Ghost mine.

      — Ты хочешь поговорить?       — О чем?       — О вчерашнем. Когда я нашла тебя.       Молчание. Мотылек под потолком кружил вокруг лампы.       — Я пойму, если ты не хочешь рассказывать мне, но знаешь, — смешок, — сомневаюсь, что полицию устроит твое молчание.       — Ты расскажешь им?       — А ты, нет?       Громкие в наступившей тишине удары маленького тельца о горящую лампу действовали на нервы почти так же сильно как и тиканье больших круглых часов. Четыре часа дня, двадцать три минуты. Тик-так. Тик-так.       — Я, — заминка. — Впрочем, — синие брови сдвигаются на переносице, — делай как пожелаешь. ***       Я бежала.       Бежала-бежала-бежала. Дыхание давно сбилось, напоминая о себе болью в боку. Я не замечала этого, за остальной болью, покрывающей всë тело. Правый глаз почти не видел заплыв; слëзы быстро холодели от ветра оставляя на щеках мёрзлые полоски. Одна нога отчётливо чувствовала гравий под пальцами, застревающие между ними камешки и песок. Левая рука немного онемела, но я не понимала от чего. Я бежала — это самое важное.       В какой-то момент им перестало быть нужным держать меня — я не могла сопротивляться. Что уж там, я не могла толком устоять на ногах, держась лишь благодаря рукам, крепко сжимающим запястья, плечи, бока. «Благодаря» — громко сказано. Из-за. Футболка точно намокла от чего-то на земле, и принюхавшись тогда, поняла, что это разлитое бухло. Тогда, в моей голове промелькнуло — придётся постирать, а ту сторону, на которой я валяюсь, лучше замочить в каком-нибудь кондиционере, чтобы вывести запах алкоголя. Не люблю его.       Первый пинок пришёлся сразу по голове, заставляя сжаться всем телом и прикрыть макушку руками. Но сейчас я бежала. Не глядя куда, едва ли ощущая себя в пространстве, держась лишь из страха, что они догонят. Поэтому мне нельзя падать и реветь, как бы сильно не хотелось сейчас сжаться калачиком и кричать. Четыре мальчишки на лет пять старше. Самый высокий был сзади, его я почти не видела. Бил по большей части коренастый ублюдок с странными, чуть ниже плеч, собраными в хвост зеленоватыми волосами. У другого был шрам на предплечье в форме петли. На шухере стоял одетый в синюю юкату с ёжиком черных волос.       — Говëнные ублюдки, блять, — не заметив преследования, но будто почувствовав, как они где-то снисходительно хмылятся и ржут с убегающего по первой возможности демона, зло ударила по стене здания, к которому привалилась, пытаясь выровнять дыхание. Темный переулок скрыл падающие сразу на землю капли.       Собственная беспомощность душила. Раздирала грудь изнутри, била колоколом в голове — а может это последствия удара, — мутила тошнотой. Ноги подкосились окончательно роняя наземь. Под задницей отчётливо ощущались мелкие камешки. Саднящаяся от содранной кожи спина, которой я ещё и привалилась к стене, не пытаясь смягчить столкновение с шершавой поверхностью, отзывалась болью, пробирающей до самых кончиков пальцев ног.       Слëзы продолжали беспорядочно стекать по щекам, но я не могла толком поднять руки чтобы утереть их. Глянув на них, как на предателей, тихо всхлипнула, увидев расквашенную кожу левой руки, по-блëскивающую мелкими осколками стекла. Нужно удалить все осколки и промыть рану.       Мутить начинает сильнее, стоит случайно уловить запах только на днях стиранной кофты: едкий запах мочи, пропитавшей весь правый рукав и бок, алкоголя — с другой стороны и металлический запах крови, в который даже верить не хочется. Я никогда раньше не видела такого количества человеческой крови. Тем более из собственного тела.       Во всей этой мешанине запах праздника совсем теряется. Мутная тошнота резко сменилась выходящей из желудка рвотой. Едва успевая перекатится на менее пострадавшую руку, поднимаясь над землёй и выворачивая содержимое желудка. Чуть не падая в блевоту из тайяки и желудочного сока, больно усаживаюсь на болящие ноги, с хрипом сплëвываю желчь и густую слюну изо рта. Горло дико саднит, и я это блять ненавижу, как и сраную рвоту, как и тупых детей, как и ебаную боль, как и гребаный запах мочи и бухла!       Хриплый крик вырывается непроизвольно, звуча противоестественным, не к месту, в ночной тишине. Как что-то запихнутое без разрешения, как использованный гондон в подчёркнуто розовом кукольном домике, как ребёнок на поле боя, как сраная пятая нога собаки.       Со свистом втянув через рот воздух морщусь от ощущения в горле, хоть и плюс от выверта всё же есть — больше не тошнит. Желудок приятно пуст. Скоро, я уверена, снова заболит от голода, но тянущая боль в животе явно имеет большее значение нежели, чисто к примеру блять, разодранная рука.       Паника схлынула, адреналин в крови иссяк, пришла ужасная, ужасная боль.

***

      Прохлада, почти ластясь, оглаживала обнажённые ступни. Это ощущение сильно напоминала те дни, когда я ютилась на мелком диване в чужом загородном доме; жутко старом и обветшим настолько, что на некогда побеленном потолке красовались рваные дыры через которые проглядывались заплесневелые доски. Ранее утро и несвойственная городам тишина — казалось, единственным звуком был далёкий шум поезда — ту-дух ту-дух — и звонкое чириканье птиц. Сонное состояние нарушало лишь адская боль в голове — но только на первый взгляд. Дезориентация, сухость во рту словно и в жизни во рту не было и капли; язык шершавый как у животных и отвратный запах. Храпящие туши неподалёку и полный мочевый пузырь.       Одновременно нахлынувшее желание посрать-проблеваться-поссать-поесть-попить до безобразия напоминало те дни. Пока спала, кто-то накинул тёмно-синий колючий плед, неприятно царапающий кожу оголëнного плеча. Нервно скинув его с себя, я ожидала, что он скатится на пол, но тот лишь сложился у моего бока.       Точно. Я слишком маленькая, чтобы что-то падало с меня когда я на кровати.       Я медленно оглядела комнату, отмечая приятную обстановку: бежевый ковер, интересный интерьер (бетонные стены местами были украшены мозаиками из дерева разных цветов), рабочий стол с округлым вырезом в середине и маленькими шкафчиками вдоль стены и по стеллажу до самого потолка — некоторые полки не были заняты шкафчиками, на них были фотографии и какие-то сувениры, — у окна, стоящего рядом со столом, лежал мягкий мешок-седушка.       Странно.       Пробегаясь взглядом по комнате раз за разом (с удивлением заметив наличие шкафа и двери), я не могла понять, что не так и почему реальность ощущается такой картонной. За зановешенным окном не было толком видно сколько сейчас времени, но отчетливо слышался стук капель о карниз — приятно и успокаивающе. В комнату не проникал запах озона и это расстраивало.       Пытаясь осознать себя, я села сильно теребя глаза. Мысли текли как засохшая нуга: вязко, медленно, едва подаваясь усилиям. Сухость во рту так раздражала, что хотелось разгрызть щеки, лишь бы получить капельку жидкости. Через десяток секунд пришла мысль, что это может плохо кончится. Болеть-то долго будет.       Внезапный стук в дверь заставил дёрнуться и дико оглядеть дверь, словно её не было тут пару секунд назад.       — Ты проснулась, — то-ли вопрос, то ли ответ. Нахмурившись, я уставилась на вылезшую из открывшейся двери голову. Красивая девушка с голубыми волосами. Она засмеялась. Я продолжала пялится на неё, не понимая ровным счётом ни черта.       — Мне пришлось вколоть тебе сильное обезболивающее, ты вероятно и слова моего не поймёшь, ребёнок, — она тихо вошла, не прикрывая дверь. Какого хуя?       — Какое обезболивающее? — тихий, осипший и хриплый голос вовсе не казался моим и горло немного заболело от усилий, прикладываемых чтобы звуки вырывались из горла прерывистыми слогами.       — Не переживай, — с усмешкой продолжила она, взяв с небольшой прикроватной тумбы стакан и подавая его прямо к моему рту. Продолжая с удивлением смотреть на нее, я жадно прижалась губами к керамическому ободку.       В голове не укладывалось: что она тут делает? Точнее, что я тут делаю?       — Я удивлена, — девушка села прямо на пол, так мягко и тякуче, будто вылилась с ног. Как кошка. Она говорила громко и четко, будто чувствуя неловкость, которой я не ощущала слишком шокированная всем. — По твоему виду не скажешь, что пару часов назад ты валялась в отключке, ребёнок. — смешок сорвался с еë уже не накрашенных помадой губ.       — Я тоже, — кивнула, всё ещё не шибко понимая. Оглянув себя, заметила перемотанную бинтами руку. Под светлой футболкой — явно не моей — чувствовались ещë. Но. Боли не было. Словно ничего не было.       Но я блядски хорошо помню боль, рожи, вонь. Зрение в этом теле просто прекрасное.       — Хочешь есть? — неловко глядя то в сторону, то на меня. — Там есть свиной бульон. — она заискивающе улыбнулась поигрывая бровью, словно задумала какую смешную глупость.       Я кивнула, чувствуя такую злость за себя, за Наруто. Я найду этих говноедов и отпизжу арматурой. Но сначала свиной бульон.       Девушка, Уме — выклянилось из прошлого вечера, также как и села, тякуче встала и вышла за дверь. Немного панически подскочив с кровати, я выглянула за дверь, оглядывая короткий коридор упирающийся в кухню. Коридор освещался только из окна с противоположной стороны, за котором бил сильный ливень, и из кухни, в которую сейчас зашла Уме.              Воровато оглядываясь, я выскользнула, внутренне отмечая, что даже здесь она ходила абсолютно бесшумно, в отличие от моей неловкой тушки. Кроме кухни в конце коридора чуть ближе к ней была ещё одна открытая дверь. Это была ещё одна спальня.       Никогда не чувствовала себя комфортно в гостях, тем более у почти незнакомых людей. Даже у самых близких подруг первое время ощущала дикую неловкость. Будто это отдельный порог близости, который далеко не всегда проходишь, а впуская сама не знаешь что делать. Я не уверена вообще ни в чем, но по моим многочисленным прочитанным мангам в Японии не так уж часто друзья ходят друг к другу, а посиделки семьями у кого-то редкость. По большей части они встречались где-то в ресторанах или чайных. Господи, это же даже не Япония, здесь может быть абсолютно иначе!              Немного хмурясь от нерешённой задачи, я зашла в кухню, ступая в круг света. Классическая, даже стереотипная кухня, со всеми привычными канонами: гарнитур, стол-стулья, холодильник. Это по странному разочаровывало, после интересного и симпатичного интерьера комнаты. Уме, стоящая у плиты, казалось сюрреалистично невписывающейся в такую кухню.              Таким как она место где-то в вечной дороге, где бьёт в лицо порывами ветра, солнце не позволяет снимать тёмных очков-авиаторов; где-то у костра с компанией самых свободных, чтобы песни лились и без инструментов; где можно любить и не думать ни о чем, что происходит в этом чертовом мире, босыми ногами ступать по влажной от росы траве в неясном танце и жить-жить-жить. В таких людей как она нужно влюбляться и терять.       — Голова не кружится?       Или я только что и делаю — романтизирую.       До краёв наполненная пиала на столе манила приятным запахом жирного бульона. Дождь за окном медленно шел на спад все тише и тише колотя по крышам; но периодически по этой самой крыше долбили резкие удары ног бегущих шиноби — Уме сказала, сразу как один так заставил меня судорожно вздрогнуть и схватиться за стол. Я к этому не привыкну.       Начинало казаться, что она давно не считает меня за здоровую и адекватно мыслящаю; после моего испуга Уме стала ещё более заботливой, что ощущаллсь очень странно. Не от того, что мы едва знакомы. Будто я ожидала от неё совершенно другого отношения. Не сострадания и жалости к маленькому ребёнку.       Пора перестать забывать, что я и есть ребёнок, к которому сама же испытываю жалость.