По ту сторону

      Тусклая лампа под бетонным пыльным потолком держится на соплях, но еще служит верой и правдой, доживая своё. То монотонно гудит, то потрескивает в перепады напряжения. От нее мало света. В другом конце тесной холодной комнаты разглядеть что-то еще сложнее.       «НЕИЗВЕСТНЫЙ ПОЛЬЗОВАТЕЛЬ»       Приглушенное алое свечение семи вросших синтетическими корнями в черепную коробку искусственных глаз врезается в покрытое сеткой трещин у верхнего правого угла зеркало на стене над старой раковиной. Встроенный биометрический сканер всеми силами тщетно пытается распознать стертую личность изуродованного почти нечеловеческого лица.       Воздух ощущается тяжёлым, густым. Он пахнет какой-то едва уловимой, но приторно неприятной химозой, почти что мерзкой, вызывающий подступающую из желудка тошноту. Вдыхается с трудом. Хрипит внутри выжженных ядовитой сранью бронх и выходит с сиплым свистящим кашлем из неорганической гортани — своего уже почти не осталось. С очередным порывом кашля на пожелтевшую дешевую керамику сплевывается смесь слюны вперемешку с отхаркнутым вязким осадком отравы и темно-красных вкраплений мелких кровяных сгустков. Пока это месиво медленно стекает в слив, взгляд рывками заторможенно спускается по отражению изрезанного грубыми швами тела к рукам. Темно-серый металл лишенных всякой чувствительности пальцев подрагивает.       Одна рука тянется в крайний справа карман арасаковского разгрузочного жилета и уже выверенным до автоматизма движением судорожно достает вещь цилиндрической формы из красного пластика. Ингалятор, из которого поступает новая доза грёбанной черной дури, распыляемая в полу-живые легкие и выходящая через ноздри обрезанного носа в самопальном хромовом обрамлении.       Адреналин замешивается в кровь. В ушах все сильнее отдает глухим стуком имплант, качающий биологический коктейль по ветвям венозных трубок. Замена уже некогда умирающей сердечной мышце. Плоть слаба. Сдыхает гораздо быстрее. И ее заменяет хром. От человеческого существа мало что остается.       В горле, прямо под щитовидной металлической пластиной, блядской сволочью предательски встает ком. Душит, перехватывает дыхание и заставляет снова надрывно выталкивать из себя воздух в непроизвольных мышечных сокращениях того, что под не своими рёбрами.       — Пиздец, — хрипит искаженно, когда рука сжимает край раковины и отламывает приличный кусок, крошит на более мелкие, с шумом падающие на бетонный пол, кой на вид едва ли отличается от потолка.       Хочется сомкнуть веки, зажмуриться и прогнать назойливые цветастые пиксели сбоящей оптики, мелькающие вокруг да около. Но смыкать нечего. Только лишь поднимает голову, звякнув торчащими из макушки «дредами» из того же сплава, что и все остальные аугментации.       — Сука!       Некто впивается в него взором донельзя пристально, но холодно. Фактурное осунувшееся лицо с впалыми щеками отражает на себе всю усталость, которую не вместили в себя светло-серые глаза. Темные волосы, бритые по вискам и затылку, забраны в небрежный маленький хвост, а сквозь отросшую щетину по бокам красуются хромовые пластины — по две на обе стороны. Аналогичные, но поменьше, располагаются под нижней губой чуть выше подбородка. Верхняя же проколота двумя серебристыми колечками справа. Кого-то очень напоминает. И это напоминание колющим остатки души ужасом проходится по нутру.       — Тебе не нравится то, что ты видишь, Дэниел?       Чистый от искажений голос звучит словно бы из неоткуда и одновременно отовсюду, снаружи и внутри черепа. Это имя...       Имя. Оно пробуждает воспоминания раз за разом, что хаотичными всполохами мелькающих кадров всплывают в сознании. То, что старательно пытается быть забыто, втоптано в землю, похоронено вместе с прошлым. Но оно, как дерьмо в прорубе, всплывает в каждый удобный случай. Чтоб его.       Это душит еще сильнее. Не дает жить существовать.       Смотрит прямо туда, где в провале глазниц светит багровая пустота. И все бы ничего, лишь бы не один факт — он по ту сторону. За пыльным стеклом потрескавшегося зеркала. Нахально режет по незатягивающимся внутренним ранам словами о том, что чумба-то проебался. Просрал все, что только можно. Но от себя не убежишь, сколь быстро ты не бежал бы.       Потерял себя. Себя, коего видит напротив. Себя, кой постепенно умирает где-то там, в затворках увядающего сознания, но тщательно цепляется за каждый волосок жизни.       Мальстрёмовец мотает головой, хрипит проклятия вперемешку с отборной бранью. Хромовые пальцы впиваются в кожу на голове, внутри которой творится самое настоящее безумие. Оно становится столь сильным, накрывает с головой и выворачивает наизнанку, что никакой выдержки не хватает. Кулак врезается в отражение, и зеркало, со звоном разбиваясь на десятки острых осколков, осыпается вниз вместе с неприятными обжигающими воспоминаниями. Последние впиваются куда-то в самую глубь больного существа.       Вторая затяжка.       Смотрит на чудом держащиеся частички отражающего полотна.       По ту сторону лишь свечение на месиве из хрома. Ничего более.