Кем-то вроде Бога

      На дне колодца холодно, сыро, тоскливо и грязно. Мокрые камни скрывает полночный мрак. Солнце не выйдет, луна не достанет. Душе тяжко и душно.       Как мне сейчас. В камере для бойцов пахнет сталью, грязью и кровью. В моем углу темно. Голоса, звон оружия, шум шагов — далеко. Я забился сюда, как крыса, и томлюсь тут, как узник. Многие бы сказали, что такой я и есть — крыса, узник. Может быть так. Мой мозг не заостряет на этом внимание. Во мне туман. В каждой клетке, в каждом миллиметре плоти. Во мне жажда и жадность, что убивают мысли и губят гордость.       Томление тяжелой массой собралось в груди.       Последние пару недель проходят в одинаковом русле — сон, тренировки, бойня, сон. Еда не имеет вкуса, вода раздражает небо. Смешение голосов, тонов и слов — отражение окружающих меня существ. Затерянный в мироздании, я смотрю им в лица — в то, что я зову лицами — и ухмыляюсь. Глупо и непонятно. Никто не знает, что со мной делать и как быть.       Они говорят, ты пришел как к себе домой. Они говорят, ты много улыбаешься, и это странно. Они говорят, что на арене смерть близко, и мне должно быть осторожным.       Смерть всегда близко. Смерть все, что есть, было и будет. Смерть старая подруга, сестра и невеста. Смерть есть неотвратимая часть бытия.       Я слышу жесткий смех и вой. В камерах, на арене, в оружейной и арсенале вечно творится какой-то бардак. Всем плевать на всех, главное — не бунтовать и слушаться Старшего. А Старший тут один — белобрысое посмешище, инопланетный червь с именем полубога. Дурак — главный бич мироздания. Мне плевать на него настолько же, насколько плевать на то, что плевать.       Жар и холод сводят тело зубодробящей судорогой. По загривку бегут мурашки, живот омывает болезненное тепло. Боль не уходит давно, а я ее не гоню, даже напротив, умоляю — останься со мной, мой враг и моя любовь. Выпей моей слюны и прокляни мою кровь, пусть сердце зайдется в неровном ритме агонии. Я едва чувствую руку, пальцы медленно поглаживают рукоятку клинка.       Клинок не мой, я не знаю, где мое оружие. Все отобрали, забирая туда, откуда возврата нет. Они сказали, теперь я их собственность. Они сказали, судьба моя необратима. Они сказали, все кончено, мне нужно смириться.       Безумный хохот подкатывает к глотке. Я готовил план с того мига, как сдался. Я верю в удачу и знаю, спасение мое очень близко. Я не сомневаюсь, что стоит постараться, и шанс выпадет — ворота откроются, решетка поднимется, и мост опустится. За ним дорога, пахнущая азартом, амбициями и свободой. Я мог бы, если бы захотел, устремиться по ней, куда только вздумается.       Но я не хочу. Мою волю украли, мою непокорность купировали, как ненужный атавизм, а сердце сжали покрепче и вырвали из груди. Еще один безмолвный крик, еще одна безнадежная попытка — и я смирюсь.       Держащий отчаянно пульсирующий, предательски слабый орган в своих ладонях не выйдет из меня, не покинет и не даст отпущения.       Не бросить сердце, не отгрызть вены, как лапу, и кинуться прочь. Заскулить невозможно — пережато горло. Позвать нереально — голос потерян. В плоти плавятся кости, в венах вскипает кровь. Каждый миг наедине — вечность фантазий и снов наяву. Да будут благословлены арены, бойцы и какофония голосов отупевшей толпы!       Кровь будит от бесконечной, не дающей покоя иллюзии. Холодная ли, горячая ли, липкая ли, жидкая ли. Красная, голубая, темно-синяя, бледно-зеленая, блекло-желтая, пурпурная, фиолетовая — вся, что есть в этой проклятой Вселенной — отвлекает от перепутий разума. Бои утоляют жажду на какое-то время. Но голод постоянен, как дыхание и сон. Трение сухих, мелких песчинок сдирает с кожи ощущение нестерпимого зуда. Бой длится, клинок поет, пот пропитывает поддоспешник, раны раскрашивают тело узором из боли, экстаза и гнева. Последний хрип неизбежен — мне под оружие дают одних голодранцев, хиляков и мерзавцев. Я убиваю во благо, и это мелкий, но все же приятный факт. Бессмысленная жестокость опьяняет, как пиво, подсаживает на убийство, как наркота.       А мне хватает зависимости. Ведь после очередного тела, упавшего на разворошенный, увлажненный нашим барахтаньем песок я вынужден показаться зрителям. Откинув мокрые, туго сплетённые косы на плечи, я вскидываю руки, кланяюсь беснующейся многоголовой гидре. И преклоняю колени пред ложей. Необязательный ритуал, но они в восторге. Все здесь живут в долг, жалко и бедно. Жестокое развлечение — спонсор рассудка. Одна лишняя мысль — гибель и тлен. Порченные и потерянные, они гниют тут заживо, и мне их даже не жаль. Жалость убивает уважение, человечность и веру.       Именно поэтому я гоню ее, глядя на Него исподлобья. Он принял меня, как достойный хозяин. «Хороший товар», — сказал Он, но разве я тогда слушал? Я впитывал зрением и чем-то внутренним, у чего нет названия на языке из плоти. Я ощутил, не осознав, и кровь моя навсегда замерла в венах. Оглушенный видением, ослепленный тишиной. В моем перемкнувшем сознании не осталось места для «до» и «после».       В Его движении грация опадающих листьев и падающих метеоров. В Его глазах блеск огоньков сотни свечей и неисчислимой россыпи звезд. Улыбка не касается лица, живет сама по себе, не отражая даже доли искренности. Мощь жмется, куксится в ослабшем теле — желает вырваться, проскальзывая то в полутоне голоса, то в кратком жесте, то в брошенном взгляде. По наитию, случайно, невпопад. Мучение следить за оболочкой — кусок блестящего пошлого тряпья скрывает суть.       Воздух все суше и суше. В углу темно, все скоро лягут спать. Я останусь здесь. Меня не должны видеть. Не должны понимать, слышать, даже догадываться о том, что происходит. Нет! Это все мое! Каждое слово в голове, каждый вздох с мыслями о Нем! Мое! Мое! Мое!       Казалось, мы уже встречались. Казалось, я Его уже видел и знал когда-то. Мы снова здесь. Мы вместе. Обезумевший мозг, порождение эксперимента необъятных сил Вселенной. Хотя, кто знает? Все мы вышли из единой мелкой точки. Давно разлетевшиеся кусочки цельного большого куска. Соединяясь, мы становимся немного ближе к изначальному. К тому, что выше правды, важнее звезд и сильнее крови.       В Его взгляде лживая радость и отчаяние тоски. Вокруг Него прихлебатели, идиоты и убийцы. Я вижу, как они присасываются к Его руке, как жадно пьют внимание, как отравляют похвалами, лестью, смрадом эгоизма. И Он травится с удовольствием. Он отдается им, как королева городскому сброду. Он берет и верит, что владеет ими. Он распоряжается и убеждает сам себя, что сила Его не знает границ. Вокруг Него слепцы, глупцы и хитрецы. Они глухие, и не хотят прочищать уши. Благородство захирело на этой земле — его обрезали, освежевали, ободрали, чтобы не закрывало солнце выгод, наслаждений и забытья.       Эта земля извращена, кричит в агонии, перекованная в горниле метаний. Его душа извращена, оглушительно хохочет, сотрясаемая мукой. Все говорят, Он — повелитель. Не верю, но не спорю.       Я люблю. Я не влюблен, я не увлекся. Я сплю и вижу, как Он горит. Как лишь один слепой и крохотный отблеск Его сердца тлеет, освещая, воспламеняя, пробуждая, точно летняя заря. Как Его сила, чей возраст миллионы, миллиарды лет вырывается, обмывает, поит, насыщает, отдавая и беря. Я сплю и вижу, как Его тело изменяется. Сотни оттенков серого и синего, сотни оттенков нежности и твердости, сотни обличий — ужасающих и восхищающих. Я сплю и вижу, как Он протягивает руки. И мы касаемся друг друга. Мы ищем, мы находим. Крик умолкает меж орбит планет.       Проклятый сон. Мечта, а от нее почти нет толка. Кто я такой, чтобы порицать бессмертного? Как смею даже в мыслях произносить жестокое: «Ты жалкая пародия на самого себя. Ты слаб. Ты мелочен. Ты смешон. Истинная Твоя сила — память о силе, что Ты теряешь»? Ведь я люблю. Влюбленным не престало издеваться.       Меня снедает исступление и гнев. Мне хочется стать сильнее, чем законы мироздания. Мне хочется взлететь, ворваться в ложу, вцепиться в мерзкую сверкающую ткань, смять, сорвать, изрезать, выкинуть и познать плоть. Вдохнуть в нее все, что потеряно. Пробудить все, что скрыто, забито, запрятано, как сокровище в саркофаг. Я чувствую, единая кровь — и у меня, и у Него. Мой создатель — Его родитель. Я как никогда хочу стать ему ровней.       Ведь только так я могу решить все в единый миг. Я могу накинуться и не получить отказа. Я могу желать и не скрывать желания. Я могу просить и не услышать насмешку в ехидных словах, полных наигранного кокетства.       Нет. Не могу. Все это — глупость. Не могу. Нет.       Моя участь, мое место — мой отправной пункт, точка моего отсчета. Я смертный, и это преимущество. Мой опыт — мое оружие, мой меч. Моя боль — мой щит, моя путеводная нить. Я долгожитель, и это мой флер. Я проклят, изранен, зарос шрамами — и это мой козырь в рукаве.       Это сведет нас к единому знаменателю. Сложное уравнение превратится в пример в одно короткое простое действие. Ведь правда проста. Я чувствую — Ты лжешь. Я чувствую — Ты опустошен. Я чувствую — Тебе больно!       Будь оно все проклято! Будь проклят этот лежак в холодном темном углу! Будь проклят этот золотоволосый подонок, избивший нескольких парней до полусмерти для забавы! Будь прокляты кандалы, невидимые, липкие, неразрушимые, на Твоем языке, на Твоей совести, на Твоих мыслях!       Многомиллиардное существо. Последний в своем роду. Всесильный, всемогущий, всепрекрасный. Ты должен гореть, сверкать, Твой взор должен быть ясным, о Тебе должны знать все. Не кучка бессильных, жалких, безвольных. Не горсть блеклых, мерзких, бездушных. Ты не должен жить в выгребной яме. С каких пор Ты ценишь себя и свое происхождение так низко?!       Бои гладиаторов. Развлечение — ха! В моем мире это религиозный акт — подношение кровожадному богу. Здесь все лишь смеются, как смеялись бы, глядя на обнаженную танцовщицу в сумрачном, пропахшем перегаром клубе. Одинокий танцовщик, использованный и уставший. Вот, кем Ты кажешься после каждого из боев. Полувозбужденная улыбка. Лихорадочный блеск в уголках глаз. Раскрывшийся и опущенный на дно нечистот — по собственной воле. Позволь подать Тебе руку.       Позволь целовать эту руку. Позволь за нее кинуться грудью на пики, разрывать сердца на куски, припадать к краям расклешенных тонких одеяний, шуршащих при Твоих легких, неслышных шагах. Цена невелика — честная улыбка, серьезность мысли, искренность чувства. Начни жить, и я не успокоюсь, пока не помогу Тебе вспомнить, что такое — испытывать подлинное, истовое наслаждение. В плену дремы и горячечных выдумок сознание вырисовывает простые и понятные картины. Узоры и силуэты воплощаются в зарисовки, эпизоды и сцены легко, как дыхание.       Ты ведешь меня за руку, не оглядываясь — я иду за тобой. Ты стоишь предо мной, не скрывая ни тела, ни помыслов — я смотрю внутрь Тебя. Ты лежишь подо мной, надо мной, не стесняясь, не стыдясь — я погружен, запечатан, заключен в Тебе. Глубоко. Навеки. Твои руки, гибкие, длинные, робкие, уверенные, неловкие, грубоватые, нежные, подрагивающие, скользят, гладят, щипают, сжимают, стискивают мое тело в кольце, и длинные теплые, холодные, гладкие, шершавые, твердые, мягкие пальцы дрожат, сдавливают, не отпускают, соскальзывают с моих спины, плеч, предплечий, запястий, боков, бедер, ягодиц, ног, пока красота и дикость, молодость и древность сплетаются между нами паутиной вечности.       Ты жарок, Ты холоден, Ты молчалив, Ты криклив. Ты отдаешься, запрокидывая голову, оплетая, седлая, прогибаясь, выгибаясь, как кошка, принимая меня на животе, на спине, на боку, на четвереньках, на моих коленях, и ничто во всем мареве мироздания не превзойдет этот момент. Ты берешь, прижимаясь, отстраняясь, бешено, медленно, долго, коротко, не жалея, не упуская и капли ласки, наполняя, пробуждая, уничтожая и вознося к таким неведомым далям, что не найдется слов, чтобы их описать.       Твой огонь и лед рождаются в моем сознании одновременно, и я не знаю, чему из этого верить. Мне хочется врываться, проникать и брать, брать с неистовством, голодом, как любому мужчине. Мне хочется принимать, выгибаться и отдаваться с покорностью, скрытой гордостью, как верному слуге. Мне хочется криков, мне хочется шепотов. Мне хочется имен, сорвавшихся с иссохших губы. Мне хочется ругани, смеха и слез в переизбытке катарсиса. Мне хочется единого прикосновения на выходе, и Твоего взгляда, слившегося с моим… Мои фантазии. Изнанка заурядного смертного мозга.       Как предсказать то, что никогда не случиться? Вряд ли Ты позволишь мне попробовать Тебя, не так ли? И уж тем более Ты не подаришь мне смех и довольную улыбку, не осчастливишь обидой и болью пощечины. Ты слишком значим — и слишком слаб — для мелких житейских прелестей.       Надломленный титан, подточенный идол, я хочу увидеть свою голову на Твоих коленях. Пускай мне оторвут ее Твои злобные гиены, пускай принесут в зубах Твои озверевшие псы, пускай, пускай так. Моя кровь обагрит Твои бедра, струйками потечет по икрам, по щиколоткам и лужицей соберется у твоих стоп. Покрасневшие влажные глаза, посиневший распухший язык, бледный, усеянный прозрачными каплями лоб —автопортрет моего смирения, натурный портрет моей боли, натюрморт одержимого завоевателя. Я мужчина, и мои желания до омерзения очевидны. Под солнцем я трепетно целую край Твоего одеяния, под луной — рвано вжимаю Тебя во влажные простыни, пронзаемый жаром и страстью насквозь. Вокруг нас вьется Твоя сила, вокруг нас дрожит круг из спертого воздуха и слов. Я слушаю Тебя, проникая Тебе под кожу. Ты слушаешь меня, поигрывая моим сердцем в ладонях.       Ты припомнишь мои бои. Ты погладишь мои шрамы и спросишь, где я их получил. Или не скажешь ничего. Тебя тошнит от однообразности обычной жизни. Тебя встряхивает азарт резни на арене. Ты ставишь большие суммы. Ты выпускаешь свирепых бойцов. Ты смеешься, аплодируешь, заводишь толпу. Но что это? Что это на столе рядом с Тобой?..       Фишки сметены с доски. Фигуры стоят не на своих местах. Карты сданы и перемешаны, тузы побиты простыми шестерками. Игрок? Гроссмейстер?       Когда-то. Планета помнит. Ты тоже, хотя жаждешь забыть. И Твои люди — остатки тех, что родились с Тобой, прошли с Тобой весь этот долгий путь, страдали и теряли около Тебя, и были изгнаны, забыты, вытеснены на периферию. Подлость и подхалимство выжигают верность и правду едкой кислотой. Но они все ещё помнят, они все еще любят. Они шуршат, как мыши, вынюхивая острыми носами вход в темницу, где держат их царя. Я сплю, но я их слышу. Гнилье разваливается и исчезает, сухая ветошь вспыхивает и прогорает. Забавно — Ты сам соорудил для них факел. Вот он, стоит около Тебя, и не отходит ни на шаг.       Внеземной красавец. Твоя линия скул, Твой подбородок, цвет волос и глаз. Но смотрит по-другому. Он зол, он в ярости. Он — мой союзник. Мы любим Тебя. Оба.       И оба видим один и тот же сон. Горящая планета. Пенящийся океан — нечистоты, грязь, погань, ворье, мерзавцы и подонки, вся та шваль, весь мусор и сор горят. Горят в огне перерождения, вопят, кричат, сгорая и рассыпаясь пеплом в невесомости. Сверкающая башня. Переливающаяся сотнями огней, корона золота, скипетр серебра. Металлы в основании, которым нет названия на языке из плоти. Им миллиарды лет. Как и Тебе. Фигура, бесплотная, сияющая и поглощающая свет, всеобъемлющая фигура раскрывает руки, туша пожар, успокаивая воду, обнимая башню, как свое дитя. Обвитая черно-золотой шипящей лентой, в оправе звезд, в тумане первородной силы, она раскрывает руки для объятий — для всех нуждающихся, обездоленных, потерянных, для всех, кто вскинул окровавленные длани к небу. За ней рассвет. Над ней — Безумие, Опасность и Бессмысленность.       Смех будит нас обоих ровно в тот миг, когда фигура хватает троих этих за хвосты. Она смеется, хохочет, заливаясь, свободная и всесильная. Ворота распахнуты, решетка поднята. Дорога пред ней — и в прошлое, и в будущее.       Путь из колодца — путь ободранных ногтей, холодной крови и веры в безумие удачи. Я хочу видеть, как небо голубеет надо мной, как солнце нагревает землю под ногами. Я хочу видеть, как отливает синевой темнеющее небо, как свет луны играет в отражении пруда.       Сакаар будет блестеть ярче, чем самая яркая из звезд. А Ты, мой Мастер, станешь тем, кем должен быть от рождения.       «Переводя на понятный человеческий для вас, он был когда-то в точности, как я. Ну, то есть кем-то вроде Бога…»