Красная Камелия

— На свете нет девушки, что танцевала бы чудеснее, чем Мэй Накамура, — говорили они. — На свете нет девушки, что танцевала бы чудеснее, чем Мэй Саито, — повторила она глядя на свое отражение, непривычная чужая фамилия эхом отозвалась в голове. Сколько их было? Накамура, Ёсинага, Хаттори, «Саито» — вот кто ты. Принятие новой жизни далось ей с трудом, она закрыла глаза и коснулась холодного отражения. Мэй Хаттори протянула руку в ответ и тоже закрыла глаза. Когда Саито решила поднять взгляд ее точная копия, с такими же пепельными волосами и тёмными, словно ночь, глазами посмотрела в ответ. В темной комнате она находилась одна. Спокойная и уверенная в себе она рассматривала своё отражение в старинном зеркале, что привезла с собой. У девушки в зеркале была такая же внешность, но это была не Саито, это была Мэй Хаттори. Прошлое, что упорно следовало по пятам, тень, что не отходила ни на шаг. У Мэй Хаттори были грустные глаза и история, что тянулась за ней кровавым шлейфом. Мэй Саито перевела взгляд на стену, что украшали два меча, в ее глазах сверкнула нотка сожаления, девушка моргнула, чтобы отогнать неприятное воспоминание, но закрыв глаза, она увидела его умиротворенное лицо.  — Лисица Мэй, я должен сказать тебе спасибо. Ты не только не испугалась опасности, но и стала верным союзником в бою, — пронеслось у неё в голове, — и ещё кое что… — Нет, — твёрдо произнесла Мэй Саито отгоняя воспоминания, — видеть не хочу. Слегка качнувшись девушка вскинула руку вверх, изящный колдовской пасс отогнал морок и та осела на пол. Легкий порыв ветра ворвался из приоткрытой двери, обнимая Мэй в нежном, почти материнском порыве, следом за ветром проник запах — мускус и кровь. — Такао? Седой колдун улыбнулся и протянул ещё кровоточащую ладонь. Теперь когда в комнату проникало достаточно света можно было разглядеть ее: фарфоровая кожа, темные круги под глазами цвета ночного неба, лёгкий макияж. Она была красива. В его голове возникла мысль. Простейшая, неловко даже говорить, так ребенок осознает, что его рука принадлежит ему. Он осознал, что даже через тридцать ее лицо не изменится, она будет так же молода и красива, когда другим уготована старость. Кицунэ не были подвластны времени, законы бытия не распространялись на ёкаев и в этом было свое очарование. Но было между ними что-то общее — их глаза. Они полыхали давно угасающим огнём, океаном мудрости и боли. Они улыбнулись пряча свои шрамы за улыбкой, чтобы не ранить друг друга ещё сильнее. — Ты уверена? — Уверена. — Полагаю, отговорить мне тебя не получится? — Не получится. Я должна попрощаться. Харакири — ты Птицей в животе кричишь: Выпусти меня! Харакири — ты В темноте растешь дитем. Скоро. Ой-ой-ой! Умер самурай. Пляшешь весело над ним, Харакири — ты. Она стояла на краю обрыва, холодный ветер развевал ее темные волосы, превращая их в хищные щупальца, что хлестали по лицу. Мэй Хаттори плакала. Ветер неприятно обжигал кожу в местах, где катились капельки солёных слез, девушка глубоко вдохнула и обернулась. — Зачем ты здесь? — Пришёл попрощаться, лисица Мэй, — подходя прошептал мужчина, — почему ты плачешь, благородная? — Холодный ветер северных земель суров. -? — Обжигает глаза. Мужчина промолчал, его холодное безразличие ранило Мэй Хаттори сильнее, чем тысячи ножей, она была готова сражаться с ним до конца, бок о бок, спина к спине. Но он выбрал путь отступления. Когда его широкая спина начала скрываться за створами пещеры, она закричала, так пронзительно и громко, как умеют только ёкаи, постепенно ее крик перешёл на завывание животного, девушка сама не заметила как обратилась в лисицу с серебряным мехом и тихо, жалобно скулила. — Чего ты, лисичка, — Сино- Одори появилась тихо, шаги ёкая были неразличимы для человеческого уха, девушка поправила гребень в роскошных волосах и села ближе к лисице, — Лисичка красивая, слёзы плохо для молодой девушки! — Ууууу… — Понимаю, больно, — ёкай легонько коснулась шерстки Мэй и погладила, — судьбу не изменить, лисичка Мэй, пойдём лучше поедим. — Красные камелии. — констатировал колдун, — ты все ещё винишь себя? Кицунэ промолчала. Ответом служили ее действия: склонив голову в глубоком поклоне, совершая догэдзу, она припала лбом к земле и тихо — тихо зарыдала, в руках она держала икебану из красных камелий. Быстрыми уверенными шагами Масамунэ приблизился к татами, когда — то длинные волосы теперь были собраны в пучок, обнажая шею. Мэй сглотнула. В ее руки легло оружие, она знала что должна сделать, ведь сегодня она кайсяку. Ронин в последний раз посмотрел ей в глаза с нежностью, которая хранилась внутри него долгими месяцами, он и подумать не мог о том, чтобы рассказать о своих чувствах. Он знал, что рано или поздно ему придётся уйти, тем самым ранив Мэй. — Ты огонь в моем сердце, — едва слышно прошептала Мэй. — Ты огонь в моем сердце, — вторил он. Сев внутри квадрата самурай обнажил торс, солнечные лучи играли в его волосах, словно насмехаясь над ним. Масамунэ занёс меч. Мэй Хаттори задрожала. Руки держащие катану стали неуправляемые, словно повинуясь чужим приказам пальцы разжимались будто не давая ей совершить то, ради чего они здесь собрались. Не совершить ошибку за которую придётся платить. Страх парализовал. Все происходило медленно, будто в замедленной съёмке, словно кто-то хотел, чтобы этот момент врезался обжигающим клеймом в память Мэй: Где-то запели птицы. Сад в ярко — красных цветах благоухал. Масамунэ улыбнулся и быстрым движением руки развернул лезвие на себя. Оно вошло быстро. Глубоко. Разрывая плоть. Он не издал ни звука, лишь улыбнулся. Два быстрых движения — вбок и вверх. По тонким губам пробежала струйка алой крови. Побелевшее лицо, расширенные зрачки и едва различимый хрип. Пора. Точный удар катаны. Послышался звук разрываемой плоти и хруст. Кровь окропила белые одежды и камелии, что цвели неподалёку. Голова ронина держалась на одном единственном клочке кожи, как и должно быть быть. Звук падающего тела. Мэй прикрыла глаза, тихо завыла. Чувства накрыли ее новой волной: боль, отчаяние, скорбь. Перед глазами все так же стояли кроваво красные цветы. Последующие часы она провела наедине с собой, раздирающая боль внутри не давала покоя, она кричала, ломала и просилась наружу. Чувство вины давило на неё тяжким грузом пригвоздив к земле. Масамунэ похоронили с почестями. Самурай оставил ей два меча и свернутый лист бумаги содержимое которого известно были лишь им двоим. Они стояли неподвижно, стараясь не нарушать молчание, что так необходимо им обоим. Прощание. Ноющая боль в груди и осознание того, что они больше никогда не встретятся. Глубокий вздох и смирение. Ладонь Такао опустилась на гриву Кирин. — Береги ее, — произнёс колдун обращаясь ни то к Кирин, ни то к Мэй. Тень Мэй Саито постепенно отдалялась, сливаясь с густой листвой деревьев и лишь два сверкающих меча за спиной выдавали ее существование. И ещё сотни лет после этого будет ходить легенда об отважной кицунэ, что путешествовала по всему свету, появляясь в самых глухих деревнях и избавляющей людей от страшных они. — Здорово! — воскликнула девочка, — а сколько хвостов было у лисицы Мэй? — Девять. — А Мэй Саито когда — нибудь ещё полюбит? — невинно произнесла девочка, — а? — Конечно, — ответила женщина переведя нежный взгляд на спящего мужа, — Масамунэ был ее первой любовью, но не последней, ей понадобилось сотни лет для того, чтобы это понять. — Маам. — Ты уже засыпаешь. Больше никаких вопросов, благородная. Женщина встала прикусив губу от тупой ноющей боли в бедре. Поцеловав дочку она улыбнулась. Все было хорошо.