Удовольствия точно мак — только коснёшься цветка, как лепестки опадают;
или точно снег, падающий в реку: одно мгновение белый,
а в следующее — он исчезает навсегда.
Роберт Бёрнс
***
Минуточку. Ну, ладно-ладно, может, две-три минуточки. Дай сделать глоток какого-то вина. И плевать, если честно, будет оно сносным или же самым продаваемым. Просто выпить для распутности. «Вино с разумом не ходят: хмель шумит — ум молчит» — знаешь ведь такую поговорку, да? Потрепать языком хочется, когда молчишь годами. Ты ведь всё равно забудешь, а мне легче. Ну, нет-нет-нет, я не жалуюсь, конечно, нет. Просто развяжу язык. Громкие слова всё равно потрясают воздух, а не собеседника. Хах. Кстати, видишь того крупного мужика в самом конце таверны с большим синяком на щеке? Он ещё смотрит сюда, словно точит ножи на нас. Конечно же, его можно понять, ведь этот синяк сделал я вчера. О, а ты не удивлён этой новостью. Почему же? Считаешь меня человеком, что набрасывается на людей? Скверно, но, думаю, вполне заслужено. Знаешь, мама мне рассказывала, какой я был года так в три. Казалось, нахер вспоминать возраст, когда я не соображал от слова «совсем». Не понимал этого до момента, пока мама не сказала, что я был таким невинным птенчиком, её чудом, поцелованным солнцем и с глазами-океанами. Она даже сказала, что я пах, как ангел. Как чертов ангел, представляешь? Забавно, уж нимба и крыльев точно мне не хватало. Видимо, самые приятные слова я слышал именно в три года и даже не помню этого. Наверное, родители безмерно любили меня в этом возрасте, когда собой даже не был, просто обычный ребёнок; даже не различишь от остальных. Думаю, грустно, что их чадо, бывший ангел, теперь нынешний демон. Вряд ли, родители хотели бы, чтобы глаза их прекрасного сына сравнивали не с океанами, а со свинцовыми пулями. Слушай, а вино-то недурное! Греет, нет — сжигает горло и даже лёгкие, а ещё кисло, но не до того, что морщиться хочется. И не смердит сильным перегаром, как со столетней помойки. Идеальное пойло. Думаю, всё пошло по скользкому лет в восемь. В этом возрасте я уже что-то да помню. Тогда звук моего имени был звуком соскользнувших жемчужин с нити, что рассыпались хаосом на полу. И это самое невинное сравнение. Слишком активный был, всё время назойливо лез на «передовую». В принципе, мама и папа считали, что это поведение здорового и развивающегося восьмилетнего сопляка. Но если учесть куда отвёл этот характер, то надо было на цепь посадить меня. И что ты так смотришь? Думаешь жалею ли я обо всём? Хуйня, нет, не жалею. Жизнь у всех одна и та же, просто кто-то ведёт более спокойное бытие, стараясь игнорировать всю хрень, а кто-то вот я. Но, знаешь, у меня есть ощущение, что я с чем-то не справился. Наверное, со своим характером. Не знаю в какой момент я проснулся в этом колодце. К слову, о нём. Всё произошло в четырнадцать лет. Тогда захотелось быть таким, блять, самостоятельным и я убежал из дома с одним куском хлеба и небольшим клинком. Да, поступка ебанутей ты, вряд ли, найдёшь, но это был последний раз, когда я вышел из дома Аяксом. Передвигаясь на своих двоих, я не заметил яму, усыпанную снегом, и упал прямо в неё. Упал вниз, туда — в Бездну. Не понимаешь? Хорошо. Разжую. Это там, где слева — ловушка с заточенными копьями; справа — чёрная пропасть (спросишь — куда ещё ниже? отвечу — хуй знает); сзади — ядовитое дыханье, что колышет волосы на затылке; а спереди — ничего: темнота, или же пустота; и она была словно осязаемой. Там я научился использовать силу и жестокость. Или стой… думаю, я не так выразился. Использовать их все могут, а я научился жить силой и жестокостью. Ух, погоди минутку: я допью вино и прополощу им рот. Что? Не делал так? Как так можно!? Попробуй, потом приятный привкус остаётся на минут так пятнадцать. Но делай это только с хорошими винами и не спеша ополаскивай каждый зуб. Думаю, объяснять «почему» мне не нужно. Спустя три ме… ха, месяца! Вот же ёбанная нелепость! Ме-ся-ца, ха-ха! Ага, как же… Кхм, спустя три дня я вернулся домой. Понимаешь же, что родителям подменили их золотого малыша на какую-то неконтролируемую машину. Мама и папа словно опустели, а я ничего не мог поделать. Не мог поделать с тем, что я, ну, вот уже только такой. Чувствовал, что змеи в колодце проснулись и полезли наружу, кусая каждого из окружения. Первый решил действовать папа. Думал, что если сдаст сына в жестокое окружение, то моё, как он тогда сказал, зверство погаснет. Но Фатуи и близко не стояли с иным моим старым обществом. Хах, что ж, это только разогрело мой пыл. Когда ты один из самых ахуенных воинов, сложно держать себя в штанишках. Тогда, лет в шестнадцать, я чувствовал себя тем, кто переступает через горы и высушивает океаны. А представляешь, что со мной было, когда меня назначили одним из Предвестником. Как сейчас переживаю то счастье. В шестнадцать лет я радовался тому, что стану профессионалом в жестокости. Нет, ты не подумай, я всё ещё не о чём не жалею, но сейчас понимаю, что со многим тупо не справлялся. Не справлялся с ролью сына, с ролью брата, с ролью человека. И это немного, совсем чуть-чуть грустно.