Just Partners

Пошло.   Нет, не так.   Как же это по-блядски.   И это описывает каждый их раз. Каждый раз, когда провокация зашла слишком далеко.         Пронизывающая холодом и пустотой квартира, полумрак, тишина, разорвавшаяся гласом и глухим ударом.       — Признай, тебе просто в кайф доводить меня, зная о последствиях, — едва ли не рычит Чуя и сжимает цепко чужие запястья, припечатав их к стене по бокам от Осаму, одно колено небрежно втискивает меж чужих ног и давит грубо на пах, вырывая всеми этими действиями и злобными речами неловкий смешок со стороны юноши, зажатого меж холодной стеной и другим парнем. — Что? Снова теряешь свою уверенность? Тебе же это так нравится, Дазай, — чуть подтянувшись к чужому уху, шипит это злостно, лишь сильнее пережимая запястья и надавливая на пах, не скрывая всего своего раздражения, ведь копится стресс из-за работы, постоянно выводит из себя стебущий напарник, собственные тараканы в голове — хоть именуй каждого. И всё же последней отправной точкой был именно вечно нагло ухмыляющийся напарник, который всегда найдет, как подстебать.       В первый раз Чуя просто желал его проучить, сломить гордость, чтобы тот и не думал лезть более, однако постоянные удары куда ни попадя ни к чему не приводили, Осаму так и не давал покоя Накахаре. В один момент Накахара начал подмечать, что в моменты раздражения хочется не просто хорошенько ударить Дазая, а вдолбить в ближайшую поверхность — если прямо говорить, то трахнуть, чтобы срывал голос и молил, чтобы больше даже и мысли не возникло насмехаться над Чуей. Сначала эти мысли казались Накахаре чуждыми, неправильными, странными, но постепенно они появлялись лишь чаще, и желание их воплотить только укреплялось вместе с осознанием, что никакие ругательства и избиения уже, кажется, не помогут. Морской взгляд чаще стал цепляться за бинтованную шею, в которую хотелось вонзиться зубами до крови, останавливался на пересохших губах, которые хотелось раздирать в грубом поцелуе, кусая, пока не почувствуешь металлический привкус.       И Чуя действительно когда-то всё это смог осуществить впервые. Да только вот такое наказание слишком полюбилось, кажется, обоим, иначе не объяснить, почему Дазай продожал гневать напарника. Либо он чертов мазохист, либо просто неисправим — скорее сразу оба варианта, ведь нельзя так чувственно не щадить свой голос и прогибаться изящно, когда не кайфуешь.         Сейчас Накахара всё же перехватывает чужие довольно тонкие запястья одной рукой, встречая особо вялое сопротивление — лишь «для галочки», — второй пытается разобраться со своим ремнем, который с шорохом выскальзывает из петель, а вскоре оказывается туго стянутым на руках Осаму, их Чуя закидывает себе на шею. Его же руки наконец свободны, поэтому он особо не медлит и расслабляет бинты на шее Дазая, пока тот мнётся чуть, а после едко ухмыляется в своей манере, явно хочет сказать что-то, но тут же чувствует тепло на своих потрескавшихся устах — Накахара, только заметив чужое желание отпустить колкость, решает заткнуть самым банальным и простым способом, потому сминает настойчиво губы, кусает грубо в основном нижнюю, иногда всё же уделяя внимание и верхней, углубляет напористо, целует жадно и пошло, не давая отстраниться, не позволяя даже мелькнуть в голове Дазая мысли воспротивиться. Парень всё же прикрывает глаза и податливо открывает рот, медлит с ответом, чуть дрогнув от внезапного прикосновения к талии с одной стороны под одеждой, почувствовав, как горячая рука впивается собственнически. Эта доминантность Чуи одновременно и забавляла иногда, и неимоверно заводила, заставляя даже столь самоуверенного Осаму иной раз чуть растеряться под напором. Порою он дразнил и перенимал инициативу, однако всё равно в итоге вбивали в какую-либо поверхность именно его. Главное, что пока обоих это устраивало. Может, когда-нибудь это поменяется, да только уж не сейчас. Дыхание сбивается на мгновение, Осаму просто расслабляется и позволяет Чуе своевольно действовать, прекращая противиться и самостоятельно запрокидывая голову, ощущая, как по шее скользит горячий язык, но следом шатен мыкает недовольно из-за сильного укуса, зарывается пальцами в огненные локоны, стискивает их и тянет назад, чтобы отвлечь от шеи. Накахара тут же льнет настойчиво обратно, только поморщившись на то, как его тянут за волосы, аккуратно отцепляет от них.         — Не трогай, иначе трахну так, без растяжки, — Чуя, прикусив мочку, говорит это томно на чужое ушко, приглушив своё раздражение в голосе, но твёрдо, так, что волей-неволей, да поверишь, что мало не покажется, если ослушаешься. — Хотя тебе, небось, самому будет лишь в удовольствие такое. Может, мне действительно тогда так и поступить? — ухмыляется надменно Чуя, небрежным жестом убирая пару прядей с лица, а после и вовсе стаскивая с себя шляпу, чтобы впоследствии она не валялась не пойми где, укладывает вещицу на ближайшую поверхность. Осаму даже малость зачарованно следит за такими простыми, но изящными, на его взгляд, действиями.         — Нет. Нет, Чиби, — категорично, сухо отозвался он, сведя брови немного к переносице и слегка прикусив щёку изнутри, тут же несдержанно и глухо стонет от неожиданного глубокого укуса в шею, подавляя всхлип из-за болезненности. Может, он уже достаточно много боли испытал, довольно спокойно мог на неё реагировать, хоть и твердил постоянно, что терпеть не может, однако наедине позволяет себе отдаться моменту, не скупившись на реакцию.         — Что ж... если будешь послушным, будет тебе растяжка... Но ты ведь займешься ею сам, не так ли? — Накахара самодовольно усмехается, вглядываясь в карие очи, которые сейчас, за неимением освещения, кажутся чёрными, совсем бездонными — посмотришь в них дольше и провалишься в небытие.         — У меня руки связаны. У нас хоть есть смазка? — Дазай цокает недовольно и переводит отстранённый взгляд на чужую шляпу, стискивая зубы. Ему вообще впервые себя растягивать, ведь обычно напарник сам занимался этим делом; Чуе, кажется, порою даже нравилось тратить на это время, мешая с грубыми ласками, и наблюдать за чуткой реакцией, которую Осаму на показ скрывал, на деле даже не стараясь это сделать.         — Слюна чем не устраивает? — Накахара ловко, но медленно расстёгивает верхние пуговицы белоснежной рубашки шатена, а после тянется к ключицам, покусывая и дразня этим, слышит лишь рваный вздох сверху.         — Нет. Просто нет. Я не хочу хоть раз это повторять, — Осаму чуть кривится возмущённо, не особо обрадовавшись перспективе вновь иметь дело со слюной вместо смазки.         — Я посмотрю, но не факт, что найдется, пока раздевайся, — бросает небрежно Чуя и внезапно отстраняется, развязывая руки чужие, отходит ненадолго, чтобы поискать смазку, сам остаётся доволен тем, что нашёл-таки её, замечает заодно, что Дазай уже расправился с одеждой. — Шустро. Молодец, — хмыкает удовлетворённо он и подходит обратно, зажимая Осаму, передает ему тюбик.         — Ты слишком говорлив, слизняк, — закатил глаза мафиози повыше, как почувствовал резкую жгучую боль в щеке из-за увесистой пощёчины.         — А уж ты как говорлив, почему я должен это всегда терпеть? Не обращайся ко мне так. Я хочу слышать свое имя. Лучше, чтобы ты его выстанывал, Оса-аму, — Накахара тянет последнее слово с брезгливостью, перетекающей в насмешку, переходит конкретно на имя напарника, что часто делал в моменты подобной близости. Удар коленом в бок со стороны Дазая, Чуя на это дёргается и поджимает губы, подхатывает ногу за бедро, поднимая и впиваясь нагло пальцами, всем своим видом показывая, насколько неудовлетворён поведением партнёра, поднимает суровый и ещё более потемневший взгляд. — И кто же из нас пёсик? Будь хорошим, послушным щеночком, иначе последует наказание, помнишь ведь, золотце? — Накахара уже более слащаво и мягко тянет прозвище, которое употреблял довольно редко, лишь в такие моменты и без намёка на действительную нежность. — Помнишь. Или тебе настолько нравится, что готов намеренно напрашиваться? Признайся, Осаму, скажи мне правду, — Чуя пальцами свободной руки в грубой перчатке цепляет чужой подбородок и давит, потянув лицо Дазая к себе. Ему нравится видеть, как хотя бы на миг Осаму замирает в непривычном для него смятении.         — Нет, — хмуро и довольно глухо отзывается Дазай, на что тут же получил звонкую пощечину и откликается на неё возмущённым возгласом.         — Я сказал, что хочу слышать правду, если не расслышал. Ответь снова, — Чуя добавляет в немного хриплый сейчас голос побольше холода и позволяет скользнуть очевидному раздражению, сжимая бедро до приметных следов, все же проводит пальцами по покрасневшей щеке. Пощечина вышла более увесистой, чем он хотел, однако это и не столь важно. Простая пощечина ведь.         — Нет, — всё так же упрямо отвечает Дазай, успевая на этот раз среагировать и словить чужую руку, не дав отвесить пощёчину, однако его запястья практически моментально оказываются зафиксированы над головой.        — Раз ты не отвечаешь, ответ я выберу сам, — Накахара лживо ласково ведёт носом от уха до ключиц и потрескавшимися губами обратно, замечая, как Осаму мимолётно покрывается мурашками, тотчас Чуя оставляет глубокий укус и слышит сдавленный всхлип.         — Хороший мальчик. Чтобы не сдерживал себя, я хочу видеть и слышать тебя, — Чуя удовлетворённо хмыкает, поднимая взгляд на лицо напарника. — У тебя очень милая реакция, нечего скрывать. А если мы заснимем тебя? Ты сможешь потом посмотреть, как чувственно отзываешься на мои действия, — тянет насмешливо и оставляет яркий засос рядом с укусом, покусывает вокруг, оставляя лёгкие покраснения, которые уже через несколько минут сойдут полностью. — У тебя такая светлая кожа... На ней эстетичны любые следы, будь то укусы, засосы, шрамы, знал? — Чуе даже просто нравится, как Дазай реагирует на подобные разговоры: недовольно сопит, закатывает глаза и фыркает, иногда что-то едко кидает в ответ, но в основном слова о том, что Накахаре пора заткнуться, на что обычно получает один ответ, вроде того, что Чуя уже устал терпеть напарника, так молчать не намерен теперь.         Несмотря на грубость, к Чуе хотелось просто прижаться и греться. Осаму вечно ощущал сплошной мертвый холод, а моменты близости... Даже в какой-то мере позволяли отхватить чуточку чужого тепла — тепла тела лишь, — на большее Дазай пока и не метил, ведь до пары им далеко, да даже до друзей... У них слишком сложные отношения, чтобы конкретно охарактеризовать, да и оба не могут твёрдо заявить, что подобные взаимоотношения устраивают полностью. И ведь... Осаму не так уж и нуждался в тепле. Так? В любом случае он так стойко считал.       Осаму растерянно смотрит на отстранившегося рыжего, а тот, в свою очередь, отходит к окну и опирается бедром о подоконник, ловким жестом вытягивая пачку сигарет, поднимает пристальный иссиня-черный в полумраке взгляд на Дазая, который лишь завороженно рассматривает, как в огненных волосах играет пробирающийся сквозь окно лунный свет. Пряди аккуратно завиваются, а блеск луны очерчивает приятные черты лица, выделяя их изящность. Хотелось просто рассматривать эстетичного напарника, ничего более, однако от этого прерывает голос Чуи с точной хрипотцой: «Берись за дело, тебе же это надо. Можешь сам сказать, когда будешь готов». Тут-то Осаму вспоминает, что должен заняться растяжкой, а не стоять с разинутым ртом, потому всё же решает действительно к ней перейти. Правда, делать это самому перед напарником оказалось слишком смущающие даже для Дазая, который, всё ещё сжимая в руке тюбик, принимается возиться с брюками, стягивая их нерасторопно, раз уж ему отделили времени столько, сколько сам решит. Медлить более не стал, оказавшись без низа полностью, в одной расстёгнутой Чуей рубашке, выдавливает необходимое количество вязкой жидкости на пальцы, не смея поднять стыдливый взгляд, не знает, то ли намеренно устроить «зрелище», чтобы посильнее возбудить, то ли просто наскоро справиться с растяжкой. Он всё же встаёт лицом к стене, упирается предплечьем одной руки в неё, а другую, наклонившись и красиво прогнувшись, заводит назад, скользит пальцами меж ягодиц и потирается ими, нервно вздыхая, всё же вводит медленно один палец лишь. Недолго им работая, решает всё-таки добавить и второй, который протиснулся уже потуже, однако достаточное количество смазки весьма смягчает весь процесс, потому Дазай уже скоро свободно двигает двумя пальцами в себе, растягивая получше, лбом уткнувшись в стену и прикрыв глаза, пару раз намеренно отпуская приятные бархатные стоны, не видя, как Чуя нервно сжимает пачку сигарет и всё же достает одну, плотно зажимая меж губ и прикуривая.         — Из тебя прекрасная блядь, Оса-аму, — въедчиво тянет Накахара, выпуская клуб дыма в приоткрытое окно, хочет уже подойти, коснуться, шлёпнуть, сжать, укусить, пометить всего. Хочется, хочется, хочется. Однако Чуя терпеливо следит за Дазаем, сжимая одной рукой край подоконника, на который, собственно, небрежно и кинул пачку, а меж пальцев второй зажимает сигарету, щурясь жадно и надменно ухмыляясь, продолжает лишь пускать дым, в котором рассеивается лунный свет.         — Если продолжишь болтать, то трахну уже я те... — Осаму даже не успевает договорить, как вздрагивает заметно, ведь возле него в одно мгновенье оказывается Накахара, давящий настойчиво на поясницу и заставляющий тем самым прогнуться посильнее; на удивление он молчит, ничего на это не отвечая, но каждое действие столь уверенное и словно отточенное, он просто ведёт с сильным нажимом по позвоночнику пальцами, отвешивает звучный шлепок, заставляя Дазая хрипло кратко простонать и дернуться, уж подавно вытащив пальцы, а ягодицу — покраснеть.         Чуя резко отдергивает напарника от стены и пихает в сторону окна, поддаваясь следом, подхватывает ловко под бедра, усаживая бесцеремонно на подоконник, меж пальцев всё ещё зажимает сигарету, но тут Дазай шипит и рыпается, поскольку рыжевласый, сделав последнюю затяжку, тушит сигарету прямо о его бедро, не сводя взгляд с малость помутнённых кофейных глаз. Стоит только заметить, что шатен открывает рот с желанием высказаться, Накахара кидает окурок в окно и льнёт к его шее, ослабляет бинты посильнее, чтобы они и вовсе спали отсюда, зарывается длинными пальцами в кудри напарника и впивается грубым укусом, смыкая зубы всё сильнее, что у Осаму, пискнувшего что-то невнятно, даже пальцы на ногах поджимаются, а тело прошибает дрожь, пока внутри всё более тугой горячий узел стягивается, перетекающий в возбуждение.         — Блять... Ч-чу... Ты... Су-ука... Ненавижу, — Дазай кидает это уже как-то отчаянно, жалобно, поддаваясь и запрокидывая голову из-за того, что его властно тянут за волосы, продолжая кусать так, словно буквально хотят перегрызть глотку.       — Из твоих уст я хочу слышать исключительно стоны и мольбы, ты же меня понял, Осаму? — Чуя тянется к уху чужому, продолжая удерживать за волосы, шепчет с предыханием, одновременно насмешливой нежностью и строгостью. — Ты достаточно себя растянул? Или мне помочь закончить с этим? — он прикусывает под челюстью, оставляет мокрый поцелуй на кадыке и давит языком на след от глубокого укуса, на что Дазай возмущенно мыкает и тут же получает увесистый шлепок по бедру. — Почему ты всё ещё в бинтах? Ты давно должен был от них избавиться, я не хочу их в помине видеть наедине, — Чуя хмурится и продолжает тем же тоном шептать, резким движением подтягивая за бёдра Дазая ближе и вжимаясь пахом меж стройных ног, толкается и потирается грубой тканью, но вмиг отстраняется, ненадолго отходя.         Осаму же, у которого дыхание перехватило от давящей и возбуждающей атмосферы, просто нетерпеливо ёрзает на подоконнике, покрываясь мурашками из-за открытого окна, уже изнывает в некотором предвкушении, следит бездумно за партнёром, который уже вскоре с чем-то блеснувшим возвращается. Дазай сразу не предчувствует ничего хорошего, потому с ногами забирается на подоконник, поднимая колени к себе и в сомнении кусая губы.         — Что ты задумал, слиз... — Дазай не успевает вновь договорить, на сей раз получая звонкую пощечину, сразу же осознает свою ошибку и поджимает губы, даже как-то виновато опуская взгляд. Таким он бывает лишь с Чуей. Наедине. И лишь в подобные моменты.         — Ты похож на провинившегося щеночка. Мне нравится, Осаму. Осознаешь сам свои ошибки? Это хорошо. Хотя, думаю, не желал бы ты наказаний, давно бы уже не допускал оплошностей, не так ли? — ухмылка на лице Накахары перетекает в оскал, он вновь дёргает напарника на себя, придвигая обратно, пристраивается между ног, одной рукой в грубой перчатке оглаживает мнимо ласково внутреннюю часть бедра, а пальцами второй цепляет чужой подбородок, вглядываясь в глаза. — Мутные, такие пустые... Неужто единственное, что ты можешь испытать в должной мере, — это боль? Неужели ты хочешь почувствовать себя живым благодаря ей? Или что, Осаму? Ты просто чёртов мазохист... Но не волнуйся, я помогу тебе почувствовать, — Чуя лживо ласково ведёт носом от ушка к ключицам, которые принимается покусывать, дразнить откровенно. Он действительно не понимает, почему Дазай идёт на такую близость уже... Далеко не первый раз, вернее их близость становилась всё откровенней и грубей постепенно, но почему Осаму продолжает? Не зная ответа, Накахара и зовёт того мазохистом, выкладывая некоторые предположения.               — Я... — стоит Осаму начать говорить, как тут же несдержанно глухо вскрикивает, переходя на болезненный стон, давит ногтями на чужие плечи.         — Кажется, немного глубже, чем я хотел... Но ничего, зашивать уж точно не требуется, значит, не слишком глубоко, — Накахара скользит пальцами по свежему порезу на бедре Дазая, собирая кровь. — Умница, усвоил урок. Не сдерживай голос. Если потребуется быть тихим — я сам тебя заткну, ясно? — Чуя, получив понятливый кивок в ответ, вновь возвращается к грубым ласкам шеи, попутно разрезая бинты на груди, которой должное внимание безусловно тоже уделяет, и скользя окровавленными пальцами внутрь парня на подоконнике, раздвигает тут же пошире, двигает ими рвано, то быстро, то медленно, то вовсе вгоняя поглубже и надавливая на стенки в разных направлениях. Осаму начинает ерзать активно на подоконнике, но ощущает, как лезвие поверхностно скользит вновь по многострадальному бедру, всё-таки замирает, запрокинув голову и вцепившись в плечи Чуи, смотрит тому куда-то за спину отстранённно, на шляпе сосредотачивает взгляд, не сдерживает новый краткий, но звучный стон от жгучей боли на внутренней стороне бедра, следом ещё пару полос появляется рядом, Дазай даже не успевает обратить внимание, когда он оказался полностью избавлен от своего атрибута — бинтов.       — Ненавижу боль, ненавижу, ненавижу… — рвано шепчет Осаму, но сразу же оссекается, поскольку получает лишь новые порезы на другой ноге и ледяной взгляд Накахары. Нет, пусть он лучше кричит и бранится, бьет, но не такие будоражаще-опустошающие моменты близости — Осаму не имел чёткого отношения к происходящему, ему одновременно и мерзко, и… Он просто подсел на это похуже, чем на какой-либо наркотик, даже сам не может дать ответа, почему.       — Золотце, ты можешь врать мне сколько угодно, но признайся себе и просто отпусти ненужные мысли.       Пусть Чуя называет самыми бранными словами и кричит злобно на него, но не эта ложная нежность и спокойствие. Это гораздо хуже. Он предстаёт таким очень редко, но каждый раз так отчетливо отпечатывается в памяти.         Дазай ожидал, что сегодня обойдётся быстрым сексом, ведь у обоих была непростая работа, однако партнёр в этот раз, кажется, решил разойтись — неспроста же долгое время этого не было.         Осаму вздрагивает заметно от неожиданности, когда Накахара подтягивает его поближе к себе и склоняется, с глухим стуком отбросив на подоконник рядом нож, переливающийся в белом тусклом свете, подхватывает ногу Дазая под коленом и поднимает, льнёт к оставленным ранам и давит языком по ним, собирает кровь и рядом оставляет ещё дополнительно следы: багровые засосы и следы зубов. Дазай метнул руку к лицу с желанием заглушить собственную реакцию на чужие действия, однако опомнился и просто судорожно сжал край подоконника, охнув болезненно-томно от всколыхнувших ощущений, стоило напарнику укусить грубо рядом с порезами и надавить обоими пальцами на простату. Кареглазый действительно старается ни о чём лишнем не думать и в какой-то мере наслаждаться творящимся беспределом, пытается утихомирить вихрь противоречивых мыслей и оставить лишь пронизающие ощущения, иной раз доводящее до пробегающейся дрожи по телу.         Чуя продолжает всячески ласкать бёдра, не вынимая пальцы, пока наконец-таки не слышит, как Дазай жалостно тянет его имя. Тогда уж, выскользнув пальцами, вглядывается в коньячные очи и пальцами руки, которой поддерживал ногу, проходится аккуратно по щеке, оглаживая, старается считать эмоции, но Осаму лишь оторванно прожигает взглядом сигареты, на что Чуя усмехается и, подумав, цепляет пачку, протягивает открытую, предлагая. Дазай отказывается, Накахара спокойно достаёт одну сигарету и зажигалку, прикуривая вновь.         — Ты весь пропах табаком, это неприятно, — морщится Осаму и отворачивает лицо, отодвигаясь от края и прижимаясь спиной к прохладному стеклу, покрывается оттого мурашками.         — Тебе это нравится, — констатирует Чуя, с минуту рассматривая бегло вид за окном, а после тянется к открытой шее, принимаясь вновь за своё — многочисленные следы.         — Ты на ней и живого места не оставишь... — вымученно выдыхает Дазай и зарывается пальцами в кудри рыжие, нервно сжимает, откровенно млея под столь настойчивыми ласками, которые чередуют грубость и нежность.         — Наслаждайся и молчи. У тебя всё равно эти чёртовы бинты, — Накахара постепенно спускается ниже, скользит губами по каждому шраму, коих было особо много, руками оглаживает талию и периодически властно сжимает. — Они очаровательны... А знаешь, какие лучше? После глубоких ран или же оставленные мною... — Чуя не смеет ни один шрам, даже самый маленький и бледный, обделить вниманием, вновь пахом вжимается между ног Дазая и потирается. — Мне нравится, когда их видно все... Даже в столь тусклом свете всё же это по-своему прелестно... Мне даже нравится, что ты от всех прячешь их, а я вижу всё... Ты начинаешь казаться более открытым, будь то и мнимо, — Накахара слегка кусает поверх пигментного шрама, после чего отстраняется немного и любуется бледным телом, сплошь покрытым шрамами и оставленными отметинами, скользит рукой к бедру и аккуратно сдирает с пару порезов появляющуюся корку, однако со стороны Осаму не следует никакого отклика, он лишь вбок немного отводит ногу.         — Хочешь ведь уже продолжить? — Чуя уверенно проходится руками по телу пред собою, давит пальцами на каждый шрам и заглядывает в глаза напротив.         — Давай уже к делу, и закончим наконец, — закатывает глаза Дазай, тянет это как-то нетерпеливо, ерзает и получает шлепок по бедру, на что лишь возмущённо цокает и замирает, с подозрением следит за отошедшим Накахарой, а тот подбирает какую-то не особо нужную вещь, которой можно было бы завязать глаза Осаму, что он и делает, а чтобы наверняка — ремнем связывает и руки, за него же цепляет и тянет, вынуждая встать с подоконника и послушно пойти следом, ведь выбора особо нет, а, может, просто желание противиться отсутствует. Чуя пихает Дазая на кровать, а сам отходит ненадолго.       — Что ты уже замыслил? — с проскользнувшей едва уловимой ноткой тревоги спрашивает Осаму, оставаясь просто лежать на кровати. Не получает никакого ответа, что, конечно, не устраивает, да только в таком положении решиться как-либо обзывать Чую сложно, ведь можно получить за это, — Чуя, мне не нравится твоё молчание, — Дазай тяжко вздыхает, понимая, что, скорее всего, сам скоро почувствует, что тот затеял, потому все же притихает. Ему в какой-то степени даже интересно, что придумал рыжий, совместно и волнительно.         Чуя вскоре подходит к кровати и усаживается на бёдра партнёра, щёлкает зажигалкой — от этого звука у Дазая пробежались нервные мурашки. Следом Осаму непроизвольно втягивает живот и то ли хнычет, то ли мычит измученно, чувствуя, как живот обжигает воск. Алая капля за каплей, воск стынет весьма быстро, однако первые секунды его соприкосновения с кожей прошибали неприятными ощущениями, вернее откровенно болью, и так вздрагивающий и сдавленно болезненно постанывающий Дазай сжался бы, подтянув к себе ноги, но на них неудобно пристроился напарник. Воск окропляет и грудь, Чуя задерживает свечу над соском, заставляя шатена жалобно прохныкать, дернувшись и чуть выгнувшись. Мафиози решает, что всего этого мало, ведь он не слышит мольб, да и Осаму, который хоть и не скупился на звуки, всё равно слишком тих, потому Накахара вскоре пристраивается меж чужих ног, огладив их рукой, словно утешая, вновь сдирает тонкую корку с порезов и поверх покрывает их слетающим с горящей свечи воском, наконец дождавшись жалкого вскрика, а следом тихого скуления. Это лишь распаляло, Чуя не думал останавливаться, пока не покроет все сегодняшние порезы приличным слоем воска, а там, быть может, было бы неплохо избавиться от него и пойти по второму кругу, что он и сотворил, выслушивая дрожащее поскуливание напарника, который отчаянно желал свести ноги, но этого не позволял провернуть сам Накахара, одну ногу стараясь придерживать рукой, хоть и было сложно, потому нога иногда дергалась в порыве свестись с другой, на которой Чуя просто сам уселся. В Дазае продолжала столь жалобно и отчаянно ныть гордость, но он старался просто абстрагироваться от происходящего, изгибаясь и жалостливо хныча от острых — обжигающих — ощущений, благо его партнёр не зашёл дальше второго круга, Осаму оставалось лишь понадеяться, что рыжий окончательно отстанет от ноющих порезов. Как же чертовски они болят.         Вокруг них повис запах свечи, остаток которой Чуя уже потушил и отложил к другой свече. Они ещё чуть-чуть поиграются, грех так быстро заканчивать с прелюдиями. Осаму кажется сейчас таким беспомощным — услада для глаз, Накахара даже не сомневается, что глаза партнёра были влажными под повязкой. А Дазаю даже сложно сказать, что лучше: леденящее молчание и кромешная тишина в целом или же чужая говорливость. Сейчас он может лишь чувствовать,только так понимает, что Чуя встаёт с кровати ненадолго, вскоре просто переверачивая Осаму на живот, заставляя приподнять бёдра, давит посильнее на спину, скользя рукой на лопатки, дабы получше прогнулся, тихо с предыханием шепчет что-то вроде: «Потрясающе...». Видеть раздражающего, надоедающего напарника в таком виде — доводит едва ли не до эйфории. Скорее, больше всего в моменте нравится само осознание своего доминирования, хотя позже (совсем потом, после случившегося) Чуе наверняка будет откровенно тошно от себя, вернее от осознания, что всё, что он сейчас делает, — уже слишком.         Шатен выжидает следующих действий, даже предполагая, что затеял его партнёр, однако всё равно послушно лежит, притихнув, старается игнорировать ощущения в районе порезов, хоть боль всё ещё пронизывает его. Первый удар. Он достал ещё один ремень? Кажется, да, более широкий. Дазай изгибается лишь сильнее, едва ли не до хруста в спине, сжав в бессилии простынь в руках, вымученно, протяжно стонет.         — Я обязательно прикуплю в следующий раз игрушки, не сомневайся, — насмешливо мурлычет Накахара, тянется к лопаткам, оставляя пару невесомых поцелуев, идёт ими по позвоночнику, оглаживая аккуратно бедро и сжимает его несильно. Когда он снимет эти перчатки? Осаму всё же расслабляется под такой лаской, пусть и осознавая, что вскоре последуют ещё удары, наслаждается моментом, чувствуя в какой-то мере нежные поцелуи. Если не врать, то ему неимоверно нравится контраст. Однако Чуя вскоре уже прекращает цепочку поцелуев, оставив напоследок на спине вразноброс наливающиеся засосы.       Вновь удар — увесистый, резкий, но предсказуемый из-за прекратившейся ласки. И снова удар, ещё и ещё, за каждый следует несдержанный вскрик, всхлипы, Накахара просит — приказывает — лишь сильнее приподнять бедра, снова и снова ударяя ремнем по ягодицам до покраснения, иногда всё же перекладывает его в другую руку ненадолго и отвешивает пару тяжёлых шлепков ладонью, даже на ласку находит время, оставляя всё больше отметин на спине и простых поцелуев, лёгких укусов без следов. Он будет это всё продолжать, пока не услышит жалобные просьбы — мольбы — остановится, однако их никак не следует. Чуя в один момент даже думает сжалиться и отложить ремень, которым уже прошелся и по многострадальным бёдрам помимо ягодиц, да только всё равно в итоге наносит удар, ещё, вслушиваясь в всхлипы, перетекающие в жалостливое поскуливание. Дазай не скупился на звуки, зная, что напарник это любит.         Накахаре хочется, чтобы без его слов о том, Дазай начал молить прекратить, потому лишь молчит, пару раз прерываясь, дабы просто огладить раскрасневшиеся ягодицы, помимо ласк. Рыжевласый мафиози так и недоумевает, почему Осаму не просит остановиться: излишняя гордость ещё бьётся в попытках сохраниться, пусть это и бесполезно после всего между ними, или же поглотивший мазохизм? Чуя постоянно называл партнёра мазохистом, ведь тот не прекращает то, что происходит меж ними, хотя, будь желание, безусловно, смог бы это сделать, но, видимо, такового нет, как бы словесно Дазай не возмущался. Так ещё и реакция Осаму, когда его называют мазохистом, просто прелестна: тот мнётся, хмурится, начиная возмущаться и отнекиваться. Но всё это только забавляет.         — Чуя... Хватит... Прошу... — всё же совсем глухо и рвано слышится со стороны шатена, которому ещё повезло, что завтра у них выходной. Осталось надеяться, что его не потревожит Огай в отделённый свободный день.         Увесистый удар ремнем.         Осаму дёргается и тихо всхлипывает, кусает губы едва ли не в кровь.         — П-пожалуйства... Прекрати... Чу... — голос немного сиплый и дрожащий, Дазай понадеялся, что этих просьб сейчас хватит, особенно с такой жалобно-молящей интонацией. И Накахара действительно прекращает, скользит пальцами по позвоночнику с несильным нажимом и наконец-то тянется за второй свечой, напоследок лишь поцеловав смазано меж лопаток.         — Как думаешь, сегодня мне стоит довести дело до конца или же остановиться на прелюдии? — тянет насмешливо он, конечно, понимая, что Осаму будет стыдно отвечать.         Чуя останавливается, так и не взяв свечу, отстраняется от напарника и поднимается, уходя ненадолго, Дазай же вслушивается внимательно, стараясь догадаться, что ещё задумал его партнёр, однако в голову идеи особо не лезут. Оставаётся ждать, а это ожидание из-за неведенья кажется столь мучительным, но вместе с этим Осаму выдаётся передохнуть малость, хотя неприятно-болезненные ощущения не позволяют расслабиться, ягодицы жжёт после такой порки, мафиози чётко осознаёт, что завтра сидеть ему просто не представится возможным.         Чуя наконец-то возвращается со специальным пакетиком для льда, в котором, непосредственно, был сам лёд, пока откладывает его, не беспокоясь, что тот может начать таять. Несколько кубиков сохранится, да и то главное сейчас.         — Осаму, прогнись получше, — спокойно просит Накахара, аккуратно оглаживая раскрасневшиеся, уже просто алые ягодицы, рассматривает всё сотворенное и удовлетворённо хмыкает.         — Я себе что, позвоночник сломать должен? — сопит возмущённо Дазай и всё же прогибается в меру своих способностей. Спрашивать, что собирается делать Чуя, бесполезно, потому Осаму и молчит в нервном ожидании дальнейшего. И оно не заставляет себя ждать, ведь вскоре капля всё того же горячего воска падает на ягодицы, Дазай уже не сдерживается и измученно хнычет, прекрасно осознавая, что сейчас предстоит. И оказывается прав. Его напарник завороженно наблюдает, как воск со свечи спадает на ягодицы, иногда пару капель падает и на поясницу, выше, не доходит до лопаток, попадает по паре оставленных сегодня отметин и, конечно же, обжигает и так полыхающие ягодицы. Осаму не сдерживается, болезненно-жалобно стонет вполголоса иной раз, основном вымученно хнычет, всхлипывает, уже в какой-то мере смирившись с такой пыткой.         — Садист чёртов... — скулит Дазай, изгибаясь очаровательно, ведёт непроизвольно бёдрами, а Чуя же ничего не отвечает, продолжая эту завораживающую пытку. Воск остывает на теле, а рыжевласый не спешит его убирать, уж вскоре тянется за льдом, потушив прежде свечу и отложив её, выдавливает из пакета сразу парочку кружочков льда.         Осаму вздрагивает приметно и нервно вздыхает, ощущая, как по обожённым поркой и воском ягодицам скользит ледяной кружок. В мыслях сплошная брань, граничащая с гулкой пустотой. Чуя всё же начинает аккуратно убирать воск, проходя льдом по очищенным местечкам, давит им порою на укусы и засосы, замечая, как напарник под ним ёрзает, кажется, в попытках уйти от этих всех ощущений, судорожно вздыхает, покрываясь бесчисленными мурашками, замирает порою, прекращая даже дышать на несколько мгновений. Накахара играется, умиляясь такой реакции на простой лёд, иногда прерывается, дабы взять ещё, кажется, удумав и вовсе истратить весь лёд.         Чуя оттягивает чужую ягодицу, не видя, как морщится недовольно партнёр от такого жеста с истерзанным местечком. Чуя проходится льдом по колечку мышц с лёгким нажимом, но не пропихивает внутрь; Осаму же на это вздрагивает и лихорадочно вздохает, прикусывая нижнюю губу, старается отодвинуться чуть, дабы уйти от этих противоречивых ощущений, но тут же нервно собирает простынь пальцами, лишь сильнее зажимает нижнюю губу зубами, затаив дыхание, стоит ощутить, как лёд легко скользит внутрь, тая весьма быстро. Размер не доставлял дискомфорта, ведь кружочек был невелик, но вот холод — тот ещё.         — Так ты не надумал ещё? Хочешь, чтобы я довел дело до конца, или нет? — насмешливо задаёт вопрос Накахара, проникая пальцем по первую фалангу, надавливает слабо на стенки в разных направлениях, но вскоре уже убирая.         — Я... Ну... Ты... — лихорадочно стал бормотать Дазай, стыдливо утыкая лицо в постель и радуясь, что Чуя не видит полыхающего румянца. Ему всё ещё стыдно сознаваться, что хочет это. — Закончи... — спустя достаточно длительное молчания всё же отвечает Осаму, не сразу понимая, почему Чуя ничего не говорит и бездействует. — Прошу... Пожалуйста... Я хочу, чтобы ты сделал это... — на грани слышимости добавляет Дазай рвано, чуть хриплым голосом, всё-таки догадавшись, чего дожидается напарник. И вправду тот дожидался именно этого, потому после слов слышится шорох. Видимо, Чуя избавляется от собственных брюк и белья, после чего убирает ткань с глаз чужих, но руки не спешит развязывать, отходит за брошенной ранее где-то в комнате смазкой и возвращается уже с ней, вдобавок отыскав и презерватив. Несильно надавливает на поясницу Осаму и выдавливает после необходимое количество вязкой жидкости.         Дазай сминает пальцами простынь и шумно выдыхает, жмурясь и расставляя ноги немного пошире, стоит напарнику толкнуться внутрь. Осаму, по мнению Чуи, уже достаточно подготовлен, потому Накахара не медлит особо долго, плавно войдя полностью, оглаживает руками, которые до сих пор были в перчатках, бёдра партнёра, скорее двигает за них самого Дазая, нежели сам двигается, но всё же поддается навстречу. Сначала берёт довольно медленный, но немного резкий темп. Склонившись, Накахара оставляет пару наливающихся засосов, не останавливаясь, а Осаму лишь приглушённо сдавленно постанывает. Ощущения, безусловно, вначале не самые приятные, но стоило привыкнуть.         — Так ты... Сегодня решил довести меня окончательно таким темпом? Довести явно не до оргазма... — насмешливо отзывается Дазай, но тут же срывается на столь звучный стон, сильнее стиснув ткань в руках, когда напарник грубо толкается. Чуя играет с темпом, то ускоряя и делая жёстче, то замедляя и переходя на более плавный, наслаждается отзывчивостью Осаму, который то и дело прогибается так прелестно, порою вздрагивает заметно, так ещё и щедр на стоны, мешая звонкие и чувственные с томными и спокойными под темп. Накахара явно сосредоточен больше на отклике партнёра, нежели на собственных ощущениях. Ему всегда в происходящем нравятся не собственные ощущения, которые, безусловно, свою долю удовольствия приносят, а реакции напарника, который стыдился сначала быть громким, но спустя совместные ночи всё же раскрепостился.       Их взаимоотношения слишком неоднозначные. Любовь? Нет. Они о ней и не смели думать по отношению друг к другу. Оба пытались разобраться в том, что между ними, однако ни один, ни другой не находили причин происходящему. Почему они позволяют этому случаться? Сами понятия не имеют, но не хотят прекращать, пока обоих устраивает. Они ненавидят друг друга. Они зависимы друг от друга. И если Чуя отговаривается раздражением, то Осаму сложнее найти причины тому, что он вообще позволяет этому случаться, потому просто играет жертву, которой не остаётся ничего, кроме как слушаться, пусть и может остановить всё это, только пожелав.         Мрак. Глухие шлепки. Соблазнительные, порою дрожащие стоны, в которых глушились тихие чужие.         На Дазае и места не остаётся чистого, пока на Накахаре тот успевает оставить лишь пару засосов на плечах и даже отметины от коротких ногтей на лопатках, да и то когда рыжевласый наконец соизволил сменить позу и развязать руки. Чуя не особо рад отметинам на своем теле, аргументируя это тем, что если Осаму может скрыть их на себе бинтами, Накахара — нет, однако всё же рыжий мафиози даёт оставлять редкие следы, где их видно не будет под одеждой.         Однажды, может, дойдет до того, что они напрямую спросят друг у друга, что между ними, однако сейчас они просто поддаются порыву и делают то, что желают, каждый стараясь отогнать мешающие мысли о неправильности.         И этой же ночью после произошедшего Чуя будет помогать напарнику с полученными порезами. Молча. Даже предоставит бинты, пусть и хотел, чтобы Дазай был с ним наедине без них. Даже, помедлив, всё-таки уточнит, не переусердствовал ли. Предложит переночевать и получит мнимо неохотное согласие, ведь после такого Осаму не захочет в одиночку брести до своего дома, он пожелает просто провалиться в сон и ничего более. Жаль, что его мучает бессонница, Чую она посещает реже, он отключался дома от усталости, но иной раз все же закуривал после тщетных попыток уснуть. Однако этой ночью они оба заснут довольно быстро, пожелав уйти от реальности, от поглощающих мыслей и друг от друга. Дазай даже не будет докучать своими рассуждениями на тему суицида и недовольством напарником.

Любовь?

Нет. 

Привязанность?

Сложно сказать.

Зависимость?

Быть может.

Они просто напарники.