеюсь, — говорит он, присоединяясь к ним на полу. — Это полная тупость, но я все-таки надеюсь. Я надеюсь, что я умею что-нибудь еще, кроме как делать вам обоим больно. Я надеюсь, что я и вас смогу сделать счастливыми. Я надеюсь, что я могу вас любить. Как больной психопат, конечно, но все же. Я надеюсь, что я могу любить вас достаточно сильно. Я надеюсь, что я могу хоть что-то вам наконец отдать. Они заливают комнату солеными слезами после этого. Они засыпают на самом дне океана. Неделю спустя они возвращаются туда. Неделю спустя Джинджер ложится головой Джону на колени, вытягиваясь перед ним, обнаженный, и трахает себя дилдо, медленно и осторожно, и трогает себя, полируя свой охуенный член, а Джон протягивает ему руку помощи. Джинджер ложится на кровать, а Джон кладет свои волшебные пальчики на его соски и трет их — так, как Джинджер того хочет, он улыбается ему, а Джинджер принимает ласку и таращится на его нежное, влюбленное лицо, на его лицо, не наделенное зубами, его лицо, которое выражает все то, чего никогда не выражала морда Тима, сам Тим же сидит рядом с ними на краю кровати и молчит, невидимый и незначительный, он молчит и дышит дымом. Джинджер кончает, выгибаясь, вжимаясь в Джона головой, потный, раскрасневшийся, трясущийся, как и всегда, но, может быть, в этот раз он делает это без стыда и без волнения, он кончает, и Тим укладывает его к себе на колени после этого, разворачивая его за плечи, Тим вытягивает дилдо из него и запускает руку ему в волосы, а Джинджер раздвигает ноги, приподнимая их, раскрываясь перед ним и перед Джоном, и Джон кусает губы, обхватывая рукой свой член. Тим держит дилдо возле губ Джинджера, и Джинджер забирает его в рот, смотря на Джона, показывая себя Джону, показывая ему то, чем он является, еще раз, и его тело нагревается и тает в объятьях Тима, а его хрупкая, вечно перепуганная сущность обнажается, и Джон отдрачивает себе, таращась на него и разлетаясь на мелкие кусочки, таращась на него так же увлеченно, как таращился на него и Тим, но не превращаясь в больного психопата, Джон смотрит на Джинджера и хочет, чтобы он был рядом с ним, показывает, что он сам к нему так близок, дает ему то, что Тим никогда не мог дать, и говорит слова, которые вылетали и изо рта Тима, Джон так кончает, с ними на устах, и любовь Джинджера отражается на его лице яснее, чем в любом зеркале. А Тим не испытывает оргазма. Тим держит ударенные боеголовкой головы целующихся придурков у себя на коленях, наблюдая фекально-оральное распространение бактерий, к которому они столь безрассудно прилагают губы, Тим обеспечивает им свою скудную заботу и свою угловатую поддержку, а его источающие энергию руки расчесывают их волосы, его источающее энергию сердце заливает комнату смертоносными частицами, его негнущийся, позабытый, аскетичный член истекает смазкой, зажатый промеж его бедер, а его временно сдерживаемые зубы сверкают на его курящей морде. Тим не испытывает оргазма. Тим счастлив и без него. *От семи целых тридцати пяти сотых до семи целых сорока пяти сотых* Тим получает нереально длинный список в этот раз. Тим тратит деньги. Тим покупает печень, почки и куриные сердечки и готовит свою фирменную мерзкую мясную хуету для Джона. Тим покупает новую кулинарную книгу и презентует Джону воистину чудовищный торт. Тим покупает ему бесчисленные молочные коктейли. Тим тратит время. Тим гуляет с Джоном. Тим ходит за ним по пятам. Тим трясется под музыку рядом с ним. Тим катает его по городу. Тим торчит с ним на заднем ряду кинотеатра два часа подряд. Тим торчит с ним в ванне целую, блядь, вечность. Тим терпеливо слушает все четырнадцать миллиардов его тупых мелодий в стиле кантри. Тим прилагает усилия. Тим сексуально одевается для Джона. Тим штукатурит рожу мейком. Тим цепляет улыбку на свои перемазанные помадой губы. Тим бы, блядь, и ошейник нацепил, если бы это помогло. Тим идет на жертвы. Тим приносит кровавые жертвы в своем языческом храме, чтобы ускорить процесс и заодно утолить аппетиты богов. Тим изливает свое семя в жадный до семени рот Джона. Тим долбит жадную до членов задницу Джона, словно отбойным молотком. Словно злым отбойным молотком. Тим окатывает своего избалованного, задрачивающего гитары нытика бесчисленными удовольствиями, чтобы выманить у него самых банальных пыток. Он честно выполняет каждый пункт нереально длинного списка. Он прислуживает Джону днями и ночами. В итоге Джон наконец-то соглашается поцарапать его своим ебучим медиатором. Тот день, когда Джон никогда больше его не режет, они начинают со взвешенной дискуссии, а продолжают ожесточенным спором. Джон заявляет, что хочет, чтобы Тим кончил. Джон заявляет, что не хочет портить его член. Джону этот его член для других занятий еще пригодится. Джон хочет, чтобы он заткнулся уже про его ненужность и избыточность. Джон хочет, чтобы он заткнулся вообще, Джон хочет ему в рот кляп запихнуть. Джон хочет, чтобы он покорчился перед ним хорошенько, и хотя бы это скрашивает этот ебучий день для Тима. Джон устанавливает правила, а Тим беспрекословно следует им. Тим же сюда прислуживать и подчиняться приходит, разве нет? В тот день, когда Джон больше никогда его не режет, Тим прибывает в его дом, принося с собой дополнительные взятки, а с ними заодно — и огромный раскаленный шар термоядерного предвкушения, распирающего ему грудь. Джон приветствует его на пороге перьями и смурной физиономией. Тим костерит его нерешительность напропалую. Джон костерит его пиздобольство и угрожает ему другими типами насилия, против которых он никаких возражений не имеет. Тим сбрасывает с себя ботанские шмотки Джинджера и предоставляет Джону доступ к телу. Джон применяет свои таланты к растягиванию дырок и набивает его задницу отрубленным щупальцем Джинджера, чтобы их встреча не была лишена эротики. А Тим не против. Тим скачет на хуевине на потеху Джону, пока тот возится со своим заостренным медиатором, и открыто демонстрирует ему свои беззаботные, порочные, развратные прыжки. Тим усаживается на край кровати с дилдо в заднице, свешивая свой излишний член промеж бедер, а Джон усаживается промеж его коленей и выбирает бедра в качестве места разрушений, выбирает внутреннюю сторону бедра. Тим восторженно взрыкивает, завидев вдохновляющую пространственную близость его личного палача и зоны, предназначенной под снос, к его никчемному болтающемуся отростку. Джон задает ему вопрос. — Хм, — хмыкает Тим и обнажает зубы. — Как ты насчет оставить мне автограф? Джон 5 — мой господин и повелитель, что-то в этом роде. Секундой позже Джон 5 затыкает его болтливый рот своими ебучими кружавчиками. Еще несколько мгновений спустя Джон 5 режет его склонные к мазохизму, слегка подрагивающие бедра, и делает он это в изумительно оскорбительной манере, так что рот и разум Тима наполняются кровью, а глаза Тима видят кровь, его собственную кровь, и Тим ерзает на дилдо, чтобы дополнить это великолепие анальным удовольствием и достичь не только страдания, но и оргазма, он внимательно следит за тем, как рождается на свет контур кулака Джона с бодро торчащим вверх средним пальцем, он внутренне ухмыляется, видя, как контур этот проявляется на его несчастной коже, а Джон жует собственные губы и морщит свое миловидное лицо, нервно сглатывая, не приспособившись еще поглощать акул в таких количествах, но уже до глубины души радуя морское животное, подвергаемое пыткам, морское животное, которое по самый край полно восхищением и одержимостью, которое вовсю воображает тяжкие телесные повреждения, которые божественно жестокие руки Джона могли быть нанести его бесполезному болтающемуся отростку, и отросток этот поспевает в течение нескольких секунд, отросток этот готов к сбору урожая, а сам Тим готов взорваться, теперь Тим таращится на контур сверхъественной ладони Джона, на каждый из бодро растопыренных пальцев, на контур, которым Джон постепенно разукрашивет другое его бедро, Джон рисует эту небесную картину на раскаленной добела оболочке Тима, и мрак обсидиана марает его ангельский лик, внутренний его демон, которым Тим так сильно дорожит, разливает по его коже извращенный кайф, и Тим и его ценит очень высоко, внутренний демон Джона окрашивает его щеки ярко-красным сиянием, пока сам Джон пятнает Тима алой тушью, но шедевр живописи остается все-таки незавершенным, ведь Тим глухо рычит с заткнутым тряпичным кляпом ртом и сжимается вокруг искуственного стержня, кончая кипятком — так, как Джон от него и требовал, кончая и в исступлении хватая запинающиеся руки Джона своими, вжимая их в багряный холст, за что взбешенный живописец тут же называет его больным уебищем. Тим поспешно выплевывает трусы Джона. — Жопа или рот? — предлагает он их яростному владельцу с каменным садистским стояком, и смертоносная эмиссия его искреннего рвения удовлетворять его, неважно, что он выберет, покидает его пасть вместе с фонемами. — Обе дырки? — добавляет он следом, ухмыляясь, пока Джон пялится, отвлекшись, на биологическую жидкость, покрывающую его волшебные конечности, пока он пялится на свои руки, как будто они только что прожили собственную жизнь, полную легендарных битв до смерти. Тим скачет на озадаченном хую Джона, когда Джон выпадает из своего кровавого транса, он прыгает на нем еще более задорно, чем прыгал на отрубленном щупальце Джинджера, и увлеченно рассказывает Джону сказки про всякие другие части тела, которые тоже следует от тела отделить и ампутировать, накрывая некоторыми из них губы Джона, пропихивая свои бессердечные, пропитанные кровью пальцы в ноющий рот Джона, бросая ему самые лучшие куски собственного мяса, и Джон жует их своими изумленными челюстями, Джон впивается и в его воображаемую плоть, и в его вполне реальные пальцы, Джон заливает своей шокированной спермой щедро растянутую дырку Тима, и температура его оргазма сравнивается с температурой оргазма Тима. Потом личный лицемер Тима обзывает его почем зря, понося его за учинение дебоша, в котором он сам столь страстно принимал участие. Потом Тим величает его всеми почетными титулами, какие он только знает, перемежая пиздеж сдержанной аутофагией и слизывая красное с его раздраженных пальцев. Потом Тим засовывает неизбежный рак легких себе в рот, а Джон пихает в свой неминуемое расстройство метаболизма. Потом Джон снова усаживается между раздвинутых ног Тима и протирает его покрытую орнаментами кожу возможным циррозом печени, стирая кровь, а вместе с ней и бедные, несчастные микроорганизмы, которые так хотели устроить там вечеринку. Потом Тим выдувает дым Джону в лицо и таким образом вносит неожиданные дополнения — не только в их вечер, посвященный боли, но и в довольно длинный список согрешительных занятий, предаваться которым он желает не только в будущем, но и прямо сейчас. — Блядь! — верещит Джон, отмахиваясь от дыма своей сердитой рукой, пахнущей пивнушкой и аптекой, зажимая ей свой оскорбленный нос. — Еще раз так сделаешь — и я твою блядскую сигарету затушу об твой вонючий хуй. Приток идей в порочный разум Тима еще никогда не был столь бурным. Затяжка, которую Тим делает сразу после этого, выходит пиздец какой торопливой. — Еще раз так сделаешь — и я твою блядскую сигарету затушу об твой вонючий хуй, — говорит Джон после того, как Тим выдыхает дым ему в лицо, и Тим, конечно, тут же делает это еще раз. — Блядь, Тим! — визжит Джон и бьет его ладонью по бедру, шипя. — На, держи, — говорит Тим, протягивая ему сигарету и усмехаясь. Тут они устраивают короткую дискуссию, которую начинает Джон, задавая риторический вопрос, касающийся серьезности намерений Тима, вопрос, который он хуй знает зачем повторяет без конца. Тим же завершает короткую дискуссию и просто молча смотрит на него, натянув на свою полную решимости, презрительную акулью морду самое лучшее выражение белобрысого уебка. — Иди нахуй, — говорит Джон. — Нет. Я не буду это делать. Ебанутый ты придурок. — В чем дело? — спрашивает Тим, делая еще одну затяжку и наблюдая, как столбик пепла собирается на предмете их переговоров. — Боишься проебаться? Или тебе просто лень? — Нахуй иди, — повторяет Джон. — Я не хочу это делать. Мне, блядь, не нравится обжигать людей. Тим смеется в голос. — Тебе и резать людей не нравится, — говорит он. — Но я же точно к человечеству не отношусь. Я вообще другого вида. — Иди нахуй, — продолжает твердить Джон. — Не буду я это делать. Сам, блядь, себя жги, если тебе так надо. — Если ты меня так на слабо пытаешься взять, — ухмыляется Тим, — то попробуй придумать что-то поумнее. А то я-то обожгу. — Ебаный пиздец, — меняет Джон пластинку. — Ты что, больной? — На всю голову, — говорит Тим, втягивая в себя дым. — Это вроде бы давно известно. Что нам еще только предстоит выяснить, так это то, желаешь ли ты наблюдать мое безумие воочию. Ты как, будешь смотреть, как я это сам делаю, или поджав хвост из комнаты сбежишь? А это вот отличное слабо, думает Тим, наслаждаясь возмущенным видом Джона. Это слабо воистину великолепно. — Господи, блядь, боже мой, — вздыхает Джон. — Ты что, серьезно собираешься тушить эту сигарету об свой член? — Не эту, — говорит Тим и тушит ее в пепельнице. — Следующую. Мы же еще конкретное место с тобой не выбрали. У тебя будут какие-то предложения? Он раскуривает еще одну сигарету, прослушивая очередную порцию раздосадованных ругательств Джона. — Я бы прямо об головку затушил, — говорит Тим, отзываясь на грубые выражения Джона очаровательной улыбкой и доверительным признанием. — Об уретру. Ну, если бы я один тут развлекался. Но раз ты остаешься, ты и выбирай. Ты же остаешься, так ведь? Джон кусает губы. — Ладно, — кивает он. — Ладно, сука ты такая, ладно. Я посмотрю, как ты себя, блядь, будешь обжигать. — Круто, — говорит Тим, стараясь побыстрее сократить сигарету в размерах. — Так какую часть моего крохотного корешка мне для тебя в уголь превратить? Джон вздрагивает. Ядерная бомба Тима довольно урчит в его груди. — Блядь, — морщит нос Джон. — Только не уретру. Это вообще пиздец. Ты хотя бы помнишь, что тебе еще в туалет ходить будет надо? — О, я не только помню, я на это и рассчитываю, — говорит Тим, поднося сигарету к губам и предвкушая сладостную агонию. — Но ладно. Хорошо. Нахуй уретру. Что ты мне предложишь? Джон молча разглядывает его секунду-другую. — Ну, типа… — начинает он неуверенно. — Типа, у основания? Сверху. Тим шумно фыркает. — Скукотища, — говорит он. — Как насчет… Как насчет снизу, под головкой? Пойдем на компромисс. — Боже, — говорит Джон. — Ладно. Мне плевать. Тебя от меня что-то нужно? Блядь, мы же оба напрочь ебанутые. Тим отпускает смешок и делает последнюю затяжку. — Подержи мне ноги? — предлагает он, обхватывая член пальцами и оттягивая крайнюю плоть с головки. — На случай, если я ошибся в оценке своей сущности. Секундой позже выясняется, что ничуть он не ошибся. А Джон его все же не бросает, так что Тим думает, что был прав и о его дурной натуре, думает и шипит, погружаясь в мучительный мед боли, пока многообещающие пальцы Джона впиваются ему в бедра, прямо в его мясо, которым Тим приходит сюда насильственно его кормить. *Шесть тысяч двести* Джинджер читает на диване. Джинджер читает книгу по ядерной физике, которую Тим купил ему несколько дней назад. Тим курит рядом с ним. Тим курит, наполняя комнату табачным выхлопом. Джинджер ерзает на диване, переворачивая страницу, наполняя комнату шуршанием бумаги. Он ерзает еще раз через минуту, откладывает книгу. Он подбирает пачку Тима с подлокотника и встает. Тим прикасается к его руке, едва дотрагиваясь до нее своими пальцами. — Джиндж, — говорит он и смотрит вверх, на него. — А? — говорит Джинджер. — Что? — Ты в туалет идешь? — спрашивает Тим, делая последнюю затяжку, и тушит сигарету в пепельнице. Джинджер с усилием сглатывает и кивает. — Ты не будешь против, если я с тобой пойду? — спрашивает Тим еще раз, стараясь делать это ровным голосом, стараясь не напрягать мускулы лица. Джинджер слегка вздрагивает. — Зачем? — говорит он. — Ты хочешь ес--- — Нет, — качает головой Тим, а потом усмехается. — То есть, да, я всегда есть хочу, но это сейчас неважно. Я хочу кое-что сделать для тебя. — Что? — Исправить ошибки прошлого? — предлагает Тим. — Создать новые, приятные воспоминания? Добыть шоколад из говна? Джинджер мягко смеется. — Я… — неуверенно произносит он. — Если ты… — Я прошу, — перебивает его Тим. — Я тебя прошу. — Ладно, — говорит Джинджер и кусает губы. — Хорошо, я понял. Я… Блядь, ладно. Только… Это не… — Уродства никакого там не будет, обещаю, — говорит Тим и кладет руку себе на грудь. — Клянусь моим оружием массового поражения. Что-то прекрасное расцветает на бледном лице Джинджера. — Хорошо, — говорит он со слабой улыбкой на губах. — Можешь пойти со мной. — Спасибо, — говорит Тим. — Я бы еще хотел попросить тебя раздеться. Джинджер и на эту его просьбу отвечает согласием, раздеваясь прямо перед ним, и Тим забирает у него одежду, бросая ее на диван, Тим встает и берет перепуганную руку Джинджера в свою. — Ну что? — подмигивает он Джинджеру. — Показывай дорогу. Они идут в ванную, спотыкаясь, и Тим ни разу не отпускает подергивающиеся пальцы Джинджера по пути. Джинджер поднимает крышку унитаза и садится, а Тим опускается на пол между его ног и кладет ладони ему на бедра. — Я сначала покурить хочу, — говорит Джинджер. — Давай, конечно, — говорит Тим и раскуривает сигарету для него. Он смотрит на то, как Джинджер курит, и водит пальцами по его телу, поглаживая его кожу, а Джинджер делает нервные затяжки, и член у него постепенно встает, а его глаза выискивают что-то на морде Тима, глаза же Тима неотрывно прикованы к его залитому краской лицу, ведь его рукам их путь и так знаком. — Готов? — спрашивает Тим, когда Джинджер тушит сигарету. — Я… — начинает Джинджер. — Можно я глаза закрою? — Разумеется, — пожимает плечами Тим. — Но это сильно испортит твое зрение. Ты вообще нихуя тут не увидишь. Пропустишь все мое выступление. Джинджер смеется. — Ладно, — говорит он. — Но ты… Ты можешь взять меня за руку? Тим кивает и берет его руку в свою, пока другая его рука все еще путешествует по мягкой оболочке Джинджера, пока она успокаивает его. Джинджер делает несколько резких, быстрых выдохов, моргает, облизывая губы, а потом вынуждает себя расслабиться, потом он делает то, зачем пришел сюда, и потоки ледяной воды бьют из него, бьют по металлу тела Тима, охлаждая его, смешиваясь с волнами жара, ласкающими его лицо, и Тим чувствует, как что-то складывается в формы, незнакомые ему, на этой лишенной сострадания поверхности, Тим чувствует, как его обшивка идет трещинами, Тим чувствует каждое изменение, каждую флуктуацию мозаики, а Джинджер смотрит на него, вздрагивая от каждого захлестывающего его стыдом звука, которые он производит против своей воли, обливаясь потом, и Тим опускает руку и обхватывает ею его член, а Джинджер дергается от прикосновения, раскрывая рот, Тим же предлагает ему свою болезненную улыбку, чужую, только что вырезанную острым ножом на его крошащемся лице, он наклоняется и обхватывает кровоточащими губами член Джинджера, вылизывая и лаская нежную плоть, забирая его в рот и переводя взгляд вверх, на него, он отпускает его щупальце и раздвигает ему бедра, просовывая руку между них и через секунду добираясь до пункта назначения, он гладит ему дырку, а Джинджер содрогается всем телом, вцепляясь ему в плечи, он стонет, задыхаясь, играя мелодию для Тима, и Тим проталкивает в него пальцы, ритмично двигая головой, непреклонно продолжая делать то, что делал, страстно желая проглотить удовольствие Джинджера — так же, как он всегда глотал его страдания и боль, и любящее щупальце Джинджера трясется теперь у него на голове, запутываясь в волосах, и вибрация звонко отдается в его перегревающемся черепе, а Джинджер кончает ему в рот, заливая его своим сиропом, сжимаясь вокруг пальцев Тима, и Тим чувствует пульсацию его дырки, Тим не слышит ничего, кроме стука сердца Джинджера в своих ушах. — Тим, — шепчет Джинджер, и Тим поднимает голову и покрывает его лихорадочное лицо поцелуями, рассыпая их по его влажной коже, рассыпая семена того, что вырастет и расцветет, и даст плоды, он накрывает мягкие, теплые губы Джинджера своими, надтреснутыми и кровящими, и пробует на вкус его спокойствие и его радость — так же, как всегда вкушал его волнение, его несчастье. — Я тебя люблю, — говорит Джинджер, когда Тим отстраняется. — Я знаю, — отвечает Тим. — Только не начинай, блядь, меня благодарить, а то я тебе башку твою тупую откушу. Я едва сдерживаюсь, знаешь ли. Джинджер тихо смеется. — Хочешь, я угощение отведаю? — спрашивает Тим следом, переводя взгляд вниз и перебирая пальцами руки, зажатой между бедер Джинджера. — Нет, — говорит Джинджер. — Не надо. Я и так знаю, что ты можешь это сделать. Тим усмехается. — Ну ладно, — говорит он. — Наверное, я и правда достаточно блевал на этой неделе. Передай мне тогда бумагу. Джинджер передает ему рулон, и Тим вытирает его и свою руку, он нажимает на кнопку слива и встает, покачиваясь на носках перед ним, и Джинджер поднимает руку и накрывает его стояк через штаны. — Хочешь отсосать мне? — спрашивает Тим. Джинджер смотрит на него с неопределенным выражением лица. — Или что-нибудь другое сделать, — предлагает Тим. — А то эта идея слишком давит на больное. Чем противоречит всей сути нашего упражнения, вообще-то. — Можно я тебя вылижу? — спрашивает Джинджер, как будто об этом нужно спрашивать. — Конечно, — говорит Тим, принимаясь расстегивать рубашку. — В любое время дня и ночи. Он стягивает с себя одежду, бросает ее на полку и нагибается над раковиной, открывая холодную воду, он подставляет свой вскипевший череп под струю и кладет руки себе на ягодицы, раздвигая их, а Джинджер опускается на пол позади него и накрывает его источающие энергию руки своими, и они у него дрожат, а сам Джинджер вжимается в Тима языком, вылизывая его, и Тим покачивает бедрами, толкаясь ему навстречу и едва слышно матерясь, выдыхая слова и вдыхая воду, вжимаясь в раковину лицом и слизывая с нее универсальный растворитель, и он переполняет ему пасть, так что Тим давится и кашляет, и боеголовку его тела сотрясает рваными ударами, а его беспомощный, задыхающийся оргазм накатывает на него огромной, стремительной, сокрушающей волной, и его булькающее рычание отзывается эхом от стен комнаты, пока ответные стоны Джинджера отражаются от его сжимающейся дырки. — Пальцы, — говорит Тим, закрывая воду и поднимая свою насквозь промокшую голову, он чувствует, как густо дымится его оболочка, и как подкашиваются, словно обрушающееся здание, под ним ноги, и грудь ему распирает термоядерная катастрофа, поэтому выражается он кратко, но Джинджер его понимает, Джинджер проталкивает влажные пальцы ему в задницу, и Тим подается назад, насаживаясь на них, трахая себя ими, причиняя себе боль, он падает на пол и забирает их в свой захлебывающийся рот, а ебаная безграничная любовь, которой полны глаза Джинджера, захлестывает его с головой, и его безобразное тело тонет в ней, Тим тонет целиком. — У тебя синяк, — сообщает Тим какое-то время спустя, бросив бутылки пива и пакет арахиса на матрас, усевшись рядом с Джинджером и схватив его отмеченную ранением костлявую коленку. — Где? — переспрашивает Джинджер, откладывая книгу по ядерной физике, которую они читали вместе, и разглядывая эпителий, павший жертвой кафельной агрессии. — Вот тут, — говорит Тим, проводя пальцами по синяку. — Мне кажется, тебе идет. Мне кажется, тебе их еще пару десятков понаставить надо. Джинджер вздрагивает, и Тим обнажает в ухмылке зубы. — Я тебя завтра по стенам размажу, — говорит он, переводя взгляд на выжидательно смотрящего на него Джинджера. — То есть, сначала ты мне поможешь с этим ебучим треком, который мне все мозги выел, ладно? — Конечно, — кивает Джинджер. — Но потом я буду пиздить тебя, пока ты в обморок не грохнешься, — продолжает Тим, чувствуя вкус крови во рту. — Свяжу тебя. Разъебу твои проклятые, блядь, ступни. Разнесу тебе лицо. Может, я даже ремнем это сделаю. — Блядь, — выдыхает Джинджер. — Ладно. Можешь сделать. — Разумеется, могу, — говорит Тим, проводя языком по зубам. — Я ваше заведение не только за качественные блюда выбираю. Беспрекословное обслуживание я тоже очень высоко ценю. Джинджер смеется, и Тим тоже усмехается, отпуская его коленку и падая на подушки вместе с ним. — Я буду тебя бить, пока ты, блядь, не заорешь, — говорит он, убирая волосы Джинджера с его лица. — Пока ты голос не сорвешь. Но хуй я твой трогать не буду. В смысле, трогать-то я его еще как буду. Но не бить. За это на электрический стул сажают. Джинджер раскрывает губы, впуская его пальцы, посасывая их, и его голосовые связки трепыхаются, а Тим размазывает слюну ему по лицу. — Ебаный ты завтрак, — говорит Тим, перехватывая Джинджера за подбородок. — Я тебе все кости, блядь, переломаю. Я брошу, блядь, поститься. Я тебя всего, блядь, переломаю. Я тебя сломаю, Джинджер. — Я знаю, — шепотом отзывается Джинджер. — Спасибо. Тим мурлыкает. Тим целует его податливые губы, заглатывая его податливую сущность. — Ладно уж, — говорит он, отпуская его материально выраженную форму, но оставляя себе всю его суть, оставляя всю ее у себя внутри. — Давай-ка вернемся к научному познанию. Так что они курят и пьют пиво, жуя арахис и читая книгу, рассказывающую про электроны, которые никак не могут преодолеть сил связи, притягивающих их к ядру атома. *Сто восемьдесят три целых двести семь тысячных* — Знаешь, мы так-то и без него можем это сделать, — говорит Тим, разглядывая волшебные пальчики Джона, которыми тот терзает струны. — Если тебе только зияющий анус и разгул нужны. Он быстро узнает, что его предложение было оценено по достоинству, но что выражаться ему следует повежливее. — Закрой рот, — отвечает Тим, отказываясь от непрошенных советов. — В общем, мы вполне можем и вдвоем твою жадную жопу выебать. Наш полиуретановый приятель, которого ты никак мне возвращать не хочешь, нас обязательно выручит. Ну как, нравится тебе моя идея? — А он тебе член не натрет? — спрашивает Джон, откладывая все-таки свою ебучую гитару. — Ага, натрет, — говорит Тим, радуясь видеть такие результаты своего вербального колдовства. — Мне же тоже можно хоть немного удовольствия получить, разве не так? Джон швыряет в него свой медиатор и тут же жалеет об этом. Тим усмехается, убирая его в карман. — Это на потом, — говорит он. — Сегодня мой хуй требуется нам целым. Так что? Устроим двойные затруднения? — Ладно, — говорит Джон. — Ага. Давай. Тим ухмыляется, переполняясь гордостью, и отправляется охотиться на щупальцевое дилдо, рыская по дому Джона. Вскоре Джон оказывается на четвереньках, Джон щедро декламирует свою вульгарную хуйню, подгоняя ею Тима, так что Тим оказывается позади него, Тим бьет его по заднице, таращась на его обнаженную спину, и эта картина сшибает его с ног, вызывая в нем истовое ликование, Тим набивает прожорливую дырку Джона, растягивая его отрубленным щупальцем Джинджера, пока его собственный никчемный побег болтается, роняя капли смазки на пол, терпеливо ожидая возможности оцарапаться об дилдо. Джон подгоняет Тима, говорит ему поторопиться, проявляя гораздо меньше сдержанности, чем демонстрирует выносливый черенок Тима, который Джон желает немедленно заполучить себе в зад, и Тим более чем склонен подчиниться, Тим меняет торчащие предметы местами, и Джон начинает наигрывать чуть более благосклонные к нему мелодии, Джон непристойно стонет, выгибая свою великолепнейшую спину, и стонет снова, на этот раз попросту похабно, когда Тим запихивает в него не только свой росток, но и дилдо, приводя компанию на вечеринку, раздирая кожу у себя на члене и шипя в извращенном кайфе, получать который ему действительно хуй кто запретит. Джон продолжает петь серенады, подаваясь бедрами назад, насаживаясь на оба стержня и выгибаясь под ударами пусть и бессердечной, но столь услужливой руки Тима, которой тот лупит его ягодицы, раскрашивая его мраморную кожу, Джон проявляет радушие и к Тиму, и к его полиуретановому другу, и Тим в свою очередь старается, напрягая мышцы своих дряхлых ног и пресса, Тим рычит и красноречивейшим образом описывает вместительную дырку Джона, пусть она все еще и не столь обширна, как его собственная, и дилдо натирает ему член, пока он пиздит, натирает просто изумительно, а член Джону натирает сам же Джон, отдрачивая себе своей магический рукой, Джон заводится, чрезмерно возбуждаясь, и Тим решает сменить тему и вещает теперь про охуенное полено Джинджера, которое, увы, возмутительно отсутствует рядом с ними и вопиюще заткнуто в штаны в каком-то неведомом, далеком месте, где владелец охуенного полена треплется сейчас со своими еще более отдаленными, блядь, родственничками. В итоге этот откровенный мадригал, а также изобретательные сравнения и ловкое использование обоих жезлов, находящихся в распоряжении Тима, приводят к похвальным результатам, и Джон сжимается, бормоча имя Джинджера и выгибая свою безукоризненную спину так, что это противоречит всем геометрическим принципам, кончая себе в кулак и содрогаясь, пока Тим крепко держит его за бедра, держит, а потом отпускает, чувствуя, как зубы овладевают его мордой, отпускает и вжимается лицом Джону в дырку, в его раскаленную, пульсирующую, просто идеальную дырку, и Джон гневно верещит, что сосать грязные хуи ему ни в коем случае нельзя, так что Тим с готовностью лезет искать грязь в другом месте, Тим запускает свой язык глубоко в источник грязи, спешно вынув дилдо из него, отбросив его в сторону своей экстатической рукой и сжав ее потом в каменный кулак, сжав ее вокруг своего ободранного члена, Тим вылизывает дырку Джона, чувствуя, как грудь ему переполняют радиоактивные осколки, метающиеся в воздухе после взрыва, и шумно кончая через двадцать секунд с мыслями о том, что он бы не возражал и целую вечность в этой позе провести. Джон делает посткоитальное заявление, набивая рот тортом, который Тим приносит ему из кухни, он выражает необъятную любовь к Тиму и к его способности запихивать разные штуки в его задницу, называет его охуенным, а затем — вонючей хищной рыбой, восстанавливая хрупкое равновесие во вселенной вслед за смешками Тима, которые вполне могут сравняться в гнусности с хихиканьем самого Джона. — Хм, — задумчиво мычит Тим, набивая себе рот продуктами горения. — А не желаешь ли ты случайно порадовать мою задницу своим кулаком, если ты мне настолько благодарен? Тиму отказывают в ту же секунду. Тим не возражает. Тиму нравится, когда ему отказывают. — Ну ладно, — говорит Тим, кривя губы в ухмылке. — А не желаешь ли ты случайно, чтобы я порадовал твою задницу своим? На Тима чуть ли не кидаются с целью убить в ту же секунду. Тим и против этого не возражает. Тим находит вид рассерженного Джона просто упоительным. — Ну хорошо, — говорит Тим, показывая Джону ладони в притворно защищающемся жесте. — А не желаешь ли ты случайно похоронить меня под ебаными фартучками, которые валяются у меня дома, если я тебя настолько оскорбляю своим неуважением? Джон хмурится. Джон облизывает пальцы. — А разве… Как это вообще сработает без Джинджера? Ты же сам говорил, что там весь прикол в том, что ты не можешь к нам присоединиться. — А, — говорит Тим, выдыхая дым. — Еще как сработает. Ты в этом сюжете — центральная фигура. Мой драгоценный личный живодер. Джон показывает ему перемазанный кремом язык. — К тому же, Джиндж всегда со мной, — продолжает Тим, положив руку на сердце. — Джиндж всегда со мной внутри моей ядерной бомбы. Я его целиком в нее запихал. Джон швыряет в него вилкой, которой он даже не воспользовался. — А если я ошибаюсь, то ты всегда можешь постараться ради меня и сказать мне что-нибудь такое, — добавляет Тим. — Что я его вообще не заслуживаю. Что он живой человек, а не моя игрушка. Что я должен убрать от него свои клешни. Что он ни разу не моя еда. Это меня точно пиздец как взбесит. — Иди ты, — говорит Джон, поджимая губы и кривясь. — Ты его реально не заслуживаешь. Мудак ты полный. — Разумеется, не заслуживаю, — кивает Тим и тушит сигарету. — Поэтому это и сработает. От правды, знаешь ли, всегда больней всего. Джон вздыхает. — Ну так что? — спрашивает Тим, похлопывая по матрасу, приглашая Джона приступить наконец к обнимашкам. — Подаришь ты мне делирия и паники или нет? — Ладно уж, больной ты ебанат, — говорит Джон, подползая к нему поближе, и тянет его за руку, кладет ее себе на плечи. — Фартуки так фартуки. Тим улыбается в сладком предвкушении и отправляется охотиться на маленьких кальмарчиков, беззаботно плавающих на бесконечных просторах океана, в своих лихорадочных снах. План Тима срабатывает. План Тима срабатывает так же точно, как ядерная бомба, внутри которой он запер Джинджера. На следующий день они едут к Тиму домой, и Джон обжимается с щупальцем Джинджера, валяясь в кровати, пока Тим вытаскивает из темного угла свинцовую изоляцию. Затем Джон связывает его и тоже делает немного черной работы, накрывая этой свинцовой изоляцией баварскую колбаску его тела, бросая на него фартуки, так что Тим чувствует себя восхитительно сдавленным под ними, Джон стягивает свои сверкающие шмотки и затыкает пасть Тима своим бельем, и гадкие смешки срываются с губ их обоих. Джон забирается верхом на Тима, расставляя колени вокруг его головы и раздвигая ягодицы, презентуя Тиму свою дырку, дотронуться до которой Тим ни за что не сможет, и Тим начинает размышлять, а Джон начинает говорить, часы же начинают отмерять секунды. Кто ты, блядь, такой-то, чтобы мне приказывать, думает Тим, пытаясь выпутаться из стягивающих ему конечности веревок. Наглый, безмозглый, избалованный говнюк. — Ты бесполезный кусок мусора, — говорит Джон, заталкивая пальцы себе в дырку. — Высокомерная, самовлюбленная скотина. И их общие проблемы с контролем чувства гнева поднимают головы. Я только и делал, что причинял боль двум единственным людям, которых я люблю, думает Тим и чувствует, как кожу его покрывает холодный пот. Я только и делал, что ломал их. — Ты вообще любить не умеешь, — говорит Джон, вынимая пальцы. — Ты только себя, сука, любишь. Ты только больно всем умеешь делать. И их пути расходятся. Я затянул тебя в эту пропасть, которую я сам и вырыл, думает Тим и содрогается от стыда, скрипя зубами и кусая кляп. Я вынудил тебя разбираться с моими блядскими проебами. Тебя. Прекрасного, наивного, ответственного, блядь, идиота. — Ты ни о ком, кроме себя, не думаешь, — говорит Джон и содрогается от удовольствия, запихивая дилдо себе в задницу. — Тебе вообще на всех плевать. Ты бессердечная, блядь, акула. И обратный отсчет достигает нулевой отметки. Я заставил Джинджера жить в аду, и я не жалею ни о чем, думает Тим, начиная копать неглубокую могилу. Чем больше он меня любит, тем больше страданий я ему причиняю. Ему. Этому нежному, бескорыстному, всеприемлющему, блядь, дураку. — Ты, блядь, настоящее чудовище, — говорит Джон, трахая себя щупальцем Джинджера прямо над виноватой мордой Тима. — Мы любим тебя, а ты только издеваешься над нами. Ты никогда ничего не отдаешь. Ты только забираешь. И правда ранит их обоих. Мне нельзя было ни к одному из вас даже прикасаться, думает Тим и чувствует, как комья земли и камни падают на его жуткое, кошмарное тело. Меня к вам близко подпускать нельзя. Мне жить, сука, нельзя. Мне можно только умереть. — Я тебя, блядь, ненавижу за то, что ты с нами сделал, — говорит Джон и смотрит на заледеневшую, неподвижную маску, в которую превратилось лицо Тима. — Я, блядь, мечтаю, чтобы ты подох. И оба они погружаются в безумие. Миловидное лицо Джона рассыпается осколками белоснежного мрамора. Миловидное лицо Джона теперь вообще милым не выглядит. Обсидиановое тело Джона раскаляется от ярости, и Джон обхватывает свой член ладонью. А Тима рядом с ним просто нет. Тим целиком сделан из страдания. — Я, блядь, мечтаю, чтобы ты сдох в мучениях, — говорит Джон, весь красный от возбуждения, он быстро двигает кулаком, таращась на Тима, таращась на него презрительно, шокировано, без слов моля его о помощи. — Я мечтаю, чтобы ты задохнулся, — говорит Джон и кончает на отсутствующее лицо Тима, и распутный стон срывается с его искусанных губ, и он плюет в непростительную морду Тима, и слюна поблескивает на его подрагивающих губах. Тим давится собственным дыханием. Тим напрягает мышцы, пытаясь выпутаться из веревок, Тим дергается всем телом, словно акула, в которую всадили гарпун, Тим изо всех сил пытается выбраться из своей воображаемой погребальной ямы, Тим вне себя от бешенства. Тим рычит с кляпом во рту и хрипит с кляпом во рту, Тим истерически смеется с кляпом во рту, Тим давится этим ебучим кляпом, и Джон наконец вытаскивает его. — Ну давай уже, — выплевывает Тим. — Сделай это наконец, ты, сука. Задуши меня. Джон стаскивает фартуки с его жуткого, кошмарного тела. Джон торопится. Ебаные руки Джона трясутся. А руки Тима связаны. Джон тянет за веревку. Джон тянет за узлы. Джон позорно возится с ними. Но Тим все же высвобождает руки. — Давай, — говорит Тим, хватая своей клешней спотыкающуюся руку Джона, он кладет ее себе на горло. — Давай, — повторяет Тим, хватая своей клешней член, крепко сжимая его в кулаке. — Блядь, — говорит Джон, а Тим нажимает ему на руку, Тим давит на нее, всаживая свои безжалостные пальцы в его плоть, Тим раздирает Джону кожу, Тим отвечает на его мольбы о помощи, Тим душит сам себя — и заставляет Джона тоже его задушить. — Блядь, блядь, блядь, — тараторит Джон и давит рукой ему на глотку, он дергает его за волосы, он всаживает ногти в кожу его головы, он разражается слезами, сдавливая ему горло, и разражается он слезами ликования, слезами истинного счастья. Тим кончает, задыхаясь, закатывая глаза от чистого восторга. И он не одинок в своем блаженстве. Он не одинок. — Блядь, я реально тебе больно хотел сделать, — шепчет Джон Тиму в ухо, и тело его вздрагивает в утешительных объятьях Тима, а тело Тима излучает смертоносные частицы, а губы Тима выпускают ядовитые пары. — Мне, блядь, понравилось тебя душить. Я ебаный садист. — Ага, — говорит Тим, расчесывая ему волосы пальцами, чувствуя его горячее, ошеломленное дыхание у себя на лице. — Но в этом ничего страшного нет. Мне тоже все понравилось. И вообще, я только этого и заслужил. — Я тоже ебучее чудовище, — говорит Джон, запинаясь. — Я такой же, как ты. — Господи, нет, конечно, — говорит Тим, успокаивая его. — Ты совсем другой. Ты хороший человек, Джон. А я — ебаные отбросы. — Я тебя убить, блядь, мог, — говорит Джон, он садится на кровати и таращится на Тима. — Нихуя, — ухмыляется Тим ему. — Во-первых, я бы тебя остановил. — Как бы ты меня остановил? — Я бы твои задрачивающие гитару пальчики сломал, — отвечает Тим. — Я ничего против насилия не имею. И все ломать я тоже тот еще умелец. — Блядь. — И еще — тебе бы духу меня убить не хватило в любом случае, — добавляет Тим. — Ты из-за своей ебаной любви даже с места сдвинуться не можешь. — Иди ты нахуй. — Знаешь, это все на самом деле просто сказки, Джон, — говорит Тим, накрывая обидчивую руку Джона своей. — Все это мое служение тебе, которым мы с тобой развлекаемся. Вся эта мастурбационная отрыжка, которой я с кальмаром предаюсь. Да, это милая иллюзия. Но… Это все просто брехня. — В смысле? — Я вас обоих, блядь, сожрал, — продолжает Тим. — Не только Джинджера. Я и тебя проглотил и съел, Джон. — Ничего ты меня не глотал, — протестует Джон, как наивный идиот, которым он и является. — Иди нахуй. — Глотал, — возражает ему Тим, и Тим-то точно прав. — И проглотил. Просто тебя чуть труднее переваривать, знаешь ли. Джон кусает губы. — Но я и тебя сожрал, — говорит Тим, снова закуривая. — Так что нихуя бы ты меня не убил. Ты не можешь. Джон жует губы. — А ты бы убил себя? — спрашивает он после того, как Тим делает несколько затяжек. — Ты бы убил все-таки себя, если бы я тебе сказал это сделать? Или это тоже ебаная брехня? — Разумеется, убил бы, — говорит Тим, поглаживая Джона по бедру. — Это вот — не брехня. Ты мой моральный компас. — Блядь, — говорит Джон, обхватывая себя руками за плечи. — Но Джиндж… — Ага, он бы этого не пережил, — говорит Тим, чувствуя, как его губы растягиваются в болезненной улыбке, чувствуя, что ее словно вырезают на его лице ножом. — Мне бы сначала его прикончить пришлось. — Ебаный пиздец. — И тебя, наверное, тоже. — Блядь, — вздрагивает Джон. — Ты что, реально бы это сделал? — Конечно, — говорит Тим и вздыхает. — Я и против убийства ничего не имею. Я еще как поддерживаю намеренную смерть. Я только против тупых несчастных случаев возражаю. — Блядь, Тим, — выплевывает Джон, и в голосе его звучит страх. — Как ты вообще можешь об этом так просто говорить? — Потому что я много на эту тему думал, — с готовностью поясняет Тим. — Знаешь, мне в принципе кажется, что мне придется что-то такое сделать, когда-нибудь. Если нам повезет, то виноват в этом буду не я. Но ничего не длится вечно. Один из нас вполне может заработать себе какую-нибудь несовместимую с жизнью болезнь. Или несовместимую с жизнью, которую стоит жить. — Господи, Тим. — У апокалипсиса есть четыре предвестника, — продолжает Тим. — Рак, инфаркт, Альцгеймер и ебучий диабет. Выбирай, что тебе больше нравится. — Боже, ты же вообще ненормальный. — Мне лично эти медленные, мучительные, унизительные ублюдки не по вкусу, — не останавливается Тим. — Я предпочитаю насильственную смерть и суицид. Так что и вот. Я лучше вас обоих сам убью. Джон хныкает. Тим притягивает его к себе. Джон сваливается в его гостеприимные объятья не без некоторого изящества. — Как? — заговаривает Джон снова, спустя четырнадцать миллиардов лет дрожащих обнимашек. — Как бы ты это сделал? — Ты серьезно хочешь, чтобы я тебе рассказал? — спрашивает Тим, разглядывая прекрасное лицо Джона. Джон кивает. — Ладно, — говорит Тим и ухмыляется. — Я вас застрелю. Я пущу пулю в ваши тупые головы, полные тупой любви. Я поставлю вас обоих на колени перед собой и засуну дула в ваши ебаные рты. И хуи в ваши дырки. Ну, знаешь, последняя прогулка на карусели и все такое. Джон неуверенно мычит. — А потом, когда вы кончите, я вас застрелю, — пересказывает ему Тим свой план дальше. — А, и еще перед этим я вам поцеловаться дам. Всегда, сука, про это забываю. Джон истерически смеется. — Ну да ладно, — говорит Тим. — В любом случае, вы кончите, а я вас застрелю. И ваши мертвые рты я тоже потом поцелую. А в рот Джинджера еще и дилдо из его задницы засуну. Потому что он блядский говноед. Джон втыкает в него свои пальцы. Тим отпихивает его руку. — А потом я встану на колени перед вашими телами, — заканчивает он свой рассказ. — И сам застрелюсь. Обоими пистолетами. По пуле в голову и в сердце. И, надеюсь, мой труп свалится на ваши. Джон несколько минут подряд лежит в его безжалостных объятьях, лежит молча, неподвижно. — А разве ты сам кончить не захочешь? — спрашивает он внезапно. — Чего? — Ты сказал, что дашь нам кончить перед тем, как застрелишь, — говорит Джон, а потом вздрагивает. — Блядь. Пиздец, блядь. А что… А как же ты? — А, — говорит Тим и усмехается. — Нет уж. Мне кончать не полагается. Я негнущимся помру. — А мне кажется, ты должен кончить, — вносит свое предложение Джон. — Мне кажется, ты мне в рот должен кончить. — В твой мертвый рот? — изумленно переспрашивает Тим. — Блядь, — говорит Джон. — Ну да. Блядь, пиздец какой-то. — Ты хочешь, чтобы я кончил в твой мертвый рот? — снова переспрашивает Тим, оскаливая зубы. — Ничего я такого не хочу, — возмущенно отвечает Джон. — Но, типа… Мне кажется, ты должен. Ну, если бы ты действительно собрался… Блядь. — А, — с готовностью соглашается Тим. — Ладно. Я все понял. Хорошо. Это отличная идея. Ты же мою сперму реально просто обожаешь. — Пошел ты нахуй, блин, больной уебок, — говорит Джон. — Спасибо за похвалу, — отвечает Тим. — О, и за то, что задушил, тоже спасибо. Божественные, знаешь ли, переживания. И вслед за этим Морфей крепко стискивает их бренные останки. *Одиннадцать целых сто восемьдесят шесть тысячных* Приветствие свершается троекратно. В тот день, когда Джинджер возвращается домой, туда, где храм языческих богов и темница сосуществуют под одной крышей, Тим держит для него открытой дверь и держит его жалкий труп в своих объятьях, и Джинджер вваливается внутрь, весь помятый и заебавшийся торчать в аэропорту и в самолете, он вваливается внутрь и вырубается в кровати — после того, как Тим набивает этот дохлый пирожок начинкой, которую ему не приходится за него жевать, но дело к тому близко. На следующее утро их будит ранний соловей, и Тим готовит им троим завтрак, выкуривая несколько сигарет подряд на кухне. Тим делает омлет и спаржу для Джинджера и печет ананасовые блинчики для Джона, и Джон усаживается к Джинджеру на колени и расспрашивает его о том, как он там пообщался хуй знает с кем на том лишь только основании, что генетически они родня, и заплетает ему волосы в косички, а Джинджер делится с ним не только дебильными семейными рассказами, но и едой, Тим же просто выдавливает тресковую икру из тюбика на кусок хлеба и слизывает ее с него, залакировывая это изысканное блюдо чашкой кофе и нависая над болтающими придурками, словно башня, с дурнопахнущей улыбкой на губах. Затем они как всегда принимаются повышать уровень сахара в крови, шатаясь по улицам и разъезжая по ним же на машине, держась за руки и врезаясь в прохожих тогда, когда они вылезают из средства передвижения, и подпевая идиотским песням на радио тогда, когда они забираются в него, всю дорогу пересыпая ебучие орешки Джинджера из карманов в свои рты. Потом они перемещаются на лавочки, и двое полудурков часами вылизывают друг другу морды. Потом Тим понимает, что вконец заебался все это наблюдать, и вносит предложение, от которого никто не может отказаться, так как никто из тех, кто рядом с ним присутствует, свободой воли нихуя не обладает. — Эй, Джиндж, — заговаривает он, постукивая пальцами по его плечу. — Не хочешь поехать домой и снова познакомить свое мерзкое отверстие с нашими изнывающими членами? Домой они и едут, пусть и не без потасовки, которая случается, стоит только Тиму произнести свой вопрос, и все три их члена изнывают, когда они добираются до пункта назначения. Тим некоторое время захлебывается сахарным сиропом, стаскивая с себя одежду и разыскивая смазку, поглядывая на то, как увлеченно Джон предается ручному труду, надрачивая Джинджеру его великолепный хуй и заодно растягивая ему дырку, по которой они так сильно скучали, пока сам Джинджер затапливает потом комнату, потом, который смешивается с фирменным хныканьем, производимым Джоном, и с радиоактивной кровью, которой плюется Тим, завершая приготовление их замысловатого коктейля. Джинджер забирается верхом на Джона. Тима же одолевает голод. Тим называет Джинджера сливной трубой. Джон называет Тима больным уебком. Джинджер открывает доступ к своей теплой грязи Джону, и Джон ныряет в нее первым. Тим, впрочем, тоже получает возможность пройти через эти врата. И делает он это в высшей степени уродливо. — Боже мой, — резко выдыхает Джинджер, когда Тим дергает его за плечи бессердечными руками, когда Тим заталкивает свой член в него, отпихнув Джона, когда Тим начинает вдалбливаться в него, жестоко, беспощадно, не заботясь ни о чем, Джинджер ахает, а Джон, не отрываясь, смотрит на его жалкое лицо, показывая Тиму, как осыпается, трескаясь, его собственное. — Боже мой, Тим. — Нравится? — спрашивает Тим, а сочувственные руки Джона придерживают для него дергающиеся бедра Джинджера, пока член Джона терпеливо ждет своей очереди, пока сам Джон проявляет заботу и доброту, пока Джинджер демонстрирует ему в ответ ту лампочку, которая всегда торчит у него во рту. — Нравится тебе это, ты, кусок дерьма? — Да, — выдавливает из себя Джинджер, трепыхаясь между ними, словно флаг на ветру, трясясь в наполненной мельканием электронов пустоте внутри атома. — Блядь, да. — Скажи-ка нам, что ты такое, — приказывает ему Тим, обхватывая его горло своими бесчувственными пальцами. — Я твоя еда, — отвечает Джинджер, подчиняясь, и содрогается, зажатый в тесном кольце их столь непохожих рук. — Я пустое место. Я просто твоя еда, Тим. Тим мурлыкает, слушая его ответ. Джон же кусает губы, запирая все свои нахальные возражения внутри. А Джинджер начинает плакать. Джинджер раскалывается, ломаясь, когда Тим показывает зубы. Но все же Тим проявляет милосердие. — Утешь-ка сточную канаву, — инструктирует Тим Джона, снимая истекающее кровью тело Джинджера со своего члена и усаживая его на член Джона. — Расскажи ему, что мы чувствуем. — Я тебя люблю, Джиндж, — следует Джон его указаниям, смахивая соль с нежной кожи Джинджера. — Боже, ты такой сейчас охуенный. Я так тебя хочу. И множественное число в его речи, разумеется, отсутствует, но Тима это не так уж чтобы сильно беспокоит. Тим отвлекается. Тим водит пальцами по все еще не исчезнувшим, невозможным позвонкам, Тим водит пальцами по спине Джинджера. — Джон, — выдыхает Джинджер, вздрагивая под угрожающими касаниями Тима, но ритм его движений выравнивается, обретает форму, ведь Джон поддерживает его. — Боже мой, Джон. Я тоже тебя люблю. Придурки продолжают повторять имена друг друга, а отвратительное сердце Тима отмеряет для него секунды, пока плутоний внутри него поспешно распадается. — Сейчас кончу, — стонет Джинджер, стонет со своей невидимой лампочкой во рту, и электрические разряды пробегают по боеголовке тела Тима. — Блядь, я сейчас кончу. — У Джона на члене? — интересуется Тим, задирая ему голову за волосы, потные, взъерошенные. — Или ты хочешь свое дерьмо на мне сжать? — На тебе, — выдает Джинджер ему свои задыхающиеся фонемы. — Я хочу кончить на тебе. — Иди сюда, — приглашает его Тим. — Я выебу твое говно. Я тебя так выебу, что все твои мечты, блядь, сбудутся. Он вдалбливается внутрь. Он рычит, вкушая свое приобретение, пока Джон хныкает, потеряв его. — Я хочу… — пытается успокоить хныкающего жадину Джинджер и колеблется, запинаясь. — Боже, блядь. Я хочу… слизать… мою грязь… с Джона. — Блядь, — говорит Джон, и успокоенным он отнюдь не звучит. — Блядь, Джиндж. — Прекрати, — говорит Тим, понукая сомневающегося хищника внутри него. — Перестань быть таким брезгливым. Кальмару это нравится. Кальмару, блядь, нравится слизывать свою дрянь с хуев. — Блядь, — говорит Джон и обхватывает покрасневшее лицо Джинджера ладонями. — Ладно. Хорошо. Ты можешь… Джиндж, ты можешь. Я хочу, чтобы ты это сделал. Я хочу тебя. — Спасибо, — со стоном отвечает Джинджер. — Боже, Джон. Спасибо. Тим усмехается. Тим надавливает своему личному желе на спину, Тим пялится на преображающееся лицо Джона и трахает пульсирующую дырку Джинджера, и его руки оставляют ожоги на его полупрозрачной коже, пока глаза его прикованы к мраморной оболочке Джона, пока они вскрывают ее взглядом. Джинджер кончает, сжимаясь у Тима на члене, кончает на своих собственных условиях, он отсасывает Джону, и Джон тоже кончает, Джон изливается в его дерьмовый рот и непристойно стонет, все же непристойно, хотя он и плачет, он таращится на Джинджера затуманенными, но все-таки ласковыми, принимающими его глазами, и их ебанутая любовь витает в воздухе. Тим глубоко вдыхает этот вредоносный яд. Тим вжимается всей мордой в задницу Джинджера и вылизывает его, ест его грязь, которую они оба и правда просто обожают. Тим вылизывает Джинджера и вскоре падает в оргазмическое блаженство. Его падение длится вечность. Но когда оно все же завершается, Тим падает уже на заливающихся слезами, трясущихся, пропитывающих друг друга потом, целующихся придурков и тоже приступает к обмену микроорганизмами через рот. Ему это делать все еще не запрещено. Они лежат в перемазанной воображаемым дерьмом куче конечностей четырнадцать миллиардов лет подряд. Когда Тим слышит нетерпеливое урчание, эпоха эта завершается. Тим понимает, что дерьма им было мало. Он оставляет полудурков наслаждаться звуком струн и тащится на кухню, уведомляя их, что их на той кухне никто не ждет, пока он лично их не пригласит. Он упражняется в кулинарной магии. Он создает нечто чудовищно прекрасное, он знает, что придурки его ждут. Он сердечно принимает своих склонных к каннибализму гостей, и его склонные к каннибализму гости с жаром поглощают шедевральную пасту с морепродуктами, даже не думая пользоваться вилками. Они все вместе засыпают в куче набитых до отказа конечностей, они засыпают в гостеприимном доме Тима, видевшем многочисленные сексуальные извращения и полном странных комнат. Когда Тим просыпается, просыпается он лишь потому, что его личный кальмар, которого он узнает, даже если умрет, случайно задевает его металлическую оболочку своим нежным щупальцем. Когда Тим просыпается, за окном уже занимается рассвет, а в спальне все залито серым, его спина напрочь переломана, а на зубах у него хрустит сухая кровь, Джон же дышит ему в шею, а Джинджер сидит на кровати, сгорбившись. — В чем дело? — невнятным шепотом произносит Тим. — Ты почему не спишь? — Не получается, — пожимает плечами Джинджер, морщась, кривя свое бледное лицо. Тим вздыхает и поднимает свою тяжелую башку, он соскребает свои выдохшиеся термоядерные кости с кровати и встает. — Пойдем, — говорит он и берет перепуганную руку Джинджера в свою — Пойдем покурим на балконе. Они испепеляют по три сигареты каждый и выпивают одну бутылку пива на двоих. — Ну что такое? — спрашивает Тим, рассматривая лицо Джинджера, которое он смог бы разобрать, даже находясь внутри черной, блядь, дыры. — Соскучился по мне, да? — Да, — отвечает Джинджер, кивая и сдаваясь. — Ебучий ты наркоман, — качает головой Тим. — Никак не можешь отказаться от наркотиков, так ведь? — Иди нахуй, — говорит Джинджер и толкает его в грудь. — Да как же я смогу хоть куда-нибудь уйти? — говорит Тим, притягивая его к себе. Поглаживая ему спину. Он добирается своей стремящейся помочь рукой до члена Джинджера. И член у Джинджера как всегда большой и горячий под его пальцами. Он добирается своей расточающей благодеяния рукой до члена Джинджера, а не менее услужливую руку Джинджера кладет на свой. — Пососи мне пальцы, — требует он, раскуривая очередную сигарету. — Хорошо, — говорит Джинджер, и говорит он это так же, как разговаривала бы еда, если бы еда умела производить единицы речи. — Пососи мне пальцы и кончи для меня, — говорит Тим и улыбается, оскаливая зубы. — А я останусь и посмотрю на тебя. Джинджер так и делает. А Тим думает о магии. Джинджер с благодарностью мычит, посасывая его пальцы. Джинджер ахает с его пальцами во рту, толкаясь ему в руку. Тим же лениво выдыхает дым и смотрит прямо ему в лицо, он ясно видит, чем полны его глаза. Тим выполняет обещание. — Покажи мне, на что ты годен, — говорит Тим. И Джинджер кончает для него. Он заливает себе пальцы и стонет, вылизывая пальцы Тима. Тим отвешивает ему тяжелую пощечину. Тим даже не пытается себя уговорить этого не делать. Тим целует его, вылизывает его теплые, мягкие, влажные губы. И Джинджер просто падает ему на руки. Джинджер просто падает в его ловушку, в его пасть. Они курят, Джинджер — сидя на заднице, прижавшись к балконным перилам спиной, а Тим — сидя на корточках перед ним. — Чего ты хочешь, Джиндж? — спрашивает Тим, чувствуя непреодолимую тошноту. Джинджер запрокидывает голову, показывая ему свое горло, свое горло, которое вызывает в Тиме его собственные желания, свое горло, о котором у Тима есть свои собственные мечты. Джинджер молча кусает свои теплые, мягкие, влажные губы, которые Тим вылизывал целую, блядь, вечность. — Я хочу быть счастливым, — наконец отвечает Джинджер, промолчав еще одну. — Я хочу, чтобы меня любили. Чтобы меня хотели. Тим же хочет блевануть. Тим хочет вывернуться наизнанку. — И все так и есть, — говорит Джинджер и начинает плакать, начинает жалко трястись. — Боже, Тим, все ведь так и есть. — Да, — говорит Тим и кладет свою бессердечную руку Джинджеру на грудь, нажимая на нее, он бежит, сломя голову, вслед за миражом, он чувствует любовь Джинджера прямо под своими пальцами, он чувствует, как они дотрагиваются до его нагой, кровоточащей, беззащитной сущности, которая заполняет собой пустоту вокруг них двоих. — Все так и есть. Джинджер кивает, а Тим улыбается ему, Тим тянет его за руки, укладывая на пол, и они наконец растворяются на дне своего гипнотического океана. Джон находит их, обнимающихся в этом постыдном месте, следующим утром. Джон, блядь, хихикает над ними. ___________________________________________________________