***
— Мы собрались сегодня здесь, чтобы скрепить узами священного брака два любящих сердца. Волнение Земо по цепочке передалось всем, с кем он заговаривал, потому что Гельмут чертовски хорошо умеет передавать свои эмоции, плещущие через край и игнорируемые Джеймсом, который просто не ценит их проявление и, видимо, думает, что негатив исчезнет сам собой, поэтому напряжение витало в воздухе, готовое в любой момент вылиться в грозу. — Гельмут и Джеймс, вы вступаете на эту дорогу вместе, и точно так же вместе вы пройдете через всю жизнь. Согласны ли вы, Гельмут Земо взять в законные мужья Джеймса Барнса, чтобы быть с ним в горе и радости, богатстве и бедности, болезни и здравии, пока смерть не разлучит вас? — Нет, не согласен. И Земо достаёт из-под ремня пистолет, направляя его на почти мужа в этом прекрасном костюме, который сам Гельмут и выбирал. Нет, барону ткани не жаль. Ему не жаль и гостей, по которым прошлась волна шока, не жаль и священника, отступившего на шаг назад. Не жаль денег, внимания, собственных стараний. Джеймсу тоже ничего не жаль, потому что он делает то же самое, привычным жестом направляя оружие на Гельмута. Хах, смешно. По иному и не могло бы быть, и они оба такие ебанутые, что взяли оружие на собственную свадьбу, зная, что оно может пригодиться. Земо думает: а что теперь? Они стали на вершину ледяной горки, и это чувство им обоим хорошо знакомо: тонущее в адреналине сердце, дёрганые движения рук, готовых сию же секунду сделать непоправимое. Земо стреляет. Поднимая руку к стеклянному куполу старинной церкви, нажимает на курок, и этот разбегающийся по церкви грохот является тем самым громом после всех молний. Под звон падающего на молодожёнов стекла копошатся гости, священника уже давно нет поблизости, и Земо сквозь пелену эмоций слышит «Опусти оружие» или ещё какую-то банальщину, ввкрикиваемую Мстителями в надежде образумить его. Плевать Гельмуту, разве они не видят? — Я выстрелю, — безэмоционально и, кажется, уставше выдаёт Барнс, и на секунду образовывается секунда тишины, пока каждый из присутствующих осознаёт, что выстрелит. — Стреляй, — с улыбкой, полной безумия, Гельмут пожимает плечами, готовясь к боли. А в следующую секунду второй раскат грома. И боль. Требуется пара секунд, прежде чем Земо осознаёт, что пострадало плечо, и ослеплённый болью, нажимает на курок, особо не целясь в спокойно стоящего Джеймса. Он тоже знал, что Гельмут выстрелит, но остался, почему, чёрт возьми, остался, ведь сейчас он сгибается пополам, вымазывая брюки о пол церкви. Земо отбрасывает оружие с горьким смехом. Он знал, знал, и все знали, что так будет. Два плюс два, но все твердили «пять», и почему, почему Гельмут позволил себе поверить? Перед лицом мелькает калейдоскоп из приглашённых, кто-то бьёт по щекам и вытирает слёзы, кто-то вызывает скорую, слышатся возгласы «А я говорила!», и становится так горько. Земо больше не хочет видеть — ни Джеймса, ни эту церковь, ни одного из друзей. Он подставляет лицо воздуху, плывущему сквозь разбитый купол, и жалеет, что откинул пистолет, потому что сейчас единственным желанием является сделать третий выстрел, и на этот раз себе в висок.***
Гельмут стягивает рубашку, обнажая усыпанную мурашками кожу. Сталкивается взглядом с Джеймсом, в чьих глазах читается неуверенность. — Хель, может, не надо? Земо только отмахивается от мужа, кивая мастеру. — Надо. Я хочу, как у тебя. — Но… — Замолчи, Джеймс, — и с улыбкой Гельмут подставляет плечо с уже нанесённым эскизом имени мужа поверх шрама от той самой пули тату-мастеру. Да, вторая и куда более успешная свадьба прошла именно так, как хотел Джеймс — без гостей и торжеств, тихо и незаметно, и, честно сказать, У Барнса красуется «Гельмут Земо» на запястье, которое по касательной задела пуля, и сам обладатель этого имени так любит обводить пальцами каждую букву и целовать кожу в чернилах, что в итоге решился на этот шаг. Пусть у них будут парные тату с именами друг друга на шрамах от пуль, которыми они обменялись в день свадьбы вместо колец. Пусть каждый видит, что они сумасшедшие, бесповоротно и окончательно поехавшие. Пусть каждый видит, что по-настоящему любить больно, но не все боятся боли.